Жженые обрывки памяти метались внутри быстро, совсем как давний февраль–март. Они замирали на короткое время, прорезали улыбку, смущали, бросали в пот и ярость, рвали нервы до бесчувствия и по кругу, пока их вновь не ставили в угол. И каждый раз, когда казалось, пасть дальше некуда, Марк отсиживал на полу колени, проваливался глубже под собственной тяжестью и подняться больше не мог, как не мог выдохнуть и уйти достойно, как учила Машенька, без боя с тенью и почти летнего реванша.
В девятом классе Марк выучил кое-что поинтереснее письма Онегина к Татьяне и спорных уроков жизни от бабушки. Узнал он, что ничего важнее чужих гениталий для его сверстников нет — сплетни о недовписке без конца преображались, как и полагается народному творчеству, только в разы хуже настоящего фольклора.
— Маралин с Антиповой переспали.
— Антипова сосала Маралину.
— Антипова с Маралиным сосались.
— Маралин лапал Антипову.
Маралин напился и ничего не помнил. Знал, что его снизу никто не трогал, иначе хитровыдуманная застежка ремня болталась бы раскрытой, когда Марк проснулся ранним утром в своей постели с первым дичайшим похмельем. По крайней мере, если и трогали, то через одежду. Что там с Антиповой было — тоже неясно, хотя на стыках бело-черных пятен в памяти затесалось что-то теплое и мягкое.
Начал тот вечер Марк вполне успешно — с помощью друзей Вени добыл хорошей выпивки в качестве вклада в общий бар, помог Роме подготовить квартиру ко внеучебному мероприятию, пообещал разобраться с бардаком на утро, натренировал всех правильно пить самбуку — красиво, с огоньком, даже кофейные зерна не забыл, сигарет никому не жалел и в кои-то веки заработал некое подобие уважения. Для памяти кончилось все на стакане неизвестного содержания и задушевной беседе с одноклассником, с которым Марк толком не общался до этого. Стал бы он лезть к девушке, которая нравится его единственному другу, — вроде нет, а вроде в блэкауте все возможно. Среди всех шутников в понедельник нашлась парочка тех, кто мог нормально рассказать, что же произошло, включая того собутыльника, однако доверять их словам тоже не очень хотелось.
— …ты уламывал телик выкинуть, — на этом оба одноклассника прыснули, а Марк закатил глаза, услышав про эту часть вечера в десятый раз, — потом тебя рубить стало, ты в комнату свалил. Антипова не пила нихера. Она пропала потом, Рома нервный чет стал. Сказал тебя домой довести.
— Там темно было, видел, она сверху сидела. Лина снаружи шароебилась, ей позвонили, и я спалил тогда. Ну как ты с теликом исполнил…
Что это за выходки были и зачем, кто кого, где и как лапал, Марк разбираться побаивался. В каком-то смысле он был благодарен за случившееся, оно обнажило, чего стоит дружба с Ромой. Как выяснится позже в курилке, дружба эта стоит как льготный обед пятиклашки, которому вместо нормального мяса напихали в фарш сои.
Конечно, любопытство желало знать все, но разум уверял: «Марк, ну че там хорошего будет? Хочешь знать, как целовался/помял грудь/совал пальцы/et cetera впервые и не запомнил этого?» И третья часть сознания отчеканила следом: «Да на кой ты нужен Антиповой? Еще бы задротка типа Шиловой к тебе примостилась», она предлагала отрицать, что это было.
А че там с телевизором?..
— Марк.
В безлюдной столовой в конце отвратного учебного дня Маралин увидел Ангелину — одноклассницу, которая все время таскалась вместе с Майей. В отличие от нее, Лина училась здесь с началки, вела себя тихо — от нее Марк никак не ожидал того, что случилось позавчера.
— Это я с маком забрала. Хочешь? Тебе они нравятся вроде.
Марк посмотрел на несчастную булку в пакете и вдруг возненавидел ее, любимую столько лет.
— Чего тебе?
— Я хотела про выходные поговорить.
— Я уже все услышал.
Марк поспешил в коридор — и тут, как назло, тоже никого не было. Ангелина догнала мальчика, о котором говорила ее подруга скупо и небрежно, «этот с последней парты», «мама… а че не "марала"?», «ему лишь бы ворон считать и курить за школой», об остальных же парнях вообще речь не шла.
— Марк… тебе лучше не связываться с Майей.
А чему научила Мария Эратовна, так это не слышать все «лучше не надо»: «Самый смак в том и лежит, и не суть, нравится тебе или нет, до сих оно живое-живое, в руке твоей бьется, бери и беги». Будни-близнецы редко такую возможность давали, и если она выпадала, Марк хватал ее и мчался, пока дух не вышибет новая. Сложнейшим в этой изощренной охоте было выбрать момент и поймать его, а не придушить раньше времени.
Так Ангелина дважды осталась наедине со звенящим эхом нежнейших матерных слов, а Марк ненадолго забыл обо всем после уроков и второй подряд сигареты, как снегопад изо дня в день забывал следы ищущих, теряющих и вновь находящих дорогу детей.
Во вторник, как и в понедельник, Маралин бы с радостью забыл обо всем снова, но по известному закону его назначили делать проект по географии в паре с Антиповой, больше ведь не с кем из двадцати четырех человек. Оспорить вынесенный вердикт было нельзя, разрешалось выпить водички и поныть себе под нос. Память пропиталась насквозь «а что всем так весело, я не пойму», незримой мишенью на затылке явившейся Майи, вчерашним «чтоб я тебя с ней рядом не видел», и ничего лучше Марк не придумал, чем игнорировать огромное домашнее задание до талого. Поздним вечером вдобавок пришло сообщение от Майи, короткое и в своем смысле неотвратимое, Марк прочитал его и высланный адрес, не ответил и до самого конца уроков на следующий день не собирался никуда ехать.
Майя как бы не замечала существование Маралина, шуток в классе о прошедших выходных и перешептываний со всех сторон. Открыто дразнить дочь влиятельного предпринимателя никто не осмеливался, да и многие придерживались мнения, что это Марк пристал к бедной девочке. Потом, уже покурив за школой, он вдруг решился и поспешил домой, там поправил свой товарный вид и собрался выходить.
Машенька тоже прихорашивалась и сновала из комнаты в комнату то в одном наряде, то в другом.
— К девочке идешь?
— К мальчику. А ты куда?
— На ужин Валенька позвала.
Обычное дело для Марии Эратовны готовиться к встрече за пять часов, а возвращаться глубокой ночью. Так Марк благополучно пропадал вечерами где-нибудь и с кем-нибудь — в том году чаще с Веней, в этом один или с Ромой.
— Веди себя прилично, — просила Машенька, понизив голос. Она соизволила остановиться на пороге и отвлечься на целую минуту от переодеваний. — Чтобы не как в выходные, понял? От тебя несло чистым спиртом, Марк, тебе пятнадцать. Я не буду потом твоей матери сочинять, где тебя носило, и Вени здесь нет. Даже он так не может напиться, постыдился бы.
— Обязательно.
Жила Майя далековато от метро и удобных автобусных маршрутов, Марк вызвал такси и справился в переписке, что скоро будет. Никогда раньше в квартире Антиповой он не бывал и потому представлял себе помесь из родной планировки и заоблачных потолков сталинок (хотя в их районах такие дома не сохранились), что-то безвкусное и за семизначную сумму. Реальный вариант имел немного общего с дорожными фантазиями: пахло здесь сотнями тысяч, растраченных на ремонт, благородной роскошью и дорогим табаком, а потолки нависали не выше двух с половиной метров. Марк сразу вообразил Марию Эратовну в кожаном кресле в гостиной или за столом с резными ножками на кухне с «надлежащей вечерней порцией вина». Вот сейчас выйдет из-за угла, потащит на премьеру в Малом, и плевать ей, какие там планы созрели на Майю.
— Курить, если что, можешь на балконе или в кабинете папы. Могу его сигариллы дать, он все равно не заметит.
Марк соблазнился перспективой попробовать сигариллы самого господина Антипова и все претензии отложил на потом.
— Он охотится, — продолжила Майя в кабинете, приоткрыв окно, угостила одноклассника и тоже закурила. Она кивнула на ружье, висящее на стене. — Это декоративное.
Над книжными полками, правее фальшивой винтовки, смотрел сверху вниз вытянутый череп косули с разветвленными рогами — Марк гладил их основание глазами, крался до кончиков заостренных отростков. Гадал, какие рога на ощупь: шероховатые, колются, полированные, скользят, похожи на лакированные клавиши фортепиано, а если звучат, то глухо простукиваются, а может и громче вот этого, а вдруг полые…
— У него таких много на даче.
Марк изучал Майю периферийным зрением. Он тогда еще не дорос до своего без пяти метра девяносто и несильно разнился с ней ростом. После уроков она осталась в плотной белой блузке с длинным рукавом и строгой юбке, оставила косу, из которой выбивались передние пряди. Судя по фотографиям вокруг, с отцом Антипову роднила только чернота глаз и волос, все прочее пошло в мать — верхняя губа не прятала зубы, маленький подбородок придавал детсковатое выражение лицу, о более зрелом возрасте напоминали ушедшие пухлые щеки. В не до конца сформировавшемся теле девочки-подростка тоже повторялись изгибы матери: плечи узкие, дальше неясно, а ноги точно ее, колени чуть врозь, носки друг к другу жмутся.
— Твой папа не охотится?
Маралин молча разглядывал стыки костей на мертвой голове, спускался к фото, выискивал братьев или сестер. Нет, все как у него, не считая крайних шести лет жизни.
— Тебе с бабушкой жить не скучно? — не унималась Майя. — Рома сказал про твоих родителей. Он меня утешал, когда все закончилось. Он будто тебя оправдать пытался, вот смешно-то. — Она разулыбалась и дольше подержала дым в легких. — Рома сам просил тебя проверить, он не говорил? А ты себе все придумал, да? Плохо, наверное, ничего не помнить?
— Ты вроде проект делать хотела.
— Да проект я сама сделаю, не переживай. Я тебя позвала пообщаться, когда Ромы нет рядом.
— Тогда я пойду.
Марк затушил окурок и попятился к двери.
— Я не закончила.
— Да ты уже чет впаривать начала, — припомнил Маралин, — мне рассказали все.
— И ты веришь?
— Мне все равно. Не хочу разбираться.
— Зато папа мой захочет, если уйдешь.
Майя расплющила остаток сигариллы о дно пепельницы и как бы невзначай перевела взгляд на отцовский трофей и обратно на Марка.
— Ты меня своим батей пугаешь? Думаешь, показала ружье и все, мне страшно? Стреляй, че.
— Ну ты реально чудик, — рассмеялась Майя и жестом пригласила на кухню. — Вино будешь?
— Что тебе Рома сказал? — спросил Марк, следуя за шлейфом знакомого до слез парфюма.
— А, Рома… да ничего, я сама спросила, где ты. Соврала, что тебя ищут.
— Зачем Лина дверь сторожила?
— «Дверь сторожила», — повторила Антипова, — хорош сторожила, все в классе нас обсуждают.
— Прикольно, наверное, к телу приставать.
— Не, ты там отлично соображал. Сказал, что-то плохо тебе, а мне даже обрадовался. Сказал, духи у меня похожи на мамины.
Майя развернулась у окна, расстегнула блузку сверху — семь бурых пятен меркли на коже.
Ага, мать, и че ты там натворил такое?
— Не помнишь ничего ты? Не верю я тебе, Маралин.
— Не помню, — возразил Марк и отвел глаза. — Вино буду.
— Мама привезла из Италии, — пояснила Майя, когда накрывала на стол, — она в командировке. А бутылки папа не пересчитывает.
— Когда он вернется?
— Не раньше девяти.
Марк жадными глотками осушил бокал вина, перетек на стул, Майя подлила еще и села рядом. Со вторым заходом Марк помедлил, качал бокал в руке и всеми силами изображал, будто вообще не нервничает от прикосновения чужих коленей и собственных мыслей. Ворошил ночи, проведенные летом в загородном доме у тети, старшей сестры матери. Первые сигареты за яблоневой рощей, кислющая красная смородина, мерцание звезд на небе, каких в Москве не увидишь, свежий сладкий воздух, каким в Москве не задышишь. Сумбурные монологи Вени о том, как от него учителя отказывались, о том, как чуть не выгнали из школы за натертую воском доску, о том, как сбегал из дома после очередной ну-самой-последней ссоры с родителями. Истории о девочке из лагеря, о девочке из соседней квартиры на лестничной клетке, о девочках всяких и во всех подробностях. Вот это Марк искал и вырывал из тех любимых вовсе не за то страниц жизни драгоценные наставления, как же тут вести себя надо.
— …чем тебе Рома не нравится?
— Не знаю. Не в моем вкусе.
— А бухие в хлам в твоем?
— Слушай, там ниче такого не было, ясно?
— Так он «утешал» тебя или нет?
— Интересно стало? Я сказала ему, что ты не пускал меня и пытался раздеть, а мне было так страшно, и я не знала, как уйти, и позвать на помощь не могла, потому что ты раздел меня сверху, стеснялась я. Ну я так только Роме сказала, ты не волнуйся, Рома же могила. Рома мне столько наговорил про тебя… что ты не хотел, что ты перепил, какая жизнь у тебя несчастная. Он спросил: «А папе ты не расскажешь?» Но я пока не хочу, чтобы ты умер.
С каждым глотком Марк все меньше понимал, зачем Майя блефует, все больше раздражался с ее попыток выставить его в чем-то виновным, с каждого повторения имени Люца, с бреда, сочащегося в словах, все чаще задавался вопросом, зачем было так глупо рушить дружбу между ним и Ромой, и вино стирало этот вопрос, смягчало раздражение и направляло его не в то русло, а с фразой о смерти Марк так и вовсе поплыл. Особенно, когда осознал, как Майя верит в то, что никакой амнезии у него нет, что притворяется он и помнит каждую секунду.
— А если я хочу? — спросил Маралин, Антипова еще долго сотрясалась от смеха.
— Легко пьянеешь. А ты правда на фортепиано?.. — Майя взяла Марка за руку, он уже ни капли не противился тому, к чему все шло, и мог разделять неотрывный взгляд на своих пальцах или губах.
Беспросветные глаза теперь заблестели июльским ночным небом, поглощая все внимание гостя. Вино кислило приятно и вязало во рту, как смородина, лето и вера в то, что тебе всегда будет четырнадцать и самый близкий человек, которого ты готов слушать вечность и вечность, никуда не уедет в конце августа. «Я же не за этим приехал», — всплыло в голове сквозь ударивший алкоголь, когда все как-то быстро перешло к поцелуям, стоило поддаться чему-то нахлынувшему издалека, неотсюда.
— Майя, — добивал Марк, оторвавшись от бордовых губ, — я не могу так. Ты же ничего обо мне не знаешь.
— А ты расскажи.
Майя подливала вино и хотела знать, почему родители Марка не бывают в школе, почему он дружил с Ромой, почему выбрал группу французского вместо английского, почему пропускал занятия в прошлом году, и много чего другого, что нисколько не раскрывало душу по-настоящему.
— …а с Веней общаешься?
— Иногда. Он в Питере на первом курсе учится. А че тебе Веня? Он же ушел, когда мы в четвертом классе были.
— У вас с ним родимые пятна прикольные. У тебя на виске, у него под глазом. Хочешь, свое покажу?
— Покажи.
Майя отогнула верх блузки и показала разветвленное пятно на плече. Марка такая деталь крайне заинтересовала, он обвел взглядом ее и выскальзывающие из петель пуговицы.
— Не раздевайся.
Марк заметил, что для пятнадцати грудь у Антиповой и правда красиво оформилась. И пока Майя думает, что он ей что-то там сердечное излил и зарекомендовал себя околоджентльменом, можно и закончить на сегодня.
Марк возвращался домой неспешно, трезвел и пытался переварить новые ощущения и щекотку в животе, выводил пятой подряд пластинкой жвачки запах спиртного. А по мере того, как вино выветривалось обозленным морозом из крови, настигала и нелепая вина перед Ромой. Теперь волновали другие вопросы: как делать вид, что ничего не случилось, что делать с Майей дальше, в какую школу уйти, как договориться об этом с родителями. Перевестись Марк давно планировал, а поднявшаяся вьюга завыла, что до лета он не дотерпит.
На следующий день в школе все вели себя ровно так же, как и вчера, только Марк чаще посматривал на первую парту своего ряда. Те же перешептывания, те же пошлые шутки, тот же укор в глазах Люца. Майя идеально готова к занятиям, ее ставят в пример вместе с другими лучшими учениками, остальные лыбятся, мол, конечно, постараемся. Маралин крепче убеждался в желании уйти отсюда: и раньше тошнило от этих людей, и сейчас выворачивало. Тошнило от прожитых вместе лет, от того, как не получается вписаться в общую картину прочно и окончательно, а это вроде бы нужно.
Кому нужно?
Открытые противостояния далеко не так изводили Марка, как этот гул, где постоянно скользит его фамилия, чаще — вольное сокращение с именем. Его сбивали посторонние «Майя», «Антипова», которые звучать вообще не должны. Шорохи сплетен напоминали о вчерашнем до сухости в горле, Маралин почти расхотел возвращаться домой, вызывать такси, подниматься в просторную квартиру, где все душит. Что дальше, что? Снова пить и позволять Майе казаться той, кем ей хочется? Рассказывать что-нибудь невеселое о жизни? Бояться ненастоящего ружья на стене? Вести начатое до конца?
«придешь сегодня?»
«приду»
Марк возвращался домой, открещивался от принудительных походов по выставке зарубежки и выученного наизусть «Севильского цирюльника», тратил драгоценное время на самоутверждение и отстаивание личных границ перед старшим поколением, вызывал такси, поднимался, иногда пил, иногда не пил, курил краденые сигариллы, говорил о себе, говорил и слушал краем уха, но так внимательно, называл Майю по имени без этой въедливой «й», и получалось «Мая», а казалось «моя». На следующей неделе увлекся и не стал отпираться, когда одежда полетела на пол — что-то невнятное, раскаленное до предела внутри тем вечером поглотило все. Маралин отпирался перед собой, уверял, это все на мятых простынях в темной спальне и наутро разгладится. На протяжении уроков боролся с мыслями о грядущем вечере, а щеки такие от стужи февральской, ну.
«придешь?»
«да»
Параллельно со случайным тайным романом, думать о котором выходило только нижней частью тела (вроде бы), Марк занимался переводом в лицей, тоже тайным. Отец эту затею посчитал паршивой, как и любую, отличную от учебы в кадетском училище и сколько-нибудь чуждую военной карьере, бабушка тщетно уговаривала ничего не менять, мать согласилась с решением сына без лишней ругани, сказала «хорошо» и все. Папаша с Марией Эратовной не удивили, от редкого же телефонного разговора с матерью Марк ожидал совсем другого. «Зачем тебе переводиться посреди года», например. Нет, просто «хорошо». На фоне шумели улицы, мама опять куда-то спешила, так спешила, что ни разу не перебила ребенка от прошлого брака. Возможно, ей и самой нравилась идея продолжить учебу в лицее, куда в свое время ушел Венечка, сын старшей сестры. Венечка теперь в Питере, пусть на платке, иначе и быть не могло, но лицей-то замечательный.
— Лицей… в Петербург тоже поскачешь? — опасалась Машенька, что Марк пойдет по стопам Вени, ввяжется в скандалы с преподавателями и замом по воспитательной работе и во все то неподобающее, грязное, низкое. Это никто еще не знал об увлечении гремучими психоактивными смесями, не знал даже Марк.
— Не знаю.
Вскоре стало известно, когда Марк вместо школы за домом пойдет к метро, проедет две станции и сядет за парту в классе, где когда-то сидел Веня — конец марта, считая каникулы, до которых оставалось около трех недель. Три недели на то, чтобы закончить с Майей, и больше ни ее, ни Рому не видеть.
Появлением Таисии Маралиной у завуча были изумлены все, Марк изумлен был в колоссальной степени. В последний раз мать соизволила объявиться в новогодние каникулы, и то, проездом, а тут чудом нашла время приехать без опозданий и переносов, аж выходной взяла. Долго беседовала она с классной руководительницей, болтовня по делу и без мучила Марка созерцанием матери, сияющей, одетой в универсально траурный черный костюм, прекрасный костюм из немнущейся ткани, хоть замни этот пиджак и брюки. Легкая шубка в руке, тоже черная, смех невесомый, здоровый блеск каштановых волос чуть ниже плеч, лежат волосы идеально без единого торчащего локона, френч свежий на ногтях, в ушах и на шее скромно сверкают камни в серебре, запястье на левой часами стянуто, широкими, с кожаным ремнем. Сорока лет Таисии не дашь, не дашь и троих детей. Вот двое, без старшенького, еще куда ни шло.
— Марк, ты английский-то знаешь? Там же английский нужен, французского нет.
— Мам, вы меня с папой в языковой лагерь отправляли.
— Когда? А, в Оксфорд… а на курсы ты сколько ходил? Два года?
— Пять лет. Ты меня на первые занятия сама водила.
— Разве?
Мучила и Майя, выжидающая у себя дома, но в тот вечер времени не хватило.
Сцена в старой школе повторилась затем и в лицее, да хуже первого дубля — тогда так, репетиция была. В старой школе Вениамина Маралина помнили как безобидного проказника, в лицее же он являлся
Маралиным, от фамилии которого учителя горестно вздыхали, а сверстники оживлялись и готовили попкорн. Марк на секунду пожалел, что послушал совет Вени перевестись сюда. Когда же встретил знакомых старшеклассников, горячо приветствующих брата местной легенды, то в каком-то смысле почувствовал себя дома.
— А ты потише Вени будешь, да? Ниче, втянешься, — обещал парень из подошедшей компании.
Тепло стен лицея за его границы не простиралось. Попрощавшись с матерью на неопределенный срок, Марк остался на растерзание двадцати дней, по истечении которых жизнь его оборвется и начнется заново. Ездил к Майе он с большей охотой, обретенной в привычке, и за проект по географии получил бесчестную пятерку — все, никакого алиби, ездишь якобы для
нее и за
ней. Время, разделенное с любовью Люца, словно бы замедлялось, и этому Марк тоже старался не придавать значения.
Никто в классе не знает, не ждет ухода Маралина — Таисия по его просьбе убедительно попросила классную руководительницу не распространяться, — Майя тоже не знает. Марк придет к Майе сегодня, завтра, через месяц, так она думает, это уже не исправишь. Назовет Марк ее ласково «Майя», как только он умеет, и вместо имени послышится «моя». Марк думает о февральском разговоре с Ромой и тихо ненавидит Майю который день, да ненавидит до той степени, в какой и худший враг превращается в самого родного человека. На пороге квартиры Антиповой ненависть забывалась ровно до того момента, как приходилось прощаться и становиться опять одноклассниками, между которыми ничего нет, кроме двух парт. Ничего общего между Майей в школе и Майей дома не было, и тем хлеще бесили из раза в раз неловкие попытки Ромы поговорить с ней, тем сильнее бесила игра одной актрисы в жертву алкоголя. Но по-другому было никак, и всех бесов Марк вымещал за массивной дверью под номером пятьдесят шесть.
— Пришлешь мне кое-что?
Марк нашептывал первые приходящие в голову сцены у всех зеркал в этих комнатах, пока заклинал руками слушаться его и не отказывать. Майе льстили просьбы мальчика, приковавшего к себе внимание в том году и не отпускающего до сих пор. Те, кто учились с Марком, давно привыкли к его странностям и вечному витанию в своем мире, для Майи все было в новинку. Про Веню Майе рассказывали в прошлой школе, знакомая фамилия одноклассника заочно обещала много интересного. Но Марк был совершенно другой, и выйти с ним на контакт оказалось почти нереально. И кто знает, если бы Веня не повстречался Майе на случайном сборище в новогодние каникулы, осталось бы грядущее лето в руинах?
— Майя? А, ты ж с Марком учишься, он о тебе говорил.
— Что говорил?
— Дочь Антипова, все дела.
— А вы с ним не виделись?
— Не, он игнорит. Обиделся походу из-за Питера, я ему поздно сказал.
— У него есть кто-то?
Веня посмотрел на Майю снизу вверх, нахмурился, потом повел бровью и разулыбался. Выражения лица его не то, что менялись, но беспрерывно перетекали друг в друга.
— Не, а че? Понравился?
— Может быть. Но мы с ним не общаемся, он такой закрытый.
— Да, его не пробьешь. Типа, он даже со мной общается только потому, что мы братья. Но ты ему понравишься, знаю про батю твоего.
— Все про него на районе знают.
— У вас там вписоны с классом не намечаются?
— Будет что-то в феврале, слышала.
— Он туда по-любому пойдет, его хлебом не корми, дай побухать. Вот и лови его там, — Веня запнулся, когда с очередной затяжки помутило. Гнет испытующих черных глаз Майи он выносить больше не мог и страшно заскучал по чему-то.
— Сделаешь это для меня?
Неделя. К тому времени Марк успел набрать детской порнографии на целый невыпускной альбом. Сплетни не утихали, никто не видел Маралина в гостях у Антиповой, и сказки о вечере у Люца продолжали будоражить воображение подростков без личной жизни. Марку и Майе как-то удавалось перетерпеть еще один день, где со всех сторон доносятся влажные фантазии, издевки, но однажды все вдруг пересекло черту, за которую Марк не готов был пустить.
Он остановился на пороге кабинета, когда застал Майю в окружении донимающих ее одноклассников. Никогда над ней не осмеливались смеяться в открытую, но, видимо, после того злосчастного дня страх потеряли все. Ромы там не было, Рома тоже только пришел и за спиной Марка собирался с мыслями.
— …че, сколько берешь? — глумился один из тех, кто рассказывал о произошедшем у Люца. Марк вспоминал подробности, вгоняющие его в краску недели тому назад, а сегодня кажущиеся обыденностью. И не будь рядом лишних пар глаз, непременно бы оттащил умника за шиворот так резко, чтоб шею свернуло.
— Ты деньги-то видел такие? — громко спросил Марк, зная о долгах семьи обидчика. Все обернулись на маму, который всегда отмалчивался в таких ситуациях и безучастно дремал на своей последней парте, а теперь стоял и нарывался.
— Мать, ты че? Она же…
— Тебе напомнить, почему твой дядя в коляске? Или не веришь, че двадцать лет назад было?
И не такие легенды сочиняли об отце Майи, где правда и вымысел давно смешались, но каркас этих историй всегда держался на фактах. За фактами, порой пугающими жестокостью и бесчеловечностью, волочились километры недомолвок, и при каких обстоятельствах, что произошло, уже никто наверняка не знал.
— Антипов-то слышал, как ты с ней кувыркался у Люца?
— Найс переобулся, мне ты другое заливал, — возразил Марк и шагнул навстречу, заставив попятиться. Маму никто не видел таким самоуверенным, будто ему плевать, когда дойдет до метких оскорблений в его сторону. Маме было плевать потому, что скоро он уйдет отсюда и никогда не вернется, и все эти люди для него перестанут существовать. — Отъебись от нее.
— Марк, — попытался Рома остановить бывшего друга, ледяная маска наконец оттаяла.
«А ты че высрался? Стоял бы дальше у меня за спиной, Майе это охереть как поможет», — немо выпалил Марк и прикусил язык.
