Спорынья

      Череда формул обрывалась на каждом шаге, нумерация определений давно зажила своей жизнью. Испачканные чернилами руки сами забежали с ручкой по полям, выводя мелкие городские пейзажи, одинокие глаза и прочие отвлеченные детали. Тим очнулся от полудремы и покосился в тетрадь Марка — чистейший разворот, слева на странице проглядывает идеальный конспект за прошлую лекцию.              — Смотрел, что я кидал?              Маралин кинул даже ссылку на тот сайт, где начал без спроса выкладывать работы Карельского. Тима заботили в последние дни запахи цветов, мягкие ладони, чуть сухие кончики полукудрей, «охота» по акции за тридцать девять в «перекрестке» и там же «сибирская коллекция» в полцены, да сверху пара долгов по инжграфу и свербящий страх перед выходными.              — Ага.              — Не смотрел.              — Ага.              — Начну без спроса выкладывать.              Угроза от Марка, звучавшая совершенно будничным голосом, подняла долгожданную бурю внимания. Тим оценил масштаб катастрофы, сощурился, возмутился:              — Слышь...              — В пятницу выспись.              Тим быстро отвлекся от рисования, потянулся и заново лег на парту, подальше от чужих ушей. Покрутил локоны на пальцах в раздумьях о нужном вопросе.              — Там сильно больше будет? Ну, сто двадцать пять как в прошлый маловато.              — Ста семидесяти пяти с головой хватит.              — Чет мало.              — Тебе смерть эго не сдалась или еще какая дичь, уносит с нихера. Это не типа плюс пятьдесят и все, это очень ощутимо.              — Смерть кого?..              Марк потер переносицу, соболезнуя пока что целому затылку возле себя.              — Ты вообще ничего не читал?              — Ну так.              — Лучше не лезть, если не готов.              — К этому никогда не подготовишься, — Тим вынуждал с собой согласиться.              Марк просверлил в веснушчатом затылке которую бездну, желал и сберечь, и сгубить, да все как ему удобно. В очередной раз напомнил себе позволить Тиму действовать самому, даже если он не сознает опасности грядущего дня. Даже если прочие мысли, наверняка стучащие по черепу так же громко, как звенят в ушах Марка, цепляются за многие тысячи вещей, что неизбежно отвлекают от главного. Даже если Марку ничерта не рассказали и он так не оставит эту недомолвку, переиначит ее в правду без остатка. У Маралина планы висели еще на кое-что, кое-кого, и до сих пор все складывалось как надо — оставалось пошатнуть одну плашку домино, чтобы другие легли в нужном порядке и потеряли контроль. Одного игрок не рассчитал — пока вязал обстоятельства, сам же забыл взобраться повыше.              Сначала смотрел на героиню с экрана, потом рядом оказался, и уже беспокойно словно в долбаной школе за партой с типа красивой девочкой, от которой вкусно пахнет и у которой руки не трясет как у нервозной соседки сзади. Марк вспоминал разговор с Тимом несколько дней назад о сказках, смеялся про себя, правда ли он читал ей — да не просто читал, она сама просила, ну да. Марк пытался представить, видел только красные щеки и до сих пор не сомкнутые губы, в голове кровоточили мысли продолжить вне своего строгого расчета, намного ниже задыхалась совесть. «Завтра Тим придет», — спешила навстречу ночь и вовремя одергивала.              — Мне пора.              Василиса вне четырех покрытых кафелем стен двигалась куда менее завораживающе, снова так же ломалась, сливалась с углами — как на прошлом месте работы. Стушевалась и ладно, игру пора бы сворачивать на сегодня.              — Закончишь? — Вася кивнула на ванную и застыла возле дверей. — Принесешь в бар? График знаешь.              Вася никогда не говорила Марку свое расписание смен, а он знал его с первого рабочего дня. Да знал получше собственного учебного, где постоянно путал чередующиеся занятия по неделям. Другая картина веселила блуждающие по рукам глаза — на левой один перстень, на правой второй, да оба когда-то принадлежали Маралину. Бестужева так самозабвенно собиралась на выход, что не вспоминала о предательском украшении ни на миг. Да если бы ее спросил Карельский о чем, соврала и не дрогнула бы. Дрожать она будет перед самой собой.              Марк перебрал пальцами воздух, демонстрируя раздетый указательный.              — Тиму привет передавай.              — Передам.              — До метро дойдешь?              — Дойду. Тебе вроде выпить хотелось. Хорошего вечера, Марк.              — И вам.              Маралину вроде хотелось того, о чем он никому никогда не скажет. Сегодня к бутылкам больше не тянуло — до рассвета еще доказывать самому себе, мол, да нет никакой зависимости. Или лучше: завтра отлетать на двенадцать часов, силы нужны. Физическое состояние не так беспокоило, как странные липкие образы. За десятки сеансов сознание привыкло пропускать раздражение белым шумом и сосредотачиваться на пустоте и отвлеченных гранях реальности. Жаль, в белый шум не сведешь осевшие в воздухе ядреные духи, расписанные листы, двух людей, спешащих навстречу друг другу. Нет, если потрешь глаза, сожмешь зубы, глубоко вдохнешь-выдохнешь, выкуришь подряд четыре сигареты, съешь обветренную кожу на губах, вылижешь всю квартиру и закончишь с фотографиями, все равно не отпустит.              Черно-белые картинки таили осколки случайных городских пейзажей. Вот окно — таких наберется в центре немеренно. А вот заколоченная дверь, уже не сложно. Среди кадров выделялось поле, где на заднем плане торчал ветряк. Одно-единственное сделано за городом да в неизвестном месте. Чем дальше от людей, тем гуще звезды, так? Наверное, здорово лечь в зарослях пшеницы или чего там, в тишине полной смотреть в небо. Легко дышится, свежо, сладостью вязнет во рту. Найти бы летом это поле. Фотографии надлежало заглянцевать, подрезать, беречь до вечера понедельника — тогда у Василисы ближайшая смена на будущей неделе. Может, хранить их придется чуть дольше, потому что Тим наверняка очень захочет увидеть бесовку в тот день.              Уже ночью Марк зашел в ванную, посмотрел на зардевшие щеки, неестественно красные губы и растер пальцем остатки ужасно стойкой помады. Краска напоминала одновременно о самом отвратном и желанном — в убогом марте Маралина утро будило нервным тремором, следы женской косметики на коже срабатывали как подрыв на мине, притом скорее где-то глубоко внутри, чем потроша снаружи. К счастью, на случай предания горькой ностальгии в обширном запасе имелся любимый пустырник. Марк выпил пять таблеток по старой привычке, закурил дважды, через час расстался с внезапным приступом воспоминаний в напавшем сне.              Вьются улицы без людей, мчащихся машин, залиты солнцем, в лужах разлиты, дома на стенах носят окна и двери знакомые. Пониже густо выкрашенные в черный решетки прикрывают подвальные комнаты с глухим желтым светом — в таком все края мажет особенно, если тона блеклые напоминают белый. Офисные кабинеты, редко что-то поинтереснее. Через дорогу синеет табличка с названием улицы, не прочесть. В пальцах стынет камера на утреннем ноябрьском воздухе.              Марк проснулся с затекшими руками, призрачным спокойствием и мертвой в голове картиной сумеречных грез. Сквозняк на кухне разносил устойчивый запах табака и навевал желание больше не выстужать квартиру. Попробовать перебиться редкими проветриваниями. Ноябрь все-таки.              Ладони закололо тепло, вернулось по каплям наваждение, неизвестная улица наконец рассеялась в пробудившейся памяти. После душа Марк начисто сбрил щетину — почти, да сколько ни брей, все равно кожа гладкой и нежной не сделается. Лосьон только безалкогольный — иначе принимать внутрь. За увлажняющим тоником не хватало еще крема от морщин вокруг глаз, но как-нибудь лет через десять. Марк любил эту часть утра или вечера за то, что потом в ванной застревал свежий аромат очищающего геля, меда, миндаля, мяты и трав, редко меняющий одну из своих нот вот уже девять лет. Меньше любил (скорее ненавидел одновременно) появляться в сети, видеть ноль сообщений или больше от двух человек.              Тим       голосовое сообщение (37)              Уведомление в одну полоску скрывало шквал коротких аудиосообщений. Тим начал записывать их ночью и до текущего полудня продолжал.              «А че, плохо будет с недосыпом?»       «Поспал пять часов, найс»       «Я наверное сразу к тебе поеду ща»       «Можно да?»       «Тебе чет взять в пятерке?»       «Еси че подожду в тц»       «Я взял двадцать пакетиков с пюре»              «Ты долбоеб», — поэтично ответил Марк в трех секундах да с выраженной в голосе улыбкой.              Маралин оделся, захватил сигареты и вышел на общий балкон этажа. Отсюда вид открывался на другую сторону дома, как раз где располагался вход в подъезд. Тим уже взялся вызванивать Марка, когда на весь замкнутый двор щелкнула зажигалка и встретила хлопком после гудков.              — Скинь сижку.              — У меня только самокрутки остались.              — Поймаю. Курить хочется, забыл купить.              Деньги кончились за четыре дня до следующего перевода от родителей. Надежда избавиться от нужды ненавязчиво подъедать у общажных товарищей содержимое холодильника держалась за середину месяца — тогда наступала очередь отца высылать десятку, а он из щедрости мог и добавить сверху.              Марк знал, ничерта Тим не поймает, но все же кинул. Сверток сделал стократное сальто в полете, срикошетил с двух машин и приземлился прямо на вовремя подставленную ладонь.              — Видал, а?              Карельский подул на самокрутку, отряхивая от пойманной пыли и грязи, зажал в зубах и поджег.              — Нет.              — Нет, ты видел!              Марку вроде нравилось, когда Тим оживлялся, а вроде причину этого оживления он терпеть не мог. Не знай о встрече минувшей ночью, списал бы на мандраж перед сеансом. Однако от предвкушения второго полета и его цели мутило еще дурнее.              — Ты че, встал ток ща?              — Ну типа.              — Я могу помотаться где-нибудь.              — Не, все норм.              — А табака много?              — Одна пачка открыта и две закрыты. Накручу. Все равно начнем через час или два.              — А че так долго?              — Мне проснуться надо.              Тим протянул недовольную помятую «а-а» в знак понимания (хотя как можно просыпаться два часа, ему вообще было непонятно) и посмотрел куда-то влево. Дорога из двора оранжево-белых мракодрапов выходила к темно-серой пятиэтажке, возле нее кривились голые деревья. Карельский накинул на них листву, выкрутил солнце и вместе с тоской замечтал о лете в родном городе.              — А я тоже крутить хочу, — вернулся Тим к звездоведу и затушил о край мусорного бака сигарету ручной работы.              — Накрутишь.              Послышались гудки, единственное цветное пятно на фоне серого асфальта и пыльных машин бодро задвигалось к подъезду, маякуя расстаться со своим окурком и вернуться. Не раздался звонок домофона, заставил переживать на секунду, но за дверью тут же зашаркали кеды — протяжно, так только Тим катается по плитке на подскоке к квартире.              — Короче, — начал Тим с порога и крепкого рукопожатия, вручил легкий пакет с пайком на ближайшую половину суток, — пюрехи по акции были, ну я взял с запасом. Жесть накурено у тебя.              С кухни веяло табаком, правда вперемешку с приятным вишневым запахом сквозил более привычный. Почти как на лестнице в общаге. Или в спальне на Веерной.              — Вытяжка походу барахлит, — пожал плечами Марк и взялся раскладывать фруктовую добычу. Вспоминал, хорошо ли оттер помаду, выбросил ли полотенце испачканное в стирку, всю ли домашнюю фотостудию свернул и запрятал. Волновался и тотчас плевал, держался за бессмысленность этой будто нечаянной четырехчасовой сцены ушедшего вечера.              — А курить прям здесь будем?              — Наверное. На улице холодно.              Тим вошел следом на кухню и сел за стол, на котором лежала пачка пустырника и стоял стакан воды.              — Че, опять это пить?              — Можно потом. Ты как вообще?              Я сделал кое-что плохое.              Тим долго думал об альтернативе, на которую пошел бы любой другой человек. Прошлый трип вызвал миллионы вопросов и оставил ответы в себе, но обещал раскрыть свое бесконечное знание снова и снова, сколько к нему ни обращайся.              — Стремно.              — Почему стремно?              Сделал и не могу согнать. Типа, живу дальше, но иногда это въедается в голову. Хотя исправлять уже нечего, и мне надо просто расстаться с этим.              — Не знаю.              Давно сделал?              Марк молчал столько, сколько нужно для разгона клока сомнений по склону выбора между тем, что сказать вслух и что придержать.              Год назад.              — Будет плохо? — с опаской спросил Тим, сам не зная, какие слова хочет услышать. Зато Марку эта тревога понравилась до одури.              — Выведу если что. А про все остальное поговорим в следующий раз. Если захочешь.              — А я себя не выведу?              — Когда второй раз и доза повыше, не знаю. Ты мне доверяешь?              — Ага, — расплескалось внутри словно завернутая в салфетку крошка горького лакомства, к которому Маралин иногда прибегал.              — Тогда все будет нормально.              Марк сбился со счета, сколько уже наврал и сколько ложь гладит его простреленные виски. Марк гладил кожу у чистых губ, еще недавно колючую, смотрел на смятые семь лунок в блистере на столе и представлял, как разгладит все остальное.