addiction

      Мы всегда рассчитываем на будущее, когда его, как и прошлого, нет.       Есть только эта чертова секунда.       Когда ты его целуешь.       Когда ты ломаешь свою жизнь.       Когда ты ошибаешься.       Когда ты оживаешь вновь.       Всё это — секунды настоящего. И только стоит нам это понять — эти секунды сразу превращаются в секунды прошлого, многие из которых — не вернуть.       Но знаешь… Если бы всё могло быть иначе…       Я повторил бы каждый шаг.       Ведь из всех моих плохих привычек, ты — самая ужасная.       Ведь ничто не делает меня счастливее, и ничто не делает меня печальнее, чем ты.       Хосок просыпается с очевидным нежеланием жить.       Его голова впервые даёт о себе знать спустя невообразимо огромное количество времени и спиртного. Раньше он мог выпить половину бара, а на утро проснуться, как ни в чем не бывало. И это было нормой. Наверняка, не для общества, и не для физиологии его тела. Вероятнее всего, его организм успел настолько сильно привыкнуть к этому яду, что похмелье или последствия юноше совсем не грозили. По крайней мере, не на следующее утро. Однако сейчас достаточно сильная пульсация в районе висков выбивала Хосока из колеи. Юноша жмурится от боли, накрывает височные отделы черепа руками и создает эффект тисков, просто-напросто сдавливая черепную коробку.       Люди — странные существа.       Когда у них на теле появляется синяк, они давят на него. Как можно сильнее. Но зачем? Было бы правильнее просто не трогать это место, однако… Люди давят. И делают они это только ради того, чтобы привыкнуть к ощущению прошлой боли. Они показывают своему организму, что это место могло бы болеть ещё сильнее, и это чувствовалось бы в несколько раз острее. Потому их нервной системе следовало бы привыкнуть и захлопнуть варежку, перестав уже убиваться из-за этого ноющего чувства в центре долбанной гематомы.       Хосок привыкает. Ему становится чуть легче, и он убирает руки, делая глубокий вдох. Юноша осматривает светлый потолок своей комнаты, а после закрывает глаза в надежде поспать. Забыться во сне.       Хорошая штука, к слову. Точнее сказать, рабочая.       Однако будильник звенит спустя секунд десять, что невольно заставляет Хосока нахмуриться и, взяв в руки телефон, отключить долбанный звук, отбросив гаджет в сторону.       Хосок принимает сидячее положение не сразу: он приходит в себя только спустя минуту, а может и две, и направляется в сторону ванной, чтобы привести себя в порядок, а после собрать вещи и пойти в университет. Ну, или не в университет, а на ближайшую скамейку, чтобы выкурить очередную пачку противных сигарет и вновь погрузиться в мысли.       Честно говоря, Хосока уже тошнит. Он правда хочет, чтобы всё это наконец закончилось. Но у него просто-напросто нет сил. Привычные вещи не приносят ему радости. Они вообще ничего не приносят. Хосоку кажется будто они отбирают у него всё больше и больше сил. Но, вероятнее всего, правда состояла в том, что он вообще не отдыхал. Сил больше-то и не становилось. А почему?       А чёрт его знает.       — Мам, я… Я не хочу в школу… — Даон аккуратно тянет рукав чужого халата, тихо шмыгая. Хосок проходит в коридор, не обращая на детские капризы никакого внимания, однако вдруг замирает, словно поражённый. Он чувствует пульсацию где-то в голове, будто артерии мозга вдруг решили наполниться кровью и лопнуть прямо у Хосока в ушах. Он оказывается где-то не здесь; где-то в другом месте и в другое время.       — Тебе нужно, солнышко, — женщина бережно прикладывает ко лбу маленькой девочки своё тонкое запястье. — Температуры нет.       — У меня болит голова… Я не хочу. Ну, мам, пожалуйста…       Голос искажается.       Хосок медленно поворачивает голову к источнику звука и видит мальчика — маленького мальчика с тёмными волосами, который цепляется за ткань чужой одежды и тихонько плачет от боли, искренне умоляя. Он ведь может остаться дома, верно? Хотя бы на денёк. Ничего ведь не случится, если он пропустит один день? Всего лишь один чёртов день. У него болит голова. Он хочет поспать. Он хочет отдохнуть. О какой школе вообще может идти речь? Какая у него будет продуктивность в целом, если он найдет в себе силы и всё-таки пойдет туда? Почему его собственная мать его не слышит? Почему она провожает своего сына, прекрасно зная о том, насколько ему плохо? Почему она игнорирует его просьбы? Его желания?       Почему родители не слышат своих детей?       — Давай же, солнце. Всё будет хорошо. Я дам тебе таблетку и в школе тебе полегчает.       В школе тебе полегчает.       В школе тебе полегчает…       «Твои мозги будут красоваться на стенах этой сранной школы не больше суток.»       Тебе полегчает.       Хосок стискивает зубы и прячет виноватый взгляд за сухими прядями блеклой челки.       Наверное, ему стоило бы подумать, прежде чем…       — Я отведу её, — совершенно холодно произносит Хо, на что Даон разочарованно вздыхает, гулко сглатывая.       — Хо, но у меня…       — Даон, прекрати. Перестань выпендриваться, просто собери свои вещи, и мы пойдем, — в приказном тоне произносит юноша, скрещивая руки на груди. — Жду тебя в коридоре. И поторопись, не хватало тебе ещё опоздать.       Сестрёнка невольно пугается. Она виновато шепчет что-то себе под нос, — вероятнее всего, извинения, и быстро направляется в сторону спальни, дабы привести себя в порядок и собрать портфель. Хосок оставляет рюкзак в гостиной и до невозможности быстро оказывается в ванной, закрывая за собой дверь. Юноша давит рвотный позыв (по отношению к себе и произнесенным собственным ртом словам), поднимает взгляд на свое разбитое отражение и медленно включает воду, словно та может его укусит. Он умывается. Снова. И снова. Он берёт в руки щетку, выдавливает зубную пасту и начинает чистить зубы. Снова. И снова. Он задевает каждый уголок, сплевывает, а затем делает это снова и снова.       Он не хотел этого говорить.       Пена вдруг становится красной.       Он правда не хотел…       Неприятное жжение в ротовой полости превращается в химическое пекло.       Спустя какое-то время Хосок, наконец, приходит в себя, тяжело дыша. Он хватает ртом воздух, больно жмурится и в скором времени смывает пасту, сплёвывая чем-то красным.       Если говорить на чистоту, Хосок не собирался провожать Даон с самого начала.       И нет, он не собирался оставлять её на произвол судьбы, он же не конченный. Он просто хотел создать правдоподобную иллюзию для матери, которая поверила бы в то, что Даон ушла, но не узнала бы правды. Юноша даже пошел в другую сторону, тем самым удивив напуганную малышку, однако беспокоиться было не о чем.       — Думала, что я поведу тебя в школу? В таком-то состоянии? — Хосок выдавливает из себя что-то наподобие улыбки и бросает на сестрёнку короткий взгляд, продолжая идти вперёд.       — Но… — девочка неуверенно поджимает губы и прячет взгляд. — Врать ведь не хорошо…       Да, врать не хорошо. Даже ложь во благо остаётся ложью. Пуля, выпущенная по разным причинам, остаётся пулей. А убийство — убийством. Все эти пустые оправдания, сбивающие людей с толку, не стоят и гроша. Какая к чёрту разница?       Тебе пришлось соврать? Оу, да неужели?       Тебе пришлось пойти на какой-либо отвратительный поступок? Какие же мы неженки!       Люди так часто произносят это лживое: «у меня не было выбора». О нет, он был. Просто он не понравился тебе, и ты выбрал самое оптимальное для себя решение; самое, блять, простое. Ты мог поступить иначе. У людей больше возможностей, чем вы можете себе представить. Но ты поступил как конченный мудак. И это не оправдывает твой поступок. Ты сделал это, и неважно, что заставило тебя предпринять такое решение.       — Да, врать не хорошо… — неохотно соглашается юноша, поджимая губы. — Я знаю, Даон. Когда мама уйдет на работу, мы вернемся домой, — минуя металлические ворота, ведущие в парк, спокойно произносит Хосок, сжимая в кармане пачку сигарет.       Вероятнее всего, сейчас у него ничего не выйдет. Курить перед кем-либо юноша не привык. Да и это могло бы навести панику: Даон могла бы увидеть, рассказать маме или ещё что похуже. Хотя она не глупа. Она явно чувствует этот едкий запах дыма. Хосок замечал это, когда заходил в дом, а она неприятно жмурилась, оказываясь поблизости. Она всё видит, но не лезет на рожон. Ей не хватает смелости, да и в конце концов — это не её дело. Хосок не глуп — он сам сможет справиться со своими проблемами, даже если его методы слегка сомнительны. Он поступает так, как считает нужным. Учить его жизни — бестолковое дело. Он всё равно сделает по-своему. Даже если это нарушает все возможные законы его никчемной жизни.       Хосок запрокидывает голову к небу. Даон делает то же самое, сидя у брата на коленях. Время пролетает незаметно. Юноша продолжает думать о своем, успевает позвонить учителю и предупредить о том, что Даон сегодня в школе не появится. Никого это не смущает. А после определённого времени Хосок и вовсе возвращается домой и укладывает малышку спать. Он нежно гладит сестрёнку по голове, терпеливо ожидая момента, пока она заснёт. И в скором времени так и происходит. Юноша убирает руки, накрывает Даон одеялом и садится на свою кровать, задумчиво поджимая губы в тонкую линию.       Он думает о сигаретах.       О чём-то, что сможет упокоить его.       О Юнги.       Однако его усталость преобладает над желаниями, а потому он медленно ложится на кровать и закрывает глаза в надежде забыть обо всём и наконец отдохнуть в покойном царстве Морфея, где его ожидает достаточно неприятный сюрприз.       Юноша оказывается на крыше. Точнее на её окраине, спокойно свесив ноги. Его волосы колышутся на ветру, но он не чувствует холода. Он вообще ничего не чувствует, продолжая смотреть куда-то вдаль. Где-то внизу бегают дети; веселятся, смеются и улыбаются. Так беззаботно.       Детство вообще неповторимая пора.       Одна из лучших, соглашается Хосок, расплываясь в лёгкой улыбке.       Солнце слепит глаза, а потому он не осмеливается поднять взгляд выше линии горизонта. Такое умиротворение становится для него терапией. Хосок смакует его на кончике языка и согревается изнутри, будто что-то теплое вдруг образовалось у него внутри; в области грудной клетки.       Грудной клетки…       Почему она называется клеткой?       Клетка ведь нужна для того, чтобы сдерживать что-то внутри себя. А что сдерживает грудная? Сердце? Эмоции, которые охватывают эту мышцу, вынуждая её работать на износ? Может, люди перестают что-либо чувствовать, потому что их сердце устает?       Странный грохот вдруг пугает юношу до дрожи, после чего он оборачивается в сторону источника звука и замирает, словно поражённый. Солнце вдруг исчезает, а на его месте оказывается луна. Еле видная, яркая луна, прячущаяся за облаками. Юнги смотрит на Хосока с обидой и делает шаг вперёд. Хосок, признаться честно, оказывается рад подобной встрече, а потому он встает на ноги и произносит тихое:       — Юнги…       Он так давно не произносил его имени вслух. Да, оно частенько мелькало у Хосока в голове, словно маленькие осколки разбитого стекла — намертво впивалось в кору головного мозга и повреждало каждый её уголок. И Хосок соврёт, если скажет о том, что он был бы рад забыть это имя раз и навсегда. Каждое воспоминание, связанное с Юнги, было на вес золота. Нет, оно было бесценно.       Хосок не ненавидел.       Да, он был зол, но он не ненавидел.       И сейчас… Юнги радовал его как никогда раньше. Несмотря на то, что он, очевидно, был чем-то недоволен. Наверное, поведением Хосока, ведь тот пропал на несколько дней и всё в этом духе… Только вот не успевает юноша что-то сказать, как вдруг он замечает позади Юнги человека. Безумного человека, в руках которого было оружие… Огнестрельное оружие направленное прямо на…       — Юнги! — Хосок кричит, что есть силы и срывается на бег в надежде достучаться до юноши и предотвратить неизбежное, однако Юнги будто не слышит. Он, словно зомби, стоит на месте и смотрит Хосоку в глаза. Взгляд становится мертвым в момент выстрел. Глаза будто чернеют — краски жизни покидают безжизненное тело, и юноша отчаянно кричит, хватая Юнги за плечи.       — Нет, нет, нет! Юнги, прошу! Пожалуйста! — Хосок падает на колени под давлением чужого веса и плачет; рыдает навзрыд, просто не веря в происходящее. Видеть кровь на затылке возлюбленного становится невыносимо больно. Алая жидкость оказывается на хосоковых руках и вызывает рвотный позыв. Хосок смотрит на мертвое тело с животным страхом на дне тёмных зрачков и отчаянно кричит.       А после просыпается.       Жадно хватая ртом воздух, Хосок предпринимает попытки прийти в себя. Он тяжело дышит и сжимает простынь в пальцах в надежде отойти от кошмара. Самого худшего кошмара, который мог присниться ему в этой чёртовой жизни. До сих пор испытывая лёгкое головокружение, он бросает короткий взгляд на спящую Даон, а после достает из тумбочки пачку сигарет и выходит на балкон, закрывая за собой дверь.

💕💕💕

      Пережитая смерть Юнги становится для Хосока главной темой для размышления. И да, пусть это было всего лишь сном, кошмаром, игрой хосокового воображения… Вспоминать такое было страшно.       Хосок потерял брата. Потерял, потому что не послушал. Он мог предотвратить его смерть, но он не сделал этого. Не сделал этого так же, как не сделала его мать или отец. Но они наверняка не винят себя в смерти сына. Потому что это Хосок заставил Мингё пойти в школу. Он настоял на этом, сославшись на детский каприз.       — У тебя болит голова? А не надо было сидеть перед компьютером до двух часов ночи. Это уже твои проблемы, Мингё.       И младший брат был вынужден уйти. Он обиженно хлопнул дверью, крикнув что-то напоследок, но Хосок не стал его слушать. А зря, ведь это было последнее, что Мингё успел сказать.       Он не вернулся домой.       Его труп поместили в черный пакет и увезли в морг для определения причины смерти, хотя всё было очевиднее некуда. Хосок чуть с ума не сошел, ведь всё это происходило прямо у него на глазах. Его не пускали. Он правда хотел подбежать к брату, помочь ему проснуться и потерпеть хотя бы до больницы, но ему не позволили даже пересечь границу школьных ворот. Вокруг было так много людей: родителей погибших, бабушек, дедушек, братьев и сестёр, а ещё журналистов и полицейских. Но Хосоку не было до них никаких дела.       Его младший брат Мингё погиб.       Так же, как и Юнги.       В его чёртовом сне.       Хосок делает глубокий вдох и залпом выпивает шот какой-то до боли обжигающей жидкости. Он неприятно жмурится, немного сгорбившись, и легко кивает, таким образом благодаря бармена за выпивку. Его уже тут все знают. Бармен — в том числе, а потому он не возражает. Выпьет еще — заплатит завтра. В любом случае, Хосок не переживает об оплате. Алкоголь помогает ему согреться и забыть о неприятном сне, приснившемся на досуге. Наверное, он просто боится, что с Юнги может что-то случиться. Но больше всего он боится того, что не сможет ничего не сделать. Не сможет предотвратить смерть из-за не знания.       Не из-за не способности, а из-за блядского не знания!       Как же его это злит!       Собственная беспомощность вызывает у юноши рвотный позыв.       — Эй, урод! — не успевает Хосок повернуться в сторону дома, как вдруг его останавливает голос. До невозможности знакомый, но отчего-то недосягаемый. Хосок не может вспомнить, кому он принадлежал, а потому делает шаг вперед, не обращая на незнакомца какого-либо внимания. — Я с тобой разговариваю, говнюк! — вдруг рычит юноша, на что Хосок лишь тяжело вздыхает, оборачиваясь.       — О. Югём… — совершенно отдаленно произносит Хосок, наконец вспоминая. Вокруг этого парня оказывается ещё пара его дружков. — Слушай, давай без…       Однако не успевает юноша договорить, как вдруг что-то тяжелое ударяет его прямо по носу. Пряжка кожаного ремня ломает носовой хрящ с хрустом, из-за чего кровь начинает фонтаном течь прямо из ноздрей, что невольно заставляет Хосока испугаться и отойти на шаг назад, закрыв руками нос. Однако поток оказывается до невозможности сильным. Кровь марает руки, нижнюю часть лица и одежду, стекая вниз, прямо на асфальт, а легкое головокружение застает ничего не ожидавшего юношу врасплох. Он чувствует сильный запах крови, а после и её вкус — прямо на кончике собственного языка.       — Это тебе за прошлую встречу, ублюдок, — шипит прямо в лицо Югём и хватает парня за волосы, начиная вести его за собой куда-то за угол. Парни вокруг заливаются звонким смехом, а вот Хосок с животным страхом в груди предпринимает попытки прийти в себя, продолжая истекать кровью.       «Если он ничего не сделает — его убьют».       И эта мысль намертво впивается ему в голову.       Югём толкает Хосока вперед, словно отправляет его на арену, а юноша в свою очередь поднимает взгляд на парней, после окидывая взглядом свои руки и одежду.       Всё оказывается пропитано кровью.       Его кровью.       — Что такое, Хоби? Хвостик поджался? — Югём делает шаг вперед, а Хосок на подсознательном уровне отступает, тяжело дыша. Ему даже бежать было некуда. Его буквально зажали в угол, словно маленькое, перепуганное до чёртиков животное.       — Да пошёл ты, Югём, — из последних сил шипит Хо, на что Югём лишь весело смеётся, хватая юношу за руку и нанося тому удар в нижнюю челюсть. Хосок отбрасывает, но ему удаётся устоять на ногах, однако не успевает он обернуться, как вдруг удар прилетает ему прямо в солнечное сплетение. Кислорода становится критически мало. Он будто пропадает; исчезает, и Хосок начинает задыхаться. На глазах наворачиваются, а горло становится до одури сухим. Сделать вдох становится чем-то из ряда невозможного, а парни в свою очередь на этом не останавливаются. Один из них тянет Хосока за плечо и ударяет лопатками об землю. Следующий удар приходит в грудную клетку. Кто-то давит ногой прямо на ребра, а потому ударяет снова и снова, из-за чего юноша болезненно стонет и вздрагивает, лишая возможности дышать.       Перед глазами проносится вся жизнь.       Кто-то пинает лежачего в спину, в живот. Слюна начинает течь по хосоковому подбородку, и он постепенно теряет связь с реальностью. Эта пытка становится вечностью. Хосок чувствует боль в каждой клеточке своего тела, продолжая лежать в луже собственной крови. Грудная клетка болезненно ноет, как и поясница, но, к счастью, удары прекращаются. Парни говорят что-то напоследок, но юноша их не слышит. Каждый звук словно просачивается через огромный слой ваты, а дыхание становится нестабильным. Юноша откашливается, но понимает, что это приносит ему только боль. Вероятнее всего, они повредили ребро или рёбра, из-за чего дышать становилось всё труднее и труднее.       Абсолютная тишина навевала тоску.       Какие-то отдаленные звуки ночного города успокаивали, но боль не утихала.       Хосок с болезненным стоном на губах поворачивается на спину, тяжело дыша. Кровь марает щеки, волосы… Юноша аккуратно прикасается руками к грудной клетке и закрывает глаза, стискивая зубы. Но он вдруг приходит в себя. Находит в себе силы и встает, хотя делает это не с первой попытки. Головная боль вынуждает его теряться в пространстве, но он облокачивается на стену и встает, гулко сглатывая.       Если он дойдет до дома — это будет самым настоящим чудом.       И проходит какое-то время. Минут десять, может, даже больше. Холодный климат помогает юноше окончательно прийти в себя. Он делает глубокий вдох, но тут же жалеет об этом, резко вздрагивая. Ладно, глубокие вдохи на сегодня отменяются.       Хосок делает шаг вперёд и чувствует лёгкий дискомфорт. Он закрывает нос пальцами и глотает слюну, перемешанную с кровью.       И ему хватает сил дойти до подъезда. Оказавшись в лифте, он смело жмет на цифру «7», медленно выдыхает и опускает взгляд на свои руки. Засохшая кровь вызывает у него чувство легкого дискомфорта по всему телу. Но когда юноша покидает кабину лифта, он вдруг замирает.       Что-то заставляет остановиться, ненадолго задумавшись, а после повернуться в сторону соседской квартиры и постучать в дверь.       Хосок делает это буквально из последних сил и ни капли не жалеет.       Поздней ночью Юнги никак не ожидает гостей, как и любой адекватный человек в одиннадцатом часу. Однако, когда несколько стуков эхом раздаются по квартире юноши, его всего встряхивает, и Юнги усаживается на постель в непонимании, глазами окидывая студию, словно в ней действительно может кто-то быть.       — Глупость какая, — смеётся с самого себя он, пускай немного дрожащий голос выдаёт его страх с потрохами.       Юнги зарывается пальцами в взлохмаченные волосы, ногтями царапает кожу головы, а затем включает настольный светильник на прикроватной тумбочке, собираясь налить себе воды и продолжить спать. Только вот стук повторяется, звуча более настойчивей, что заставляет Юнги неуверенно подняться с кровати.       Он выходит в коридор, включает свет и нажимает на видеодомофон. Перед ним оказывается Чон Хосок — бесспорно живой, но измазанный кровью, вероятней всего, собственной. И Юнги коробит от этой мысли, что невольно заставляет его незамедлительно отпереть незваному гостю дверь. Хосок оказывается прямо перед ним,: с безумно уставшим взглядом, приличным ушибом на носу, рассеченной губой и расцветающими гематомами. Боже, даже его одежда была в крови. Что с ним вообще произошло?       — Какого хрена? — шипит Юнги, чувствуя настоящее раздражение. — Считаешь, что можешь вдруг свалить, а потом заявиться ко мне в крови?       — Нет, не считаю, — без доли сомнения качает головой юноша, виновато поджимая губы.       И зачем он вообще пришёл сюда?       Почему именно сюда?       Дверь, ведущая в его родной дом, находилась буквально напротив. Но нет. Отчего-то Хосок решил зайти к Юнги. Проведать, так сказать.       Ха-ха.       — Но и продолжать молчать я больше не намерен, — твёрдо произносит Хо, гордо вздёргивая подбородок. Собственное состояние перестало волновать его ровно в тот момент, когда он увидел перед собой Юнги. Живого, здорового и до одури злого Юнги. Парень перед ним выглядел мрачно: он был в ярости, и Хосок знал почему. На то были свои причины, и юноша не собирался искать оправданий. Он виноват — это правда. И он готов понести любое наказание за свой проступок, но перед этим… Пожалуйста, пусть Юнги позволит ему высказаться. — Юнги. Ты самый удивительный человек из всех, которых я когда-либо встречал. И ты очень сильно обидел меня, из-за чего я подумал о том, что мы забудем друг друга в скором времени. Я выкурю пару пачек сигарет, выпью пару литров коньяка и даже не вспомню об этих «чувствах». Но смотри, как получается, — Хосок выдавливает из себя что-то наподобие улыбки и вытирает рукавом пальто кровь, начинающую слабым потоком стекать по его сухим губам. — Проходит неделя, потом — две. И я как был влюблённым дурачком, так им и остался. Мне становилось всё хуже и хуже, и я начинал сходить с ума от одиночества. Я боялся приходить сюда, потому что был не в себе. Я был уверен, что тебе это не нужно. Хотя, чего греха таить, я до сих пор думаю о том, что тебе на меня наплевать. Но я здесь, — Хосок делает вдох. — И я здесь, чтобы сказать тебе о том, что я люблю тебя. Я храню каждое чёртово воспоминание о тебе, как зеницу ока. И я говорю это тебе, вручая короткий поводок, который с этого момента вдоль и поперёк принадлежит тебе, — он саркастично улыбается, не отрывая от Юнги влюбленных глаз. — Тебе и только тебе. Юнни~       Юнги выслушивает длинную тираду; выслушивает и тяжело вздыхает. Он прикрывает глаза на долю секунды, словно собирается с мыслями, но на самом деле пытается успокоиться, пока пальцами свободной руки массажирует переносицу. Это определённо не помогает. Кажется, Юнги, в принципе, ничего не поможет. Единственное, чего ему хочется сейчас — хорошенько встряхнуть Хосока. Останавливает его только чужое состояние. Откуда ему знать, может, он стоит из последних сил. К тому же, держать его у порога неприлично. Может быть, между ними возникло непонимание, но это ведь не говорит о том, что теперь Юнги должен выставить своего хорошего друга прочь, буквально хлопнуть перед его носом дверью.       — Зайдёшь? — он снова окидывает помятый (даже чересчур) внешний вид соседа и делает шаг в сторону.       — Я… Я был бы очень рад, — с лёгкой улыбкой на губах произносит юноша и заходит внутрь, но останавливается в пороге. Не хватало ещё, чтобы он замарал что-нибудь своими руками или пропитанным кровью краем пальто. В конце концов, избавиться от следов алой жидкости достаточно сложно. Если не успеть вовремя — это превратится в самую настоящую мороку. Потому Хосок не двигается.       Юнги итак слишком добр.       — Так заходишь или уже передумал? — с очевидным непониманием вопрошает тот, окидывая взглядом чужой силуэт.       Хосок задумчиво поджимает губы в тонкую линию, а после снимает с себя пальто и делает шаг вперед. Капля кровь попадает на шероховатую ткань верхней одежды, но не задевает ничего лишнего. Ничего того, что принадлежит, потому Хосок оказывается доволен. Он останавливается в коридоре, медленно снимает с себя обувь и неприятно жмурится от одного только вида собственных рук. Ему срочно нужно в ванную, иначе в скором времени его кровь окажется где-нибудь, где ей быть совсем не положено. А потому юноша неловко улыбается и, поворачиваясь в сторону Юнги, вежливо интересуется:       — Могу ли я… Застирать свою одежду? Пожалуйста…       Эта просьба кажется ему крайней жалкой.       Юнги закрывает дверь, после чего разворачивается на пятках к Хосоку. Он снова заглядывает в его лицо, недовольно цыкает его внешнему виду и считает нужным обработать все ссадины, оставленные, очевидно, какими-то идиотами. Хотя сложно сказать, кто здесь идиот, поскольку Хосок так или иначе затянут в этом не меньше. По крайней мере, так кажется Юнги, ведь он может исключительно предполагать.       — Что за глупые вопросы? Конечно, можно, — приподнимает брови парень, пальцем стерев свежую кровь под чужим носом. — Боже, главное помойся. Я дам сменную одежду, — Юнги растирает кровь меж пальцев, направившись к шкафу.       — Не надо! — Хосок вдруг хватает Юнги за тонкое запястье, но тут же одёргивает себя, пряча руку за спиной. Его ладонь оставляет на бархатной коже кровавый след. — Я… Я подожду, пока одежда высохнет. Я посижу в ванной, ладно? Только не давай свою, хорошо? — юноша вдруг теряется, не имея никаких всевозможных сценариев на этот счёт. Он никогда не думал о том, что ему удастся оказаться в подобной ситуации. Но теперь он понятия не имеет что делать. Откровенно говоря, он был готов потерпеть, подождать, но только… Не надевать на себя одежду чужого человека.       Хосок в свою очередь произносит что-то невнятное, но в конечном счете покорно принимает поражение, тяжело вздыхая. Грудная клетка оказывается в тисках и болезненно стонет, из-за чего юноша неприятно жмурится, но стремится скрыть это от чужих глаз, дабы после сделать шаг вперёд и аккуратно пройти внутрь помещения.       Скомканное одеяло явно говорило о том, что Хосок разбудил Юнги. Он припёрся к нему ночью, доставив не малое количество проблем, из-за чего теперь юноша не мог насладиться сном. Им ведь наверняка придётся поговорить. Юнги будет расспрашивать юношу о случившемся, а Хосоку придётся обо всём рассказать, сидя в чужой одежде…       Ах, эта мысль до сих пор не даёт ему покоя.       — Прости, что разбудил тебя, — почти шёпотом произносит Хосок и поворачивается в сторону двери, а после — в сторону Юнги. — Можешь открыть дверь? Не хочу марать ручку.       Юнги считает нужным проигнорировать ненужные извинения. Нет, он всё понимает — неловкость Хосока и его нежелание приносить неудобства. Однако, зачем-то он ведь пришёл к нему. Хотя Юнги тоже должен оставаться честным: видеть Хосока он безумно рад. В конце концов, тот несколькими неделями ранее внезапно исчез.       «Не думать о поцелуе», — твердит себе Юнги, надавив на дверную ручку.       — Вот здесь шампунь и бальзам, гель для душа. — он указывает на две тары на полке душевой кабины. — Чистые полотенца здесь, — Юнги заранее вытаскивает полотенце из шкафчика и укладывает на стиральную машинку.       Хосок благодарит Юнги за заботу, а после кладёт пальто в стиральную машину, успев вытащить из карманов пачку сигарет, слегка разбитый телефон и зажигалку. Он снимает с себя тёмную водолазку и закидывает её следом, поворачиваясь в сторону зеркала. Отражение, откровенно говоря, до одури пугает его. Несколько алых и даже фиолетовых пятен красуется на его груди, словно пятна краски на чистой поверхности холста. Поясница также слегка побаливает из-за очевидных ранений, вызывающих лишь отвращение и боль.       — Выйдешь? — спокойно интересуется Хо, после добавив короткое: — Я справлюсь. Беспокоиться не о чем.       Не удержавшись, Юнги всё-таки поднимает взгляд выше положенного, засматриваясь на чужой торс, но без той романтики, что изначально закладывается в эти слова, потому что ужасные гематомы очень пугают. У него буквально возникает желание вызвать скорую и отправить Хосока в больницу, поскольку на первый взгляд всё выглядит достаточно серьёзно, чтобы посчитать верным справляться с такими ушибами самому. Однако что-то Юнги подсказывает, что говорить об этом сейчас — пустой звук, потому он оставляет Хо в ванной комнате, пока сам направляется на кухню.       Хосок смотрит на собственные гематомы ещё секунд десять, а после избавляется от всей остальной одежды, закидывая её в стиральную машину. Юноша включает нужный режим, как уже давным-давно обученная подобному делу хозяюшка, а после бросает короткий взгляд на чистую одежду своего возлюбленного, гулко сглатывая. Нижнее белье остается лежать рядом с ней. Мысли о скорейшем переодевании до чертиков пугают беднягу, однако он заставляет себя забыть обо всём на свете и зайти в душевую кабину, включив воду, а после настроив её температуру.       Тёплый душ оказывает положительное воздействие на его тело.       Дышать становится в несколько раз проще. Боль отступает, хоть и ненадолго, но это помогает Хосоку прийти в себя и расслабиться.       Юнги тем временем садится на край постели с небольшим контейнером, в котором храниться его аптечка, иначе говоря, минимальный набор медикаментов. Он рыскает в поисках какого-нибудь обезболивающего, сильно сомневаясь в его наличии в принципе, но пластинка всё-таки находится. Остальное остаётся за малым: перекись водорода, стерильный бинт и ватные тампоны. Конечно, этого может не хватить для обработки всех этих ссадин, задумывается Юнги. Тогда придётся идти в аптеку, если круглосуточные в их районе имеются.       Хосок, уже давным-давно закончив с душем, наблюдает за чистой одеждой, мирно лежавшей на стиральной машине, не отрывая глаз, словно она может резко подпрыгнуть или совершить какое-то действие. Но юноша понимает, что это просто кусок ткани. Точнее, не просто кусок ткани, а кусок ткани, который соприкасался с кожей другого человека. Да не то, чтобы соприкасался. Эти вещи были пропитаны насквозь ароматом Юнги! И от этой мысли юношу бросает в дрожь. Он делает глубокий вдох, снова неприятно жмурится и в надежде направляет взгляд в сторону двери. Тем не менее, чуда не происходит, а потому Хосок ещё немного медлит, дабы следом взять в руки белую футболку и неуверенно натянуть её на себя.       По телу пробегают мурашки.       Потому парень быстро натягивает на себя и шорты, нервно теребя щёку изнутри. Хосок поворачивается в сторону зеркала, наблюдает за собой стороны и невообразимо сильно краснеет, выдыхая сквозь стиснутые зубы.       — Ладно. Ничего не случится. Всё будет хорошо… — утешает он самого себя, невольно вспоминая тот самый горький поцелуй на крыше этой чёртовой, который становится сильным толчком для лёгкой пульсации в районе паха. Однако юноша заставляет себя обо всём забыть: он берёт свои вещи в руки и поспешно покидает ванную комнату, закрывая дверь.       Юнги при виде Хосока поднимается со своего места, перекладывает все медикаменты на тумбочку вместе с контейнером, прежде чем пригласить его присесть.       — Надо обработать твои ссадины, — напоминает он, раскручивая колпачок перекиси.       — А-ага… — как-то бессвязно соглашается Хосок, аккуратно кладя на тумбочку телефон, зажигалку и сигареты. Юноша покорно присаживается на кровать, стискивает бёдра, а после снимет с себя футболку, останавливаясь на мысли о том, что лучше избавиться от неё сразу, чтобы она не мешалась в процессе. Хотя, признаться честно, без неё ему было куда спокойнее.       Хосок заранее уводит взгляд в сторону, чтобы, не дай бог, не столкнуться с чужим.       Юнги щедро вымачивает вату перекисью, неторопливо поворачиваясь к Хосоку лицом к лицу, чтобы для начала продезинфицировать всяческие болячки на нём. Только вот чужой вид заставляет на секунду застопориться. Красивая медовая кожа, подтянутое тело, без ярко выраженной мускулатуры, тонкие косточки ключиц, сырая чёлка, с которой всё ещё капает вода, скатываясь вниз по торсу.       И как ему удаётся быть таким же красивым, несмотря на все эти ушибы на теле?       — Ну, рассказывай… С кем подрался? — стараясь сосредоточиться на одном, вопрошает Юнги, после чего лёгким касанием заставляет Хосока приподнять подбородок. Он зарывается пальцами в мокрую чёлку, убирая волосы с лица, прежде чем коснуться ссадины на виске.       — Айщ! — недовольно шипит Хосок, неприятно жмурясь. — С теми придурками, которые попались нам в кафе или баре, — на одном дыхании рычит юноша, акцентируя всё своё внимание лишь на жгучей боли. Будто Юнги проводил по ране не перекисью, а огнём. — Они считаются моими одногруппниками. Встретили меня около бара и… — Хосок гулко сглатывает, однако предложение заканчивать не спешит. И даже не собирается.       Избитый юноша всего на секунду бросает короткий взгляд в сторону Юнги, который оказывается запредельно близко, а после невольно опускает глаза ну чужие губы, нервно облизывая собственные. Тонкие пальцы, оказавшиеся в выцветших волосах, задевают каждую нервную клеточку худого тела и пускают до боли приятные мурашки.       «Эта пытка просто невыносима», невольно думает Хосок, вновь поднимая на возлюбленного совершенно невинный взгляд тёмно-карих глаз.       Внезапное молчание с чужой стороны невольно заставляет Юнги отвлечься от своего занятия и направить взгляд вниз, на Хосока. А тот смотрит на него своими большими глазами, словно щенок, восхищённый новыми домашними тапочками…       — И… что? — Юнги невольно сглатывает, но тут же отдёргивает себя, выпрямившись и приложив вату к щеке.       — И избили, — выждав короткую паузу, не особо многословит Хосок, уводя взгляд в сторону. — Мне тебе в подробностях рассказать, что они сделали? Куда ударили? — юноша расплывается в саркастичной улыбке, очевидно, не желая рассказывать. — А почему они это сделали… Наверное, потому что я в очередной раз взъелся на эту псину Югёма, который начал выпендриваться, дабы снова поиздеваться надо мной. В это раз он привёл дружков, — вот и всё, — подытоживает Чон, поджимая губы в аккуратный бантик. — Завтра схожу в больницу и заведу уголовное дело, — уверенно произносит Хосок, облокачиваясь на руки позади себя.       Ситуация в общих чертах глупая, почему-то напоминающая петушиные бои. Конечно, это сравнение может показаться немного неуместным, если взглянуть на последствия. Точнее, на тело Хосока. Хотя выглядит он точно главный герой, вышедший из первоклассной дорамы TVn — весь такой горячий и утончённый. Юнги, правда, старается не опускать глаза ниже положенного, хотя наверняка считает, что в этом нет ничего такого. Всё-таки он помогает ему с болячками, усеивающими практически каждый сантиметр ровной кожи.       — Ладно, — ровным тоном произносит Юнги, кивнув. — Тогда, что это вообще было? Зачем исчез? — он меняет ватку на другую, также промачивает её перекисью и прижигает рассечённую губу, встречаясь с тёмно-карими ирисами на тет-а-тет.       Хосок, точно хищник, смеряет Юнги лисьим взглядом, в надежде на то, что произнесённые им слова являются лишь глупой шуткой. Хотя догадаться о причине чужой пропажи было действительно сложно. В конце концов, юноша мог исчезнуть из чужой зоны видимости по самым разным причинам. Вдруг у него что-то случилось? Что-то очень страшное, и он захотел побыть один. А может, он просто возненавидел Юнги и перестал общаться именно с ним? Звучит как пубертатный бред, но Юнги ведь мог подумать об этом; мог просто-напросто предположить. Оставлять его в неведении было плохой идеей, безусловно, но Хосоку просто-напросто нужно было побыть наедине с собой. Пройти через это самостоятельно. Чтобы потом ему было легче жить.       — Затем, чтобы успокоиться и прийти в себя. Я очень сильно запил, а сигареты превратились в каждодневную рутину, из-за чего моё ментальное состояние… — Хосок невольно вспоминает пережитый совершенно недавно сон и отводит взгляд в сторону. — В любом случае, это неважно. Мне хотелось бы узнать, как ты? Как… твои дела? — с некой осторожностью интересуется Хосок, не отрывая от Юнги поистине беспокойного взгляда, будто это он пропал на пару недель, а не наоборот.       Юнги не понимает смысла чужого объяснения, точнее, никак не может понять, каким образом алкоголь способен помочь справиться с тяжелыми эмоциями. К тому же, из-за чего они могли возникнуть? У них ведь всегда были хорошие отношения: Хосок всегда улыбался ему и оставался добрым человеком. Задумавшись об этом, Юнги мажет ваткой по подбородку, а затем осторожно касается чужого запястья, вытягивая ладонь, чтобы обработать царапины и на ней.       — Мои дела? — тихо произносит он. — Ничего нового.       — Ты как всегда не особо красноречив… — погружаясь в негу запредельных мечтаний, с улыбкой на губах шепчет Хосок и аккуратно окольцовывает тонкое запястье возлюбленного, тем самым останавливая процесс обработки ран и ссадин. Чон, словно заворожённый, наблюдает за Юнги, не отрывая глаз, а после опускает томный взгляд на чужие губы, пока на дне тёмных зрачков читается очевидное «желание». — Ты всё не меняешься, и это до невозможности радует меня, Юнни, — оказываясь запредельно близко, влюблённо шепчет Хосок и по-детски целует юношу в щёку.       Как же сильно он скучал по этой бархатной коже чужого тела…       Как же сильно он мечтал о том, чтобы ещё раз прикоснуться к ней губами…       — Стоит ли мне повторить то, насколько сильно я люблю тебя? Или то, насколько сильно я скучал по тебе? — шепчет юноша Юнги прямо в шею и аккуратно, почти недосягаемо касается гладкой кожи тонкой ключицы кончиком собственного языка.       От эфемерного прикосновения дыхание вмиг спирает, а смущение касается щёк лёгким пунцом, пока Юнги старается из последних сил сдержится. Он неуверенно касается чужого предплечья, желая заставить Хосока сохранять дистанцию, но вместо этого неумолимо погибает от жара чужого тела.       — Я тоже скучал, — срывается с губ, и юноша проводит по ним языком.       Если они прямо сейчас поцелуются — остановиться будет сложно, приходит осознание критичности всей ситуации. Но даже так пытка оказывается сладкой, словно свежий мёд. И всё же не сдержавшись, Юнги, аккуратно уложив ладонь на сгиб чужой шеи, прикрывает веки, мягко касаясь сердцевидной формы хосоковых губ собственными.       Сердце вдруг заливается кровью, а мозги отключаются напрочь. Болезненно-приятная пустота касается грудной клетки, расширяя её, однако после грудная полость возвращается в исходное положение. Впрочем, ненадолго. Хосок осторожно переплетает пальцы собственных рук с чужими и мягко проводит языком по налитой кровью губе возлюбленного, испытывая невероятный трепет, лишающий юношу здравого смысла. Хосок просто не верит в то, что испытывает это снова. Такое странное ощущение ломки, преследующее его по пятам, превращается в пепел, когда юноша вновь и вновь касается чужих губ, действуя чуть настойчивее.       Он осторожно отстраняется от юноши, делая вдох, невинно смотрит тому в глаза, а после, словно зверь, касается языком кожи чужой шеи, постепенно поднимаясь к мочке уха. Хосок оставляет влажный след на бледной коже, всасывает её губами, а после томно выдыхает, бросая короткий взгляд на алое, еле видное пятно.       И этого оказывается чертовски мало.       Юнги никогда не мог подумать о том, что его шея может быть настолько чувствительной частью его тела. Хотя, вероятнее всего, тому причиной становится именно Хосок, прикосновения которого выбивают всяческий остаток воздуха из лёгких, словно неслабый удар под дых. Тело от переполняющего спектра чувств буквально выворачивает, приятная боль растекается по каждой клеточке тела, когда чужие губы оставляют поцелуи-бабочки на молочной коже. И Юнги осознаёт собственное безумие как нечто новое для самого себя, ведь Хосок — первый и единственный человек, заставляющий его ощущать такое.       Сдерживать всю эту любовь так сложно. Сложно настолько, что Юнги пытается не совершать лишних движений. Всё-таки Хосок сейчас не в том состоянии, чтобы уходить в крайности. Однако желание обнять его как можно крепче не удаётся удержать при себе, и Юнги осторожно забирает свою руку из чужой, чтобы обоими окольцевать поджарую спину, уткнувшись носом в висок юноши.       Ему нравится его тепло, и как вкусно пахнет его кожа, гелем и чем-то по-своему особенным. Весь Хосок ему нравится. И Юнги стыдно думать о таком, но большего всего на свете ему хочется почувствовать это тепло без лишнего тряпья. Ощутить чужие руки на своём теле, как в последний раз в родительском доме, а затем задохнуться от безумного смущения, ведь даже мысли об этом смущают.       Хосок буквально перестаёт двигаться в момент, когда чужое тело прижимается к его собственному. Юнги словно ищет поддержки и находит её в хосоковых объятиях. Что невольно поражает юношу до глубины души, ведь… Юнги всегда был нелюдимой особой. Подобраться к нему поближе было почти нереально, ведь он всегда относился к людям с особой осторожностью. Юноша никого к себе не подпускал, и только Хосок сумел миновать границы дозволенного, став для Юнги достаточно важным человеком, которого теперь он мог обнимать сколько его душе угодно.       Однако… может, Хосок не такой уж и особенный?       — Юнги-я… Позволь мне поинтересоваться, — Хосок нежно обнимает Юнги в ответ и аккуратно укладывает подбородок на поверхность чужого плеча, ласково шепча мягкое: — Та девушка… Хёон, кажется, — Хосок почему-то делает вид, будто он забыл её имя, а после недолгой паузы всё же интересуется: — Как она? Точнее… Как ты относишься к ней?       Вероятнее всего, вопрос был задан неверно, ведь больше всего на свете Хосока интересовало отношение Юнги не к какой-то там девушку, а к нему самому.       Что Юнги думает о нём?       Однако он решает начать издалека.       Упоминание имени Хёон нисколько не удивляет. Разговор о ней был самым важным между ними, потому что именно на этой почве они разошлись. Хосок мог подумать о нём неправильно в последний вечер, будучи раздражённым и пьяным. Конечно, Юнги уверен, что тот даже сегодня выпивал, но это совсем не является причиной для его молчания. Ему, наоборот, хочется наконец-таки прояснить многое, глядя Хосоку в глаза.       И неторопливо выпрямившись, Юнги ладонями скользит по чужим бокам, а затем убирает использованную вату, оставленную на простыне.       — После той ночи, — его голос опускается до полушёпота. — На следующий день я встретился с ней и рассказал всё как есть. Сказал, что ты меня поцеловал, — произносит одними губами, словно раскрывает свой самый страшный секрет, отчего даже щёки пунцовеют. — Я ей отказал, Хосок.       В воздухе повисает мёртвое молчание.       — Наверное, это плохо, что я искренне этому рад, — юноша издаёт короткий, саркастический смешок и любопытно склоняет голову к плечу, словно щенок, увидевший что-то некое преображение в образе своего хозяина. — Признаться честно, я ревнивый человек, Юнги-я. И тогда я был готов придушить её голыми руками. А после и тебя в придачу, — Хосок вспоминает те плачевные для его психики дни с улыбкой на губах. — Что насчёт меня? — юноша вдруг кокетливо закидывает ногу на ногу и подпирает щёку рукой, не отрывая от юноши пытливого взгляда любопытных глаз. — Как ты относишься ко мне, Юнги?       Хосок на секунду замолкает.       — Что ты хочешь со мной сделать, и чего хочешь от меня получить?       Юнги без стеснения смотрит на Хосока в ответ, разглядывая каждую мельчайшую деталь на чужом лице. Если честно, говорить ему об этом не хочется. Точнее, его смущает поставленный вопрос. Что он хочет с ним сделать? Хосок сейчас издевается над ним? Наверное, давно заметил всё, поэтому провоцирует.       — Ты мне нравишься, — Юнги ощущает жар собственных щёк, отчего невольно уводит взгляд куда-то в сторону.       А Хосок поверить не может в то, что Юнги действительно сказал это.       — Повтори.       — Нравишься мне, — незамедлительно повторяет тот, вернувшись глазами к Хосоку.       Губы невольно расплываются во влюблённой улыбке, и Хосок отворачивается от Юнги в попытках спрятать это неимоверно огромное чувство счастья, читавшееся на его лице. Юноша улыбается как ребёнок и не может остановиться даже тогда, когда делает глубокий вдох, приносящий ему сплошную боль. Хосок просто не думает о своём физическом состоянии, концентрируясь лишь на чужих словах, так неожиданно произнесённых в самый ожидаемый момент. Хотя Хосок не думал о том, что Юнги сумеет признаться ему с глазу на глаз.       — Ты такой милый, Юнги-я, — Хосок аккуратно берёт возлюбленного за щеку и легонько теребит, сияя ярче солнце. — И ты мне нравишься, — зачем-то добавляет он (наверное, для полноты картины), а после аккуратно касается пальцами ткани чужой футболки, дабы сжать её в пальцах и притянуть Юнги к себе ближе.       Расстояние между их губами сокращается в секунды, но не достигает нуля.       — Можешь поцеловать меня, если хочешь, — шепчет Хосок юноше прямо в губы, опираясь на руку позади себя.       Юнги вмиг теряется, разглядывая практически чёрные омуты, обрамлённые короткими ресницами. Так близко, что слов не хватает, чтобы описать скопление эмоций от смущения до растерянности. Кажется, даже сердце готовиться выпрыгнуть из грудной клетки, когда собственных губ касается тёплое дыхание Хосока.       В голове собирается настоящая каша: столько неприличных фантазий проносится перед глазами, что стыдно просто-напросто в глаза чужие смотреть. И Юнги вдруг прикрывает веки, всё-таки целуя. Целуя до беспамятства; так, что внизу живота всё затягивается тугим узлом.       Инициатива со стороны Юнги оказывается слаще мёда. Этот поцелуй… Всего пару недель назад он казался Хосоку какой-то детской мечтой, и не более того. Сейчас всё кажется таким нереальным, что связь с этим миром словно обрывается, а всё вокруг — исчезает. Его мысли покидают голову, а сердце увеличивается в размерах, заполняя каждую полость худого тела. Кровь начинает циркулировать быстрее, а желание — расти, и Хосок вдруг тянет Юнги на себя, невольно вынуждая юношу оседлать его, оказавшись сверху.       Парень аккуратно переплетает пальцы собственных рук с чужими, ставя их по бокам, и хитро улыбается, поднимая довольный взгляд на Юнги.       — Видимо, о моих ранах нам придётся забыть, — шепотом произносит красноволосый юноша, но не возражает. — Или всё-таки закончишь? — любопытно интересуется Хо, предлагая варианты. По выражению его лица было понятно, что ни тот, ни тот его не разочарует.       Юнги неуверенно присаживается на чужие бёдра, боясь навредить. Он понимает, что всё располагает к продолжению, даже простейшее прикосновения рук начинают скрывать в себе что-то интимное. Но всё это неправильно: тело Хосока усеяно гематомами, ему наверняка больно, пускай тот старается в лишний раз не показывать это. Будет очень эгоистично, если Юнги прямо сейчас скажет, что хочет его. Хотя врать бесполезно, Юнги действительно его хочет, но не сейчас, не сегодня как минимум.       — Будет лучше остановиться, — он непроизвольно сжимает чужие ладони в собственных немного сильней. — У нас будет полно времени, чтобы провести его вместе.       — Хорошо, как скажешь, — Хосок покорно отпускает чужие руки и приподнимается на локтях, после произнося игривое: — Я весь твой.       Такая уверенность разбивается в щепки, как только Хосок бросает короткий взгляд на резинку своих шорт. Точнее, не своих, а чужих шорт, так плотно прилегающих к его загорелым бёдрам. И юноша вдруг краснеет, но прячет взгляд, кусая щёку изнутри.       Главное, не думать об этом, и Юнги ничего не почувствует.       Всё было ясно, как день, только вот перестать думать о чужой одежде оказывается крайне сложно.       Юнги обе руки укладывает на подтянутый торс, с любопытством разглядывая вдруг смутившегося Хосока, что кажется отчего-то странным. Неужели его заставляют краснеть прикосновения? Хотя думать об этом сейчас глупо: Хосок был несколькими минутами ранее чересчур уверенным, чтобы теперь избегать зрительного контакта.       И задумавшись над этим, Юнги подаётся тазом немного вперёд, желая поцеловать Хосока ещё раз, прежде чем продолжить заниматься обработкой многочисленных ушибов. Однако он останавливается в нескольких сантиметрах от чужих губ, как только под ягодицами ощущает твердость чужого возбуждения.       — Хосок, — Юнги выпрямляется на вытянутых руках, расставив их по обе стороны.       — Что? — Хосок гулко сглатывает, намеренно избегая чужого взгляда. Другими словами, строит из себя дурачка. Делает вид, что он не почувствовал то, как Юнги прошёлся ягодицами прямо по головке вставшего члена.       Давление со стороны юноши окутывает Хосока с ног до головы, сдавливая ему грудную клетку, из-за чего дышать становится чуть труднее. Кончики ушей вдруг заливаются пунцом, а терпеть тяжесть чужого взгляда очаровательных глаз становится просто невыносимо. Но Хосок держится.       Из последних, мать твою, сил.       — Ты…       Юнги очень сильно хочется спросить: «Ты возбудился?», но язык никак не поворачивается произнести нечто подобное вслух. Уж слишком это кажется глупым, потому что Юнги отчётливо чувствует чужое возбуждение. И он совсем не понимает, что ему следует сделать или сказать. Такое у него впервые.       Хосок в свою очередь не осмеливается посмотреть Юнги в глаза, но он замечает, что тот в абсолютной растерянности. А потому юноша останавливается на мысли о том, что ему стоит уладить это недопонимание, объяснив причину собственного возбуждения. Хосок делает глубокий вдох, невнятно мычит, дабы заполнить воцарившееся в комнате молчание, а после гулко сглатывает из-за большого количества слюны, скопившееся во рту.       — Моё тело очень странное. Оно слишком остро реагирует на… — Хосок вдруг замолкает, осознавая всю странность последующих слов. — На чужую одежду. Я не могу носить одежду, которая принадлежит другому человеку. Точнее, которая хоть раз была на другом человек, это… Почему-то это неимоверно сильно заводит меня, и я не знаю как с этим бороться, — слегка неуверенно признается юноша, виновато поджимая губы.       Услышанное кажется на первый взгляд странным, словно Хосок нарочно пытается ему запудрить мозги, другими словами, заставить отвлечься от неловкой ситуации. Однако что-то в этом определённо есть — что-то особенное.       Юнги сглатывает и всё-таки слезает с Хосока, присаживаясь рядом. Он, не сдержавшись, бросает взгляд в сторону чужого паха, но тут же себя отдёргивает. — Мне… сделать что-нибудь? — почему-то именно этим вопросом задаётся он, прикусив кончик языка.       — Юнги, какого хрена? — не выдержав, вспыхивает Хосок, просто не веря свои ушам. Ага, пусть возьмёт и отсосёт ему. Или, ну, не знаю, сядет?! Место удобное, стоячее! Какой глупый вопрос, конечно же, он не обязан разбираться с этим. Стояк Хосока — это проблема Хосока. Юнги вообще не должен касаться этой темы, а уж тем более — «делать что-нибудь». — Ты не мог сказать ничего ещё более смущающего? — юноша принимает сидячее положение и нервно стискивает бёдра, томно выдыхая. — Я был бы рад избавиться от одежды, но должного эффекта это не произведёт, поэтому… — Хосок делает глубокий вдох, невольно задумываясь. Поэтому что? А что он, собственно, может сделать? Подрочить у Юнги в туалете? Звучит просто отвратительно. Но и продолжать сидеть в таком состоянии — настоящая мука. Ещё и Юнги акцентирует на этом внимание. Хотя винить его нельзя, ведь это правда не та ситуация, которую можно просто проигнорировать. — Я пока посижу так, ладно? У меня вроде как на спине тоже что-то есть… — растерянно произносит юноша и прижимает колени к груди, запуская мыслительный процесс.       Ему нужно было срочно отвлечься от всех этих мыслей и успокоиться.       Вероятнее всего, это помогло бы ему утихомирить свой пыл.       Юнги сам смущается ничуть не меньше, кажется, сгорая каждой клеточкой собственного тела, что вдруг вспыхивает точно горючее. Он невольно елозит на своём месте, прокашливается, а после кивает Хосоку. Всё-таки он прав: лучше закончить поскорей с обработкой ссадин и лечь спать. Поэтому Юнги без лишних слов берёт тампон и смачивает его перекисью, заглядывая за чужую спину.       — Здесь синяк, — утверждает он, легко коснувшись свежей гематомы на пояснице.       Хосок в свою очередь лишь легонько кивает, как бы уведомляя Юнги о том, что он его услышал, а после бросает короткий взгляд на вставший орган, тяжело вздыхает и скрещивает руки, умещая их на собственные колени.       Если они продолжат молчать, ничего не изменится.       Хосок просто тянет чёртово время, когда продолжает «не думать» о возбуждающих его вещах, ни на секунду не выкидывая их из головы.       — У тебя нет… Какой-нибудь мази? — спокойно интересуется парень, дабы немного отвлечься и разбавить неловкое молчание. Перекись, вроде как, абсолютно бесполезна по отношению к гематомам и синякам. Она не производит должного эффекта, только обеззараживает, и это, безусловно, полезное дело, но на гематому никак не влияет.       — Мазь? — задумчиво переспрашивает Юнги.       Он присаживается на собственные пятки и направляет взгляд в сторону, стараясь припомнить что-нибудь такое. Ему впервые становится совестно из-за своей полупустой аптечки, потому что в нужный момент она конкретно подводит, пускай вина здесь исключительно лежит на нём.       Однако юноша всё-таки пытается найти подходящую мазь, когда поднимается с кровати и подходит к оставленному контейнеру на тумбочке. И к своему счастью ему удаётся отыскать гепариновую, на тюбике которой красуется надпись: «от ушибов и синяков».       — Думаю, эта подойдёт, — Юнги разворачивается к Хосоку лицом с лёгкой улыбкой на губах, после чего снова присаживается на постель, пока раскручивает колпачок тары.       Он выдавливает немного мази на подушечку указательного пальца, наклоняется к чужой пояснице и всё таким же осторожным касанием втирает гель в синяк.       — Спасибо, — бесхитростно произносит Хосок и кивает Юнги в знак искренней благодарности, легко поджимая губы, дабы следом сделать глубокий вдох и неприятно зажмуриться. Он аккуратно касается кончиками пальцев гематомы, красующейся на грудной клетке избитого юноши, и ощупывает рёбра, наивно надеясь на их целостность. По крайней мере, Хосок не чувствует явных отличий, ну и в целом, чувствует себя не плохо. На перелом не похоже, хотя, что он вообще знает о ранениях и их определенных симптомах? Боль могла проявить себя в любой момент, и Хосок не смог бы предугадать этого. Может, у него там вообще трещина? Или воспаление? Или маленькая часть отколовшейся кости задела лёгкое? Кто знает…       Тем не менее, боль была терпимой, а потому Хосок не собирался раздувать из мухи слона.       Больше всего его пугала мысль о том, что когда Юнги закончит, ему придётся перейти к гематомам, расположенным на хосоковой груди и тазовых костях…       Пусть мысли о собственном самочувствии сбили его с толку, позволив забыть о прошедшей волне эмоций, предстоящее хождение по лезвию напрягало его не меньше, чем мысли о Юнги.       — Давай перейдём к этой части тела. Мне… Полегчало, — как-то неуверенно произносит юноша, медленно опираясь на руки позади себя.       Юнги же, продолжая сохранять молчание и сосредоточенность, без лишних слов вновь выдавливает небольшое количество геля на пальцы. Он лишь единожды бросает короткий взгляд на Хосока, пока размазывает прохладную мазь круговыми движениями по фиолетовому синяку на чужой грудной клетке. В комнате тем временем становится до невозможности тихо и даже неловко из-за этого молчания, повисшего между парнями. И Юнги никак не винит в этом Хосока, возбуждение которого застало его… врасплох.       Даже не верится, Хосока возбуждает чужая одежда. Фетиш? Кажется, именно он. Столкнувшись с таким впервые, Юнги даже успел растеряться и, вероятно, заставить Хосока засмущаться. Боже, и почему он вообще продолжает думать об этом?       Насупившись, Юнги снова выдавливает мазь, промазывает несколько больших гематом на боках и, совершенно не задумываясь, спускает резинку чужих шорт вместе с боксерами, чтобы помазать синяки на подвздошных костях. Осознание приходит не сразу, — как только кончики пальцев соприкасаются с горячей кожей, Юнги замирает на долю секунды, сглотнув, но решает всё-таки продолжить. В конце концов, время уже позднее и для обоих будет лучше, если они лягут спать как можно скорее.       — Вроде всё, — оповещает парень, как только закрывает тюбик и отправляет его обратно в контейнер, держа замаранную ладонь на собственном колене, дабы не задеть ею постельное белье или себя.       Хосок с облегчением выдыхает, однако натягивать на себя чужую футболку не спешит, поворачиваясь в сторону кровати. Парень аккуратно проводит кончиками пальцев по мягкой ткани расправленной постели и ненадолго задумывается, бросая короткий взгляд в сторону пачки сигарет, мирно лежавшей на тумбочке. В сон, честно говоря, не тянет, потому Хосок останавливается на мысли о том, что ему нужно перекурить и отвлечься.       — Когда мазь немного впитается, я выйду в подъезд, хорошо? — юноша слегка приподнимает густые брови, искренне надеясь на то, что Юнги лишних вопросов не задаст. — Ты можешь ложиться спать. Я не устал. Могу, к слову, лечь на пол, чтобы… Не напрягать тебя лишний раз, — вряд ли захочется спать с человеком, у которого в любой момент может встать. Хосок никогда не в жизни не испытывал стыда подобной силы. Он вдруг не взлюбил своё тело, хотя раньше даже не думал о подобной физиологической особенности, как о чем-то мерзком.       Перед вами, кстати, наглядный пример того, как люди приобретают комплексы.       В любом случае, думает о том, что дело в самой ситуации. Не окажись он в таких обстоятельствах, и ему бы в голову не пришла подобная мысль.       Юнги окидывает Хосока взглядом, совершенно не понимая его намерений, пускай сам Юнги без всяческого подтекста утверждает, что может его побеспокоить и ничего зазорного в этом нет. Ему будто заняться нечем, как думать о такой ерунде. К тому же, Юнги всё равно ни за что ему не постелет на полу как минимум потому, что у него нет дополнительного комплекта постельного белья: ни одеяла, ни подушки.       — Мы будем спать в одной постели, — утвердительно решает Юнги, совершенно не собираясь уговаривать Хосока. Должно быть, сомнения в его действиях поселились после этой неловкой ситуации, благодаря чему ему теперь кажется, что Юнги стал любить его немного меньше. Остаётся надеется, что это просто надуманный бред. — И тебе всё равно нужно поспать, можешь говорить о том, что не хочешь, сколько тебе влезет, — поднявшись со своего места, подытоживает юноша, после чего удаляется в ванную, где вымывает руки, избавляясь от остатков мази, и заодно умывает лицо.       Хосоку нравится, когда Юнги ставит точку в их разговоре. Он делает это так уверенно, не распуская сопли и не растягивая чёртов момент. Хосок готов покорно отдаться в чужие руки без лишних слов, словно самый верный пёс. А когда Юнги даёт ему понять, кто в доме хозяин… Эта власть в чужих руках заводит. Настолько сильно, что Хосок готов забыть обо всем на свете, лишь бы увидеть это самое настоящее олицетворение слова «господство» в своём возлюбленном.       Спокойствие Юнги всегда было его отличительной чертой. И это спокойствие… Возбуждало. Со стороны юноша выглядел до невозможности властно, а Хосоку, признаться честно, всегда нравилось, когда партнёр брал дело в свои руки, не боясь ответственности и не обходя её стороной.       Проведённая ночь с Юнги в одной постели… Эта мысль невольно подталкивает юношу к бездне очередного возбуждения. А потому он быстро встаёт на ноги, легонько бьёт себя по щекам и берет пачку сигарет вместе с зажигалкой, кладя их в карман чужих шорт, дабы следом выйти за пределы квартиры и прикрыть за собой дверь.       Хосок достаёт сигарету из пачки, охватывает её губами, а после поджигает кончик, конечно же, не с первого раза, делая короткую затяжку. Дым растворяется в воздухе, оставляя после себя лишь едкий запах, а Хосок слегка ёжится от холода, искренне надеясь на то, что никто из соседей сверху не решит выйти на улицу или в подъезд. В конце концов, его открытый торс, украшенным гематомами, и разбитое лицо явно не говорили о том, что все в порядке. Не хватало ещё, чтобы кто-нибудь вызвал полицию или скорую.       Тем не менее, Хосок быстро забывает обо всём, когда его губы вновь касаются фильтра.       Юнги тем временем выходит из ванной комнаты, пряди отросшей чёлки заправляет за уши и любопытно направляет взгляд на входную дверь. Видимо, Хосок вышел покурить, думается ему, поскольку несколькими минутами ранее отчётливо слышался хлопок. Впрочем, это не имеет никакого значения, потому Юнги продолжает вновь готовиться ко сну. Он подходит к кровати, убирает все медикаменты в контейнер, относит его на место, а затем выкидывает все использованные тампоны, но, прежде чем забраться под одеяло, сверяется со временем. Юноша без удивления подмечает первый час. Не мудрено, что уже настолько поздно, ведь они немало времени потратили. И тяжело вздохнув, юноша пробегает языком по высохшим губам, вспоминая их последний поцелуй и невообразимо решительный взгляд Хосока. Ему, правда, не стоит об этом думать, как минимум, потому что это будоражит.       Юнги стоит так ещё секунд десять, а после отдёргивает себя, забираясь на кровать и накрываясь одеялом. Он поворачивается лицом к стене и крепко жмурится, стараясь выбросить всё лишнее из головы.       Хосоку везёт, когда он осознаёт, что он скурил последнюю сигарету, находившуюся в пачке. Юноша покойно стряхивает пепел в неё, прекрасно осознавая последствия следов, оставленных в подъезде, а потому избегает их, закрывая пачку и заходя внутрь. Хосок бросает короткий взгляд в сторону уткнувшегося в стену комочка одеяла и бесшумно хмыкает, проходя на кухню, дабы следом выбросить ненужную пачку в мусорку и зайти в ванную. Юноша поласкает рот, умывается и смотрит на себя в зеркало, мысленно оказываясь в завтрашнем дне. Интересно, насколько плохо ему будет, когда он откроет глаза? Думать об этом бессмысленно, но Хосок не может остановиться. Столько проблем встретит его завтра утром, и он, честно говоря, оказывается не готов к этому. Ему просто хочется отдохнуть и насладиться приятной компанией Юнги. Однако он понимает, что его ждет долгое разбирательство с этими идиотами и судом.       Хосок выжмет из них все соки.       Эта шайка находится на грани грёбанного исключения, и Хосок добьётся своего.       Парень вытирает руки полотенцем и закрывает за собой дверь, после выключая свет, исходящий от настольной лампы. Юноша подходит к кровати, элегантно касается постели, оказываясь на ней всеми конечности и на четвереньках подползает к Юнги, мурча ласковое:       — Юнни~. А поцелуй на ночь? — Хосок нависает над чужим телом, а после прижимается к нему, словно к самой мягкой в мире игрушки, расплываясь в чеширской улыбке. Юноша осторожно проводит кончиками пальцев по шелковистым прядям тёмных волос, а после касается мягкой кожи чужой щеки, привлекая к себе внимание.       Юнги, почти провалившийся в царство Морфея, сонно разворачивается к Хосоку лицом. Он ничего не видит из-за воцарившейся темноты, но отчётливо чувствует тёплое дыхание на своих губах, отчего без лишних раздумий прижимается к чужих устам. Его кончики пальцев еле ощутимо гладят горячую кожу чужого торса, пока губы нежно прикасаются к хосоковым.       — Этого достаточно? — отстранившись буквально на пару миллиметров, шепчет Юнги.       — Нет, но на сегодня хватит, — довольно шепчет Хосок и мягко целует сонного юношу в лоб, прежде чем отстраниться от него и лечь на свою сторону кровати. — Спокойной ночи, Юнги.       — Ага, и тебе спокойной, — сонно шепчет усталый юноша, погружаясь в сон.