Кровавое солнце

      Магда тоскливо поёжилась под чуть тёплыми струйками душа. На голове у неё была купальная шапочка, и капельки стучали по розовому латексу глухо, словно дождинки о зонт. За дверью поджидала Кюликки, и в щель под дверью девушка видела её маленькую ножку в шлепанце, нетерпеливо топтавшую кафельный пол. За три года, что Магда провела в Финляндии, она привыкла ко всем особенностям финнов, которые могли бы показаться странными европейцу, но никак не могла помириться с любовью коллег ходить в сауну. В том, чтобы часами сидеть на деревянной скамье и давиться обжигающим горло воздухом, она не видела никакого смысла. К тому же, если твёрдо следовать правилам посещения этой адской парилки, каждые двадцать минут приходилось споласкиваться в душе, или, ещё хуже, в бассейне. Воду Магда ненавидела с рвением аристократки восемнадцатого столетия, у которой в высокой прическе копошатся вши, а расшитое золотом платье источает запах духов и намертво въевшегося пота. Нет, до такой степени водобоязнь Магды не доходила, но одно слово «сауна» заставляло её вздрогнуть от отвращения. Но как бы она не ненавидела финскую баню, раз в неделю приходилось выбираться в загородный дом Лемми, в построенную Илмари сауну, и предаваться употеванию в компании трёх голых мужчин. Это было ничуть не лучше, чем обычай финнов устраивать в сауне чуть ли не корпоративы. Участники Бильрёст, лёжа на раскаленных скамьях, больше всего любили обсуждать музыку. Уже два альбома родились в помещении, где жара стояла такая, что мозги грозили расплавиться и вытечь через уши — во всяком случае, так казалось только Магде. Остальные, оказываясь в этом поистине адском изобретении, чувствовали себя великолепно. В том числе и Кюликки. — Ты там долго ещё? — звонкий колокольчик голоса Кюликки позвякивал раздражением. К огромному сожалению Магды, её единственная подруга и вторая солистка Бильрёст тоже обожала сауну. Оно и понятно — финка же. — Иду уже, — буркнула Магда, выворачивая кран в обратную сторону, стянула с крючка полотенце и снова передёрнула обгоревшими плечами — в душевой было холодно. Последние капельки ударились о фаянс поддона и разбились.       Кюликки, чьи волосы были убраны под дурацкий войлочный колпак, напоминавший шапочку гнома, стояла перед зеркалом, перематывая широкое голубое полотенце. У Магды было персиковое, но она, в отличие от незакомплексованной подруги, стыдливо набросила его на плечи, желая скрыться в нём целиком — кто же ей говорил, что у финнов есть совершенно омерзительная традиция ходить в сауну голышом?       В зеркале на мгновение отразились они обе — болотная синеглазая нимфа с россыпью веснушек на обнаженных плечах, и Магда, которую розовая шапочка, облегавшая голову, делала ещё более некрасивой. Финские коллеги любили вести переговоры в сауне — Вяйне говорил, так можно сразу увидеть собеседника без прикрас, как есть. Но Магда не любила видеть истину в костюме Евы. Ей надо было подавать правду в красивой обёртке. А лучше — принаряженную ложь.       Магда глотнула побольше холодного воздуха в предбаннике, и, покрепче запахнув влажное полотенце, шагнула в ад, дышавший воздухом горячим, как полуденная пустыня.       Две полки в устроенной ярусами сауне оказались заняты. На нижней, около каменной печки, сидели рядом Лемми и Илмари, и их влажные блестящие бедра соприкасались настолько неприкрыто, что Магда не могла сдержать усмешки. Вяйне, видно, считал окружавшие их флюиды заразными и сидел напротив, на полке, которую давно облюбовала Кюликки. А на полке в торце раскалённой комнаты сидел сегодняшний гость, молодой художник с норвежским именем и финской фамилией. Встретившись взглядом с девушками, Тубьёрн Пуумалайнен кивнул и смущённо отвернулся, глядя в тёмный угол на противоположном конце своей скамьи. Похоже, он тоже не очень-то любил сауну. А ещё он был в плавках, и присутствие хоть одного здравомыслящего человека, жаль, мужчины, Магду немного утешало. Она кивнула в ответ и поспешно отвела взгляд — в отличие от гостя, коллеги предпочитали пропекаться без ничего. Кюликки же беззастенчиво прошла к своей скамье, на ходу размотав полотенце, и улеглась рядом с Вяйне, уложив голову ему на колени. С Магдой она никогда не сидела.       Магда публику эпатировать не любила и, придерживая полотенце под подбородком, понимающе кивнула художнику. Но тот с отстранённым интересом разглядывал фигуру разлёгшейся на полке Кюликки. Так уж получилось, что рыжая красавица в любой компании перетягивала на себя всё внимание. Магда не ревновала — ей жадные взгляды мужчин были даром не нужны. А вот Кюликки даже над застенчивыми финскими парнями обладала какой-то колдовской властью. С теми, кто смотрел на неё особенно влажно, финка на следующие утро просыпалась в постели. К мужчинам она относилась со снисходительностью королевы — Магда не могла утверждать, была ли Кюликки влюблена хоть в одного из тех, с кем спала. Лемми, Вяйне и Илмари и вовсе смотрели на неё с вожделением худеющей девушки, которая с тоской разглядывает пирожные в витрине кондитерского магазина. Хотя однажды все трое делили с Кюликки кровать, и она на утро в таких красках рассказала всё Магде, что та будто своими глазами увидела неуклюжие попытки финнов ублажить капризную солистку. В одном девушки всё же были близки — мужчин как равных себе они не воспринимали. Но сейчас ноги Кюликки, глядевшей на растерянного художника, любопытно покачивались. Тубьёрн Пуумалайнен с его холодными серыми глазами и бритой головой, на которой парикмахер оставил длинный клок волос, действительно был хоть куда — Лемми и Илмари просто меркли рядом с этим ярким мужчиной. Приземистый и мускулистый, больше немец, чем финн, своим спокойным взглядом и интеллигентным выражением лица, немного не вязавшимся с крепким телом, художник сразу вызвал у Магды слабое подобие симпатии — когда она познакомилась с Вяйне, такого чувства не испытала и близко.       Кюликки узнала про Пуумалайнена первой — когда на правах организатора блога Бильрёст листала ленту в Инстаграме — и, разумеется, не могла пропустить необычную отметку. Некий художник выставил на своей странице пост с циклом работ по мотивам песен, подумать только, их группы, уже немного известной! Кюликки так и запищала от восторга, а Магда, бывшая спокойнее, взяла у подруги телефон и грустно усмехнулась, узнав в работах художника мотивы картин, которая мать когда-то показывала ей в музеях Мюнхена, Вены и Дрездена. Волнистые линии Мунка, сочные цвета Гогена, плавные формы Мухи и роскошная позолота Климта — все эти узнаваемые черты причудливым образом соединялись в картинах Пуумалайнена с суровыми сюжетами карело-финской мифологии. Магда не могла назвать себя знатоком живописи, но эти яркие работы были так хороши и лаконичны, что девушке показалось хорошим шагом поставить их на обложки синглов. Не раздумывая долго — коллегам-финнам такая опрометчивость показалась почти что дикостью — она написала художнику с предложением о сотрудничестве. А общительная Кюликки, когда тот согласился, предложила встретиться с ним. Магда ни капли не хотела знакомиться близко с ещё одним мужчиной, но возражать не стала. Пуумалайнен показался ей довольно приятным — если верить автопортрету в его блоге. Мощный, красивый брюнет, чем-то похожий на того актера из «Викингов». В реальности, увы, он произвёл не столь воодушевляющее впечатление — небольшой рост и кривые ноги порядком его портили. Но Кюликки разглядывала художника с нескрываемым интересом. Оно и понятно — ведь на тех картинах Пуумалайнен изображал только её. На фоне черных скал и золотых небес огненноволосая Кюликки представала в образе дочери царицы страны мёртвых — и на голове у неё сверкала корона из человеческих костей. Гордая, неприступная злая красавица — глядя на неё, верилось, что балагур Лемминкяйнен не пожалел, когда ради неё нашел свою смерть в подземной реке Туонеле.       Магда восхищалась гостем как художником, Кюликки — как мужчиной, и только трое финнов смотрели на него с нескрываемым предубеждением. Похоже, Тубьёрн не захотел к ним присоединиться, пока они в бассейне распивали водку, ожидая из душевой девушек. Но Магде это понравилось — спиртного она не выносила, а вот Кюликки порой бралась доказывать коллегам, что в одну худенькую девушку может влезть больше, чем в трёх здоровых мужиков. Магда ни разу не участвовала в этих соревнованиях, даже в качестве зрителя — но верила Кюликки. Она, на следующее утро, хватаясь за раскалывающуюся голову, хвалилась, что Илмари, всегда пренебрежительно хмыкавший, стоило ей взяться за бутылку, валился под стол первым. В такие моменты Магде казалось, будто финка желает превратиться в маленькую копию своего любимого Петера Тэгтгрена. И оставалось ей до этой благородной цели совсем немного.       Тубьёрн, как остальным мужчинам удалось выпытать за время бесплодных попыток соблазнить его клюквенной водкой, жил не в Хельсинки, а в Лаппеэнранте, и часто ездил за интересными натурщиками в соседнюю Россию. Вяйне удивлённо приподнял бесцветные, как у Кюликки, брови — ездить в Россию не за водкой это что-то новенькое. Да, этот финн со сразу понравившимся Магде крупным немецким носом явно любил экзотику. — У нас тоже тут есть одна иностранка, — фыркнул Илмари, кивая в сторону Магды, терпеливо и осторожно дышавшей носом — каждый вздох сухим дыханием песчаной бури обжигал нежную слизистую. Закутанная в полотенце до самых глаз, девушка казалась испуганной женой арабского шейха, которую ради смеха пригласили на мужскую половину.       Кюликки, на которую жар печи не производил никакого впечатления — видно, финские девушки, как посланницы ада, в сауне предаются тоске по дому — обернулась и хихикнула, увидев, как Магда ещё крепче запахнула полотенце. Тубьёрн рассеянно кивнул, и вдруг, прямо взглянув в лицо сидевшей напротив девушке, произнёс по-немецки: — Так значит, вы любите живопись?       Четыре пары по-фински светлых глаз изумлённо уставились на Магду — все задержали дыхание от любопытства, что же можно ответить на фразу, которая глухим рычанием сотрясла низкое помещение с деревянными стенами. Магда с трудом сдержала улыбку — и родные слова сами сорвались с пересохших губ: — Да. Особенно арт-нуво. Ваши картины на него очень похожи.       Вяйне, из иностранных языков знавший твёрдо только шведский, крякнул и ударил себя по колену. Лемми, придав умное выражение своим овечьим глазам, поджал губы, а Илмари процедил, сделав кислую рожу: — А сноски к этому роману про великосветский салон не прилагаются?       Тубьёрн смущённо кашлянул в кулак, признавая ошибку, и хотя в компании к нему теперь относились с ещё большим подозрением, чувствовал, что Магда смотрела на него уже без неприязни. Наоборот — в её серовато-зелёных водянистых глазах зажёгся серебряный огонёк симпатии. Он не погас, когда Тубьёрн извинился и пошёл сполоснуться, а Кюликки в перенятой у кумира гримаске недоуменно приподняла бровь, видя, как её подруга-мужененавистница вышла следом за гостем. Широкое лицо Магды так и горело, и Кюликки, за три года узнавшая её почти так же близко, как себя, чуяла — сауна здесь ни при чём.       В соседнем с сауной помещении располагался небольшой бассейн, но увидев в воде Тубьёрна, которому голубая гладь доходила до шеи, Магда решила не спешить с окунанием. Под полотенцем на ней был закрытый купальник — но в пёстром эластике девушка ощущала себя ещё хуже, чем если бы предстала перед художником голой. Сняв надоевшую шапочку и придерживая на груди полотенце, она подошла к бортику и присела на корточки. Тубьёрн чуть заметно улыбнулся — жест, нетипичный для финна. За его спиной, на другом конце бассейна, горели белые звездочки светодиодов — в их свете всё казалось голубоватым, словно на морском дне.       Тубьёрн неспешно разводил руками, держась у самого «берега», и говорить не торопился — но выглядел дружелюбно. Там, в сауне, Магда испытывала настоящий ужас — четверо мужчин против двух женщин — и остатки этого ужаса заплескались на дне её сердца, стоило серым глазам Пуумалайнена, светлым и блестящим, как сталь, скользнуть коротким пристальным взглядом по её лицу. — Так значит, я могу говорить с вами по-немецки? — спросила она, заправляя за ухо короткую прядь. — Да. Мне так как-то роднее.       Тубьёрн оказался первым мужчиной, который смотрел на неё не как на дырку, на кусок мяса, где можно прополоскать член. Нет, так деликатно и в то же время внимательно мог смотреть только художник. Магда попыталась оглядеть себя его глазами. Голубой фон кафеля, красное обгоревшее лицо, обрамленное короткими соломенными волосами. Светлые брови над большими глазами, смотревшими всегда с угрюмым, тревожным выражением. Ничего привлекательного, но Тубьёрн смотрел так, будто уже нашел в ней что-то красивое. Достойное воплощения на бумаге. — Я уже три года не слышала родной речи, — вздохнула Магда, уже не пытаясь сдержать рвущийся наружу акцент, и украдкой засмотрелась на мощные плечи Тубьёрна и его крепкую грудь, поросшую черными волосами. — Я же, как вы, ехала сюда за экзотикой. Отчасти. — Я финн наполовину, — заметил Тубьёрн безразличным тоном и опёрся на бортик, — мать у меня немка. Знаете, сразу почувствовал в вас что-то знакомое, — прибавил он немного застенчиво, и смущённая эмоция на его суровых чертах почему-то не выглядела забавной.       Некоторые люди с восторженным замиранием сердца говорят о своих родственниках, словно те потомки монархической династии, но Тубьёрн был явно не из них, и Магде это понравилось. Оторванная от семьи, одна в чужой стране, она морщилась, стоило Лемми заговорить о том, какой замечательный у его матери получался гороховый суп с олениной. — Не хотите освежиться? — галантно спросил Тубьёрн, подплывая ещё ближе. В волосах у него на руках запутались капельки воды.       Магда брезгливо тряхнула головой: — Не люблю воду. Да и сауну… Чего в ней приятного? Я каждый раз задохнуться боюсь. — Чувствуешь себя шницелем на сковородке, — Тубьёрн шумно выдохнул. — Наверное, мне скоро придётся оставить вас. Я жару плохо переношу. — Понимаю. Для нас с вами сауна слишком экзотическое развлечение, — нервно усмехнулась Магда, опуская руку в голубую сверкающую воду. — И не намекнуть, что пора бы закругляться. — Да уж… — Тубьёрн фыркнул, вцепляясь мощными руками в металлические перила. — Думаю, пора возвращаться к хозяевам.       Магда в ответ лишь потупилась, чтобы не начать разглядывать художника в ответ. Вид мужчин в плавках казался ей особенно противным.       Тубьёрн действительно не стал задерживаться — извинился, что ему ехать в другой город, пусть и поблизости. Мужчины понимающе пожали плечами, оставив идею напоить гостя, а Магда, прощаясь с художником, отметила, каким пристальным взглядом его исподтишка ощупывала Кюликки — так, словно хотела запомнить навсегда этого неуклюжего тролля с лицом тевтонского рыцаря. Пуумалайнен в ответ удостоил её лишь одним мимолётным взглядом — и Магда, на которую он смотрел совершенно иначе, почувствовала, как в глубине сердца колыхнулась змеёй ревность. Нет, не Тубьёрна она ревновала к Кюликки. Наоборот. Ведь диковатая финка была единственным человеком, которого Магда смогла полюбить. И хотя запретное чувство к коллеге по-прежнему занимало в сердце девушки первое место, Магде казалось, будто с художником она разговаривала слишком натянуто и держалась слишком скованно. Обычно с мужчинами Магда держалась коротко и грубо, что их восхищало, но Тубьёрн наверняка ждал от неё более тонкого обращения.       Вытираясь после душа, девушка встряхнула мокрыми волосами и нахмурилась — никогда ещё она не думала столько о мужчинах. Эти заросшие животные вовсе не достойны того, чтобы о них ещё и думать. Магда недовольно цокнула языком и ожесточенно принялась тереть полотенцем волосы, будто хотела вытрясти из головы неугодные мысли. А Кюликки уже успела их прочитать.  — Мне кажется, он тебе просто понравился, — заметила она, осторожно проводя расчёской по закрутившимся в колечки волосам, и хихикнула. — Надо же, тебе кто-то симпатичен. Ты же их ненавидишь! — Да-да, — рассеянно обронила Магда и замерла, скользя взглядом по густой рыжей волне.       За три года волосы Кюликки сильно отросли и теперь почти скрывали крепкую задницу финки. Выросла и сама Кюликки, превратившись из угловатого почти-ребенка в изящную и сильную девушку. Полноватая Магда, которой расти ввысь было некуда, порой ей по-женски завидовала. И на её родине, и в Финляндии феминистки хором призывали женщин изгнать зависть друг к другу из своего сердца, но они говорили так, потому что не видели Кюликки. Не видели синих озёр её пронизывающих глаз, лёгких тоненьких рук, маленьких ножек, под которыми, казалось, не приминалась трава, очаровательных веснушек, которые вскакивали на её щечках, стоило солнцу подняться на небо после зимнего забвения…       Магда отвернулась и принялась одеваться. Краем глаза заметила, как Кюликки взяла со скамьи белое платье, вышитое синими цветочками и зелёными веточками — финка привезла его из родной деревни, куда каждое лето ездила отмечать день летнего солнцестояния. Магду всегда терзало ужасное любопытство, как же они там отмечают Юханнус, раз в Хельсинки Кюликки возвращалась спавшей с лица, потерянной и какой-то странной. А стоило Магде попроситься с ней, лишь качала головой. Порой девушке хотелось взять возлюбленную за подбородок и заглянуть в исчерна-синие зрачки — разглядеть, что такого она могла увидеть на своей родине? Отчего несколько дней после праздника ходила молчаливая, словно в депрессии?       Кюликки упорно молчала и ничего не рассказывала. У финнов не принято откровенничать, но Магда догадывалась — менталитет тут ни при чём. Ведь как только бархатный мрак ночных небес сменялся на белое кисейное покрывало с бледными блесточками звёзд, веснушки Кюликки выцветали, словно от страха. Обычно шумная и деятельная, она вдруг замыкалась в себе, становилась непонятливой, как ребёнок — все её мысли хороводом кружились там, вокруг корабельной сосны, обвитой разноцветными ленточками. До Юханнуса или Миттумаари, как, научившись от отца-шведа, называл летний праздник Вяйне, оставалось совсем немного — Магда зачеркивала на календаре дни, а сама присматривалась к Кюликки. Пока ещё в её поведении не показывалось ничего странного, однако Магда не считала лишним волноваться заранее — ведь на днях Бильрёст предстояло выступать на фестивале фолк-музыки в Литве. Для всех музыкантов это был первый концерт за границей — и Магда совсем не хотела, чтобы Кюликки испортила его своей летней хандрой.       Магда надеялась проводить её, и, может быть, расспросить по дороге, но финка осталась ночевать у Лемми, в гостевой комнате, откуда было видно еловый лес и луну, похожую на большую золотую монету. С Лемми остался и Илмари. Не то хотел помочь другу разобраться с оставшейся водкой, не то надеялся на продолжение тех двусмысленных отираний в сауне. Пришлось возвращаться вместе с Вяйне. Магду такая перспектива не очень-то радовала. Но рыжий показался ей до странного подавленным. Когда пришёл Пуумалайнен, Вяйне явно ощутил себя не в своей тарелке. Магда даже подумала, будто он ревнует её. Знал бы правду этот добрый простак!       Разговор не вязался, а молчание получалось противным и тягостным — ни один знакомый мужчина Магды не мог связать двух слов. Невольно сжав ключи в кармане наподобие кастета, она отстранённо разглядывала засыпающий город, и морщилась, стоило прохладному летнему ветерку донести до её ноздрей запах Вяйне. Он целый день полоскался в душе и парился в сауне, но пахло от него немногим лучше, чем от яичек хряка, которыми Магду когда-то угощала мать. Девушка ненавидела этот запах. Рядом с мужчинами она задыхалась. К тому же Вяйне излишне громко втягивал воздух носом и шумно выдыхал. Магда ежилась, старалась прислушаться к затихающим городским звукам, но не замечать надсадное присутствие Вяйне не получалось. — Тебя беспокоит то же, что и меня? — спросила она наконец.       Белые ночи. Дикий блеск в глазах Кюликки. Таинственные поездки к матери. Вяйне кивнул, прочитав это во встревоженных глазах солистки. — Мне вот давно интересно, в какую такую деревню она ездит, — глухо отозвался он. — Мы же даже названия не знаем. Другая бы давно пригласила нас в гости. А Кюликки… Чудна́я она. — подытожил Вяйне и снова угрюмо замолчал. — Значит нам надо самим напроситься ехать с ней, — строго сощурившись, распорядилась Магда и взглянула на опешившего финна снизу вверх. — Ты же с ней чаще других спишь, вот и уговаривай её. Меня она слушать не хочет. — Так вы же с ней подруги, разве нет? — уточнил Вяйне, окончательно теряясь. — Женские секреты, всё такое… Вы же даже живёте вместе!       Магда раздражённо вздохнула — Вяйне не понимал самого простого. Не видел, как она смотрела на Кюликки, как украдкой старалась коснуться её, погладить по волосам. Он же смотрел только на Кюликки. Что ему до какой-то там Магды, которая только и знает командовать да пренебрежительно морщиться, стоит лицу мужского пола оказаться рядом на расстоянии выстрела. Она отвернулась, и, глядя в жёлтый глаз доверчиво-низкой луны, тихо ответила: — Я люблю её, Вяйне. А она это чувствует.       Магда не хотела этого говорить. Правда, не хотела. Да и нельзя было. Мужчины, они же такие — думают, будто священный фаллос всё может исправить. Обратить женщину на путь истинный. Но Вяйне лишь тяжело вздохнул и смущённо выдавил: — А я как раз искал подходящий момент сказать, что ты мне нравишься…       Магда смогла только плечами пожать — мол, она тут ничего исправить не в силах. Она не хотела его обнадёживать, утешать, заставлять верить в светлое будущее — боялась, что тогда дружеские чувства Вяйне превратятся в жалкие и противные попытки флиртовать. Ведь мужчины не понимают отказа. Пусть, пусть он лучше спит с Кюликки. Словно не было этих некстати вырвавшихся слов, не было неловкого признания, которое не дошло до адресата. — Ладно, — она кашлянула, не желая мучить вздыхающего Вяйне разговор ещё больше, пнула ускользнувший от взгляда дворника камешек и как ни в чём не бывало спросила:  — Как думаешь, Wardruna приедет на «Чернорогую луну»?

***

      В Литву на фестиваль фолк-музыки приехала и Wardruna, и такие величины, которых Магда слушала с заискивающим восхищением — она и подумать бы не могла, что однажды будет выступать на одной сцене с Korpiklaani и Finntroll. По сравнению с ними Бильрёст казалась крошечной капелькой в музыкальном море. Но, выйдя на сцену, Магда ненадолго ощутила, как перехватило дух от восторга. Она бы могла долго стоять, разглядывая длинные ряды зрителей и бесконечную панораму дышащего прохладой озера. Их номер поставили почти на самый конец, когда ни у кого не осталось сил и желания слушать, и в этот предночной час вода в озере покраснела, словно от крови, и ощетинилась отражениями елей на берегу. Даже флегматичный Илмари посмотрел в зал поверх своего шаманского бубна, и только Кюликки угрюмо глядела из-под прихваченных плетёной лентой волос, пока тонкие пальцы перебирали струны кантеле, наигрывая вступление к «Дочерям Велламо». Для фестиваля Магда выбрала своё любимое детище — песню о девушке Айно, которая утопилась в море, не выдержав приставаний старого песнопевца Вяйнямейнена, и обернулась рыбкой-русалочкой. Несмотря на трагический сюжет, для фолка песня вышла очень бодрой, и зрители, ожидавшие услышать очередное заунывное завывание, невольно зашевелились. Магда уповала на то, что кто-то, да заметит в этой песне отсылку к знаменитому треку её любимого немецко-шведского дуэта. Всеми силами она старалась передать в музыке лёгкий топот бегущих по лесу женских ножек, звон разбрасываемых на ходу украшений, судорожное рыдание, бурление воды, плеск волн под веслами лодки, стремительно удаляющейся от каменистого берега, и, заключительным аккордом — тонкий шелест расходящихся по водной глади кругов. Это поразительно удавалось Кюликки — не имея музыкального образования, она сочиняла такие мелодии, что даже Магда, городской житель, завороженно прислушивалась, ловя в сочетаниях семи нот любовную перекличку лесных птиц и шёпот душистых цветов на зелёной лужайке. Сейчас же в звуках её нехитрого инструмента Магда отчётливо слышала бульканье воды, а бубен Илмари, квакающий варган Лемми и гул рога в руках Вяйне придавали нехитрому мотиву что-то завораживающе-этническое, заставлявшее думать о красно-синих полосках заката и соснах, украшенных алыми ленточками. Магда пела, а сама искоса поглядывала на Кюликки, в чьих почерневших глазах золотой искрой сверкало опускающееся за горизонт солнце. До Укон юхла, как Кюликки на карельский лад называла праздник самой короткой ночи в году, оставалась всего неделя, и финка с каждым днём делалась всё более отрешённой. Казалось, даже волнительно-радостная обстановка фестиваля не могла заставить встрепенуться её оцепеневшую душу. Когда Бильрёст только собирались в Литву, Магда часто замечала, как Кюликки садилась посреди комнаты, вцеплялась в волосы жестом глубокого недоумения, и сверлила невидимую точку остекленевшим взглядом. В такие моменты Магда опасалась её трогать. Что она там видела? О чём думала, когда летнее небо покрывалось мертвенной белизной?       Они с Вяйне уже приготовили план — осталось только посвятить в них двух других. Но если они не захотели бы отмечать Юханнус на природе, Магда бы не расстроилась. Раз для Кюликки поездки к матери были чем-то настолько интимным, что она не посвящала в них даже единственную подругу, большая компания тут навредила бы. Кюликки и так напоминала автомат, который забыли смазать маслом — она играла и пела, но механически, без живого огня. Магда по себе знала это ужасное состояние.       Зрители проводили их воплями усталого восторга, словно туристы, у которых глаза выкатываются из орбит от бесконечного созерцания древних памятников. Гости и зеваки неспешно расходились, желая насладиться холодными лучами полуночного солнца, а участники Бильрёст обсуждали, как лучше провести ночь. Лемми и Илмари бестолково и шумно, как старые супруги, предлагали отыскать мотель — до Каунаса, ближайшего города, прилично так ехать на машине, которой ни у кого не было — а Вяйне молча ставил палатку под одобрительный взгляд Магды. Просить девушек подсобить стало бы глубочайшим оскорблением его мужского достоинства, уже достаточно ущемлённого. К тому же Магда всё смаковала ощущения от выступления, чуть испорченного вялыми зрителями, а Кюликки рассеянно брела за ней по пятам, боясь потеряться. Финка давно не боялась шумного многолюдья — наоборот, на сцене разворачивалась во всю мощь своего дарования, и звонкий голос её порой перекрывал низкие ноты Магды. Но сегодня вид у неё был особенно измученный. На участливые расспросы Кюликки отмахивалась. Мол, устала за поездку. Очарование незнакомой страны и звенящей в вершинах елей музыки не могло взбодрить её — а Магда чувствовала себя слишком счастливой, чтобы проникаться чужим горем. Молча они бродили вдоль берега озера — ночь спускалась на Литву раньше, чем в Финляндии, и вода побелела, словно в неё подлили молока. И там, возле ларька со сладостями, который начали сворачивать, их настиг парень с микрофоном. — Разрешите задать пару вопросов? — Магда оторопело подскочила, когда у неё под носом возник микрофон, а из темноты появилось молодое лицо с довольно приятными чертами и хищно-любопытным огнем в карих глазах. Глазах журналиста, охотящегося за сплетнями не ради денег, а ради азарта. Парень говорил по-английски, но чересчур отчётливый выговор выдавал в нем русского — а бесцеремонность его была такой же возмутительной, как акцент.       Магда не удивилась, зачем ему понадобились они, солистки такого малоизвестного коллектива — в традиционных финских нарядах с полосатыми передниками и пёстрыми очельями девушки смотрелись бы на фотографии в местной газете куда колоритнее, чем остальные группы, похожие одна на другую. Но Кюликки, сохранившая крестьянскую деловитость, не понимала, зачем журналист решил пристать именно к ним и зачем задерживаться после концерта ради каких-то бесполезных разговоров. Но раз эти разговоры были так дороги жаждавшей популярности Магде… Кюликки кисло надула маленький ротик, похожий на спелую клубнику, и снисходительно взглянула на журналиста — тот жадно ощупывал взглядом её волосы, закручивавшиеся колечками на уровне бедер. Солнце давно зашло, и рыжие пряди, хоть и не играли золотыми искрами, по-прежнему производили чарующее впечатление. — Конечно, — Магда улыбнулась, отчего неестественно длинные клычки уцепились за нижнюю губу, и привычно заправила волосы за ухо, как всегда делала, оказываясь перед незнакомым мужчиной.       Все трое одинаково устали от шума, толкучки и громкой музыки, поэтому сели на траву у свай разобранного ларька. В темноте за их спинами сновали работники, сворачивавшие задник сцены, и на этом фоне сидящая на траве Магда выглядела так, словно давала интервью не как член маленькой, всего из двух человек основного состава, группе, а как солист коллектива, известного на весь мир. Она готовилась стать знаменитой. Журналисту того было и надо — он хотел поймать с неба звезду ещё до того, как она успеет взойти. — Итак, — на удивление бодро для человека, отстоявшего несколько часов на концерте, начал журналист, обращаясь к кому-то невидимому, — сегодня мы видели взрыв сверхновой. На музыкальном небосклоне зажглась новая звезда. Магда, расскажи нам о своей группе, — таким же тоном потребовал он и поднёс к губам девушки микрофон, пусть даже в чёрной лесной тишине никакого оператора не удалось разглядеть.       Кюликки осуждающе посмотрела на него из-под тонких надломленных бровей. Как у многих рыжих, брови у неё были почти белые, отчего в чертах её круглого лица с острым подбородком проявлялось что-то доисторическое. При свете дня, в городе, Магда никогда не замечала этой особенности подруги. Но сейчас, глядя на лицо Кюликки, слабо озаренное тусклым ночным солнцем, ненадолго замерла от восхищения, граничащего со страхом, как человек, увидевший посреди леса языческого идола.       Магда, обиженная тем, как он настойчиво игнорировал Кюликки, и грубым обращением на «ты» — журналисты в шоу-бизнесе, к сожалению, считают такую фамильярность необходимой — выдержала паузу, казавшуюся актёрской, но на самом деле совершенно обычную для финской речи. Литовца такой паузой было бы не удивить, но быстро лопочущий журналист литовцем не был, да и об этикете финнов не имел никакого понятия. Поэтому, решив, что Магда туповата, со вздохом спросил: — Почему ты так назвала свою группу? Бильрёст — что это значит? — Бильрёст, — снизошла Магда, — это радуга. Мост, соединяющий Мидгард с Асгардом, мир людей и мир богов, соответственно скандинавской мифологии, которая вдохновила меня на создание этой группы. — Теперь я больше не сомневаюсь, почему вы выбрали для своей группы такой имидж, — похабно ухмыльнулся журналист, но под суровым взглядом нахмурившей брови Магды сдулся, — имидж лесбиянок, разве нет?       Кюликки, понимавшая некоторые слова, раздражённо выдохнула, смеряя журналиста презрительным взглядом. Она выросла в строгих традициях, которые запрещали перемывать кости хоть кому-то — для финнов это было верхом неприличия. Магда же ничего странного в такой бестактности не видела — журналисты не давали ей покоя и раньше, когда она пела в «Rot wie die Liebe». Группа была довольно известной, отчего в жёлтой прессе Магда встречала заголовки, от которых голова начинала кружиться, а щёки заливало краской. — Нет, — строго осадила она журналиста. — То, что мы поём, сидя друг напротив друга и держась за руки, означает лишь то, что в своём «имидже», — это слово Магда саркастично выделила, заставляя покрасневшего парня стыдливо закивать, — мы подражаем исполнителям рунических песен. В том числе, и тем, что поём по очереди — строчку я, строчку Кюликки. У меня голос низкий, у неё высокий, и вместе мы отлично сочетаемся. Правда, мы не договариваемся заранее о сюжете песен. Они написаны заранее, как и полагается, и имеют довольно мало общего с тем, что все представляют при слове «фолк». — Ты права, — оживился журналист, — если бы я описывал ваше творчество, я бы сказал, что вы пишете очень мелодичный индастриал-метал с примесью этнических мотивов. Получилось очень эпично. Вы чем-то вдохновлялись? Мне кажется, такие мелодии невозможно придумать просто так. — Да, — созналась Магда, косясь на Кюликки, которая сорвала с луга фосфорно-белую маргаритку и принялась озлобленно срывать с неё лепестки. — Мне легче творить, когда есть, кому подражать. Благодаря подражанию я понимаю, чего именно мне хочется, потому что даже если мы что-то очень любим, это что-то всё равно хочется исправить. Вот я очень люблю Lindemann. — Даже так? — журналист хихикнул, поднимая брови. — Но до скандализма этой группы вам ещё далеко! — Я гонюсь не за скандалами, — Магда злилась, что её мысли стремятся вырвать из контекста и опошлить, — в Lindemann мне нравится первозданная сила, сила низменных инстинктов. Представьте море в шторм, лес в бурю, рыбу, бьющуюся в агонии на берегу — вы поймёте, о чем я говорю. — А ты серьёзнее, чем я думал.       Кюликки устало вздохнула. На краю зрения Магды будто замелькали рыжие языки пламени — то скучавшая финка заплетала и расплетала косу, страдая от невозможности скоротать время другим способом. У Магды таких волос не было, и она рассеянно потеребила серебряное колечко в ухе. Больно, словно серёжка втыкалась в обнажённое мясо. — Второй источник моего вдохновения, — Магда решила не принимать желтушные реплики близко к сердцу, — это Wardruna. Вместе с ними мы выступали сегодня, и у вас была возможность сравнить. Меня поражает их мощь, и… очень нравится, что они основывают свои песни на рунах. Но, как и все, кто пишет этническую музыку, они не смогли избежать монотонности. Для меня их песни слишком длинные. Поэтому, если говорить коротко, Бильрёст — это бьющая через край откровенность Lindemann и сила Wardruna. Современные ритмы и древние сюжеты. Мы пересказываем скандинавский эпос так, чтобы его поняли любители рока. Даже если они не говорят на финском, на котором мы поём. — Поговорим о сюжетах ваших песен, — снова не дождавшись окончания паузы, заговорил журналист. — На сегодняшний день вы выпустили два альбома: «Калевала» и «Старшая Эдда». Как я понимаю, они основаны на скандинавском фольклоре? — Да. Только не скандинавском, а финском, — поправила его Магда, заставляя парня ощутить себя полнейшим ничтожеством. — В основе песен «Калевалы» лежит сокращённый пересказ основных рун. Это прекрасное произведение, которое замечательно ложится на музыку, но оно слишком огромно, чтобы уместить его в стандартный размер альбома. Мы решили сохранить любовную линию: ту часть «Калевалы», где сказитель Вяйнямейнен, охотник Лемминкяйнен и кузнец Илмаринен добиваются руки и сердца дочери хозяйки Похъелы, финской Персефоны.       Журналист послушно кивал, не понимая совершенно ничего. Он пришёл за сплетнями об интимной жизни хорошеньких солисток, за которыми он бы с удовольствием приударил, и теперь мирился с ужасным разочарованием. Но пасть в грязь лицом перед симпатичными девушками ему не хотелось — незаметно вздохнув, он, жалея, что приходится менять направление интервью, спросил: — Я правильно понимаю, что альбом «Старшая Эдда» тоже является музыкальным пересказом одноимённого эпоса? О чем он? — Произведения древнеисландского эпоса очень разрозненны, и нам пришлось повозиться, чтобы придать «Песням о героях», мы решили взять только эту часть, поэтическую, краткую форму, которая органично сочеталась с музыкой. Это была мучительная работа. Я начала её, когда ещё не встретила Кюликки, — Магда метнула нежный взгляд на мрачную коллегу, — поэтому больше люблю наш первый альбом. — Хорошо. Какие у вас планы на будущее? Хотите прославиться так же, как Wardruna? — подколол её журналист, но Магда ответила строже, чем он ожидал: — Пока мы рассматриваем идею переработать «Песнь о Нибелунгах». Всё-таки, мне хочется, чтобы у нас с Кюликки существовал культурный обмен, а древнегерманский эпос — это часть моего прошлого, от которого я не отказываюсь. Мы планируем записать этот альбом на немецком, пока я его ещё не забыла. — Представляю, это будет невероятно, — восхищённо прошептал журналист, услышав знакомое название. — Второе «Кольцо Нибелунгов»! Вы затмите славу Вагнера! А про немецкий — теперь я понял, что вы не просто так вдохновляетесь Lindemann. Они ведь тоже только второй альбом записали на немецком. Надеюсь, когда-нибудь вы станете же так же известны! — Спасибо, — Магда скокетничала, улыбаясь на прощание, чтобы журналист не чувствовал себя совсем уж обиженным, и поднялась с сырой травы, счастливая, что это наконец-то закончилось. Кюликки, терзавшая неизвестно какую по счету маргаритку, выглядела далеко не такой довольной. — Ты рассказывала ему о музыке? — опасливо покосившись в сторону уходившего к озеру мужчины, прошипела она. — Я не очень говорю по-английски, ты же знаешь, но кое-что поняла. — Да, о музыке, — как ребёнку, ответила Магда и ласково провела по чужим мягким прядям.       В свете прожекторов, которые ещё не успели снять, рыжие волосы отливали мертвенной желтизной зимнего заката. Финский костюм сидел на Кюликки как пришитый, и бисерная бахрома очелья деликатно скрывала чересчур высокий выпуклый лоб. Но даже в футболке и джинсах Кюликки всякого могла убедить, что героиня «Калевалы» Марьятта, забеременевшая от брусники, возникла не на пустом месте. — Ненавижу юбки, — внезапно пробормотала Кюликки, одергивая подол. Очарование финской сказки разрушилось.       Магда пожала плечами — она сама чувствовала себя крайне неприятно, когда надевала платье. Давно ещё, в начальных классах, вредный мальчик задрал ей юбку, пользуясь тем, что Магда отвернулась к окну. С тех пор девушка носила только длинные брюки — не хотела, чтобы кто-то увидел её изуродованные шрамами ноги. Отчим упрекал её в нежественности, злобно критиковал смелые причёски — Магда стриглась сама, боясь попасть к неумелому парикмахеру. Неудачного результата девушка не боялась — она же и так некрасивая. А волосы — отрастут.       Другое дело — Кюликки. Ещё лёжа в колыбельке, финка, наверное, слышала, что её называют красавицей, и нисколько в этом не сомневалась. Комплиментам она не удивлялась, воспринимая их как данность, и на восторги спокойно отвечала: «я знаю». При этом она не была лишена тщеславия и радовалась любому случаю потешить людей своей красотой — Магда удивлялась терпению, с каким Кюликки подолгу расчесывала волосы и пряталась от резкого весеннего солнца, чтобы её нежная белая кожа не начала слезать клочьями. Но румяна и увлажняющие кремы она игнорировала с рвением радикальной феминистки. У Кюликки хватало наглости отчитывать Магду, которая, хоть и поддерживала идеи Розы и Клары, иногда подкрашивала брови. Верно тогда сказал Вяйне — чудна́я она. Из глухой деревни — и с такими прогрессивными взглядами. Нежный весенний цветочек на вид — и отчаянная рокерша внутри. Юбки Кюликки действительно не любила, больше носила мешковатые армейские штаны и просторные кофты, подражая стилю своего любимого шведа. Но Магде куда сильнее нравилось видеть возлюбленную в шортиках и юбочках. Не всё же только парням приходить в восторг от её длинных крепких ножек! — Девчонки, вы где? — зычный оклик Лемми, казалось, всколыхнувший уснувшую траву, заставил Магду вздрогнуть, а Кюликки — поспешить к парням, разбившим две палатки.       В одной — зелёной — бледно светился холодный огонек телефонного экрана. Это Илмари машинально листал ленту Инстаграма перед сном. Лемми, завидев девушек, забрался к нему в палатку. Вяйне остался на берегу. Стоял у самой кромки воды, и по расслабленной, немного картинной позе крупной тёмной фигуры на фоне блекло-серого неба можно было догадаться — любовался видом. Кюликки сонно чмокнула Вяйне в щёку и нырнула в палатку, не подозревая, каким ударом под дых показалась Магде эта повседневная ласка. Финка вряд ли бы ответила ей взаимностью, но она никак не могла привыкнуть к этой животной страсти спариваться с каждым лицом мужского пола, которая так противоречила остальным взглядам Кюликки. Обнимая финку утром и слушая её рассказы о ночных утехах, Магда не могла избавиться от ощущения, будто касалась чего-то зловонного и отвратительного, вроде свежей коровьей лепешки.       Вяйне заметил, как она замерла, будто обращённая в соляной столп, и сделал шаг навстречу первым. С того случая после сауны разговор об ориентации Магды они не поднимали, но финн признавался, что тоже не видит ничего хорошего в беспорядочных связях Кюликки. На это у него были свои, диковатые мужские взгляды, но хоть в чем-то они теперь понимали друг друга.       Кюликки их не любила. — Меня тут просили передать тебе кое-что, — неловко прервал Вяйне интимную тишину молчания. — Оказывается, Пуумалайнен тоже здесь был, — прибавил он, протягивая любопытно насторожившейся Магде небольшой листочек. — После концерта не нашёл тебя, вот и подошёл ко мне. Говорил, твой портрет.       У Магды чуть не вырвался упрёк в сторону художника, умудрившегося не найти её в праздничной толкучке, но она сощурилась, разглядывая рисунок Тубьёрна под тусклым светом последних обрывков солнца. — Интересно, чего это он тебе такие странные глаза нарисовал, — обронил Вяйне, склонив голову к голове Магды. — На линзы из «Fish on» похоже.       Магда промолчала, зачарованная нехитрым гуашевым рисунком, слишком ярким для художника, творившего в Финляндии — она слегка испугалась пёстрой мозаики зелёных, жёлтых, синих и пунцовых пятен. Да, это был определённо её крупный нос, её полные губы и её грубые широкие челюсти. Только почему Тубьёрн нарисовал ей огромный венок, сползающий на лоб? И почему в глазах, должных быть серовато-зелеными, плескался бездонный ночной мрак? За спиной нарисованной Магды голубело летнее небо, но белые зрачки светились двумя отстраненными лунами. Сочетание выходило пугающее. Кюликки на работах Пуумалайнена выходила хоть и жуткой порой, но привлекательной. А от взгляда в эти чёрные пустые глаза по спине пробегал холодок. — Странный какой… Чего лично не передал? — обронила Магда, с трудом задавив в голосе испуганную дрожь. — Ну да ладно, напишу ему весточку, что мне понравилось. Спокойной ночи, Вяйне. — До утра, — глухо отозвался он и остался разглядывать уходившие за горизонт лесистые островки огромного озера, хотя Магда давно уже скрылась в палатке. Мертвая тишь воцарилась над лугом, где ещё час назад гремела музыка и звенели голоса — а где-то далеко за елями на другом берегу неусыпным глазом пристально смотрело на одинокую фигуру полуночное солнце.