Кровавое солнце

      Кровавое зарево костра всю ночь полыхало за окном, тревожа уставшую заплаканную Магду жутким свечением. За эти два дня девушка забыла о спокойном сне — стоило прикрыть глаза, в памяти всплывало мертвенно-белое лицо Вяйне, обрамленное нимбом рыжих, как языки пламени, волос, а к глазам сами подступали слёзы. И Кюликки, созерцавшая потолок застывшими глазами, видела то же самое. В тёмной тишине общинного дома они с Кюликки лежали одни. Женщины танцевали на могиле Вяйне под песни Бильрёст, и Магда уже устала затыкать уши. Неутомимые музыкантши, словно вампирши, кормящиеся чужим горем, сыграли все песни из «Калевалы», а затем перешли на «Старшую Эдду». Будь у Бильрёст третий альбом, женщины бы и его сыграли. Третий альбом… Который так и остался фантазией мечтавших о популярности молодых людей. Теперь, когда нет Вяйне, Вяйне, который так любил их музыку, они больше ничего не напишут.       Тонкие девичьи голоса усердно подпевали, идеально попадая в ноты, и Магда жмурилась, вспоминая, что ловчее всех танцевала на пепелище девушка с золотыми волосами. Они с Кюликки не смогли смотреть на её надругательский танец — ушли в дом, и старуха Лахья проводила их презрительным взглядом.       Магда снова уставилась в потолок. Закрывать глаза она не решалась — боялась увидеть во сне мёртвого друга с красным месивом вместо живота и отрубленной рукой, которую он прижимал к сердцу другой, невзирая, что из культяпки лилась горячими струями кровь. — Кюликки, — вырвался из обессиленной слезами груди хриплый вздох, — а что там, в лесу? На другой стороне реки?       Кюликки не ответила. Тяжёлый кошмар душил её в цепких объятиях, и раскинувшаяся на кровати девушка, окутанная красным покрывалом рыжих волос, казалась до страшного похожей на Вяйне. От которого остались лишь тлеющие в костре кости.       В шесть утра костёр погас, и красный отблеск на противоположной стене исчез. Магда с трудом уговорила себя уснуть, а когда солнце назойливо и бесцеремонно постучалось в окно, над ней склонилась Айно. В свежих ромашках её венка копошились чёрные букашки. — Доброе утро, — произнесла она тем мягким тоном, который так очаровал Магду два дня назад, но сейчас вызывал неудержимое желание занести кулак над улыбающимся лицом. — А мы завтрак собрали. Умывайся и подходи.       Магде было двадцать пять, но Айно смотрела на неё, словно на маленькую девочку. Ту, которой Магду всегда хотел видеть отчим.       Все действительно завтракали. Поливали мёдом кашу из ржаной муки и намазывали маслом нарезанный таинственным бородачом хлеб с таким видом, будто ничего не случилось. И только лица у трёх — не четырёх — мужчин на другом конце стола напоминали восковые маски покойников. Такая же неживая пустота темнела в глазах Кюликки, неподвижно смотревшей в тарелку. Магда с трудом глотала пищу, не чувствуя вкуса — только ради желания поддержать силы и продолжать жить — и догадывалась, что у неё вид не менее бледный. Лемми, и тот, смотрел на стоявший перед ним туесок с мёдом без отвращения. Разбитая губа его трусливо подрагивала. Илмари, провалившийся в отрешенное молчание, машинально поглаживал синяк на скуле. Тубьёрн растерянно теребил краешек белоснежной скатерти, и в тарелке своей видел окровавленный труп.       Созерцать пирующих дальше сил у Магды не хватило. Через силу доев кашу, она попросилась уйти и бросила виноватый взгляд на Кюликки. Та по-прежнему раскачивалась перед тарелкой, и есть ей не давало присутствие девушки с золотыми волосами. Она сидела на соседнем стуле и с аппетитом стучала ложкой по дну деревянной миски. Магда невольно, больше по старой привычке, проследила форму её красивых бровей — тонкие у переносицы, к вискам они сгущались пышными кисточками. Около тёмной радужки растеклось кровавое пятно — вчера ей в глаз попала искра от костра.       Магда бессильно опустилась на пороге. Ком слёз копился между рёбер, отравляя кровь солью, и больше всего девушке сейчас хотелось уснуть, чтобы очнуться на своей уютной кровати в Мюнхене и услышать звон башенных часов на Мариенплац. Небо заволокли серые тучи — солнце погасло, и зелёный лужок, каждую травинку которого девушка успела запомнить в лицо, окрасился непривычно тёмными тонами. Лишь жёлтые цветочки на длинных тонких ногах, росшие здесь в изобилии, дрожали под ледянищими потоками северного ветра и напоминали о солнце. Солнце — здешний Бог — через эти цветы, через бесчисленных посланников, наблюдало за ней. Магда вперила в низкое небо ненавидящий взгляд.       Рядом невесомо проскользнул вышитый подол, и Магда дёрнулась, ощутив на плече тощую старческую руку.       Лахья Куокконен сидела до неприличного близко и пристально смотрела в налившиеся кровью глаза оторопевшей девушки. Лиловые губы хозяйки Пайхолы растянулись в улыбке, и Магда на мгновение увидела в чёрном провале рта неживой блеск белых зубов. — Магдаленн, — без предисловий, но с подкупающей нежностью обратилась к ней госпожа Куокконен и сняла руку с плеча сжавшейся девушки, — между тобой и моей дочерью, моей нежной ягодкой, что-то есть?       Этот внезапный, слишком нетактичный для финнов вопрос ударил Магду под дых с силой не меньшей, чем вчерашние слова Кюликки о том разорванном заживо старике. Лахья поджала губы, признавая неправоту, и морщины у неё под носом разгладились. — Есть, я вижу, — хитро прищурив красные от лопнувших сосудов глаза, шепнула она и приобняла настороженно застывшую девушку. — Я не осуждаю и понимаю. Процесс зачатия болезненный и некрасивый, я знаю. Но я выросла во времена, когда приходилось терпеть, а теперь можно найти приятную альтернативу. — У нас с Кюликки ничего подобного не было! — не удержав возмущения, выдавила Магда и вспомнила, как резво финка на какой-то попойке скакала по безжизненному телу уснувшего на диване в студии Лемми. Было противно на это смотреть, но отчего-то Магда тогда не ушла.       А что у них было? Тот пьяный поцелуй в лесу и ещё более неловкий чмок в щёку на пароме, который Кюликки с презрением отвергла? Но Кюликки порой спала с девушками, и Магда не разрешала себе ревновать — знала, что финке она никогда не понравится. Так и приходилось оставаться безмолвным рыцарем. Потом, по дороге в Пайхолу, Магда догадалась, какие чувства терзали Тубьёрна. Кюликки искала его любви, а вот действительно любимая женщина предпочитала не замечать. — Увы, Магдаленн, но чтобы появились дети, надо всё же переспать с мужчиной, — горько вздохнула старуха. Коверканье имени гости доставляло ей какое-то непонятное удовольствие.       Магда согласно кивнула и не стала её переубеждать. По воззрениям тут все явно радикальные феминистки, а с ними спор затевать себе дороже. И Магда, измотанная ночными бесплодными бдениями, грубо буркнула, глядя в лесную тьму за рекой: — Ну вы-то меня ни с кем трахаться не заставите?       Девушка надеялась, что старуха Лахья не потерпит подобных оскорблений, взовьется фурией и как-то оживит её силой целительной злобы, но та лишь деликатно заохала: — Ну, ещё выдумала! Кюликки же мне всё про тебя рассказала! Я, наоборот, сделаю всё, чтобы мужчины тебя не тревожили… — Например, убьёте их всех, — произнесла Магда вполголоса, но старуха решила не обращать внимания на эти слова. — Я просто хотела поинтересоваться, какой из мужчин, которые с вами приехали, больше всего нравится моей дочке, моей резвой пчёлке?       Вяйне. Кюликки нравился Вяйне, и всё у них было взаимно. До того разговора под жёлтой луной, когда ночь была горячей, как пар от камней сауны. А потом… Потом появился Тубьёрн с его творческой харизмой и забрал сердце ветреной девушки, хотя ровно ничего к ней не чувствовал.       Магда изо всех вжала ступни в податливую мягкую землю, желая заручиться её неиисякаемой силой, и выдохнула: — Художник. — А кто-нибудь другой, нет? — с сомнением вздохнула Лахья, и змеиный шёпот вырвался из её сухих губ, — а то на него одна девушка тоже… претендует.       Претендует… А сначала все казались здесь обладательницами прогрессивных взглядов. Очередной клубок гадюк в курятнике. — Нет, — мотнула головой Магда. — Тем двоим женщины не нравятся. — Вот как, — Лахья слегка усмехнулась. — Мне они не нравятся тоже. — Ну уж тут я ничего не могу поделать, — раздражённо процедила Магда, хотя в другое время согласилась бы с ней, и рывком поднялась. Лес качнулся, и в глазах на мгновение воцарился зелёный мрак. — Будь осторожна, — раздалось ласковое напутствие, и Лахья нежно взглянула на девушку снизу вверх. — Избегай маленького пастушка и хозяйки леса. Рыбка-русалочка хочет утопить тебя в водах Туонелы, в пучинах Маналы. Но ты не бойся — я вижу, что ты смелая девушка.       Магда неуверенно кивнула, внимательно выслушала несвязный бред этого древнего оракула, оправила платье и поплелась на луг.       Безмятежно раскачивались на крепком ветру нежные короставники и тощие, страшные братья одуванчиков — земные наместники Солнца. Магда нерешительно сорвала один цветочек. На стебельке выступил густой белый сок, а ветер как будто усилился. Нос девушки похолодел — дуло с севера, из-за жёлтого храма. На фоне потемневшего неба он казался ещё ярче и как будто светился.       Все загадочные фразы, которыми местные жители запудривали ей голову, стоило собрать, словно детальки раскиданного ребенком паззла, в одно целое послание — может быть, оно смогло бы спасти оставшихся в живых товарищей. Лемми и Илмари не могли подраться — их кто-то побил. За то, что они посмели вернуться на дорогу. А Тубьёрн? Он же приехал просто рисовать…       Рядом повеяло мужской терпкостью, и Магда по обыкновению вздрогнула — Тубьёрн стоял совсем близко и с тоской разглядывал храм. Магду он не увидел — почувствовал. — Я бы сейчас лучше рисовал городскую окраину, — сорвалось с его горестно изогнутых губ. — Зачем они убили Вяйне? Я ни о чём больше не могу думать. Только смотрю на ту тропинку и думаю, как бы сбежать отсюда. — Это часть какого-то одного им известного ритуала, про который мы не узнаем, — подойдя ближе, прошептала Магда, надеясь, что северный ветер донесет её слова. — Не узнаем, потому что нас самих к этому времени уже убьют. И сбежать нам не дадут. — Ваши коллеги пытались про него узнать, — отозвался Тубьёрн. — Но когда они стояли на той тропинке и уже собирались уходить, их остановила пожилая женщина со своей дочерью. Айно, которую я рисовал. И она избила их, пригрозив расправой, если они посмеют приблизиться к выходу. Я стоял вдалеке, но отчётливо слышал почти каждое слово. — А как зовут её дочь, вы не знаете? — Магда перешла на немецкий, понизив голос до едва заметного шевеления губами, и вспомнила слова старухи о хозяйке леса. — Милики или Миеликки, я не разобрал. Лица её я не видел, но у неё золотые волосы. Они ослепительно блестят на солнце.       Миэликки, вот как. Добрая лесная богиня, которую весёлый Лемминкяйнен просил помочь поймать лося Хийси, неукротимого зверя с головой из гнилого пня. Хозяйка леса, которую злая жена Илмаринена, дочка хозяйки Похъелы, умоляла уберечь от волков своё стадо. Стадо, которое обратил против бессердечной госпожи пастушок Куллерво.       У Магды подкосились ноги. — Давайте прогуляемся, — прохрипела она, вцепляясь в заботливо представленную руку Тубьёрна.       Солнце неугомонно катилось по небу и угрожало совсем скоро оказаться в самой высокой его точке. В час, когда Магде привиделась жуткая полудница, напившаяся человеческой крови. Вот как здесь видели прекрасную Миэликки. И пахла она вовсе не лесными ягодами, а пропитанной кровью землёй.       Наступил третий день, как Бильрёст приехали в Пайхолу, но до этого остров не производил на Магду столь жуткого впечатления. Он казался необитаемым, мертвым — и неприятнее всего было слоняться под вездесущим, всевидящим солнцем. Единственную тонкую тень, похожую на меч, отбрасывал праздничный шест — у местных он служил солнечными часами. Неисправными, надо сказать — ведь солнце почти не заходило.       Магда насторожилась, заслышав у мостика детские голоса. Детские. Она и подумать не могла, что в Пайхоле, в справедливом и чистом женском краю, водятся дети. Но мерзкие существа с писклявыми голосами и слюнявыми ртами копошились в траве, пучками вырывали нежные цветы и ластились к черноволосой дурнушке в отвратительно пёстром венке. Лицом, странным образом сочетавшим широкие скулы чухонки и тёмные глаза эскимоски, она напоминала саамку, и Магда подумала, что отец Вяйне не смог бы смотреть на неё без отвращения. Но и тут, вдали от бесчеловечной Швеции, молодая саамка явно не нашла лучшей доли, чем нянчиться с чужими детьми. Однако к этому делу она относилась с поразительной самоотдачей и ободряюще улыбнулась Магде, которая замерла в отдалении, кривясь от неудержимого отвращения. — Извините, — выдала она наконец и боязливо приблизилась, оставляя Тубьёрна позади. — Я просто два дня назад приехала и не замечала, что у вас тут такой… детский сад.       Она замялась, украдкой оглядывая уроженку далёкой Лапландии, и невольно удивилась её блестящим чёрным волосам. Но саамка, привычная к подобным взглядам, подхватила на руки белокурого ребёнка и беззаботно ответила: — А этот детский сад надолго не задержится. Мы их берём сюда свежим воздухом подышать. А вы, кажется, Магда, подруга нашей Кюликки? Я вас помню — вы со мной спускали венки. — Как венки спускали, я очень хорошо запомнила, — подхватила разговор Магда дрожащим голосом. — Но с вами я тогда не успела познакомиться. — Я Тууликки, — бросила девушка, носившая гордое имя богини ветра, и любовно потрепала малыша, сидевшего у неё на коленях, — а это наш маленький Сампса. Сампса, покажи тёте, какого медведика тебе папа вырезал.       Толстощёкий Сампса, похожий растепанной шевелюрой на мифического тёзку — мальчика, который засеял землю травой и деревьями — недоверчиво покосился на «тётю», едва выжавшую кривую улыбку, и покрепче сжал деревянную фигурку медведя в пухлом кулаке. Подойдя чуть ближе к беспрестанно шевелящейся куче детей, Магда у каждого ребёнка заметила простую строганую игрушку — оленя, волка, а то и шведскую раскрашенную лошадку. — А где твой папа живёт? — заметив, что у Магды контакт с ребёнком наладить не получается, осторожно спросил Тубьёрн.       Мальчик прищурил блестящие голубые глаза и не стал отвечать, а Тууликки с одобрением погладила его по головке. Дети склонны выдавать всё как на духу, но здешних малюток явно учили помалкивать.       Северный ветер, крепчая, гнул макушки деревьев.       Дети играли под мельницей, у самого леса — пускали кораблики из сосновой коры в Туонелу, гонялись за маленькими голубыми бабочками, с наслаждением топтали цветы босыми ногами и, одуревшие от свежего воздуха и яркого утреннего солнца, оглушительно пищали. Тууликки с них глаз не сводила и не знала — Тубьёрн и Магда всё ещё наблюдали за ней. — Ненавижу детей, — вырвался у Магды озлобленный шёпот. Она стояла у выжженого в траве черного круга, и ветер швырял ей в лицо пепел.       Тубьёрн не стал ничего говорить — но губы его поджались в кислой гримасе. Он с ней не соглашался, не разделял её мнения — как и любой мужчина. Однако Магде он нравился. Вопреки всем своим убеждениям, она видела в художнике то самое стереотипное крепкое плечо и часто ловила себя на мысли, что хочет на него опереться. И Магда обхватила его руку своей.       Ветер притих — в спешке унёс тяжёлые тучи и оставил обрывки облаков.       Неугомонные дети носились по берегу, и хотя короткий опыт общения с ними подсказывал Магде, что бегать они могут хоть целый день, она терпеливо ждала. Не может быть, чтобы такая орава два дня жила с ней бок о бок и осталась незамеченной. — Меньше всего этот остров напоминает что-то реальное, — догадавшись о её мыслях, выдохнул Тубьёрн. — Сначала мне казалось, будто я оказался в какой-нибудь картине Буше, а теперь… Я даже не могу вспомнить ни одного хоррора с такой тематикой. — Хорроры тут ни при чём, — осадила его Магда уставшим тоном. — Это реальность, милый Тубьёрн.       Художник виновато кивнул и вдруг указал на белое пятнышко резвящихся детей. Один ребёнок вдруг отделился и косолапо побежал через мостик — к мужчине, который стоял на другом конце, у самого входа в лес. Он был похож на родителя, забирающего ребёнка из садика — и эта сцена могла бы показаться трогательной, если бы Тууликки не отпустила к нему всех детей. Маленькие фигурки в белых рубашонках дружно протопали через реку и скрылись в заботливой лесной тьме. Проводив воспитанников взглядом, Тууликки отряхнула полосатый передник, а Тубьёрн и Магда, видя, что она собирается уходить, торопливо отвернулись — не хватало ещё прослыть шпионами из внешнего мира, к которому так враждебно относились местные жители. — Мне кажется, я начинаю понимать, почему мы не видели тут детей раньше, — быстро произнёс Тубьёрн Магде на ухо, когда мимо них, задумчиво опустив голову и напевая под нос саамскую унылую песню, прошла Тууликки. На солнце чёрная коса её блестела, словно отлитая из воронёной стали. — А я понимаю, где всё это время скрывались мужчины, — так же тихо отозвалась Магда.       Они переглянулись, и ответ, обступивший их непреодолимой стеной, приветливо зашумел еловыми лапами. — Мне нужно туда сходить, — горячо заметила Магда, выдыхая эти слова в губы Тубьёрну. — Я была на другом берегу, но там ничего нет. А там должна быть жизнь. Даже старуха Лахья говорила, что там есть пасека. — Я пойду с вами, — порывисто подхватил Тубьёрн, и пальцы его дёрнулись, словно он хотел стиснуть руку любимой девушки в своей.       Лицо Магды потемнело, как затянутое тучей небо. Она отступила, и вперив в художника остеклевший взгляд, прохрипела: — Вы ходите последовать за Вяйне? Даже не вздумайте!!! Я пойду одна, и всё сказано! Вы же сами говорили, что мужчинам нельзя ходить в лес! Оставайтесь и рисуйте свои картиночки, — плаксиво выпалила она в лицо оторопевшему Тубьёрну, обессиленно осела на землю и тихо заплакала.       Тубьёрн не испугался женских слёз. Сел напротив, заглянул Магде в лицо — она уворачивалась, и художнику пришлось взять её за подбородок. Девушка дёрнулась и зажмурилась, чувствуя на щеке прикосновение пахнущего олифой пальца. Слезинка блеснула на загорелой щеке, как алмазная капелька росы на чашечке цветка, вспыхнула и упала в траву. — Я не уйду в лес, — пообещал Тубьёрн, приобнимая горячее размякшее тело. — Я буду молчаливым, послушным наблюдателем — кем вы только попросите.       Магда злобно взглянула на него из-под выгоревших светлых бровей. Боялась, что сейчас он начнёт уговаривать её не плакать, рассыпаться в ненужных соболезнованиях. Но художник лишь нежно, одним пальцем, поглаживал её сжатые кулаки, и в серой глубине его полуприкрытых глаз девушка видела родное тусклое небо. — Если вы выберетесь отсюда, обещайте, что привезёте мне из Мюнхена какой-нибудь сувенир, — внезапно произнёс Тубьёрн, и ясный взгляд его заволокло тьмой.       Не когда. Если. Откуда у него взялась эта уверенность в неизбежности смерти здесь, под ярким солнцем, на цветущем лугу? — Привезу, — губы Магды порозовели, стоило ей исказить лицо в неумелой улыбке.       Солнце поднималось всё выше и выше, ощутимо припекало затылок. Магда повела плечами — между лопаток стекла липкая струйка. Не горячая — ледяная, словно на лбу умирающего. И руки у неё стали вдруг такие же холодные.       От увядающих цветов в венке Тууликки, которая наблюдала за ними, скрывшись в тени мельницы, веяло смертью, и притихший ветер вяло шевелил кучку пепла, белеющую в центре чёрного круга посреди острова.       Кюликки стояла на пороге общинного дома и надрывала горло, сзывая коллег к обеду — но Магда и Тубьёрн, поглощённые друг другом, не слышали ничего, кроме оглушительного треска кузнечиков в густой мягкой траве.       Внезапно кузнечики стихли, испуганные оглушительным топотом, и Магда ошарашенно захлопала ресницами — её лицо очутилось в густой тени, что отбрасывал стоявший за спиной Тубьёрна Лемми. Ослепительный свет бил ему в лицо, смазывая черты, и золотистые кудри, выбившиеся из привычной причёски, казались солнечным ореолом. Если в «Паранормальном» было две луны, то в Пайхоле вполне могло взойти второе Солнце. Магда тряхнула головой. Пора прятаться в тень, раз мозг отвлекся на такой бред.       Встать получилось с трудом — голову так напекло, что девушка свалилась бы на землю, если бы Тубьёрн не поддержал её. Илмари, прятавшийся от солнца за спиной Лемми и соломенной панамой, заметил, как бережно художник держал Магду под руку, и хмыкнул. — Давно не виделись, — Магда вымученно усмехнулась и провела по лицу рукой, стирая следы слез. — Мать твою, Магда, мы тебя везде ищем! — судя по побледневшим щекам, Лемми удалось вымолить у местных таблетки от аллергии, но говорил он до сих пор в нос. — Кюликки уже голос сорвала, обедать зовёт. Слушай, мы с Илмари ходим спутаться в лес. Давай с нами? Местные говорят, там шикарная клюква. Хочу собрать и привезти маме, она настойку сделает…       Илмари, как всегда, во всём согласный с идеями шумного друга, ничего не сказал, но лицо его испуганно вытянулось, когда Лемми вдруг осёкся и невольно отступил назад.       Стиснув зубы, Магда хмуро смотрела на них, и взгляд её чернел пустотой загробного мира.       За столом Лемми и Илмари сидели тихие и помрачневшие. Видно, испугались, вспомнили о здешних табу, смерти лидера и решили сегодня в лес не ходить. Но по жёлтым чертикам, скакавших в темных глазах Илмари, Магде сделалось понятно — плевали они на табу. Конечно, станут они слушать фроментшу. Она женщина — и поэтому на одной стороне с сектантками, которые ненавидят мужчин. Переубеждать их бесполезно. После смерти Вяйне они намертво втемяшили это себе в головы.       Магда с тоской взяла за горлышко бутылку ячменной водки. На этикетке краснел яркий кружок — полуночное солнце.       Кюликки проследила её жест понимающим взглядом и протянула через стол свою кружку.       Солнце заблестело на прозрачном стекле, сверкнуло в хрустальной струе и потонуло на дне глиняной кружки.       Старуха Лахья окинула презрительным взглядом заплаканные лица девушек и ничего не сказала.       Айно и Миэликки, сидевшие рядом с Кюликки, переглянулись, и хитрые улыбки, мелькнувшие на их лицах, сделали увядшую женщину и прекрасную девушку удивительно похожими.

***

      Обедали сегодня непривычно рано — в одиннадцать — и Магда, выйдя на крыльцо, с опаской подняла взгляд на полуденное небо. Как вчера, оно наводило ужас бесконечной высотой и казалось желтоватым — пустынным. Сектантки оставили грязную посуду на столе и разошлись на послеобеденный отдых, а Магда решила не откладывать разведку в загадочный лес. Тяжесть в желудке и хмельной туман в голове придавали смелости. Самую малость.       Совсем немного времени оставалось до момента, когда остров прикинется мёртвым, чтобы солнце не сожгло его в прах. Надо было торопиться. Магда зажмурилась. Снова всплыл в памяти образ стоявшей против света полудницы с окровавленным ртом. Девушка подхватила длинную неудобную юбку, в которой всё время путались ноги, и бросилась наперерез по горячей траве — к мостику у мельницы. Застывший в ожидании полудня воздух не шевелился — Магда словно продиралась сквозь вакуум. Дышать стало нечем, но Магда уже стояла у мостика. От чёрной воды пахло тухлым, а просвет над тропинкой обдавал лицо жаром газовой печи. Девушка машинально утерла лоб, откинула склеившиеся волосы — влажность приморской страны не давала поту высохнуть, и соленые капли беспрестанно выступали на губах, под грудью, хлюпали в подмышках. Магда ещё никогда не чувствовала себя так отвратительно. Так неуверенно.       Надо было уговорить Кюликки пойти вместе.       Девушка глубоко вдохнула цветочно-еловый настой и ступила на мостик. В щелях между небрежно прилаженными досками чернела прозрачная вода. Но Магда её уже не боялась. Боялась она лишь одного — того, что ждало её в лесной темноте.       Магда застыла, уставив в зеркальную черноту заворожённый взгляд, но крыло старой мельницы в этот момент угрожающе скрипнуло, словно хотело предупредить о появлении страшной полудницы — и девушка мигом очутилась на другом берегу.       Оборачиваться было жутко. Всё равно как ночью спускаться по крутой лестнице, зная, что темнота только прикидывается безобидной. Лес дружелюбно хлопал листьями, и на давно проторенной светлой тропинке беспечно дрожали и прыгали синие тени. Посреди, между глубоких колей, пышно раскинулись наждачно-плотные лопухи, ощетинились лиловые чертополохи и красно-синие репейники в серебристой броне. Серые стволы осин подпирали лесную крышу толстыми колоннами, а в самой чаще, казавшейся пятнистым месивом из всевозможных оттенков зелёного, мелькали порой светлые берёзы. В Мюнхене Магда никогда не видела лесов и не могла перестать озираться в восхищении. Мрачный ельник уже не пугал её. Это был такой же лес, как тот, где они с Кюликки поминали Вяйне — здесь тоже росли короставники и устало клонились на землю крепко сомкнутые колокольчики. Этот лес заслуживал, чтобы его хозяйкой была красавица вроде Миэликки.       Миэликки. Девушка, которая любила вплетать в венки большие красные цветы и на всех трапезах занимала почётное место — рядом с Кюликки, которой такое соседство явно не нравилось. Старуха Лахья говорила что-то про споры за власть. Вот почему Миэликки постоянно мельтешила на переднем плане. Поднесла тот отвар, от которого Магда свалилась в обморок, каждый вечер задорно отплясывала у костра. И делала это всё не против воли, как Кюликки, а с неприкрытым удовольствием. И всегда была неразлучна с Айно. Но тогда зачем она устроила эту безумную выходку с полудницей? Одна мысль о застывшем в камне мгновении заставляла Магду вздрагивать от ужаса. Златовласая финка как будто мстила за что-то, вымещала злость не на Кюликки, а на совершенно чужом человеке. За что? За то, что Кюликки, её вечная соперница, пробилась в столицу и стала известной, а она, златовласая красавица, не нашла ничего лучше, чем плести интриги в глухой деревне вместе с мамашей?       Магда остановилась — в спутанном малиннике вдруг заворочался кто-то большой. За стройной берёзой мелькнул голубой лоскут, затрещал хворост, словно гнилая кость под сапогом солдата на поле битвы.       Девушка дёрнулась и замерла, потакая глупому желанию слиться с темной зеленью леса. А из малинника, отрывая прицепившиеся к одежде колючие ветви, вышел светловолосый подросток в рубашке цвета весеннего неба. По измазанным в малиновом соке пухлым губам Магда узнала Куллерво и расслабленно выдохнула.       Мальчик настороженно взглянул на неё из-под густых бровей, похожих на беличьи хвостики, и подхватил туесок, полный бархатисто-розовых ягод. В удлинённых глазах, таких же тёмных, как у Миэликки, проскользнула искорка узнавания. Он не мог её не узнать. Подруга Кюликки же. — Куда вы идёте? — недоверчиво прищурился он и покосился в сторону виднеющегося за берегом острова. — Так, — растерявшись под его тяжёлым взглядом, неопределенно пожала плечами Магда. — Прогуляться хочется. — Ясно, — Куллерво исподтишка оглядел её с ног до головы, помолчал, не зная, что от его взгляда по коже Магды побежали мурашки, и внезапно спросил: — Хотите мёду? — Ну, я не против, — ответила Магда ещё более неуверенно и машинально сорвала колючий цветок репейника.       Уголки губ Куллерво тронула едва заметная улыбка. Парня как будто забавляло, что женщина на десять лет старше так спасовала перед ним. — Пойдёмте тогда, — пригласил он. — Я вас провожу к отцу Кюликки. У него большая пасека. — Да, госпожа Куокконен говорила, кто-то здесь занимается мёдом, — припомнила она вполголоса, идя по соседней колее.       Куллерво обернулся, и в лице его промелькнуло что-то, похожее на отвращение.       Парнишка, явно привычный к лесным неудобным дорогам, шёл быстро, и Магде то и дело приходилось просить его остановиться — трава и мелкие камешки беспрестанно набивались ей в босоножки. Мальчик терпеливо ждал, и хотя выглядел дружелюбным, заговорить о чем-то отвлечённом Магда побаивалась. Оставалось идти следом, обрывать липко-колючие шарики репья и смотреть, как густые зелёные тени скользят по золотым волосам парнишки, превращая его в лесного эльфа из старинных сказок.       Изредка, поблизости от дороги, между деревьев мелькали грубо обработанные каменные столбы — не то указатели, не то опоры деревенских домов, что когда-то здесь были. Магда чуть отстала, желая повнимательнее их рассмотреть. Верхушки высоких столбов слегла заострялись, и Магда поморщилась, поняв, что́ так навязчиво напоминала ей эта грубая форма. Нет, не величественные древние менгиры — а примитивные каменные члены.       Лес неожиданно закончился. Магда, смотревшая себе под ноги, поняла это, когда тропинка оборвалась, а в лицо свежо дунуло луговыми травами.       Та Пайхола, куда привезла друзей Кюликки, была фикцией, выдумкой кучки женщин, которые решили возродить на земле события древнего эпоса. Настоящей Пайхолой была вот эта деревня из множества одноэтажных красно-коричневых домиков с черными крышами. Здесь тянулись к небу кудрявые яблони, пестрели садовые цветы, наливались овощи, возделанные трудолюбивыми мужскими руками. Мужскими — а какими ещё, если на острове Магда не встретила ни одного мужчины?       Восторг её быстро спал, сменившись привычной испуганной настороженностью — втянув голову в плечи, девушка оглянулась, подмечая высунувшиеся из-за плетней бородатые лица, и равнодушный голос Куллерво показался ей совершенно далёким: — Дом господина Куокконена в конце улицы. Вы его сразу увидите. Он такой малиново-красный, с белыми перилами. А я пойду. Надо варенье сварить.       Паренёк удалился, а Магда так и стояла посреди залитой солнцем деревенской дороги и затравленно озиралась. Мужчины — отцы, братья, мужья — продолжали работать, согнувшись над аккуратными грядками — девушку в белом платье они как будто не замечали. За плетнями заливались весёлым лаем сторожевые псы.       Мужчина, собака и лес.       Магда провела ладонью по лбу, и собственные пальцы показались ей ледяными. Перед глазами мельтешили какие-то чёрные полосы — но то рассекали небо старые добрые электрические провода. И вид этих проводов вернул Магде желание жить.       Дом господина Куокконена девушка нашла быстро — таким он был основательным и столь ярко выделялся на фоне прочих смелым цветом.       Словно кровавое пятно на зелёной траве.       Магда поежилась и заглянула через плетень. Ни цветника, ни огорода Куокконен не держал — зато с лужка перед домом, заставленного выкрашенными в красный ульями, раздавалось угрожающее гудение. А между ульев, этой Пайхолы в миниатюре, шёл человек в таком жутком костюме, что все маски, которые Магда в детстве надевала на Хэллоуин, показались ей просто детскими поделками.       Белый холщовый плащ с длинными широкими рукавами, стелящимся по земле подолом и затянутым на лице капюшоном напоминал одновременно облачение ку-клукс-клановца, палача и инквизитора. Только из капюшона глядело не лицо, а круглая соломенная циновка. Руки пасечника, похожие на свиные копытца, были обнажены, и этими руками он невозмутимо копался в жужжащем содержимом ульев. То ли пчёл усмирял его пугающий вид, то ли этот мужчина обладал непостижимой тайной власти над насекомыми. В воздухе стоял густой цветочный дух, и Магда приоткрыла рот, чувствуя, как спирает дыхание. И ноги у неё подкосились от страха, когда пасечник окликнул её: — Вы Магда?       Девушка что-то растерянно пролепетала в ответ, уставившись на говорящую циновку, и мужчина предложил подобревшим голосом: — Заходите. Пчёл не бойтесь.       Магда боязливо покосилась на два ряда ульев и осторожно перелезла обросший лишайником плетень. Пасечник, кряжистый и невысокий, замер, сложив руки на животе, и его плетёное лицо внимательно следило за гостьей. — Я догадывался, что вы зайдёте, — циновка глушила звук, и Магде, прижавшейся к плетню, приходилось изо всех сил напрягать слух. — Дочка много о вас говорила. А вы идите-идите, вот так, вдоль плетня, и пчёлы вас не тронут. Вы мне скажете, что хотели прогуляться и нечаянно набрели на наше поселение, но я знаю, что это не так, — продолжал он, сбивая перепуганную Магду с толку. — Ну вот видите, пчёлы вас и не заметили! — крикнул он уже с порога. — Подходите, смелее. Пчёл ни разу не видели?       В раскатистом голосе отца Кюликки звучала добрая усмешка. Магда решила сделать для него исключение и пролепетала с извиняющейся улыбкой: — Да просто у меня друг пчёл боится. А я с ним, за компанию.       Господин Куокконен хмыкнул и поднялся на белые ступеньки крылечка. — Заходите, у меня остался мёд с прошлого года.       Магда с опаской оглянулась на гудящие пчелиные домики и дрожащей рукой заправила за ухо взмокшие волосы.       Войдя в дом, господин Куокконен наконец избавился от циновки, делавшей его костюм таким ужасающим, и откинул капюшон. Красное лицо с мясистым носом, обрамленное медно-рыжей бородой, вызывало симпатию не меньшую, чем густой низкий голос. И когда крупные губы чуть дрогнули в приветственном изгибе, Магда невольно улыбнулась в ответ. — Я через эту хрень почти ничего не вижу, — с тихим смешком оправдался он, вертя в руках отстегнутую циновку. — Личико-то ваше я помню, но узнал исключительно по голосу. Зато сто процентов гарантия, что пчела в глаз не укусит. Так, — Куокконен тряхнул головой, прогоняя неотвязные, видно, мысли о пасеке, — кофе, морс, кисель? — Воды, если можно, — попросила Магда и смутилась хрипа пересохшего горла.       Дома у отца Кюликки оказалось просторно и прохладно. От досок отделки приятно пахло чуть отсыревшим деревом. Сваленная на маленькой веранде куча хвороста издавала пряный аромат осины. Видно, здесь жили, и подолгу.       А не приезжали на неделю пожарить мяса на огне.       Пока хозяин с необычной для мужчины расторопностью суетился, желая достойно принять подругу своей дочери, Магда успела оглядеть тесную кухню со стоявшей на печи керосиновой лампой, и заглянула в соседнюю комнату. Полка над кроватью слегка провисала под тяжестью книг по пчеловодству, а на самом толстом томе, бережно прислоненная к стене, стояла фотография рыжей худенькой девочки. Стоявшая на фоне огромного куста с желтыми цветами Кюликки, которой Магда дала бы не больше десяти, кокетливо прищурила глаза и в знакомой гримаске чуть надула пухлые губки. Увы, прелесть усыпанной веснушками мордочки скрадывал подслеповатый глаз старого фотоаппарата. Любительские «мыльницы» из двухтысячных сильно уступали камерам нынешних смартфонов. Но даже по этому снимку можно было понять, что рыжая девочка вырастет в удивительную красавицу. — Это мать её первый раз привезла сюда, — послышалось за спиной шумное дыхание господина Куокконена, и Магда почувствовала, как он старается сдержать тяжёлый вздох. — Я там положил всё, — прибавил он уже более твёрдым голосом, заметив движение приоткрывшихся губ Магды, с которых готов был слететь вопрос.       Усадив гостью возле окна, откуда было видно пасеку и чью-то чужую яблоню с багровыми листьями, Куокконен с той же необычной заботой пододвинул к Магде стакан холодной воды и намазал кусок плотного ржаного хлеба густым, засахарившимся светло-желтым мёдом. Натюрморт со стаканом дополняла головка белого сыра — подумав немного, Магда отрезала несколько кусочков и положила на мёд. — Когда я на «Принцессе Марии» поехал в Петербург, то там тоже к сырной тарелке подавали мёд и виноград, — усмехнулся господин Куокконен и грузно опустился за стол. С этой рыжей бородой и откинутым на плечи капюшоном он стал похожим на монахов с картин Йорданса.       Магда вежливо улыбнулась в ответ, но любопытство оказалось сильнее — запив студёной водой первый кусочек бутерброда, она осторожно намекнула: — А Кюликки никогда не говорила, что её отец увлекается пчеловодством. — Сомневаюсь, упоминала ли она о том, есть ли у неё вообще отец, — холодно возразил Куокконен, обмакивая губы в медовый квас. — От неё я про вас ни разу не слышала, — прошептала Магда, и если бы во рту у неё ничего не было, она обязательно бы подавилась. — А о маме да. Даже про Пайхолу она только этим летом сказала. — «Мама говорила», «мама считает», мама то, мама это, — недовольно передразнил Куокконен тонкий голосок дочери, и густые брови его сердито сдвинулись. — Знаю, Кюликки передавала, что вы о нас, мужчинах, невысокого мнения, но если вы сюда забрели, то, наверное, меня поймёте, — немного успокоившись, пожаловался он виноватым голосом. Вы уже должны были заметить, что тут творятся страшные вещи, — шепнул он совсем тихо.       Мёд показался Магде горьким. — У меня убили друга, — призналась она, уставив остеклевший взгляд на жёлтую вязаную салфетку посреди стола. — Вяйне. Мы вместе играли в группе. — Знаю, — вздохнул Куокконен. — Я даже догадываюсь, кто. Я бессилен вам помочь, но хочу предупредить, — горячая пухлая рука, поросшая рыжими волосами, сжала ледяные пальцы Магды. — Уезжайте отсюда. И вы, и все, кто с вами приехал. Я бы хотел, чтобы вы и Кюликки попросили сбежать, но это невозможно. Её сломали. Уже бесповоротно.       Магда вздохнула. На память пришла обморочно-зеленая девушка из автобуса. Тогда глаза Кюликки светились весёлым заразным огнём, голос звенел серебряным колокольчиком. Она пела и улыбалась. А на следующий год взгляд Кюликки стал мёртвым и пустым. Вот почему она так не хотела возвращаться в Пайхолу, вот почему не смогла остаться в Хельсинки.       Вот почему не хотела приглашать их с собой. — Извините, что говорю вам всё это, — снова начал Куокконен, — но я не хочу, чтобы ваша группа окончательно разрушилась из-за того, что какой-то сумасшедшей старухе неверно объяснили суть движения за права женщин. — Группа уже развалилась, — мрачно осадила его Магда. — Без Вяйне я уже не смогу жить, как прежде.       Губы её сделались влажными, и девушка спешно отпила воды. Лишь бы не разрыдаться. — А жаль, мне ваше творчество очень нравилось, — в голосе господина Куокконена слышалось самое искреннее желание хоть немного утешить. — Хорошие песенки. Только очень уж приставучие, — заметил он с деликатной улыбкой. — Я один раз послушал, так потом весь день напевал.       Магда с трудом выжала улыбку, и, не в силах больше сдерживаться, смахнула слезу. Вторая капнула на гладкую столешницу. А на третьей девушка горько плакала, уткнувшись в плечо отца Кюликки.       Он не расспрашивал, не утешал — но то, как его рука, ласково гладя, скользила по волосам, казалось Магде лучше любых слов. Таким она представляла своего настоящего отца — не того мужчину, который оставил сперму в матке её матери. Не отчима, который любил только своего пса. — Вся забота на Кюликки лежала на мне, — негромко ведал Куокконен, прижимая к груди содрогающуюся в рыданиях Магду. — Лахье было пятьдесят, когда медсестра в роддоме принесла мне эту кричащую морковку. Казалось бы, карьера уже построена, можно посвятить себя долгожданному ребёнку. Но нет. Лахья её даже не кормила. Так принято в этой чёртовой секте. Женщина рожает ребёнка, отдаёт его отцу, и всё, в чем состоит её материнская забота — это посюсюкать вечером над люлькой. Всем остальным — всем — со времён, когда моя теща решила основать на земле женскую страну, занимались мужчины. Нет, я понимаю, что обязанности по дому и воспитанию надо разделять поровну, но у Лахьи получилось построить самую классическую форму матриархата. Будь у неё воля — она запретила бы членам общины покупать недвижимость и голосовать на выборах. Да что там — мы бы спрашивали разрешения на то, чтобы дышать. Но здешних мужчин это устраивает. Меня тоже. И возиться с Кюликки мне нравилось. Я занимался её воспитанием, её отметками, её увлечениями — мы были хорошими друзьями. Близкими. А Лахья долгое время не особо-то и интересовалась её существованием. Первые шаги Кюликки видел только я. Скоро Кюликки подросла, начала общаться в школе с мальчишками, и Лахья стала потихоньку втюхивать ей свою идеологию. Мол, мужчины созданы из вагины женщины, а не женщина из ребра Адама, и вообще, мужчины — не люди, а так, бесполезные придатки. Я не мог это слушать. И Кюликки упорно противилась. Очень надеялся, что она до конца отстоит себя, не потеряется в харизме матери. Я даже подбросил её до Хельсинки, когда Кюликки захотела на рок-концерт. Сам я в столице не был, да и не место мне там. Хотел, чтобы хоть Кюликки устроилась. А она вас встретила. Я был счастлив. А потом она приехала праздновать солнцестояние. Тогда-то Кюликки и прилетело от матери. Уезжала она совсем другим человеком. Не тем, которого я любил. — И я тоже это заметила, — выдохнула Магда сквозь зубы. Слёзы горчили хлеб не хуже соли.       Господин Куокконен замолчал, хмуро сцепил кургузые пальцы в замок, и исподлобья, по-бычьи, наблюдал за тем, как Магда давилась бутербродом. — Вам вовсе не нужно говорить нашим дамам, что вы тут были, — предупредил он, когда девушка незаметно отряхнула с губ крошки. — Иначе… — Да, — твёрдо пообещала Магда, вскидывая на мрачное лицо Куокконена красные глаза. — Я никому не скажу. Но и меня вы больше тут не увидите. — Идите, — подтолкнул он девушку, — вас скоро хватятся.       Старинные часы с деревянными фигурками медведей подле наковальни показывали без десяти час.       Обратно Магда добиралась в одиночестве. Заблудиться она не боялась — от мужской деревни к мостику шла прямая тропинка, да и не дорога занимала мысли. Слепо следовать словам отца Кюликки не хотелось — от его откровенности всё же веяло проклятой пайхольской недосказанностью. Она витала всюду — в жестах, словах, даже в еде и природе. Везде чего-то не хватало. Везде чуялся подвох.       Магда нисколько не удивилась, когда у мостика столкнулась с Миэликки. Она увлеченно собирала по кустам крепкие красные мухоморы и вздрогнула, услышав хруст валежника под ногами нежданной гостьи. На руке златовласой девы висела плетёная корзинка, уже наполовину полная ядовитых грибов. Хитрый прищур тёмных глаз Миэликки не ускользнул от задумчиво понурившейся Магды, но она предпочла сделать вид, будто ничего не заметила.       Где-то далеко раздавался тонкий надсадный скрип — то северный ветер пытался раскрутить крылья старой мельницы.