Спорынья

      В какой-то момент все пошло (не) так.              Невнятные мысли прорастали наружу, луч яркого дневного света склеивал одну за другой в ленту полусобытий-полугрез. Жаль, как диафильм пересмотреть не получится — сплошные артефакты. И без того клочки ушедшей ночи возрождались в памяти, заставляя проваливаться в землю голыми пятками и разминать пальцами сырую почву, втаптывать в нее усохшие цветы. Где-то в шесть утра, когда тело наконец устало и веки отяжелели, сознание ощущалось разбитым, и параноидальные идеи вновь рвались за восстановленное душевное равновесие. Сигарета и четыре минуты разговора с Марком на рассвете, кажется, могли вылечить от чего угодно.              Со вчера квартира Маралиных посерела. Плед из Камбоджи не спас от сквозняка приоткрытого окна, горло стянуло простудой. В зеркале ванной встретился сбросивший пару-другую килограммов Тим с хаосом на голове и чуть ли не черными синяками под глазами. Зрачки неестественно подрагивали, видимо еще не отойдя до конца. Спросонья мраморные орнаменты на плитке едва растекались. За дверцами отражения на полке нашлась коробочка с воском для укладки. Тим зачерпнул немного, размазал по рукам и привел растрепавшиеся кудри в подобие порядка.              Слова в такое «утро» не нужны. Сонный гость молча сел за стол напротив разлегшегося на диванчике у стены Марка. Не вставая с места, он лениво потянул руку и подвинул кружку с чаем. В запахе послышалась мята. На тарелках дымились свежие тосты, рядом положили мясную и сырную нарезки, дальше стояли ваза с печеньем и банка малинового варенья. Желудок сжался до спичечного коробка, разразившись жутчайшим голодом, и вскоре половина стола опустела.              — Че не ешь?              — Не хочу пока.              — Варенье очень вкусное.              — Это бабушка делала. Мне оно не нравится, но отказывать ей страшно. Решил попробовать тебе скормить.              — Тебе не нравится малиновое варенье?!              — Не нравится.              Как может не нравиться малиновое варенье? Тим уставился на Марка, словно тот обратился загорелым докрасна таксистом на вокзале и задвигал всю поездку байку про передрягу в Афганистане и то, что он помнит всех семьдесят восемь человек, убитых собственноручно. Один раз так угораздило попасть, и с тех пор тот мужик не выстирывался из памяти, хотя всех остальных водил смыло бесследно.              — Когда родители приедут? — к тому времени уже и забылось, о чем Маралин говорил совсем недавно.              — Не приедут, — он наконец приподнялся и занялся сооружением завтрака для себя. — Я один живу. Они приезжают редко, но всегда пишут перед этим или звонят.              — Прям один?              — Раньше с бабушкой жил. Она два года назад к деду обратно в Подмосковье переехала. Родители разошлись, когда мне лет девять было. Потом семьи завели. У меня сестра и два брата сводных.              — Вы общаетесь?              — Редко. Они иногда просят посидеть с детьми, а я деньги клянчу. Вот и все общение, — говорил Марк обо всем этом настолько безэмоционально, что о подлинных чувствах приходилось лишь догадываться. Расстраивает ли его такое отношение? Поэтому ли он нашел покой в психоделиках? Нравится ли ему жить в полном одиночестве? Тим не знал, что сказать на эту внезапно вываленную историю. — Ну, теперь хоть есть, с кем в бар ходить.              Чай кончился, и его заварили по новой.              — Ты как вообще?              — Надо пережевать...              — Пойдем, на балконе расскажешь, курить хочу.              Город казался серым из-за туч, или все дело в приобретенной за ночь привычке видеть пестрые краски повсюду?              — Ты на ковре залипал часа два. Я смотрю: ну вроде не бэдит. Улыбался по-дурацки. Что ты видел?              До этого вопроса тот момент помнился хуже всех прочих, и вот, возник так ясно, на мгновение окутал еще незаживший раздробленный разум.              — Я пережил все, начиная с детства, не успевал ничего понимать. Я был везде, встречал тех же людей, в одну секунду лопались сотни воспоминаний. Все такие одинаковые и такие разные. А когда дошел до настоящего, то стал проживать жизни каждого из своей семьи, потом знакомых, потом каких-то племен, — Тим поморщился, стоило мутным осколкам рассеяться. — И это все был я, но не я, и каждый человек был собой, но между нами была какая-то... связь?              — Надо было тебе поменьше дать, унесло тебя сильновато. У меня такое на ста пятидесяти бывало. Для начала дохера. Но вообще здорово, что у тебя сразу пошло.              — А когда повторим?              — Может, через месяц. Часто не надо. И ты... не потребляй один или с кем попало. Могут подсунуть NBOMe. Это штука, которую за ЛСД выдают.              — А ты не подсунешь?              — Мне труп дома не нужен. Я серьезно говорю. Ты же в общаге живешь. У вас там по-любому барыги есть. После первого трипа многие думают, что они уже все прошарили.              — Ладно-ладно, мам.              Марк недовольно цокнул и затушил недокуренную сигарету. Прозвище «мама», сложенное из имени и фамилии, приклеилось с первого класса и отдавало зудящим раздражением. Тим не знал о том и не имел ничего такого в виду, не стал показывать обиду на странные перемены в поведении и растерянное чувство юмора. Подумал, дело в недосыпе. В раскрытую душу сбросили пепел и оставили протравляться. Надежды получить ответы на возникшие вопросы разбились о сухое «унесло тебя сильновато». Будто все, что было этой ночью, ничего не значит.              Надолго тоска не взяла свое — Родион позвал в клуб. Никогда Тим в таких местах не был и не знал, что там вообще делать. Но не все же время пользоваться приятелем ради бесплатного пива? Ну, если не понравится, то просто откажется в следующий раз. А сейчас — лучше поспешить в общагу и выспаться перед сумерками.              — Поеду я, — накидывая куртку, попрощался гость.              — Давай.              Изнутри слишком кололся неприятный сгусток кислотного похмелья, запрещал извиняться за усталость и неучастие. Маралину нравилось, когда любопытный знакомый вертелся рядом, и не нравилось слушать его рассказы про время, разделенное с другими.              В напоминание об ушедшей ночи в раковине рыжел кудрявый волос, пряный запах одеколона вперемешку с табаком витал на кровати в гостиной (то была скорее вторая спальня, но почему-то эту комнату все равно прозвали гостиной), возле аквариума лежали рисунки. Марк залез на подоконник, взял пьяные художества в руки и провел так за изучением непостижимых композиций не одну вечность.              Тим не понимал, когда он сходил с ума больше — пятнадцать часов назад или теперь. Осознание пыталось протиснуться сквозь толпу сомнений и замешательства, но его разрывали на части хрупкое желание вернуться в ставшую такой родной квартиру и вместе с тем необъяснимая уверенность в важности грядущей ночи. Да, наверное, в любой квартире так уютно, это ведь чей-то дом? Через месяц или даже раньше появится новый повод туда возвратиться. Никто никуда не убежит.              Клуб — значит оглушительная музыка, крики вместо разговоров. Карельский уже предвкушал, как засияют сумерки. Пробуждение после досыпания венчало приглашение распить перед выходом бутылку водки с энергетиком, самое то в довесок посвящению в психонавты (нет). Кроме Родиона были и знакомые ребята, с которыми Тим часто пересекался в курилке и коротал вечер за «Взрывными котятами» или другими настолками.              — Короче, план-банан такой: берем депозит на пять кесов, там пятьдесят два Б-52 за эти бабки взять можно. Утром померяемся номерками.              — Номерками?              — Ну да. Там девчонок много будет. Дана моей сестрой прикидывается, они тогда легче дают.              Что-то общее в их внешности и правда было в другой параллельной вселенной, но как смуглую брюнетку можно принять за родную сестру бледнолицего блондина?..              — Двоюродной, — ну, еще куда ни шло.              Зарядившись у метро шаурмой (очень даже сносной за свои сто двадцать рублей), подвыпившая компания засела в последний вагон возле вечно запертых дверей, ведущих в соседний. Поезда вечерами ходили резвее, чем ленивым днем, и не так неслись, как суетливым утром. В десять часов станции стояли полупустые, но вместо того, чтобы разглядывать то скучную поблескивающую плитку, то вычурные резные орнаменты на сводах центральных зал, Тим все меньше думал о прошлой ночи и все громче смеялся над попытками кого-нибудь из приятелей объяснить загаданное ему слово исключительно фразами с буквы «П».              — Паршивые пары. Преподаватель пи...              — Сессия!              — Ну, это просто. Я тебе ща скажу!              Дана выдала такую рожицу, словно ей задали самый неприличный вопрос в ее жизни.              — Как я это должна объяснять?! Ладно... палец. Погрязнее. Почерк. Перо. Пролилось. Палец попал по пролитой пожиже.              — Пожижа? Русский язык вышел из чата.              — Да не знаю я, как это сказать!              — Макс, ты че там придумал?              Как позже оказалось, Макс придумал пятна чернил, которые остаются на руках от письма. После такой загадки ребята договорились, что словосочетания не принимаются.              Выход с Чеховской был в разы хуже Таганки. Бесконечный, медленный, но под градусом еще ничего. Плотный ужин сгладил ударивший в голову алкоголь, а на подходе к пункту назначения успел и подвыветриться. Карельский приготовил помятый паспорт и три мелкие купюры, молча сетуя на то, что для парней вход отчего-то платный, в отличие от противоположного пола. Потом и вышибала обшмонал так, что только в трусы не залез.              — Расслабься, — успела пронестись над ухом мантра Родиона, и тьма улиц обернулась просторным залом с освещением а-ля «мечта эпилептика».       На входе сидели две сеньориты с коктейлями, по лестнице вниз ползали перепившие, танцпол слева наполняли десятки людей, а у бара толпились желающие добавки. На стойке у шеста крутилась танцовщица в мини-шортах, больше похожих на нижнее белье, и топе с глубоким декольте. В остальной части столешницы с потолка свисали кожаные петли, за которые держались осмелевшие посетительницы. И снова дамам ничего не воспрещалось, а джентльменов от ступени повыше отделяла круглая сумма. Картина складывалась веселая, и хорошо, что наверх никто не собирался. Вместо этого ребята последовали за официанткой во второй зал, где их дожидался забронированный столик в углу.              Тим долго изучал опустевшую рюмку, долго думал, стоит ли пить пятую подряд. Среди девушек на стойке он заметил одну до электрического разряда знакомую. Это каре с короткой челкой, чуть отросшей за месяц, побледневшие цветные пряди, выступающие ключицы. На шее виднелся штрихкод. Юбка оголяла стройные ноги, обтянутые рваными колготками, укороченная футболка еле прикрывала грудь. Сперва подумалось, что это одна из местных сотрудниц, но стоило посмотреть на них, разодетых в десять раз откровеннее, и становилось ясно: девочка с каре здесь явно не работает.              Пируэты тонких запястий завораживали, переливались в алом свете, чарующие движения плавно рассекали воздух. Ненароком сожгли предохранитель внутри, забили в крови амперами. Карельский вечность наблюдал за ней, как она пытается поймать чей-то взгляд в толпе, удержать, а потерпев неудачу, ищет дальше. И так до тех пор, пока бесовка не столкнется глазами с одиноким рыженьким парнем, брошенным сторожить поднос с мириадой шотов.              В то мгновение музыка продолжила разрывать перепонки, а люди — бестолково двигаться в такт и вне, она замедлилась и поманила к себе. Тим выловил Родиона, цепляющего леди у бара, и оставил на него столик, а сам стал пробираться к ней. Она присела на корточки и жестом попросила помочь сойти вниз. Оголенная талия со спины покрылась мурашками, и руки неохотно отпустили невесомое тело. Карамельные духи сменились на что-то цитрусовое.              — Покурим? — незнакомка расправила задравшийся подол и увлекла за собой на улицу, встретив одобрительный кивок. Свернула за угол здания и приложилась спиной к углублению в стенах, с прищуром разулыбалась. Тим в который раз ощутил себя экзотической зверушкой, на какую все хотят в первую очередь попялиться. Из кармана вынули мятую пачку красных «Мальборо», зубы подцепили одну сигарету, а вторая отошла той, чье имя так и осталось неизвестным. Она склонилась к подрагивающему огоньку зажигалки. Порыв ветра открыл мочки ушей, растянутых небольшими тоннелями.              Тим заметил две вещи: она не халтурит с первой затяжкой, в то время как он всегда курит сначала впышак. Что там положено спрашивать при знакомстве?              — Как зовут?              — Пятница. А тебя?              — Четверг. Где твой Крузо?              — Где твой дождичек? — интонации в ее речи скакали живо, напоминая пение.              — Тим.              Ладошки иссиня-белые, все в реках пурпура и розовой шрапнели, до жути нежные. На секунду стало страшно, не поцарапает ли заусеница на указательном мягкую кожу.              — Василиса.       А жмет руку по-честному, хотя кажется такой слабой.              — Красивое имя. И ты тоже.              — Вот почему я люблю ходить в клубы — за одну ночь услышишь столько комплиментов, сколько в жизнь не получишь!              — А я поклонник на одну ночь?              — Вроде того. Не люблю знакомиться. Но ты так улыбаешься, что я подумаю. Не местный?              — Пермь.              — Нижний Новгород. Учишься?              — В авиационном. А ты?              — Отчислилась зимой. Работаю официанткой в баре на Арбате. Пить хочу, ужас! — Вася затушила окурок и потащила за руку обратно внутрь.              — Пить или выпить?              — Как хочешь.              Тим понял, что раз у него всего один шанс, то надо использовать его по полной. Иначе девочка с каре опять исчезнет, а разыскать ее в огромном городе почти невозможно. Невероятно уже то, как безнадежно случайно их угораздило встретиться.              — Я тебя угощаю, а ты не танцуешь на барной стойке, — Карельский сам не понимал, что несет. Никогда раньше у него не было желания кого-то ограничивать, тем более в такой ерунде. Но слова «я подумаю» врезались в хмельное сознание, одержимое мыслью, что прекрасная Василиса вот-вот испарится, если не приковать ее к себе.              — С чего это? Там толкучки нет, как внизу.              — Шучу, — пересилив себя, ответил Тим, хотя ему хотелось признаться, что он просто не желает отдавать ее на растерзание десяткам зрителей. Вася обернулась и смерила его оценивающим взглядом. Она миновала бар на входе и повела во второй зал, где людей было не меньше, зато заказов брали не так много.              — Можно взять башню на двоих. Двойная крепкая, а вот поделить — самое то.              — Башню?              — Смотри.              Ладонь опустилась на самые дорогие позиции меню. Тим успел лишь тайком вскинуть брови и отдать кровные полторы штуки. Проживание за месяц в общаге и то дешевле. Еще бросил сверху пару сотен на чай, хотя скорее потому, чтоб не обманули.              За минуту на столешнице вырос трехэтажный убой из шотов на старте, лонгов следом и добивающей исполинской маргариты. Бармен попросил разойтись, поджег все это безобразие, отпил чего-то и подул так, что в воздухе вспыхнули языки пламени. Через секунду все потухло, и затем океан алкоголя должно опрокинуть в себя залпом как можно быстрее, по завещанию Василисы.              В таком темпе спиртное почти не обжигает горло — или сказались уже выпитые рюмки. Помутневшие зеленые глаза становятся слишком близко, и Тим едва успевает наложить на чужие губы указательный, а сам отстраняется и уходит. Вслед никто не пошел.              — Эй, что за девчонка? Ты ей башню купил? — тем временем Родион благополучно добыл три номера и рассиживал с какой-то девушкой.              — На двоих. Меня чет... — Тим помотал мизинцем возле горла и скрылся в первом зале.              Василиса застыла в углу бара, вспоминая тепло прикосновения. Почему не стал целовать? Почему не лезет под юбку? Разве не для того всегда угощали раньше? На губах мерещился палец, скользящий к подбородку. Ноги неуверенно побрели вдоль танцпола, фокус размылся по периферии. Незнакомые руки облепляют по закрытым участкам тела, ищут обнаженные, но если идти шустрее, то никто из наглецов не задержится.              Вот он, спрятался там же.              — А я тебя потеряла, — голос поник, а в затылке скреблось непреодолимое притяжение, утешить которое не позволяли.              — Так ты не помнишь меня? — Конечно, не помнит. Она-то не пялилась на пассажиров в отражении дверей, в отличие от тебя. — Мы вместе в метро ехали месяц назад.              — Ну ты бы еще год накинул, — прыснула Вася и припала к врученной сигарете. — Я такое не запоминаю. Вчера, завтра — мне важно сейчас. А чего не подошел?              — Я прям сзади стоял. Да просто.              — А что это значило? — тонкие пальцы прошлись по улыбке.              — Я-то не на одну ночь.              Василиса не смогла оторвать взгляд, лицо предательски насторожилось. Тим ведь и правда не на одну ночь, и она это поняла, когда он помог спуститься с барной стойки. Бежать или остаться?              В голове Карельского проносились несбыточные жесты — касание шелковой кожи, путанных прядей, штанга на брови и кольцо в носу застужены, тело вздрагивает от поцелуя. Единственная позволительная роскошь — улыбаться как дурак и надеяться, что в пьяных глазах смысла хоть каплю больше, чем ничего.              — Тебе не холодно?              На улице по прогнозу десять градусов.              — Холодно, конечно.              Ну и что, что не помнит. Главное, теперь она здесь.              До открытия метро парни набрали в сумме семнадцать номеров, а победителем вышел, как всегда, Родион. Дана дважды чуть не уехала с первым встречным, но ей вовремя помогли опомниться. В общежитие вернулись только четверо, Тим ушел из клуба еще в половине второго, так и не заведя ни один новый контакт.