Отрежу тебе крылья

Майрон взял крылья и медленно, будто нехотя, пошел в подземелье. Там до сих пор прикованный к столу лежал Манвэ. В этот раз Саурон ничего не говорил, понимая, что никакие слова не исправят и не загладят того, что он сделал. Майа коснулся прохладной ладонью его лба, вновь погружая в сон, и принялся за дело. Закончив, он подхватил измученное тело на руки и отнес в свою спальню, где бережно уложил на кровать. На одной руке Саурон все же оставил цепь, опасаясь, что вала сбежит. Он велел слугам принести еду, а сам сел на край постели, чуть сгорбился и устало опустил голову. Он не делал больше попыток оправдываться и не говорил о любви, устав постоянно лгать. Майрон чувствовал лишь ответственность за Манвэ и что-то отдаленно похожее на чувство вины. Когда вала пришел в себя, не было красивых слов и страстных поцелуев, Саурон не просил прощения. Он лишь тихо заботился о том, кого едва не уничтожил. Из покоев Саурона валу никто не выпускал, но это было намного лучше, чем жить в пыльной холодной камере. Его кормили, обрабатывали раны на спине. Саурон приходил нечасто и теперь всегда был молчалив. Лишь раз, устав после долгого дня, он лег в постель рядом с Манвэ и осторожно его обнял. Ничего не говоря, майа уткнулся носом в пушистые перья и погрузился в сон. А когда закрыл глаза, то ощутил слабо поглаживавшую его руку. Он не глядя прижал ее к губам. Наверное, впервые за свое долгое существование он ощутил, как глаза жгут слезы. Манвэ грустно улыбнулся. Может быть, он напрасно доверился темному майа, но теперь ему казалось, что он и правда хоть немного смог исправить Саурона, показать, что не одни только хитрость и сила имеют право на жизнь. Вот только жаль, что сил на это ушло так много. Он догадался, что нечто заставило Саурона исправить свое поведение, хотя и не знал, что причиной тому стал нолдо Келебримбор. Но Саурона светлый вала простил. Что там, он и не испытывал к нему зла: Манвэ не был способен к этому физически, злобе и мести было не угнездиться в его душе. — Отпусти меня ненадолго, — попросил он, — не могу здесь, в темноте. Ему были нужны ветер, свет, высота, — и Саурон не смог отказать. Оковы упали. Спина остро болела, и при любой попытке встать отзывалась болью, а крылья устало волочились по грязному каменному полу — они не слушались, и Манвэ не мог пока ими взмахнуть. Не зная, что чувствует Саурон, глядевший ему вослед, он неуверенным шагом подошел к двери и начал подниматься вверх по бесконечно длинной винтовой лестнице. Но на полпути Саурон догнал его и помог забраться наверх, на обзорную площадку крепости Барад-Дур. Они стояли вдвоем наверху, и Саурон прижимал его к своей груди. Манвэ первые несколько мгновений порадовался солнцу и свету, пусть они и светили тускло сквозь серую пелену дыма из печей, в которых день и ночь орки ковали оружие. Но сразу после этого он увидел полчища орков, что сновали внизу, черные тени назгулов, что, пролетая на драконах, командовали ими, и огромных троллей, и содрогнулся. Он спрятал лицо на груди у Саурона и снова залился слезами. А когда очнулся, то был наверху в покоях, что принадлежали Саурону. В окно виднелось небо, но взглянуть вниз было нельзя из-за поднятой вверх решетки. Зато на столике при ложе стояли вино, свежий сок и фрукты с цветами, но все равно Манвэ отвернулся и укрылся крылом. Даже то, что крылья начали немного слушаться, не обрадовало его. Его огорчало не то, что Саурон сотворил, а то, что он сам позволил сделать это с собой. То, что он разрушил себя ради того, кто его даже не любил. Но все же чувства к Саурону жили в его груди, и Манвэ каждый раз огорчался тому, что столь прекрасный мог быть одновременно таким безжалостным. Он снова неисправимо верил, что после этого урока Гортхаур сможет исправиться. Саурон и впрямь был с ним нежен, и в заботу вкладывал все нерастраченные чувства, но одновременно с этим вымещал весь гнев на народе нолдор, который отказался признать власть Единого Кольца. Саурон захотел жестоко отомстить отвергнувшему его Тьелпэ и собирал армию, заставляя выступить орков в Эрегион. Пусть Ост-ин-Эдиль придется обратить в руины, но Тьелпэ не спасется. Он убедится в том, что Саурон чудовище, и пожалеет, что его отверг. В кровавых мечтах Саурон уже видел проткнутое тысячами стрел тело Тьелпе, его отрубленную голову, которую поднесут ему, и распятое на копьях тело. Днем Саурон готовился к войне, а к вечеру быстрее любого ветра летел назад, к крепости Барад-Дур, чтобы увидеть снова своего ангела. Ангел обычно был печален, и редко Саурону удавалось вызвать его улыбку. Он не мог превратить Мордор в подобие Валинора, а Манвэ не мог быть счастлив в столь ужасных условиях. Но все же медленно, но верно Манвэ менялся. Он почти не тратил сил, и они медленно накапливались. К нему вернулась возможность творить чары, насылать иллюзии, повелевать ветрами, и он иногда помогал металлургическому производству, что развернул внизу Саурон, хотя и подозревал, что оружие будет использовано во вред. Гортхаур не хотел его огорчать вновь и считал, что лжет во благо, рассказывая, что использует оружие только для того, чтобы бороться с дикими истерлингами, а еще кует утварь, плуги, мотыги и прочее. И все же он очень привязался к нему. В один прекрасный день он с печалью поглядел в глаза Саурону: — Я чувствую, ты прячешь от меня в мыслях кровавые мечты. Кого ты хочешь убить, не знаю, но прошу: не проливай эту кровь! — проникновенно попросил он, взяв его ладони в свои и прижав их к сердцу. — Не лезь не в свое дело, пташка, — прошипел Гортхаур, когда Манвэ напомнил ему о Тьелпэ. — Лучше давай поужинаем вместе. Не порть мне настроение понапрасну, ты знаешь, что ничего хорошего из этого не выйдет. Приобняв валу за плечи, Саурон увел его вглубь покоев, где в обеденной зале слуги уже накрывали на стол. Тёмный Властелин, к своему удивлению, все меньше думал о Тьелпэ. Теперь его думы были обращены к Манвэ. Саурон испытывал к нему что-то вроде интереса, хотя и не чувствовал желания вновь делить с ним постель. Он помнил, каким сильным и ослепительно ярким был вала раньше. На то, что он видел сейчас, без слез не взглянешь. Манвэ был тенью своего былого величия. Саурон улыбнулся, представив, как Владыка Ветров, столь же сильный и прекрасный, как прежде, шагает по его покоям, как белоснежные крылья гордо вздымаются вверх. Он представил смущенный взгляд и милый румянец, что появлялся на щеках этого невинного существа, если сделать ему комплимент или слишком откровенный намек. Манвэ с удивлением смотрел на улыбающегося Саурона, гадая, о чем тот думает. Почувствовав на себе чужой взгляд, майа поднял на него глаза. — Что же ты не ешь, милый? Хочешь, чтобы я сам тебя покормил? Вала поспешно отвел взгляд, опасаясь, что в этих словах есть скрытая угроза. Но Гортхаур и не думал ему угрожать. Он поднялся со своего места, неспешно подошел к Манвэ и сел рядом с ним. Тот заметно напрягся, ожидая подвох. Но не было никакого подвоха. Майрон повернул его голову к себе за подбородок и коротко поцеловал в губы. Манвэ от удивления даже приоткрыл рот, чем Саурон тут же воспользовался, запихнув туда печенье. Вала уже забыл, когда тот в последний раз его целовал. Он смущенно улыбнулся и принялся поедать угощение. А Саурон сел вплотную, прижавшись к нему боком, и приобнял за талию. — Чем бы мне тебя порадовать, прелесть?.. Ах, знаю, ты мечтаешь сбежать отсюда куда подальше. Но пока идет война я не могу никуда уехать, так что тебе придется подождать. Как только я истреблю этих мерзких тварей, то сразу что-нибудь придумаю, и мы с тобой уедем отсюда. Манвэ не знал, радоваться или печалиться такому щедрому обещанию. Что бы он не говорил, от идеи отомстить Тёмный Властелин не желал отказываться. Порыв нежности Саурона быстро иссяк, и майа вновь оставил Манвэ одного и вернулся к своим делам. Но и это было хоть кое-что. Вала не отчаивался и верил, что сможет наставить на путь истинный своего возлюбленного. Начало уже положено. Саурон являлся редко, и Манвэ грустил по нему, часто вспоминая, а еще печалился от того, что все его доводы разбивались насмешливым острым разумом майа. Саурон не понимал, к чему подчиняться воле валар и Эру, считал добро и зло относительными и вообще относился к нему как к красивой пташке. Но деятельная просветительская натура Манвэ брала верх. Пусть у него не вышло уговорить Саурона не творить бесчинства — быть может, изменения удастся начать снизу, а не сверху? И он решил начать агитацию и пропаганду идей добра среди орков. Конечно, поначалу эти создания его пугали, но он видел в них искаженных эльфов, а не мерзких уродцев, как все прочие, и считал, что однажды сможет их преобразить и вернуть прежний облик, исправив содеянное братцем Мелькором. Сперва он их боялся и спешил закрыться даже от тех орков, что притаскивали ему в покои поднос с едой или подарки от Саурона: свежие розы, дивных птичек с ярким оперением и прочее. Птичек Манвэ отпускал прочь, розам отращивал корни и потихоньку высаживал на смотровой площадке, пока не запретил Саурон, а потом продолжил свою созидательную деятельность на террасе, где Гортхаур появлялся редко. — Скажи мне, друг, как тебя зовут? — обратился он к очередному орку, что притащил ему ужин. Тот оторопело уставился на него, сперва испугавшись подвоха. Потом решил, что крылатый пленник опасности не представляет, но все равно ничего, кроме "Э-э-э", выдавить не смог. — У тебя нет имени? — прекрасное лицо Манвэ казалось искренне опечаленным. — Хочешь, я придумаю? Мы могли бы назвать тебя Налантаиль или Вирессеиль... Но орк со смешливым фырканьем махнул рукой, сообщим, что имя-то у него, тогось, имеется, да только вот к чему его знать? Крылатый айну его и не запомнит. А зовут его Нахрдархшангир, но можно просто Нахр. Манвэ согласился с тем, что подобное и впрямь враз не запомнишь, хотя и сделал несколько попыток. — Скажи мне, а где ты живешь? Здесь, в Мордоре? Ты родился тут, или темный вала похитил тебя и исказил позже? Манвэ взял его за руку, намереваясь повести на террасу и провести беседу, но орк заупрямился. — Вам покидать покои не положено, а не то господин Саурон казнит, — и орк резко чиркнул когтем по горлу, как бы демонстрируя то, как быстро голова упадет с плеч. — Уверяю тебя, я тому ничуть не опечалюсь, мне уже приходилось терять фана. — Меня казнит, а не вас, — уныло протянул орк, сочувствуя господину, которому снова достался любовник с придурью. — Ох, прости! — Манвэ искренне опечалился. — Я спрашиваю не из досужего интереса. — Я вам понравился, господин? — несмело предположил орк. Манвэ вздохнул. Назвать не то что красивым, но даже хоть сколько-то приглядным это серое низкое бородавчатое создание с кожей жабы, узенькими косыми глазками и вылезавшей клоками шерстью было нельзя, но Манвэ умел видеть суть, а не внешность. — Ты мог бы быть очень привлекателен, если бы отошел от черных дел, бросил служение тьме и прекратил бы убивать себе подобных и всех прочих! — горячо убеждал его Манвэ. Орк скептически фыркнул. — Да-да, это так, уверяю, — и он пообещал, едва орк согласится бросить меч и служить добру, а не злу, преобразить его. Орк скептически фыркнул снова, но кивнул, больше из вежливости, и тогда Манвэ воздел руки вверх, медленно запел песнь созидания и очищения, слой за слоем сбрасывая с искаженного тела и души орка все черные чары Мелькора. А под конец долгой песни, во время которой орк стоял, словно завороженный, ощущая, как неведомые чары сковали его, устало опустил руки, окончив петь и удовлетворенно оглядев преобразившегося орка. — Кажется, все. Можешь поглядеть на себя, — и вала махнул рукой в сторону серебряной чаши для умывания. Тот, кто недавно был орком, подошел туда с прежним недоверчивым выражением, но уже через секунду едва не упал с ног и, издав возглас изумления, махнул рукой и нечаянно расплескал половину воды. — Простите, господин, — упал на колени он. — Ничего-ничего. Можешь посмотреть на себя. И орк, стоя на коленях, всмотрелся в разлившуюся на полу лужу, в которой видел невысокого стройного эльфийского юношу с пепельно-серыми волосами и дивными синими глазами, одетого в грязные грубо склепанные орочьи доспехи и с кривым ятаганом на боку. Не веря глазам, он трогал острые кончики ушей, любовался тонкими длинными пальцами, удивленно приоткрывая рот, и до сих пор не верил в сотворенное. — Выходит, я — эльф? — он обернулся к Манвэ. Тот торжествующе кивнул, а новоявленный эльф вместо радости и счастья отчего-то разрыдался. — Что с тобой? — озабоченно кинулся к нему Манвэ. — Теперь господин Саурон меня казни-ит, — заныл он. — Он ненавидит эльфов и все время мучает их! Он говорит, эльфы годятся для одной постели, а не для войны! А я не хочу быть никчемным, слабым и... Словом, Нахр рыдал, и ничто его не утешало. Манвэ же был полон энтузиазма. Он взял его за руку и потащил-таки вниз, потребовав показать ему, где казармы с остальными орками. Ему искренне казалось, что стоит рассказать, что все смогут вернуть себе дивный облик и служить свету, как армия Саурона вдруг рассеется сама собой. Однако ничего, кроме ехидных усмешек, он на мордах орков не увидел. Его вообще, похоже, не слушали. Зато очень плотоядно оглядывали. — Какие два хорошеньких птенчика к нам залетели, — сказал вдруг главарь, приближаясь к ним.