💕💕💕
Таким образом проходит несколько часов, и Юнги, будучи уверенным, что Хосок уже вернулся домой, выходит в подъезд, но перед этим накидывает поверх домашней футболки чёрную мастерку. Он останавливается напротив чужой двери и решительно стучится, пускай внутренне испытывает необоснованное беспокойство. Всё-таки Юнги впервые будет находиться в квартире Хосока, пускай дома прямо сейчас никого нет. Однако неловкость благодаря этому факту не убавляется. Хосок оказывается у двери за считанные секунды, подбегая к ней на носочках, словно антилопа. То самое волнение перед встречей достигает своего пика, когда он поворачивает щеколду и прикасается к дверной ручке, дабы следом надавить на неё и толкнуть дверь вперёд, подняв на Юнги любопытный взгляд. — Привет, Юнни, — Хосок влюблённо улыбается и отступает на пару шагов, пока на дне тёмно-карих ирисов читается очевидное счастье. Словно Хосок был щенком, который наконец увидел своего любимого хозяина. — Проходи, чувствуй себя как дома. Юнги незамедлительно перешагивает порог чужой квартиры, зная наверняка, что банальное выражение в этот раз не будет работать (ему всё равно, несмотря на всё неловко). Но его это не особо волнует, потому что взгляд, так или иначе, оказывается на приличного размера пластыре на чужой щеке. Юнги, конечно, знает, что под ним ничего ужасного нет, кроме, пожалуй, синяка, но со стороны это выглядит весьма серьёзно. — Перестань меня так называть, — фыркает парень, избавившись от своих кед. — Как всё прошло? — Ну, как сказать… — Хосок растягивает гласные и время, а конкретного ответа не даёт, потому что сам, честно говоря, не знает. — Мой нос оказался сломан, — юноша проходит на кухню и включает чайник. — Мне быстро вправили его, а после сделали рентген. — Хосок на секунду заходит в свою комнату, чтобы взять со стола небольшую папку и вернуться с ней на кухню. — Мои рёбра оказались не совсем целы. Это не перелом, — спешит заверить юношу Хосок, доставая из папки рентгеновские снимки и протягивая их Юнги. — Трещины образовались на пятом и шестом ребре с правой стороны и на седьмом и девятом с левой, из-за чего мне прописали дыхательную профилактику и всё такое, — юноша кладёт папку на стол, подходит к тумбочке и достаёт две кружки вместо с ложками, дабы следом поставить их на стол, а после достать чайные пакетики. — О кровоизлияниях на моем теле ты уже знаешь. Ничего нового. Мне сказали периодически пользоваться гепариновой мазью и болеутоляющей, чтобы не умереть раньше времени, — Хосок весело смеётся и аккуратно кладёт пакетики в кружки, после пододвигая сахарницу и ложки. — Мне очень тяжело дышать, — с такой же сияющей улыбкой на губах признаётся он и неловко чешет затылок. — Но я стараюсь. Эта ситуация кажется ему крайне уморительной, потому Хосок не упускает возможности пошутить. — А это вздутие на лице… Просто шишка, ничего более, но выглядит ужасно, так что я попросил закрыть её, — легко пожимая плечами, кивает чему-то своему Хо, поворачиваясь в сторону закипевшего чайника. — Ты ведь будешь чай, верно? Прости, что не спросил, просто… Привычка. Юнги, расположившись за столом, старательно рассматривает рентгеновский снимок, направив его на свет. Он параллельно внимательно вслушивается в рассказ Хосока, звучит который по-настоящему страшно и заставляет очередной ком волнения собраться глубокого в груди, отчего даже дыхание спирает. Только вот почему-то Хосок рассказывает об этом с таким весельем: пытается он таким образом приободрить его или самого себя, — Юнги остаётся лишь предполагать. Он смотрит на Хосока, поджав губы в тонкую линию от переполняющего напряжения, поскольку ему приходится сдержаться от лишних нравоучений. Ежу понятно, что Хосоку меньше всего сейчас хочется слышать ненужные упоминания уже прошедшего дня, ведь винить его в случившейся драке — глупо. — Да, я буду чай, — кивает Юнги, опустив взгляд на снимок перед собой. — Ты хоть позвонил Чонгуку? Ему стоит узнать обо всём. — Э… — Хосок уж было намеревается что-то сказать, но вдруг замолкает. Голос становится всё тише, а энтузиазма всё меньше, и юноша вдруг осознаёт паршивость собственного поступка. Возможно, у него было оправдание. Его телефон не выжил после встречи с Югёмом, и он в принципе не мог ни с кем связаться. Но это неважно, ведь Хосок мог рассказать о себе Чонгуку раньше. Однако он не сделал этого, оставив своего лучше друга в неведении. — Мой телефон разбит вдребезги, так что я не смог позвонить ему… — виновато произносит юноша и подходит к вскипевшему чайнику, дабы следом наполнить ёмкости кипятком. — Всё так завертелось, что я совсем забыл о нём… — достаточно грубо, но вполне честно признается Хосок, однако сожалеет о сказанном. Как и содеянном. — Иногда я веду себя как полный эгоист, — с ощутимой тяжестью в голосе произносит Хосок, гулко сглатывая. — Ты знаешь, что с ним? Как он? Как Тэхён? Юнги облокачивается на мягкую спинку стула и складывает руки на груди, задумчиво разглядывая достаточно светлый дизайн квартиры, совсем не похожий на привычный корейский минимализм. Есть в нём что-то американизированное, по крайней мере, юноша может судить так из неглубоких познаний об иностранном стиле благодаря фильмам. — Ну, мы виделись в последний раз на выставке Тэхёна. Выглядел он хорошо, но всё равно поинтересовался у меня про тебя. Я немного ему сказал, поскольку знал не больше, — припоминая их последний разговор, пересказывает Юнги, непроизвольно вспоминая сообщения Тэхёна, в которых тот не мог перестать хвастаться кольцом, подаренным Чонгуком. Конечно, от кольца толку не много, в их стране слишком предвзято относятся к однополым бракам, чтобы предложение о замужестве смогло действительно перейти в большее — бракосочетание. Впрочем, всё это абсолютно его не касается. — Выставка? Вау, — Хосок тепло улыбается, вспоминая некогда показанные фотографии чужих рисунков. К слову, самим Тэхёном. Помнится, они тогда сидели на дне рождения Чонгука, который так страстно горел желанием завоевать внимание своего любимого хёна. Он даже обиделся на то, что ему так не удалось взглянуть на экран чужого мобильного. Зато Тэхён пересел к нему, и он был этим вполне доволен. Ну что за ребёнок. — Могу смело сказать, что я горжусь Тэхёном и проделанной им работой. Ad aspera per astra, — высказывает своё мнение Хосок и делает глоток горячего чая. Тепло разливается по телу в секунды. — Это с латинского языка. «От вершин к звёздам», — поясняет юноша и расплывается в довольной улыбке. — Хвастаешься латынью? — усмехается Юнги, наблюдая за Хосоком. — А что насчёт телефона, можешь воспользоваться моим, если хочешь. — Правда? — предложение Юнги застаёт Хосока врасплох. — Думаешь, мне стоит позвонить ему прямо сейчас? — Я потом обязательно расскажу Чонгуку, что мне пришлось уговаривать тебя, — фыркает тот. — Вот вредина, — недовольно цокает юноша, протягивая раскрытую ладонь. — Давай телефон, ябида. — Ещё скажу, что обзываешься, — смеётся Юнги, но в карман за телефоном все равно залазит, чтобы вручить его Хосоку. — Это он и так знает, — спокойно произносит парень и берёт в руки чужой сотовый, дабы следом набрать выученный наизусть номер и поставить звонок на громкую связь. Волнение почему-то охватывает сердце юноши в мгновенье. — Да, Юнги-хён? — вдруг слышится на той стороне связи. Голос Чонгука, признаться честно, радует. — Я не Юнги, но тоже хён, — с долей сарказма произносит Хосок, вновь собираясь сделать глоток, только вот Чонгук не позволяет ему и сообразить, как вдруг выдаёт громкое: — Явился, вы посмотрите на него! — юноша не стесняется и повышает голос. Вероятнее всего, впервые за несколько лет их дружбы. — Поверить не могу, что ты правда решил мне позвонить! Я уж думал, что ты забыл обо мне и моём чертовом существовании! Тёплая жидкость вдруг попадает в легкие, из-за чего Хосок начинает тихо кашлять себе в кулак в надежде поскорее прийти в себя. Это начало грёбанной тирады было настолько неожиданным, что он успел подавиться от страха. Юнги кивает чему-то своему, когда берётся за ручку дымящейся кружки, чтобы придвинуть её ближе к себе и сделать небольшой глоток. Честно, ему реакция Чонгука кажется весьма правильной. Юнги тоже мог накричать на Хосока, но тот явился к нему раненным лебедем: выяснять отношения на повышенных тонах было не лучшим решением. Однако, прямо сейчас он выглядит весьма весёлым, значит, взбучка обязана быть. — Чонгук, я… — Головка от хуя, Хосок! Чонгук оказывается в ярости. Он будто впадает в состояние неконтролируемого бешенства, хотя во время начала этого разговора всё было нормально. Он ведь взял трубку, спокойно ответил, но потом будто сорвался с цепи. — Если ты думаешь, что можешь пропадать на несколько недель, а потом вот так просто звонить мне, делясь своими «ахуенными шуточками», то ты пиздец как не прав! Чонгук даже не даёт Хосоку возможности что-то сказать. — Вот что я тебе скажу. Ты дома? И только не говори, что ты занят или у тебя нет на меня времени, только попробуй это сказать, — Чонгук замолкает в ожидании ответа. — Да, дома… Тут рядом Юнги и… — Здорово, мне плевать, — перебивает его младший Чон, а после произносит: — Я приду к тебе сегодня, и только попробуй меня не пустить. Мы поговорим о каждом дне, во время которого ты соизволил промолчать, подумав только о себе любимом. Когда я уже научу тебя думать о других? Когда ты перестанешь быть чёртовым эгоистом?! Хосок не знает. Честно, не знает. А Чонгук продолжает повышать голос, но быстро замолкает. Появляется короткая пауза, давящая на сердце Хосока за счёт чувства вины, а после юноша шипит прощальное: — Увидимся. Хён, — Чонгук выделяет это слово какой-то едкой интонацией и тут же сбрасывает. В комнате воцаряется гробовая тишина. Юнги тем временем наблюдает за Хосоком со стороны. Он делает очередной небольшой глоток горячего чая, смакует приятную горечь на кончике языке, а затем ставит кружку на место. Чужая растерянность бросается в глаза незамедлительно. Весь разговор выходит каким-то нецелесообразным, ведь объясниться перед Чонгуком так и не удаётся. Впрочем, говорить о таких вещах по телефоне тоже не самый лучший вариант, поскольку говорить придётся много и долго, чтобы донести до Чонгука — у Хосока никогда не было мысли оставить его. Просто есть проблемы, с которыми разобраться по силам только ему самому. — Ну, реакция Чонгука весьма обоснована, — пожимает плечами Юнги, взглянув в сторону. — Тебе повезло, что я люблю тебя и чисто физически не могу накричать. — Вот как? — Хосок недовольно фыркает и скрещивает руки на груди, всем своим видом демонстрируя, насколько сильна его обида. — Спасибо за поддержку, Юнги, большего и не ждал, — ядовито произносит юноша и уводит взгляд в сторону, ненадолго замолкая. — Прости, просто защитная реакция, — Хосок слегка мотает головой, осторожно окольцовывает ёмкость перед собой и виновато поджимает губы в тонкую линию, ни в коем случае не предпринимая попытку задеть Юнги или обидеть его. — Когда эмоции овладевают мной, я просто говорю первое, что приходит в голову. Неважно насколько это аморально или неправильно… — оправдывается юноша и тяжело вздыхает, неприятно жмурясь от колющей боли в области грудной клетки. Вероятнее всего, он заслужил всё, через что ему пришлось пройти. Потому строить из себя жертву было бы крайне глупо. Даже в какой-то степени жалко. Так что Хосок смело принимает это чувство ответственности в надежде разобраться с Чонгуком как можно скорее и обо всём рассказать. Грядущий разговор точно станет для Хосока испытанием. По всей видимости, на прочность. Юнги укладывает ногу на ногу и легко касается чужой щиколотки собственной, очевидно, нарочно, но без пикантного подтекста. Хотя что-то в этом есть определённо интимное, как прикосновение к той части тела, что скрыта под одеждой практически всю жизнь. Впрочем, то становится абсолютно не важным, когда Юнги кончиками пальцев касается чужой ладони, чтобы ненавязчиво притянуть поближе к себе и накрыть обоими руками. Честно признаться, это первые для Юнги отношения. Будучи социально закрытым человеком ему непросто доверять кому-то: вот так брать за руку и давать прикасаться к своим щиколоткам. Но с Хосоком почему-то хочется всё это делать, несмотря ни на что. — Тогда о чём ты думаешь сейчас? Поведение Юнги кажется Хосоку до невозможности странным. Но он думает так, только потому что не привык к подобным проявлениям поддержки со стороны человека, который однажды залил его глаза жидкостью из перцового баллончика. Юнги ведь такой закрытый; такой неприкасаемый, словно неописуемо дорогой экспонат в музее, или… Поистине редкий вид растения, занесённый в Красную книгу. Юнги сам выстраивает вокруг себя огромные стены и держится подальше от общественной жизни, но сейчас ведёт себя иначе. И это, признаться честно, становится чем-то новым для Хосока, но не менее дорогим. — Думаю? — юноша невольно хмурится и задумчиво поджимает губы в тонкую линию, выдавая честное: — О тебе, Юнги. Думаю о том, что мне придётся рассказать Чонгуку, почему я вдруг ушел в себя. И… — Хосок вдруг вспоминает пережитый на собственной шкуре кошмар. — И уйму неприятных вещей, через которые мне пришлось пройти. Юноша ненадолго замолкает. — Помню, когда-то я увидел у тебя таблетки — антидепрессанты, — Хосок бережно накрывает чужие руки собственными, принимаясь ласково поглаживать бледную кожу возлюбленного. — Знаешь, их действие настолько сильно, что их невозможно достать без рецепта. Тебе их просто-напросто не продадут. Я знаю это, потому что у меня был рецепт. Мне прописал его психотерапевт, Юнги-я, — почему-то вдруг признаётся Хосок, виновато поджимая губы. — Что бы у тебя не случилось, мне очень жаль. Сложно описать это чувство, которое испытывает Юнги. Сам момент упоминания антидепрессантов вызывает колющую боль, словно острый кончик иглы эфемерно касается чувствительной мышцы, но доставляет невыносимую боль. Его застукали. Хосок знает. И страх перед этим оказывается намного больше, чем Юнги мог себе просто-напросто представить. Будучи безумно осторожным человеком, он сотню раз раздумывал над этим моментом, когда важный человек узнаёт о нём нечто ужасное. Это заставляет стыдиться себя. Каждой клеточкой своего тела, словно эта какая-то чёртова болезнь, передающаяся при касании. И Юнги вдруг хочется отдёрнуть свои руки от чужих, чтобы не дать Хосоку заразиться; чтобы он никогда не смог почувствовать это уничтожающее чувство. Чувство, похожее на зуд, как будто под кожей передвигается нечто, заставляющее расчёсывать каждый миллиметр себя ногтями, покрываться волдырями, а затем рыдать. И Юнги прячет взгляд под чёлкой, словно его прямо сейчас отчитывают, словно Хосок вместо приободряющих слов говорит совершенно обратно, словно он показывает на него пальцем и называет грязным. — Всё в порядке, — полушёпотом произносит юноша с полуулыбкой на губах, но всё равно свои руки вынимает из тёплой хватки, обхватывая ими кружку. — Это было давно. Я уже их не принимаю. Хосок тепло улыбается поникшему юноше и легонько кивает. — Рад это слышать. Подобные игры с огнем очень опасны, — Хосок делает глоток горячего чая, а после неторопливо встаёт из-за стола. — Подожди секунду. Юноша покидает кухню, а после заходит в спальню. Он копошится там какое-то время, а следом выходит с фотографией в руках. Хосок отодвигает стул, находящийся слева от Юнги, и спокойно присаживается рядом, протягивая возлюбленному фотографию. — Это Мингё. Мой младший брат, — с грустной улыбкой на губах поясняет юноша, нервно сжимая трёхглавую мышцу плеча. Говорить о подобном становится неимоверно тяжело, но Хосок хочет поделиться этим. Эта мысль не даёт ему покоя, а потому он решает высказаться. Говорят, от этого людям становится легче. Когда они делятся своими переживаниями с близкими, они перестают чувствовать себя одинокими. А одиночество становится пыткой. Когда железные пластины раздавливают фаланги твоих пальцев; когда тонкие иголки оказываются под ногтями, а кто-то невидимый проталкивает их дальше; когда твоя грудная клетка сжимается до такой степени, что ты перестаешь дышать. Слёзы не текут, глаза сухи, а ком в горле становится всё больше. Жгучая боль окутывает каждую клеточку худого тела, словно кислота прожигает насквозь кожу, изрисованную неприятными на вид гематомами. Одиночество срезает твои куски кожи, будто кожуру, желая полакомиться сочной мякотью — твоей болью, слезами и кровью. Юнги с неуверенностью забирает фотографию из чужих рук, рассматривая отчего-то знакомое лицо мальчишки перед собой, на вид которому не больше двенадцати. Он кажется на первый взгляд удивительно добрым и дружелюбным, хотя сложно подумать о человеке иначе, когда он стоит с невероятно счастливой улыбкой на пол-лица. Однако всяческое приятное наваждение уходит в никуда, как только Юнги смотрит на Хосока, в глазах которого собирается необъятная печаль. Кажется, одну вещь Юнги понимает практически сразу — этого мальчика нет. Впрочем, догадаться об этом не сложно, ведь Мингё ни разу не появлялся перед ним. Он столько раз пересекался с госпожой Чон и малышкой Даон, но не с Мингё. — Я родился в штате Флорида, — Хосок решает начать с этого. — Моя мать не хотела оставаться в Корее, поэтому она поехала в Соединенные штаты, чтобы получить достойное образование и разнообразить свою ограниченную менталитетом жизнь. Там она встретила моего отца, а после нескольких лет учёбы вдруг решила не возвращаться в Корею, сыграв свадьбу. В ней была эта доля бунтарства… Думаю, она передалась мне на генетическом уровне, — с лёгкой улыбкой на губах подмечает Хосок, возвращаясь к основной линии своей истории. — Сначала родился я, а потом Мингё. Нас отправили в разные школы разных направлений. Я был склонен к гуманитарным предметам, Мингё — к математическим, потому мы никогда не учились вместе, но были невероятно близки. И однажды… Сердце начинает биться чаще. Рёбра становятся его клеткой, а в глотке образуется что-то твёрдое, из-за чего юноша гулко сглатывает и прикрывает веки, однако от этого ему становится только хуже. В полной темноте Хосок замечает мраморное надгробие, а тихий смех уже не живого мальчика эхом разносится у него в голове, отражаясь от стен черепной коробки. — Мингё стало плохо, и он не захотел идти в школу. Он долго уговаривал маму, но в итоге она заставила его пойти, а после… Его разум будто поражает вирус, потому что воспоминания деформируются. Мозг напрочь отказывается соображать; он лишь добавляет в эту кровавую палитру больше ненужных красок, из-за чего Хосок вдруг поднимает взгляд на Юнги, чтобы избавиться от патогенных галлюцинаций и прийти в себя. — В школе случился теракт. Какой-то парень взял в руки винтовку и начал стрелять по ученикам и учителям без разбору… Мингё попал под обстрел и не выжил. И после этого мама решила вернуться сюда, в Корею, чтобы не столкнуться с этим снова. Никогда, — отчаянно шепчет юноша и вытирает глаза тыльной стороной ладони. Солёная жидкость окутывает их за секунды. — Никто не знал, что всё случится вот так… — голос юноши предательски срывается и дрожит, как и кисти его тонких рук. — Юнги, у нас даже мысли не было о том, что Мингё не вернётся… — Хосок поднимет на юношу взгляд, полный сожаления и горечи, искренне надеясь на то, что Юнги не обвинит его в произошедшем. — Мы не знали… Мы правда не знали… Юнги непривычно видеть Хосока таким. Прямо сейчас случается нечто очень важное, эгоистично задумывается молодой человек, пускай необъятная тоска сжимает грудную клетку, пока лёгкие не охватывает спазм. Хосок плачет перед ним, демонстрируя собственную уязвимость, — он впервые показывает эту сторону себя. Даже сегодняшней ночью Хосок не позволял себе плакать, хотя его избили до невыносимого состояния. Страшно подумать, что боль внутри него намного сильней физической; настолько сильна, что солёные слёзы не перестают стекать по щекам. — Всё в порядке, — ласково шепчет Юнги, прежде чем встать из-за стола и обнять рыдающего парня. Он зарывается худыми пальцами в мягкую копну чужих волос, впервые ощущая себя беспомощным. Хосок для него — чудо. С ним всё как будто в первый раз. Даже сейчас Юнги совсем не знает, что ему следует сказать. Такая тяжёлая травма. Тяжёлое чувство вины, ощущаемое в каждом слове. Со временем Хосоку становится легче. Он прижимается к Юнги, еле слышимо шмыгая носом, и аккуратно прикасается кончиками пальцев к ткани чужой футболки, дабы следом ухватиться за неё, как за свою последнюю надежду, проглотив плотный ком, образовавшийся в горле. Юноша делает вдох и стискивает зубы от боли, по большей части, физической. Грудная клетка болезненно ноет, как и горло, будто кто-то специально растянул его, как кусок тренажёрной резины. Лёгкое жжение на радужке тёмных глаз невольно вынуждает Хосока ненадолго отстраниться, чтобы вытереть глаза от слёз, растерев их по щекам. Смотреть Юнги в глаза становится неимоверно стыдно. Слёзы всегда были самым ярким проявлением человеческой слабости. А Хосок всегда был до невозможности горд. Его самоуверенные слова о силе собственного духа — пустышка. Простая игра на публику. Показ ярких перьев, как одна из особенностей животного мира. На самом деле, он слаб. И иногда ему становится настолько тяжело, что мысли о чужом мнении перестают волновать его. Он просто позволяет себе высказаться, хотя считает, что всё это чушь. Людям не становится легче от того, что они поделились своей травмой. Не становилось, не становится и не будет становиться. Ведь это не вернёт ему младшего брата. Это вообще ничего не изменит. — Прости… — избегая чужого взгляда, виновато шепчет Хосок и бесшумно сглатывает. Юнги ласково приобнимает Хосока за голову, пальцами продолжая зарываться в окрашенные пряди, перебирая немного сухие кончики. Он совсем ничего не знает об утешении, но старается ненавязчивыми прикосновения дать понять Хосоку одну немаловажную вещь, — он всегда будет на его стороне. — Не извиняйся, — Юнги кончиками пальцев пересчитывает чужие шейные позвонки, ощущая жар песочной кожи. — Если тебе больно, то ты должен плакать. — Я в порядке. Эти слова звучат как самая неумелая ложь в его жизни. Он будто ребёнок, который достаточно сильно поранился, но вместо того, чтобы прижаться к матери, разрыдавшись у неё на груди, начал строить из себя защитника, которому «всё нипочем». Чтобы его не жалели; чтобы о нём не беспокоились, ведь он не слабак. Он может за себя постоять. Но Юнги прав. Если тебе больно, то ты должен плакать. — Не нужно меня жалеть, ясно? Поревели, и хватит, — аккуратно окольцовывая чужие запястья с целью убрать их от себя, уверенно произносит Хо, шмыгая носом, и встаёт из-за стола, дабы умыться и успокоиться окончательно. Юнги удивляет резкость перемены чужого настроения и, кажется, он понемногу начинает понимать Чонгука, — смысл им произнесённых слов. Однако Хосок не является эгоистом, ведь задумывается первоначально о других: ему не хочется привлекать к себе внимание, утруждать своими проблемами и вызывать жалость. Он чувствует себя неполноценным в такие моменты, и Юнги очень сильно хочется переубедить его, поскольку это далеко не является таковым. Хосок нуждается в понимании. И если об этом не говорит сам Хосок, — за него говорят его глаза. — Тебе необязательно продолжать храбриться рядом со мной, — негромко произносит Юнги, ухватившись за чужую ладонь, словно Хосок может внезапно куда-то подеваться. — Каждый человек заслуживает утешения… И я хочу давать тебе его. Он аккуратными движениями притягивает парня к себе для крепких объятий, окольцовывая его талию и зарываясь носом в сгиб его шеи. Хосока такие действия парализуют, словно ишемический инсульт. Он никак не ожидает подобного проявления поддержки. Нет, настойчивости! По отношению к нему. Хосок всегда старается увильнуть от темы; всегда старается махнуть рукой, заставив людей забыть о нём и его проблемах, но Юнги не подаётся этим приёмам. Он просто поступает так, как считает нужным, потому что хочет, чтобы Хосок был в нём уверен; чтобы Юнги стал для него крепкой опорой. И чтобы Хосок не скрывал от него своих чувств. Искренность Юнги — это что-то слишком невинное. А потому до невозможности прекрасное. Он как ребёнок. Побитый жизнью, но не утративший её достоинства. Несмотря на всё, он остаётся человеком и дарит людям добро. Наверное, Хосок бы так не смог. — Юнги. Ты доверяешь мне? Руки Хосока медленно опускаются на чужую талию, но ничего не делают. Будто выжидают подходящего момента. Юнги поднимает голову, с внимательностью разглядывая ровные черты лица перед собой, прежде чем кончиками пальцев обвести высохшие дорожки слёз и без лишних раздумий кивнуть Хосоку. На дне карих ирисов игриво плещется невинность. Не заслуживающий осуждения взгляд сводит с ума, потому что находится за гранью человеческой веры. Хосок слишком привередлив по отношению к людям, а потому он может без проблем обнаружить все скрытые пороки этих горделивых существ. Он видит всё; он видит каждый умысел, спрятанный за занавесом приятной лести и «доброты». Но Юнги… Он слишком искренен и прост. Либо же слишком сложен. В любом случае, юноша уверен в истинности первого утверждения. Его это мало волнует в момент, когда здравый смысл перестаёт доминировать над желанием, прогибаясь под ним, будто сломленная личность, прогибающаяся под давлением общества. Хосок осторожно приподнимает край чужой футболки, проскальзывая кончиками пальцев по гладкой поверхности мягкого на ощупь живота, прежде чем легко коснуться бледной кожи чужой шеи и, притянув Юнги ближе, нежно накрыть желанные губы собственными. Прикосновения Хосока заставляют каждый миллиметр кожи покрываться мурашками, словно небольшой разряд тока прогуливается вдоль тела. Это кажется немного странным, но Юнги совершенно слаб по отношению к Хосоку во всех смыслах. Он плавится точно сливочное масло, как только прохладные кончики чужих пальцев с такой ненавязчивостью касаются кожи, словно что-то подобное происходит в порядке вещей, как условность. И это, если говорить начистоту, заставляет дыхание на долю секунды затрудниться. Юнги целует Хосока в ответ, вкладываясь в этот поцелуй сполна. Так получается каждый раз, как только чужие губы соприкасаются с собственными, этот необратимый процесс разжигается глубоко внутри, как запущенная программа. И пока целый мир останавливается, концентрируясь в этой кухне, Юнги накрывает руку Хосока, покоящуюся на своей шеи, и ласково оглаживает подушечками пальцев мягкую на ощупь кожу тыльной стороны ладони. — Я никогда не пойму о чём ты думаешь, — шепчет в покрасневшие губы юноша. — Мне хочется остаться для тебя загадкой, — томно шепчет Хосок в губы напротив, а после расплывается в довольной улыбке, мягко переплетая худые пальцы с чужими. — У меня есть к тебе одно дело, Юнги. Одно очень важное дело. И мне бы хотелось, чтобы ты мне помог, — вполне серьёзно заявляет юноша, осторожно отпуская Юнги, дабы вновь пригласить его за стол и убрать фотографию, вернув её на место. — Готов посодействовать? Юнги немного не понимает, о чём собирается ему рассказать Хосок, но очевидное любопытство берёт верх. К тому же, чужие слова звучат достаточно серьёзно. — Я всегда на твоей стороне, — кивает без лишних реплик Юнги, а затем укладывает руки на стол, сцепляя пальцы в замок. — Хорошо, — Хосок присаживается напротив и кивает. — Не сложно догадаться о том, что действия Югёма противозаконны. И я не стал строить из себя жертву, проигнорировав проблему. После больницы я отправился в судебную инстанцию, чтобы подать иск. Я собираюсь засудить их, Юнги, и наказать по всей строгости закона. Но я не смогу сделать этого без доказательств, — юноша выглядит серьёзно и крайней сдержанно. Он делает короткую паузу, а после уточняет: — Без доказательств. Путь их было не так уж и много, — Хосок легко пожимает плечами. — Мне нужно обзавестись новым телефоном и сфотографировать место преступления. Следы крови вряд ли пропали так скоро, ведь не прошло и суток, так что стоит поторопиться. Вдобавок ко всему, нужно вызвать в свидетели бармена, который работал в ту ночь. Он точно видел этих парней, и он может это подтвердить, — юноша задумчиво поджимает губы и уводит взгляд в сторону. — Будет просто замечательно, если около бара найдется камера видеонаблюдения. А ты будешь являться свидетелем, ведь после случившегося я пошел именно к тебе. Бумаги из больницы подтвердят тяжесть моих ранений, ты также сможешь подтвердить свою причастность к этому, а в остальном… — Хосок делает вдох настолько глубоко, насколько это возможно, и скрещивает руки на груди. — Думаю, остальное будет лежать на плечах моего адвоката. Пока что, это всё, что я могу сказать. Хосок действует абсолютно разумно, просчитывая каждый собственный шаг. Он хочет справедливости; хочет, чтобы эти недоумки получили по заслугам, и Юнги всеми конечностями готов поддержать его; быть рядом до самого конца. Никто не убеждён, что всё пройдёт гладко, без лишних потрясений и попыток Югёма выставить себя невиновным. Он, вероятно, даже не ожидает чего-то подобного. Интересно, какое у него будет выражение лица, когда в его почтовый ящик закинут повестку? Непроизвольно задумавшись над этим, Юнги прикусывает нижнюю губу. По факту они совсем не знакомы с этим парнем. Юнги знает о нём совершенно немного, — его имя и то, что этот идиот терроризирует Хосока вместе со своей шайкой. Их ничего не связывает, кроме вышеупомянутого факта издевательства, которое на этот раз зашло достаточно далеко. Они избили Хосока ради забавы, считая себя правильными людьми, хотя на самом деле хуже мусора. И Юнги приложит все усилия, чтобы помочь Хосоку добиться их наказания. Однако судебное дело судебным делом, а Хосок выглядит по-настоящему горячо, когда говорит своим неповторимо серьёзным тоном, источая невидимые флюиды. Либо Юнги уже окончательно едет крышей. — Ты знал о том, что выглядишь очень сексуально, когда серьёзен? — Правда? — Хосок искренне удивляется такому заявлению со стороны Юнги, но больше всего его удивляет не смысл чужого изречения, а момент его озвучивания. Юноша тут делится своими мыслями и планом действия, надеясь на чужую поддержку, а Юнги вдруг говорит о том… Насколько Хосок горяч? Вот это да. О чём этот Юнги вообще думает? Конечно, иногда и у Хосока в голове возникают пошлые мысли в момент необычайной важности, но… — Нет, не знал. А ты знал о том, что когда флиртуешь, заводишь меня быстрее, чем чужая одежда? — Хосок легко прищуривается, но настроя не теряет, со стороны выглядя в какой-то степени даже раздражённо. Но дело оказывается не в его настроении; признаться честно, он даже не злится, а в серьёзных чертах его модельного лица, которые выглядят достаточно недовольно и угрожающе в состоянии покоя. В не менее мудрой пословице говорится: «в каждой шутке есть доля истины». И то, как её преподносит Хосок, кажется Юнги по-странному забавным, отчего уголки губ так или иначе приподнимаются кверху, несмотря на сопротивление юноши. Становится до мурашек под кожей любопытно, какой ещё может оказаться реакция Хосока. Со стороны всё, должно быть, выглядит не лучше ребячества, ведь Юнги без зазрения совести провоцирует. — Правда? — он прищуривается в ответ и складывает руки на стол, после чего облокачивается на них, оказываясь немного ближе к Хосоку. — Юнги, ты смеёшься надо мной? — Хосок высокомерно вздёргивает подбородок, прекрасно замечая чужое любопытство, превращающееся в игру. — Ты хочешь, чтобы я развлёк тебя? — юноша закидывает ногу на ногу, смеряя Юнги снисходительным взглядом. — Словно тигрёнок в цирке? — Хосок издаёт саркастичный смешок и выжидает короткую паузу, дабы следом оттолкнуться от спинки стула и приблизиться к Юнги, облокотившись на руки. Его игривое настроение отчего-то нервирует юношу, но причина скорее кроется в непривычности происходящего. Хосок не позволяет другим людям играть с ним. Он не развлекательный центр, и не будет мириться с ролью «клоуна». Хотя, вероятнее всего, он слишком много думает. В отношениях партнёры вечно ведут себя так: флиртуют и играются, после вспоминая подобное лишь с доброй улыбкой на лице… Хосоку правда не хочется этого признавать, но он бы с радостью побыл собачкой Юнги. В конце концов, он был ею на протяжении определённого времени. — А если я развлеку тебя, то получу какое-нибудь лакомство? — юноша расплывается в довольной улыбке и подпирает щёку рукой, не отрывая от Юнги взгляда поистине влюблённых глаз. Будто перед ним находился не человек, а ярчайшее представление его самой заветной мечты. Не такая уж и большая разница, думает Хосоку и ухмыляется, хищно прищуриваясь. Он почему-то напоминает Юнги ребёнка, когда всерьёз задумается над происходящим, а затем выставляет условие о вознаграждении. Дети зачастую просят какое-то лакомство взамен проделанной работе, пускай не самой значительной. И такая невинность, открывающаяся глазам Юнги впервые, заставляет десневую улыбку проявиться, отчего мелкие морщинки собираются на внешнем уголке глаз, сужая лисий взгляд. В голове вдруг возникает картина того, как Чонгук наблюдает за своим лучшим другом с глазами-копейками, совершенно не веря происходящему, словно перед ним раскрывается ужаснейшая галлюцинация. Если такое, конечно, можно назвать галлюцинацией. — Лакомство? — Юнги поднимает взгляд на Хосока. — И что же ты хочешь получить от меня? Юноша невольно задумывается об ответе, однако сожалеет. Как же он ненавидит себя за это. Почему-то Хосок думает о чужой одежде. Сладкие фантазии о самоублажении… Господи, в голове Хосока появляется столько мыслей, что он начинает сходить с ума. Юноша представляет то, как прикасается к себе, наполняя лёгкие ароматом возлюбленного, а его кожа горит огнём из-за плотно прилегающей к его телу одежды. И это ощущение сдавливает юношу; заползает под кожу, словно лекарственное средство, а после попадает в кровь, приводя её в движение и вынуждая худое тело дрожать от удовольствия. Его щеки вдруг пунцовеют, а взгляд опускается всё ниже и ниже. Чувство стыда преобладает над остальными, а от энтузиазма не остаётся и следа. Хосок медленно облокачивается на спинку стула и произносит тихое: — Ничего… А следом пододвигает кружку с чаем к себе и делает глоток. Смущение выдаёт Хосока с потрохами. Его щёки становятся такими розовыми, что даже Юнги становится до безумия любопытно, о чём прямо сейчас раздумывает тот. А если представляет, то что? В его глазах определённо что-то вспыхивает, привлекая только больше, и Юнги позорно не может перестать смотреть на юношу перед собой. — Твои глаза тебя выдают, — игриво смеётся он. — Мои глаза уж слишком красноречивы, не находишь? — прячется юноша за кружкой тёплого чая и уводит взгляд, хотя безусловно наслаждается смехом Юнги, который ему удаётся услышать не так уж и часто. В целом, искренняя улыбка Юнги — достаточно редкое явление, потому сейчас Хосок не злится. Он, даже наоборот, рад быть причиной чужого смеха. Пускай терпеть не может быть посмешищем.вместе
30 октября 2021 г. в 10:49
Наутро хосоково тело превращается в минное поле, и виною тому становятся припухлости на некоторых частях его лица и сильнейшие гематомы, перекрывающие юноше доступ к кислороду. Прикосновения к ним болезненно сжимают лёгкие, потому Хосок не давит на грудь в очередной раз. Его мозг не желает испытывать эту боль. И проблемы с дыханием, кстати, тоже.
Юноша стоит перед зеркалом, медленно выдыхает, а после вновь предпринимает несчастную попытку глубоко вдохнуть. Однако всё заканчивается зудящей болью, из-за чего Хосок болезненно стонет, хватаясь за край белёсной раковины. Дышать становится в несколько раз труднее, из-за чего парень невольно останавливается на мысли о том, что это чёртов перелом.
И если он не обратится за помощью в больницу, то в скором времени задохнётся.
Так что Хосок времени зря не теряет. Он бесшумно выходит в подъезд, решая не будить хозяина квартиры, и аккуратно стучится в дверь, искренне надеясь на то, что мамы дома не будет. К его великому счастью, дверь раннему гостю открывает малышка Даон.
— Ты… Что это такое? — сонная девочка вдруг приходит в себя и пугается, однако Хосок тепло ей улыбается, проходя внутрь.
— Я подрался, Дан-и. Только родителям ни слова, ладно? — юноша заходит в свою комнату, быстро избавляется от одежды Юнги и медленно выдыхает. Откровенно говоря, ему становится в несколько раз легче.
— Твои синяки… — а вот сестрёнка в свою очередь от брата не отстаёт, предпринимая невнятные попытки узнать, что всё-таки произошло.
— Мне срочно нужно в больницу, а ты ведь не станешь задерживать своего полуживого брата? — Хосок издает короткий смешок, а вот Даон не видит в этом ничего смешного.
— Полуживого? Ты что… На грани смерти?
— Что? — Хосок натягивает на себя джинсы, а после чёрную толстовку, подходя к столу. — Нет, конечно, но мне стоило бы поторопиться… — он торопливо шарится в тумбочках и находит маску, останавливаясь на мысли о том, что именно ею прикроет свою не саму приятную на вид физиономию. — Я приду как только смогу, Дан-и, — юноша быстро натягивает на себя аксессуар, а после берёт в руки одежду Юнги, выходя за пределы комнаты. Сестрёнка так и остаётся в их общей спальне, провожая брата беспокойным взглядом, однако Хосок не переживает. — Со мной всё будет хорошо! Обещаю! — кричит парень девочке напоследок и на ходу хватает ключи с крючка, закрывая за собой дверь.
Он быстро возвращается в квартиру Юнги, бережно складывает чужую одежду, оставляя её на кровати, а следом озадаченно хмурится. Уходить, не закрыв дверь, было бы крайне эгоистично со стороны Хосока, потому он осторожно теребит спящего юношу за плечо в надежде на то, что тот сумеет проснуться и закрыть дверь, после продолжив свой сладкий сон.
— Юнги… Пожалуйста, проснись…
И Юнги просыпается практически сразу благодаря чужим манипуляциям, однако не сразу улавливает суть происходящего. Он, будучи совершенно невыспавшимся, с неохотой разлепляет веки, перевернувшись на другой бок, и старается сфокусировать помутнённый взгляд на силуэте перед собой, коим оказывается Хосок. От неожиданности Юнги даже поднимается на локтях, внимательно разглядывая тёмно-карие ирисы перед собой.
— Что-то случилось? — взволнованно вопрошает он, опустившись глазами ниже. На Хосоке другая одежда, значит, он уже побывал дома. Тогда сколько сейчас времени? Юнги нащупывает под подушкой телефон и незамедлительно включает его, обнаруживая начало десятого. Ему уже показалось, что он полдня проспал. — Ты… куда-то собрался? — вновь взглянув на Хосока, интересуется Юнги, хмуря брови.
— Да, в больницу, — с измученной улыбкой на губах отвечает Хосок, обеспокоенно оглядывая всё-таки проснувшегося котёночка (ну что за милашка).
Признаться честно, Хосок не хотел нагружать Юнги, а уж тем более -тревожить его. Но у него не было выбора. Юнги, к слову, показался юноше достаточно испуганным, словно Хосок не аккуратно коснулся его плеча, а нормально так потряс, создав атмосферу паники. Когда ты будишь маму, она просыпается с такой же эмоцией. Будто что-то случилось.
— Переживать не о чем, ты можешь спокойно вернуться ко сну, но только тогда, когда закроешь за мной дверь, ладно? Моё лицо превратилось в месиво, — Хосок аккуратно спускает маску, оголяя припухлости на носу, щеке и губе. — Так что я думаю, что мне стоит поскорее разобраться с этим, — тяжело и шумно дыша, произносит он и встаёт с кровати. — Вот одежда, и ещё раз спасибо за вчера, — указывая на аккуратно сложенные вещи на краю кровати, кланяется в знак искренней благодарности юноша, а после вдруг вспоминает: — Точно. Даон скоро уйдет в школу, а родители — на работе. Так что после больницы я пойду домой и… — Хосок неловко чешет затылок. — Я был бы рад, если бы ты пришёл проведать меня. Как раз расскажу о своих болячках, — юноша тихо смеётся и уводит взгляд в сторону.
Юнги, безусловно, неприятно видеть болезненные последствия вчерашней драки на лице своего… парня? Даже сердце сжимается, поскольку хочется быть с ним рядом, даже в больнице. Но это, вероятно, будет лишним, поэтому молодой человек решает об этом не заикаться. Он лишь поджимает губы в тонкую линию, пока взгляд его, переполненный сожалением и бескрайним волнением, направляется точно на миндалевидный разрез глаз.
— Я обязательно приду, — выдыхает он, прежде чем совсем эфемерно коснуться чужой щеки, боясь причинить боль, после чего легко, едва коснувшись, чмокает рассечённую губу Хосока.
Странное чувство дежавю охватывает смущённого юношу с головой. Он вспоминает вчерашний вечер; вспоминает тот трепет, который испытывал во время поцелуя с Юнги. И на то были причины — сами поцелуи. Они, будто электричество, поражали каждую нервную клеточку избитого тела. И сейчас Юнги снова сделал это. Настолько нежно коснулся лица и так мягко прикоснулся к чужим губам… Он делал это не так страстно. Это было обычным поцелуем, которым одаривают друг друга влюблённые парочки каждое утро, день и вечер. Но Хосок готов поклясться — он потерял связь с реальностью ровно в тот момент, когда Юнги сделал это.
Щёки вдруг запунцовели, а сердце затрепетало, даже не зная, куда ему податься. Оно билось в истерике в попытках пробить грудную клетку насквозь и оказаться за пределами этого организма, встретившись один на один с так называемым чувством свободы. Юноша прячет взгляд за прядями выцветшей чёлки, закрывает половину лица маской и гулко сглатывает.
— Хорошо, я… Мне нужно идти, — смущённо шепчет Хосок, поворачиваясь в сторону коридора. — Увидимся, Юнни, — произносит он напоследок и расплывается в счастливой улыбке, махая Юнги на прощание.
Юнги провожает Хосока до входной двери, улыбаясь ему напоследок, а следом закрывает её. Он стоит в коридоре ещё секунд десять, обдумывая: ложится ему спать дальше или нет. И Юнги, как человек не любящий проводить половину дня за бездельем, принимает для себя решение для начала принять тёплый душ.