Тройной подвох. Или как обмануть светлых магов, будучи шпионом тёмной стороны?

Мы забрели в тот самый запретный коридор к той самой запретной двери, в которую должны были ещё проникнуть какие-то сатанисты. По словам Гермионы, сейчас, во время ужина, дежурить здесь мог только проклятый Филч, соответственно, шанс попасться на нахождении нами «не в том месте, не в то время», — был минимален. Да и Филч нынче занят другими заботами. Уж Гермиона, вся из себя ответственная и хитрая, об этом постаралась, между словом подсказав мне, что дежурил нынче господин Филч в совершенно другом месте: скорее всего, подле своей ненаглядной мисс (или, миссис, с учётом любви Филча к своему домашнему животному) Норрис, у которой, по счастливой для нас случайности, облезла вся её и так небогатая шерсть. И все же, — прокрадываясь по коридору вслед за Гермионой, думал я, — Гермиона стала той ещё злодейкой. И мне, честно вам скажу, этот её образ нравится куда больше, нежели образ «вчерашней» забитой зануды-заучки. А её личиком, её большими шикарными бёдрами под юбкой, её упругими грудями, всем этим, я мог восхищаться часами. Да что там говорить, если после той роковой ночи, точнее, вечера, где меня выловила Герми, я пришёл в комнату, разделся, попытался уснуть и, не найдя в этом особого успеха (успехом там и не пахло!), банально пошёл в душ, чтобы подрочить на её проклятый роковой образ. Подрочить, Мерлин меня побери, представляя, как Гермиона шлепает меня по заднице!.. Я быстренько себя одернул (опять эти проклятые фантазии, и откуда они появились?!), осторожно уставился на занятую своим делом Герми, к счастью, в полумраке коридора не заметившую ту гамму проскочивших на моём похотливом личике эмоций, и, успокоившись, выдохнул. О чем я только думаю! Я ведь на «задании»! Я стыдливо потупился, убрал свой горящий взгляд от упругих ягодиц Гермионы, хорошо обрамленных тонкой тканью юбчонки, и помог девушке, придерживая перед её глазами страницы книги по рунологии, — книги, в общем-то, изучаемой совершенно не на первом курсе, и даже, наверное, не на втором, — нанести на стены подле злополучной «запретной» двери замысловатую вязь рунных заклинаний. — Ты уверена, что это действительно сработает? — я глядел на тонкую кисточку, вымазанную в какой-то синеватой жидкости (ей Гермиона плела на двери свою рунную вязь) с немалой опасной и то и дело задавал ей уточняющие вопросы, вроде: — Это точно не бабахнет? Не бабахнет ведь?! Или: — Аккуратнее, аккуратнее, Герми! В книге написано: широкую на широкую надо, а ты!.. А она, со своим каменным ядовитым беспринципным спокойствием, все покладисто меня уверяла: — Всё будет нормально, Джек. — Пожалуйста, не мороси, Джек, а? Или: — Ещё одно слово и, клянусь, я вычитаю в книге руну бесконечного поноса. И у тебя просто не останется времени, чтобы задавать мне свои глупые раздражающие крючкотворные вопросы! В последний раз она вовсе ответила мне, совершенно не отвлекаясь от процесса нанесения рунной вязи, и совершенно не утруждая себя в выдумывании очередного остроумного ответа в мою сторону: — Должно сработать, Джек. Вообще, я раздражал её, скорее, для проформы, чтобы она не расслаблялась. Мне в голову сразу же вонзилась очередная бессмысленная, тем не менее, подходящая к такому моменту фраза: — Меня пугает это твоё «должно»… Скучно мне — книгу перед её лицом держать. — Трусишка, — она, сидя на корточках, обличительно стрельнула в меня глазками, — тролля ты, значит, не боишься, «барыжить» баллами "втихаря» — тоже: а письмена на стенах — забоялся? Не зря тебя шляпа на хаффлпафф распределила! Ах она так? Ну, ничего, у меня тоже найдётся несколько ловких слов по поводу твоего распределения! Я подобрался, добавил в свой острый голосок побольше яду, побольше ехидных обличительных ноток, и обличительно, как она сделала это пятью секундами ранее, заговорил: — А тебя, видимо, шляпа не зря, вместо Равенкло, отправила на Гриффиндор! Ведь, при всех твоих знаниях, ты та ещё безбашенная!.. Грубиянка! — иначе почему она решила воспользоваться рунологией, ни мне, ни ей, совсем не известной? Гермиона перестала рисовать рунами на дверной ручке проклятой двери. Вместо этого она, закативши глаза, немного повернулась ко мне, фыркнула и вместо того, чтобы отвечать на очередную привычную колкость, неожиданно спросила: — Что бы ты сделал, если бы сейчас, за этой дверью, сидел бы цербер? Я удивился: — Цербер? — Ну да, цербер, — она ухмыльнулась, словно знала одну единственно ей известную шутку. Цербер… Цербер… и почему речь вдруг зашла о каком-то проклятом цербере? Это ведь просто большая собака с тремя головами (спасибо профессору Квирреллу за информацию по этой теме!). Мы тут о серьёзных вещах говорим! О последствиях неправильного использования рун в рунной скорописи, о последствиях, что могут, и эту дверь взорвать, и нас вместе с ней, заодно, и то, что за этой самой дверью — тоже!.. И тут меня вдруг осенило: в одну секунду вывернуло на изнанку, перевернуло с ног на голову, заставило мои пальчики сжаться на страницах книги, едва те не разорвав. Цербер!.. Ну конечно же — Цербер! И как я сразу то не понял?.. Я неожиданно замер. Посмотрел на Гермиону, — она смотрела на меня до безобразия ехидно, а глазами своими как бы говорила: «Це-р-р-р-р-р-бер», — ужаснулся, решил уж было вскочить, закричать, позвать кого-нибудь на помощь, с воплем, что у нас тут за дверью самый настоящий Цербер, но вдруг, успокоившись, невероятно тихо и невероятно проникновенно уточнил: — Значит, ты утверждаешь, что за этой самой дверью сидит Цербер, так? Гермиона улыбнулась ещё шире, но, не став подтверждать мои опасения (если за дверью действительно сидит Цербер, при желании, он может с лёгкостью перекусить и дверь нас разделяющую, и нас, вместе с ней, заодно), она лишь скромно сказала: — Я не утверждала, что за дверью есть Цербер. — Но ты на это намекала. — Может быть, — она почему-то хихикнула, сделав это, как обычно, в своём мрачном злобном стиле, как хихикала бы какая-нибудь королева демонов, кровопийца или, не дай Дьявол, злая старшая сестра с большим дилдо в руках-… При чем здесь вообще дилдо и страшная сестра? Кажется, у меня от этого дня уже съехала крыша-… Но волновало меня не это. Цербер! Трехголовый огромный смертельно опасный пёс! Здесь, в Хогвартсе? Зачем он здесь? Почему он здесь? Из-за какого "не твоего собачьего дела" он здесь? Я нервно отложил учебник по рунологии, перестав вилять тем перед носом затихшей Гермионы, — она, видимо, давала мне время прийти в себя, — и в упор посмотрел на высокую (наверное, потому что я сидел перед ней на коленочках) деревянную дверь. Обычную такую дверь, которая стояла во всяких там домах, во всяких, значит, аудиториях, в туалетах и ваннах. Просто, блять, деревянная дверь, отделяющая обычный академический коридор, — простите меня, я очень нервничаю! — от огромного трехголового готового в тебя вцепиться всеми своими тремя головами ебучего цербера. Немыслимо! Куда смотрит Филч? Куда смотрит Снейп? Куда смотрит Дамбл-… Я поморщился. Куда смотрит Дамблдор, полагаю, мне было известно. Я, вообще, не уверен, что он смотрит куда-то, за исключением своих лимонных долек, ну, может, как любой дед из аниме, он, по вечерам, в розовой пижаме да с отеческой улыбкой, вспоминает молодость и сквозь Изумрудный шар рассматривает переодевающихся после душа ведьмочек. Это он — да, это он смотрит! А на страшного волосатого цербера — увольте. На это пусть смотрит какой-нибудь проклятый Хагрид. И Гермиона — стерва такая, ведь не сказала мне про цербера, не сказала ведь! — только ехидно щерилась да смотрела на меня, как на какого-нибудь трусишку! Я обличительно ткнул в неё своим маленьким пальчиком и, посмотрев прямо в ее веселые глаза, прошипел: — Ты не говорила, что у нас будут дела с Цербером! Она поймала мой пальчик своей сильной ладошкой и как-то нежно (признаться, я сразу передумал, что ткнул в неё пальцем), как-то игриво, его сжала. Затем улыбнулась во все тридцать два, подползла ко мне поближе, едва не прижав меня своими упругими грудями к стенке и едва слышно, на ушко, обжигающим шёпотом прошептала: — Я говорила тебе, Джек, что дело у нас серьёзное. Что дело — катастрофически опасное и важное. Что нас могут исключить, представляешь: исключить! И тебя, и меня. А ты, видимо, в этот момент как обычно пялился на мою задницу-… Она говорила спокойно, очень злодейски-проникновенно, а я, едва разбирая слова, чувствовал на себе её горячее дыхание. Я, через горящие ноздри, обжигаясь, вдыхал её холодный одинокий аромат — аромат шоколада и корицы. И я же чувствовал всю её силу, весь её сотканный за последнее время давящий образ: женский, взрослый, опасный. Она действительно выросла — стала сильнее. А ещё она, в своей ядовито-обличительной речи, по сравнению с моими доводами, была полностью — бесповоротно — права. Мы действительно не в шутки играм, речь все же не о ком-либо, речь, господа хорошие, о рунологии, цербере и ещё хрен знает о чем еще. О секте? О исключении? О темных магах, мать их за ногу? Вполне возможно: может быть!.. Гермиона увидела в моих глазах понимание, тихо усмехнулась, отечески потрепала меня по макушке, — я все ещё пребывал в эмоциональном раздрае, но уже не таком сильном, поэтому оценил это едва приподнятой бровью, — отпрянула от меня поближе к двери, чтобы продолжить свою «рунную скоропись», и весело, неотрывно смотря мне в глазах, заговорила: — Цербер, Джек! За этой дверью в самом деле сидит самый настоящий Цербер. И, боюсь, именно благодаря нему те, кто испортил нам с тобой праздник, — тут стоило уточнить, что Гермионе, в отличие от меня, праздник испортили вовсе не клятые культисты, вовсе не загадочная секта, а обычный ничем не примечательный (до недавнего времени) паренек: Гарри, дрочить его во все дыры, Поттер. Но, если бы я сейчас ей об этом сообщил, она бы обиделась и не пошла со мной на свидание, — не смогли заполучить то, — хмуро продолжила она, — что находится за дверью только из-за цербера! — Угу, — понимающие киваю, — думаю, ты права. Как есть права-… Значит, Цербер здесь не по-приколу, не по идиотскому желанию шизанутого директора, а с какой-то целью? Цербер здесь с каким-то своим собачьим делом? И нас этот цербер не тронет, иначе бы Гермиона вряд ли задумала что-то этакое. Может, ручной он, цербер этот? Или к цепи привязан, да так, что и носу из этой самой двери не высунет? — Но, вообще, Грейнджер, ты могла бы и сказать мне об этом цербере раньше! Да хотя бы сегодня вечером, когда бесцеремонно заставила пропустить меня мой ужин. — Могла, — покладисто, совсем не в её духе, согласилась Гермиона, — Но в таком случае ты бы не согласился мне помочь. Ты бы просто-напросто сказал, что: «раз за дверью Цербер, то тем сатанистам, культистам, оккультистам… или че это за аутисты такие?.. не получиться забрать оттуда то, что там лежит, и нам там, посему, делать нечего. А, вообще, Гермиона», — тут ее голос стал подражать моему собственному (проникновенному, ядовитому и ехидно-обличительному, почти как у Снейпа, когда тот ругает так нелюбимого им Гарри Поттера), — «ты бы лучше не за сатанистами по Хогвартсу гонялась, ты бы лучше парня себе какого-нибудь нашла. Пускай, например, меня! А то мысли у тебя какие-то злодейские!» Каюсь, — Довольно киваю на каждое произнесенное ей слово, — было дело. Я, правда, про себя в роли ее кавалера ничего не говорил (боязно как-то ей прямо об этом говорить), так что, те мои слова она поняла немного превратно, тем не менее, все остальное — слово в слово! Подписываюсь под каждой буквой! Под каждой точкой! Ей — Грейнджер — нужно найти парня! У нее моральный недотрах! Но, сейчас не об этом. Я сощурился. Не просто же так цербер сидит за дверью? Раз сидит там, значит, сидит по какому-то собачьему делу, — просто так сидят только в Азкабане и Министерстве — а в академии, и люди, и звери находятся не просто так! — раз сидит по какому-то собачьему делу, значит, что-то охраняет. Раз что-то охраняет-… — А что там, Герми, собственно, лежит? — с подозрением спрашиваю. — Философский камень, — спокойно, словно мы сейчас о кошках и собачках разговариваем, огорошила меня она, — Там, если верить Хагриду, лежит Философский камень. Думаю, слышал о нем что-то. Все же, читаешь ты много. А вход — этот, за дверью — туда охраняет «Пушок» — личный трехголовый пес Хагрида. По крайней мере, мне сам Хагрид так сказал-… С каждым словом мой взгляд, натурально охуевший, таращился на говорившую полный бред Гермиону все больше и больше. А Гермиона все говорила и говорила: о их с Гарри и с Роном первом посещении Пушка; о том, как они, трое оболтусов, Снейпа в воровстве камня подозревали; о их разделении (прямо после Хэллоуина), из-за расторгнутой ею же недолгой дружбы-… Ну а я, ваш покорный слуга, морально обтекал, смотря на скалящуюся Гермину, при этом, делал это, как ребенок рассматривал бы Санта Клауса, приди тот к нему ночью, и подари тот ему какой-нибудь небогатый подарок, например: огромную плетку для любовных игрищ. Гермиона замолчала, с любопытством стрельнула в меня, бездумно тыкающего пальцами в вязь нанесенных нами рун, глазками. Руны, которые, в теории, должны были оставить специальную метку на том, кто попытается бы открыть эту дверь Алохоморой, весело светились. Я думал. Тыкал пальцем в светящиеся рунами символы, даже не беря в голову, что от такого обращения они могли меня и «покусать», — и размышлял. Но, к моему огорчению, сложить все у себя в голове: и Философский камень, должный храниться не в какой-то там задрипанной академии, а в самом внушающим уважающем себя банке; и Пушка (по словам Гермионы, пса Хагрида), который хоть и мог послужить препятствием для кражи, но препятствием небольшим, несерьезным — все же, его, как любое другое живое существо, можно было бы банально усыпить да стащить камень; и каких-то там сатанистов — тоже пытался уложить в голове. Но, у меня ничегошеньки не получалось! И, видимо, мои мысли, — нелогичные, несерьезные и курьезные, — заставили меня по-новому взглянуть на дверь. Я возражать этим мыслям не стал: на дверь по-новому посмотреть попытался, — представив себе при этом, как там, сладко хрустя косточками каких-нибудь переодетых сатанистов (наших студентов, между прочим), сидит трехголовая образина в натуральную (где-то с танк) величину и, устало прикрыв глаза лапами, лениво развалившись, лежит. Я, ей подобая, тоже лег. Просто взял, посреди коридора, и лёг, представив себе еще одну уморительную картину: Сидит, значит, Пушок, — трехголовый, мать его, цербер, — сидит, хрустит косточками да размыгляет: «Вчера, значит, ко мне Сатанисты пожаловали. Их я съел. Позавчера — гриффиндорцы. Их я не съел, больно прыткие оказались. А сегодня у нас»-… — Джек, ты чего? Совсем что ли сошел? Ты почему хихикаешь? — раздался у меня над ухом изумленный голос гриффиндорки, — вставай, ну! У нас не так много времени! Нам ещё рунную вязь нужно достроить! Но я уже не мог «вставать». Голова мне подкидывала одну немыслимую идею за другой. То, во фраке, прямо в обеденном зале, Пушок бродит меж испуганных студенток, — рыщет того, кто пытается украсть философский камень, — и отбирает из них самых аппетитных и самых молоденьких. Часть из них пойдут прямо в кабинет к Дамблдлру — старому проказнику. Часть, кто пожирнее, на стол к Пушку. То, он (Пушок) играет в карты с моим личным тентаклевым чудовищем Сэмом, на то, кому из них двоих достанется больше студенток для личных нечеловеческих целей-… — Джек! — мне в бок больно уперлась волшебная палочка, — хватит ржать! Что с тобой не так? — Со мной все так, — сквозь «хи-хи» обиженно сказал я, — это с тобой что-то не так! Ты притащила меня под вечер к двери с цербером, с немыслимым именем Пушок-… — Это Хагрид его так назвал! — Далее, — игнорируя добавившееся к волшебной палочке острое ребро ладони, продолжаю на весь запретный коридор визгливо, громко, бесцеремонно — подключив к своему голосу все мои девичьи звонки активы — хихикать, — Собака! Пушок!.. Охраняет от секты философский? Философский ведь, да? Герми, вдумайся же! Философский камень! Не драгоценный камень! Не бриллиантовый камень! Не золотой камень! А философский! Он же стоит, наверное, как этот замок! А его охраняет-… Она не дала мне продолжить, бесцеремонно завалившись на меня всем своим горячим тренированным телом и вцепившись в меня, как клещ, заткнула руками мой грязный ротик, бёдрами охватила мои ноги, — они хаотично дрыгались от непреодолимого хохота, — а мои руки, то и дело желавшие побороться с ее сильной хваткой, в общем-то, ничего толком изменить не могущие, Гермиона то и дело «затыкала» свободной ручкой, таким образом без особых проблем справляясь с моими скромными талантами в качестве начинающего «качка». Дело Гермиона делала правильное — успокоить впавшего в безумия меня было необходимо. Иначе, мистер Филч, — человек с хорошим нюхом на всяких злостных нарушителей, вроде нас с Грейнджер, — как бы он не был занят своей любимой неподражаемой миссис Норрис, он тенью оказался бы за нашими спинами, и естественно, отвел бы нас, за наши ужасные проступки, к Директору, ведь посещать запретный коридор строго-настрого не рекомендовалось. А уже в таком случае, в похищении этого Философского… ха-ха… камня, винили бы не сектантов, не виновников Хэллоуинского инцидента, а нас с Гермионой. Несмотря на все это: несмотря на ее горячую мягкую попку — я отлично ее чувствовал, и никакая юбка, из-за своей слишком тонкой ткани, не могла мне помешать; несмотря на возможную кару от мистера Филча; даже несмотря на свое обычно спокойное чуть ехидное поведение, — остановиться я уже не мог. Охранявший философский камень трехголовый пес был таким уморительным, таким нереальным, сравнимым разве что с дорогущим, оставленным рядом с табличкой «Воровать — запрещено!» невидимым космическим кораблем, и оставленном не где попало, а прямо на планете земля, где знать не знают, ни про существование инопланетян, ни про сверх-технологии, ни про невидимость, - что эта немыслимая новость просто взрывала мое сознание. То есть, по факту, узнай юные маглорожденные (земляне) про чего-то там за дверью волшебное и легендарное, сотканное из мифов и легенд, фэнтезийных книг и старых романов — они (маглорожденные или земляне) просто-напросто совершат попытку к этому "чему-то" прикоснуться. А кто-то, кто понаглее, точно решит это «что-то» спиздить. А все из-за оговорки Дамблдора про «запретность» этого коридора. Все из-за Белого слона, думать о котором запрещено. Теперь я смеялся не из-за самой мысли спрятать дорогущую ведь в академии — совсем нет, по этому поводу я хихикал только первые пару секунд, — я смеялся из-за способа Дамблдора это сделать. Он мог положить артефакт в кучу таких же непонятных штуковин в своем кабинете. Он мог спрятать его — по слухам, небольшой камешек — внутри легендарной выручай комнаты. Если она действительно существовала. Он мог-… все! А сделал-… ух, ну и хрень! Вместе с моим весельем, неожиданно, пришло и понимание, что такое Философский камень. Мне неожиданно стало не до смеха. Философский камень, это ведь — много, очень много денег, ведь он мог превращать в золото (чего обычная трансфигурация от чего-то не добилась) все, что душе угодно. Еще Философский камень — это бессмертие. А еще-… Снова неожиданно, я, сквозь хохоть, прервал свою мысль на полуслове. А почему бы, собственно, мне его не украсть? Я перестал смеяться. Веселье кончилось, к нему на смену пришла легкая, от слова «навскидку», задумчивость. Гермиона, приняв во внимание тот факт, что ее «пленник» изволил не смеяться, осторожно убрала от моего рта, немного слюнявого, как и ее испачканные ладошки, руки и сердито на меня воззрилась. — Ну что, все, перестал впадать в детство? — деловито осведомилась она, неловко подвинувшись своими тяжелыми бедрами в районе моего паха, к слову, уже немного напрягшегося. — Если так и будешь сидеть на мне, впадать в детство я точно не перестану-… — Еще чего захотел! — она фыркнула, встала, погрозила мне своим маленьким кулачком и, гордо изогнув спинку, легкой походкой вернулась к рунной вязи. Я тоже последовал ее примеру и, поднявшись с грязного пола и отряхнувшись от невидимой грязи, посмотрел на рассерженное личико Гермионы Грейнджер, все еще недовольный моим не достойным джентльмена поведением, и вздохнул. Мне вдруг стало немного совестно: в самом деле, чего это я тут цирк устроил? Цирк уехал, а Джек Фишер остался, да? — поэтому, тоже вернувшись на свое место — подле Гермионы — и вытянув перед ее поджавшим губки личиком чуть-чуть порванные страницы книги, я извинился: — Прости, что-то я увлекся… — Да уж, я заметила, что ты увлекся! — обличительно ткнув мне в живот своей волшебной палочкой, припечатала Гермиона. — Ну, ну, не сердись Герми, я все осознал и больше не буду! — Так уж и не будешь? — перестав возиться с рунами, подозрительно сказала Гермиона, — и, как мужчина, сможешь за свои слова ответить? За свой скверный проступок, а? Не словом, как ты это обычно делаешь, а делом? — Да, да! Я больше так не буду, ладно? — Посмотрим, — она по-злодейски мне улыбнулась, — потому что, если будешь, мне придется прибегнуть к штрафным санкциям! Пожав плечами: мол, прибегай-прибегай к своим «штрафным санкциям», знаем мы, ничего путного ты со мной этими "санкциями" сделать не сможешь — я продолжил держать перед ее лицом учебник. А она продолжила вязать рунное плетение. Оставалось совсем немного — минут десять — и мы закончим. Да, надо бы уже заканчивать да побыстрее. Мы и так тут из-за меня слишком сильно задержались. Впрочем, жалеть мне было не о чем. Во-первых, на мне таки посидела Гермиона. Во-вторых, в моей голове возник гениальный план. Как бы там ни было, а философский камень, хотя бы попробовать своровать нужно!