Спорынья

      И я бы сказал, что хочу сделать эту ночь бесконечной, но тогда я просто не знал, сколько за ней последует еще лучше.       Ямочка на правой щеке, шрам на левой руке и печальные глаза, потемневшие до карих. Края футболки развевает ветер, он расходится мурашками у локтей и треплет волосы, ни за что не признается, откуда принес ее, сколько ни гладь заживший пятнадцать лет назад порез.       — Откуда?       — Карандаши точила, когда была маленькой. А это откуда? — Василиса коснулась белого рубца на верхней губе и тотчас убрала палец, когда Тим подул на него.       — Рассек. Швы не стали накладывать. Пойдем отсюда?       — Мне за пальто сбегать надо.       — А мне за курткой.       Куда «пойдем» — Тим не знал. Знал, что больше в него не влезет ни капли алкоголя, и бессмысленно трястись на танцполе уже не хочется. Пьяным не заботило, как развлечь новую знакомую. Знал, что она рядом и это классно.       — Отсюда до моего дома можно пешком за два с половиной часа дойти, если по прямой. Но мы не пойдем напрямую, — Василиса повела через дорогу на красный. Машины здесь не ездили, только такси выстроились в ряд возле курилки. Каждый водитель соревновался в том, насколько громко его авто может выдавать музыку с плотными басами, и уповал на то, что поминутно покидающие это место компании запрыгнут в его салон, чтобы отправиться в другой клуб. Игнорируя все правила дорожного движения, Вася повела не просто на красный — наискосок, наплевав на бело-желтые зебры впереди и слева. — Давно ты здесь?       — Месяц.       — Перваш, значит. Значит, еще ничего не видел, — лепетала она, утаскивая за собой вглубь сквера.       Тим и правда не так много видел, даже с учетом вчерашней ночи невнятных откровений. Что-то он начинал понимать, но лишь начинал. Василисе напоминал этот рыженький мальчик старого друга детства, которого никогда не существовало. И в том, как она крепко держалась за руку, не было ничего, кроме крика нетрезвой надежды.       Пара замешкалась у фигуры грузного мужчины, возвышающейся на гранитном постаменте. Тим спустил очки на нос и вчитался: золотыми, потемневшими буквами выгравировано «Александр Трифонович Твардовский». Имя знакомое, а что за ним скрывается — не помнилось совсем. Сухим Карельский бы полез в карман за телефоном и вбил в Википедии, но сейчас волновала неподписанная Бестужева Василиса Геннадьевна.       — Мы вместе в метро ехали месяц назад.       Такое признание ей казалось намного искреннее всех тех «люблю», которые доводилось слышать, когда кто-нибудь уходил грубо, резко, не вспоминая затем ничего о той девочке с каре, подарившей свое тело и кусочек сердца. Простое, бесцельное «пойдем отсюда» манило больше, чем «поехали ко мне» или «погнали в отель».       Раньше Василиса соглашалась лишь на словах с такими предложениями, на самом деле просто желая на секунду почувствовать себя нужной какому-то парню, неважно, какому именно. Ощущать чужие руки и губы, слиться в съемной квартирке или крохотном номере гостиницы в темном закоулке недалеко от клуба. Слушать пустые приятные слова, что звучали тысячи раз до этого. А только все кончится — оставить спящего принца, вымыть рот с мылом, написать в заметках стихотворения о неразделенной любви к бывшему однокласснику, поехать домой отсыпаться. Наутро заблокировать стучащийся в личку аккаунт. И каждый день затем переживать, не подхватила ли какую венеричку. Но Васе поразительно везло, и все обходилось.       Вот бы однажды встретить кого-нибудь, от кого не захочется уезжать, и номер не придется блокировать, и за всякие ВИЧи бояться.              Всю прошлую осень, зиму и весну Василиса рьяно пыталась забить бездну в груди, оставленную мальчиком-мечтой, воплотившим все ее девичьи грезы о "настоящей любви". Сказка, где ласково называли Васильком, разбилась о полтора месяца совместной жизни. Тот дом на ??? (Василек ненавидела вспоминать адрес, желая забыть его навсегда) вплавился в сознание и не отпускал ни на секунду. Померкшие глаза еще долго бродили в толпе, выискивая знакомое лицо.              Стоило запамятовать его хоть на день, и сон мучительно окунал в его объятия, поцелуи, встречи и разговоры с дорогим человеком. Мокрые веки бежали вслед рассвету после таких предательских ночей, а сердце наполняли (не)угасшие чувства. Если отсутствие смены на сегодня позволяло, Василиса скрючивалась с пепельницей и сигаретами на кровати, шептала в подушку несказанные слова и добивала себя просмотром его профилей в соцсетях с фейка, потому что основную страницу за никому не нужные покрывала везде бросили в черный список. Иногда набиралась сил, чтобы дойти до алкогольного отдела в соседнем магазине, взять бутылочку любимого белого полусухого «Пино Гриджио» по акции за триста с копейками и запивать комки в горле без бокала.              (Не) странно, что вместе с ним ушли и мысли о будущем, и Бестужева отныне жила только в моменте. Кто бы из учителей заслуженного нижегородского лицея мог подумать, что призерка всероссийских олимпиад, поступившая на бюджет московского мехмата, в итоге отчислится и будет загибаться на шестнадцати-восемнадцатичасовых сменах в забегаловке на Арбате. Но Василиса выдержала всего три месяца и зимой забрала документы, распрощавшись с учебой и любыми светлыми перспективами.              Да что это за любовь такая, где тебя по щелчку называют шлюхой?              Вася утешала себя тем, что эти отношения кончились к лучшему. Однажды она бы не выдержала продолжать улыбаться тому, кому изменила, пусть и не считала она изменой ночи, проведенные со своей первой страстью. Слишком долго Василиса вертела чистое понятие по всем осям, искажала его, рвала и заново склеивала, пока не оставила всего одно измерение и не схлопнула все представления о нем в единственную точку. Выколотую.              Вот бы встретить того, кому изменять не захочется.              — Много ты куришь, уже третью подряд, — подметил Тим, рассматривая следующую статую на Страстном бульваре. Теперь на стуле восседал Рахманинов, и мысленно Тим примерился к бесконечным пальцам пианиста. «Это что, я бы тоже хорошо играл?» — подумалось про себя. — Мне все равно, но я один раз по пьяни так выкурил четыре, потом крошил с балкона.              — Так тебе все равно или не хочешь, чтобы крошила? — Василиса отпустила руку и оббежала памятник с другой стороны. — Когда хочется плакать, сигареты помогают не разреветься, — заявила она, уставившись на могучую спину композитора.              — Хочешь плакать?              — Да вспомнилось кое-что. Сделаешь так, чтоб я забыла?              Тим пожал плечами и, недолго думая, спросил:              — Знаешь «найтивыход»?              — Конечно.              Как-никак, главный саундтрек девятого класса.              — Я у него на концерте два раза был. И даже чуть не затусили вместе. Он приезжал оба раза с парой малоизвестных ребят, у меня подруга с одним из них заобщалась, он у нее жил. Мы после канца в шестнадцатом зависли у нее на хате. Я тогда обкурился, свалил. Плохо стало, много заварили, падлы. Кирилл не пошел, потому что выдохся на сете. Его алкашкой откачали и кинули в поезд, — по-доброму улыбаясь, говорил Тим, вспоминая старшую школу.              — А ты часто шабишь? — Василиса насторожилась, и ее встревоженное лицо Тим запомнил как «про кислоту ей лучше ничего не говорить».              — Не, редко. Чаще пью. Эй, там еще какая-то статуя.              — И как тебе? Ну, те ребята.              — Прикольные. Но я выпил слишком много пива и ничего не помню.              Какую-то херню несу. Сейчас бы про тусу с рэперами рассказывать и как тебе стало плохо после лишней ляпки. Просто лучший способ произвести впечатление.              Тим тряхнул головой и поклялся себе, что следующая история обязательно будет нормальной.              — Я была в августе у группы «МЫ» на концерте. Знаешь их? Подруги приезжали в Москву, мне билет подарили.              — Да только один трек слышал. Когда про того студента из Бауманки везде писали, — но слова вылетали быстрее мыслей, и Тим затушил сигарету, осыпающую мозги до талого.              — Нашел, что вспомнить! — Василиса рассмеялась и тихо запела что-то про некий остров, вприпрыжку добегая до бронзового Владимира Высоцкого. Она встала на ступени у подножия монумента и, подобно изображенному, раскинула руки, уставилась в небо и продекламировала:       

А у ней — широкая натура

А у ней — открытая душа

А у ней — отличная фигура

      И ее сегодняшний мальчик-не-на-ночь подхватил с тем самым ревом:       

А у меня в кармане — ни гроша!

      — Ну, после башни — еще бы, — Вася спустилась и призналась, что на самом деле почти ничего у Высоцкого наизусть не знает и что, повернув налево, можно выйти на Садовое кольцо. Тим ответил, что тоже почти ничего не учил и это просто вспомнилось.              — По литературе задание такое на оставшиеся полгода было. Каждый готовит выступление про какого-нибудь поэта. А я вечером по телику видел что-то про него, решил взять. Вроде всем понравилось.              — А у нас отмечали годовщину со дня рождения Есенина. Я летом сериал с Безруковым посмотрела, угорела по нему очень. Взяла «Исповедь хулигана» и «Черного человека». Я картавила, а там строчка такая была, «как гр-р-рад р-р-рыгающей гр-р-розы»! И я к логопеду ходила, чтобы мне «р» поставили. За две недели получилось.              — А как раньше говорила?              Василиса издала смешной гортанный звук, будто горло полощет. Ей казалось, что это прононсное достижение в ее жизни занимает чуть ли не главное место. Но на том, как ей думалось, все выдающиеся черты обнулялись. И страшно было представить, какой ненужной она станет, когда вся подлинная безынтересность всплывет и затмит таинственный образ девочки с каре. И странным казалось, что в Тиме важны лишь искренность и внимание. И боялась Вася, что по трезвости он совсем не такой и забудет ее следующим же вечером.              Знаю, так и будет. Но до открытия метро помечтаю, что все это всерьез.              По ту сторону магистрали вздымалось стеклянное подобие сталинской высотки, дороги да многоэтажки облепляли все свободное пространство, сжимая жалкие саженцы деревьев и прохожих. Сколько можно расширять полосы? Одинаковые коробки кое-где усеивали резные карнизы, напоминавшие здания по пути от Курской до универа. Только там все смотрелось гармонично, а здесь налепили в стиле «и так сойдет».              — Пхргикольно, — передразнил Тим, выбегая вслед на едва живую автостраду. Слева нещадно засигналил водитель ночного маршрута, Василиса на раз перескочила к тротуарам. — Ты хоть предупреждай, что ли.              — Предупреждаю.              — Надо было до того, как... — Карельский завис, шаря в пачке «Мальборо». — Вот блин, сиги кончились.              — Ладно, приятно было познакомиться, — буднично проговорила Бестужева и тотчас ударилась в звонкий смех, когда увидела недоуменную физиономию напротив. — Да есть у меня. «Кэмел» голубой, будешь?              — Давай.              «Верблюд» курился мягче, легче, и тем он и нравился, и каплю раздражал. Тим привык к тому, как «Мальборо» дерет глотку. Это пристало еще с класса восьмого, тогда баловаться начал. Голос до конца не сломался, казался не очень низким и вообще невнушительным на фоне басовитых сверстников. Не то чтобы травил себя Тим только поэтому, но ему нравилось, как курение вкупе с вечными простудами и надрывным пением на вписках дырявит от природы ровный тембр и превращает его в ошметок наждачки.              — Так мы до твоего дома?              — Сколько надежд!              — Можешь не пытаться, я с тобой спать не буду. — За это Тим отхватил по макушке понарошку, но так, что очки чуть не спали, и проворные чужие руки забрали примерить недоавиаторы.              — По-моему, мне идет больше, — любуясь отражением в экране телефона, сказала Василиса и лишь затем вернула украденное. — Кстати, тут скоро Маяковская будет. Там тоже памятник.              — Ты специально экскурсию такую устроила?              — Не-а. Просто так вышло. Я сама в первый раз по Страстному гуляла. Всегда хотела посмотреть, что за сквер через дорогу.              — Так ты не знаешь, куда мы идем?              — Знаю, как от Арбата добраться домой. А я всегда, когда по Москве гуляю, оказываюсь на Арбате. Куда бы ни шла, рано или поздно выйду к нему. Вот он!              На Триумфальной площади посреди стриженого газона, махоньких кустиков и серых плит величаво вышагивал Владимир Владимирович. По правую руку торчал ящик Концертного зала имени Чайковского, вышитый сверху ромбовидным орнаментом отцветшими кирпичными нитями. Меж колон свисали исполинские афиши о грядущих выступлениях симфонических оркестров и академических ансамблей. В голове заиграл дрожащий вокал Сплина с песней на известные строки:       

Слов моих сухие листья ли

заставят остановиться,

жадно дыша?

      И Вася подумала, сможет ли она когда-нибудь тоже написать нечто настолько же красивое. Тим не стал ничего цитировать, потому что в нем играло то же самое и он парадоксально был убежден в этом. По танцу Василисы он подогнал звучащую внутри музыку, присел у скульптуры и затянулся сигаретой. До сих пор алкоголь набрасывал бескрайнюю уверенность в том, что она никуда не денется, а время обращал во что-то безвестное.       

Ведь теперь тебе ничего?

Не страшно?

Да?!

      Василиса ни разу не отошла за всю ночь дольше, чем на считанные мгновения. Всегда возвращалась, садилась возле или сжимала ладонь, вела дальше, к Арбату. Попутно заскочила на Патриаршие пруды к памятнику Крылову, спустя тягучие километры свернула на Поварскую улицу и там показала скульптуру Сергея Михалкова. Бестужева наврала, что не знает, куда идти, потому что эти места ей уже однажды показывали. В любую иную прогулку благополучно бы забылось, куда водили, как выглядели дома поблизости, какие станции метро прятались за углом. Но та прогулка была не любой иной, потому что она была вместе с...              — Зайдем? — Василиса кивнула на полупустой бар с закосом под американскую закусочную с красными диванчиками, на входе которого стоял раскрашенный Элвис наперевес с гитарой.              Тим уже смирился с тем, что сегодня от его месячного бюджета останутся копейки. Волноваться было не о чем — за жилье и транспорт уплачено, в общаге, если что, накормит Дана. Одну ночь можно и раскошелиться. И все же Тим молился, чтобы траты не перебежали порог в пять тысяч. И молитвы были услышаны — итоговый счет за увесистую порцию сырных палочек и колец кальмара вместе с шотами вылетели аккурат за семь рублей до крайней линии, если суммировать со счетом в клубе.              — А где ты тут работаешь?              — А это на Новом Арбате. Мы на Старом. Честно, не хочу туда идти. Наткнусь еще на кого-нибудь из своих. Увидят меня с тобой. Потом весь мозг выедят!              — Ревнуют?              — А то! Достали. Шутят, что я найду себе папика и свалю от них.              — Ну так уже нашла. — За это Тим справедливо отхватил во второй раз, но уже ощутимо. Пальцы в кармане перебрали стылые клыки.              Следующей остановкой был мост через узкую Москву. Дневные тучи рассеялись, и в непроглядной небесной мгле проступили целых одиннадцать звезд — насчитать свыше не удалось из-за ослабленных линз на очках. На душе сделалось тоскливо от понимания того, что таких терпимо прохладных сумерек больше не будет. Дальше — мразнее, и прогуляться по городу после закрытия метро не выйдет. Или это под градусом кажется, что сейчас тепло?              На секунды сознание прояснялось, и тогда внутри щипало от одной счастливой мысли, растворяющей и вчерашний трип. Девочка с каре — не отражение в дверях вагона, не рисунок. Хотя Тим чувствовал себя пьяным после тех шотов настолько, что настоящнее бы показалась внезапная горячка, выдумавшая целого другого человека, но даже от марки так не галлюцинировало. Когда тонкие запястья опять шли в руки, и певучая речь на придыхании потрескивала в ушах, и путанные волосы колыхались на ветру, и возле позеленевших вновь глаз чуть текли стрелки, — прошибало хлеще ста миллиампер переменного тока.              Врала сегодня не одна Василиса.              Когда она гуляла указательным по линии судьбы или невзначай касалась кудрей, сводило шею. Издалека это было незаметно, но поворачивать голову в такие моменты выходило исключительно налево с чудным аллюром, потому Тим держал нимфу справа, чтобы еще крепче не заторчать. Если бы в тот самый миг после башни внутри плескалось что-то поядренее, остановить (когда-нибудь) неминуемое бы не вышло. И до самой Веерной улицы Тим поминутно ругался про себя, еле сдерживаясь.              Он не помнил, чтобы вообще так крыло от любой девушки, а ведь она даже ничего пока не сделала. И крыла не столько ногами в рваных колготках, не столько притягательным голосом, скользящей, гипнотической грацией, влажными губами, тату или пирсингом, сколько пробуждала жажду знать о ней неизмеримо больше со слепой верой во что-то непостижимое. А все эти внешние черты вдобавок затуманивали взгляд и память.              — Проводишь? До Славянского бульвара. Дальше я сама. — Метро открылось раньше, чем охровые панельки объявились по пути.              — Могу и до дверей.              — Тогда до дверей.              Бестужева знала, в гости ее призрачное спасение не навяжется. Тим и не планировал, но умирал от бессмысленных надежд, что она все же не оставит его на пороге в шесть утра. Все равно бы отказался, но все-таки...              Уже на подходе к дому Тим в семисотый раз нашарил бесхозную драгоценность в куртке, повертел ее на прощание и нерешительно вынул из кармана. Солнце разлилось по локонам янтарем, укрыло заработанные синяки.       

Так отдай кому-то, если не нравится.

      — Дай руку.              Василиса протянула ладонь, и Тим надел на указательный «Акуму». До этого боялся, что будет великовато, но пальцы не отличались мнимым девичьим изяществом. Глаза у Васи так и полезли наружу — не знала она, чем выслужила перстень, который так хотела.              — Это же у девчонки из того магазина! Я за ним слежу давно... дорого ведь?              — Забей, — Тим смутился и достал телефон, вспомнив, что контактами они так и не обменялись. — Найди себя.              Василиса Бес.              — А какая настоящая фамилия? — Тим тщетно заминал ликование от заработанного наконец номера за эту ночь, пусть и под самое утро, и побрел до ближайшей железнодорожной станции на электричку.              — Бестужева. Стой!              А заря ему идет больше стробоскопов.              — Что?              — Ты не добавил.              Тимофей Карельский хочет добавить вас в друзья.              Василиса Бес приняла вашу заявку в друзья.              — Вот теперь пока.              — Пока.              Бесчисленные выпитые за последние часы миллилитры спиртного отступали, сменяясь навалившейся усталостью от спонтанной обзорной экскурсии. Вася еще немного попялилась с глупой улыбкой на семь заветных слов, но, приложившись к подушке в постели, завершила привычный ритуал, пускай и малость иначе.                     Создать новую заметку?              пью слишком много       семь утра и я дома       не помню твой запах       голос чужой в ранах       любит звать Васильком       и смеяться       жалость       снова топила во тьме       и я в этом свете       сама по себе       падаю в твои руки              помоги мне забыть его       смыть       выскрести       забери мою память       легкие       дыхальца       помоги забыть бейлиз       адрес       лицо              покажи мне Москву       даже если не знаешь       я себя изживу       ничего не оставив       притворюсь, что впервые       притворюсь, что остыла       разбегусь и нахлынет       а я разобью       правда же?

«напиши когда доберешься домой»

      «обязательно) спасибо за ночь»

«и тебе»

      «Спасибо за ночь» впервые звучало просто за то, что Василиса была рядом. Впервые постклубные сожаления исчезли, уступая место совсем другому. Впервые захотелось бережно хранить новый контакт и никого не блокировать.              Спасибо, спасибо, спасибо!