Спорынья

      Это мог быть он. Сорваться, ничего не сказав, и приехать — Марк даже открыл бы двери, не будь в его застеленной постели Тима, пускай одетого. Но Веня три года не появлялся без предупреждений, а ключи были все еще у него.              Это мог быть отец или его жена — Марк звонил ей с просьбой забрать машину. Это могла быть мать. Это могла быть Маша, которой приспичило завезти новую партию малинового варенья. Но все они заранее сообщали о своем приезде.              Это могла быть Майя, могла следить откуда-нибудь за балконом Маралиных и разглядеть сквозь снегопад чужого человека в руках Марка. Но так ли он нужен ей спустя столько времени?              Это мог быть кто угодно, и каждый вариант казался хуже любого другого. Но разве худшее уже не случилось?              У худшего варианта завились от снега темные локоны, холодные капли блестели на них, на пальто, на глазах потекла тушь — ее растерли мизинцем в лифте напротив зеркала, на пальце осталась краска, щеки и губы зардели особенно пылко, почему — расскажет шаткая походка. Тим забрал пакет неизвестно с чем и сбежал на кухню, под потолком в коридоре болтались огромные шары в форме числа восемнадцать и неосязаемое желание кого-нибудь прибить. Во рту кислило вино — Марк ничего лучше не выдумал, как прополоскать рот «Пино Гриджио», погрузить всю квартиру в полумрак и нацепить темные очки, повторить первый и третий пункт с Тимом, а Васе сказать, мол, дресс-код, вот, держи, и надеяться, как бы ей пьяная кондиция недопартнеров не показалась чересчур таковой. Да, восторженное «обожаю шарики» точно было лишним.              — Ты откуда?              — Бары смотрела. Тим написал два часа назад. У тебя второго ДР был, а ты молчал? Я бы тебе подарочек сделала.              — Котенок считается?              — Это же «какой-то блохастый котенок». Или стерпелось-слюбилось?              Василиса не говорила, она пела: остроугольная траектория трезвых интонаций сгладилась после неведомого количества алкоголя, превращая всякую реплику в строки несуществующей песни. Слоги стекали горячим соком в перепонки, по стенкам в это зыбкое пространство, где рождается звук — его образ, отраженный снаружи. Он почти обретал цвет, когда Марк задумывался, почему ему так нравятся эти изгибы в голосе, а стремление к насилию слабело в нем.              — Может быть.              Те же джинсы, что были в прошлую пятницу, никаких колготок и юбки, растянутый свитер, явно украденный — у кого? Арчи? Полина? Кто еще? Василиса могла зависать с ребятами из бара? А из другого бара, который был до этого? Сколько вообще в ее жизни баров было? Сколько людей могли этот свитер одолжить, отдать, не заметить пропажу?              — Ты без перстней.              На месте двух массивных оскалов серебра синели чернила, оставленные перечеркнутыми строфами стихотворений.              — Я боялась их потерять. А тебе идет с распущенными.              — Тебе идут эти очки.              — Ага, — засмеялась Василиса, — и тебе. Серьезно, что за прикол с темными очками?              Как удобно за парой стекляшек прятать мглу, которая лишь слегка сузится при свете. Бесовка носила их пониже, ей нечего было скрывать.              — Стильно.              Тем временем на кухне Тим возился с чем-то, что Марк в такой тьме мог разглядеть только в общих чертах.              — Как ты шарики тащила? — спросил он, занявшись чаем. Вася захватила золотистые цифры на выходе из ванной и перенесла к балкону.              — А тут недалеко от ТЦ. Там один улетел сначала, пришлось взвр... взращаться.              — Какой улетел?              — Единица. Восьмерка со мной осталась. Так символьчно... Единичка ушла, — вдохновенно пела Василиса, прижав левую руку к груди, — бесконечность со мной.              — Но ты же потом снова купила единицу?              — Лопнуть ее надо, я считаю, — заключила Бестужева, выйдя из образа.              Маралин взял один из шариков и стал распутывать завязку.              — Тогда Марку будет восемь, — вмешался Тим.              — Какая-то загадочная история Бенджамина Баттона, — раздался искаженный гелием голос вместо былого сине-фиолетового.              — Блин, ты как Морф из «Планеты сокровищ» говоришь.              — Тим, а где шоколадка? — перебила Василиса, пока зажигала свечи на торте. Так вот, что было в том пакете. — Здесь лежала шоколадка сверху.              — Я ее съел.              — Тим, это на день рождения!              — Да я чувствую себя виноватым, — совсем не виновато промямлил Карельский, — мне тож тяжело.              — Марк, готовься загадывать желание.              — Желаний надо бояться, а не загадывать их.              — Не, с таким голосом твои фразочки не работают.              — Это шоколадный торт?       — Марк, нельзя столько гелием дышать.              Тим добил остатки газа в шарике, параллельно с этим исполнил попурри из песен ко дню рождения. Пламя восемнадцати свечей колыхалось медовыми всполохами на лицах вокруг, Василиса приложила указательный палец к губам со шрамом. Плеяды желаний, каждое из которых заслуживало быть загаданным или пугающим, насыщали внутреннюю пустоту, но в день рождения полагается выбрать лишь одно послание вселенной. День рождения минул полмесяца назад, и в желания Марк не очень верил, потому произнес в голове несколько самых важных и погасил все огоньки до единого.              — Большое желание, — сказал Тим с глубоким вздохом. Он подал нож и уперся ладонями в край тумбы, теряя равновесие от накатывающей добавки. Марк предусмотрительно расселся возле плиты, а за столом никому не сиделось.              Маралин вырезал неровный комок посреди торта вместо нормального треугольного куска и съел его прямо с лезвия. Есть не хотелось — только попробовать.              — Марк, с ножа есть нельзя, это плохая примета.              — Да ты что, — усмехнулся Марк словам бесовки и слизал глазурь с острия.              — У тебя тут крем, — пробормотал Тим, сев рядом, коснулся уголка рта и вымазал сладким кончик носа Василисы. Недолго думая, она зачерпнула бывшую розочку с торта и вознамерилась отомстить, но Тим перехватил запястье и несильно сжал его. — Баловаться едой тоже нехорошо.              Свет единственной включенной лампы у стены напротив рассеивался, не позволял расколоть взгляд за снятыми очками; Марк же свои снимать не спешил и настороженно внимал каждой перемене в чертах Василисы. Зачарованные глаза не отрывались от скользящего по ее испачканным пальцам языка, теплого, в отличие от замерзших рук. Тим притянул музу к себе и стер пятно на носу.              — У тебя такие зрачки… — прошептала она, когда оборвала влажный поцелуй, и посмотрела на безучастного зрителя. — Марк, сними тоже.              Перед Марком никто не стоял, и тусклый поток никак не свел обнаженные зрачки.              — Как зовут, что употреблял?              — Экстази, — сознался Маралин и не сдержал дурацкой улыбки.              — Я думала, вы пили. У тебя много вина осталось?              — Две с половиной бутылки.              Тим неохотно отпустил Василису и пересекся взглядами с Марком. Что-то в нем резко поменялось, а что именно — неясно.              «С тобой никакое вино не нужно», — подумала Вася, и все же в лишнем бокале отказать себе не смогла. Что такое экстази, она знала — это было самое прекрасное ощущение в ее жизни, это был первый и последний раз, когда она подумала «зачем жить без этого», а потом поняла, что висела на грани, за которой человек понимает, есть ли счастье для него в трезвости или он нашел волшебный выход отсюда, и синтетические чувства рассыпятся с лучами рассвета или возьмут надо всем верх. Тот, кто дал Василисе крохотный кристалл — по его словам, доза то была нижайшая, — смотрел на нее с горькими иглами вместо глаз. К ночи Вася напилась в другой компании, не желая так быстро расставаться с потухшей эйфорией, и там уже с радостью взялась за мефедрон, который выдавали за кокаин, и вообще сказали, мол, в лесу нашли. Дальше вы знаете.              Василиса послала того, кто накидал ее и боялся сесть за убийство по неосторожности, а потом перезвонила ему с просьбой достать что-то еще.              Василиса, мне друзья-наркоманы не нужны.              Василиса неоднократно напивалась, иногда курила сигареты покрепче, ложилась в постель с кем попало ради нескольких минут чего-то близкого к тому счастью. Пыталась писать стихи, мечтать, справляться с работой, пыталась быть хорошей девушкой для Тима, пыталась привлечь Марка, лишь бы найти здесь что-то стоящее, чтобы не шагнуть в один день с платформы метро под поезд. Василиса искала счастье и до того, как попробовала экстази, но, кажется, таким чистым и непоколебимым оно по-настоящему никогда не будет, а порой предательски веришь, словно внутри ничего и нет, кроме бесконечных чувств, интересных только тебе.              — Василиса, хватит. — Марк отнял бутылку красного полусухого, бокал которого Бестужева выпила залпом. — Прости.              — Это ты прости... — Вася убрала с рукава толстовки Марка обрывок разноцветной нити. — Я не знаю, что со мной. Наверное, пойду спать.              — Я постелю тебе.              «Зачем ты остановил меня?» — бросилось в спину, впиваясь в нее заточенным ножом и ласковым объятием, которое не случилось.              — Марк не хотел, чтобы ты знала про это, — сказал Тим, оставшись наедине с Василисой. Когда тонкие кольца затмения на месте нормальной радужки вновь созерцали так близко, казалось, они замыкаются на горле и вовсе не любят.              — Я все расскажу, просто не сейчас, — обещала она, задыхаясь на полуслове. — Не надо было звать меня.              Подступающие слезы и дрожь на губах не терзали сердце, млеющее от блеска усталых глаз. Ладонь отмеряла частое биение за тканью, пропахшей Марком, а Тим накладывал красные реки за выпавшей ресницей, проколы за родинкой на белые пятна непоправимо растянутого полотна.              Пересчитай веснушки на моем лице, их точно не четыреста. Все на твоем.              — Я скучал по тебе.              — Я тоже скучала по тебе. Марк, наверное, меня ненавидит.              — Судя по тому, что было в среду… он тебя обожает.              — Я все время думаю, что не могу ничего с ним делать, потому что тебе будет больно.              Последнее, о чем думал Тим, когда целовал Марка этим вечером, — будет от этого Василисе больно или нет.              — Делайте с ним, что хотите. Так будет честно.              — И ты не ревнуешь?              — Очень.              — Я тоже.              Василису хотелось собрать, сшить, склеить, поменять ей внутри батарейки и переключить режимы, но стояла она вполне целая и живая. Ее осколки вонзились в стены этой квартиры, подъезда, в дома и деревья городских улиц, в далекие звезды и неказистые рифмы, разведенные пролитым вчера нечаем. Один шаг удерживал от взрыва, он бы не оставил чистых пятен, его никогда не допустит милый мальчик, а пересобранные десятки раз руки в соседней комнате постелят мягчайшее одеяло.              — Когда спать пойдешь?              — Как отойду.              — Можешь побыть со мной, пока я не усну?              Марк постелил в гостиной на двоих, забрал Чучу и ничего не сказал, закрывая за собой двери. Словно так надо — оставить Василису и Тима вдвоем, уложить Соню в свою кровать, прибраться на кухне дважды и думать о том, что не так ты хотел заканчивать этот вечер, и как было бы кстати отмотать время назад и не позволить Васе узнать, какое вино там вы пили с ее/твоим парнем. Словно так надо — бояться лишний раз выйти в коридор и услышать хоть один сдавленный стон или рваный вдох. Это было не нужно, потому что так долго люди не засыпают — разве что их мучает бессонница, — и вряд ли Тим неподвижно лежал и читал сказки.              — Пахнешь как моя мама, — хрипло сказал он, когда вернулся к Марку поздней ночью и закурил с ним под вытяжкой. — Накапай мне тоже, спать вообще не хочу.              В стакане с водой тонули капли травяных настоек, с ними тонули тысячи мыслей о том, что же Василиса расскажет.              — С Васей все нормально?              — Да, уснула. — Тим стряхнул пепел и осушил жадными глотками намешанный коктейль. — Почему я знаю ее меньше тебя?              — Я не был ее парнем, когда она перепила и вывалила свои секреты, ей незачем было мне нравиться. Твоя принцесса поломанная, и я не знаю, насколько все плохо.              — Давно ты ее «моей принцессой» не называл. — Тим улыбнулся уже не той глупой улыбкой, но короткой и тихой. — Спасибо, что помог ей в среду. У тебя получается заботиться о ней гораздо лучше меня. Марк… ты же все слышал про Юлю в те выходные?              — Я не хотел говорить с тобой о ее смерти, чтобы не зацикливать тебя, поэтому соврал.              Марк с содроганием вспоминал, как отзывались в нем тогда картины прошлого Тима, и как было страшно провалиться в них.              — Я узнал, что она жива. Сначала я боялся узнать, что с ней, я хотел ничего не знать и забыть об этом, понимаешь? А после всего я решил выяснить, как-никак год прошел. И я не обрадовался тому, что она жива, я зажалел, потому что привык думать иначе. Я думал о том, что она жива, что она может умереть как-нибудь позже, потому что она до сих пор потребляет, а я видел, как она потребляет. И меня не так пугает смерть, меня парит, что я когда-то довел все до этого.              — Тебе важнее, что в случае чего ее смерть висит на тебе?              — Я это понял, когда узнал обо всем в понедельник.              «Тим проще, у него на лице все нарисовано», — отозвалась в голове Василиса из начала октября, с которой Марк только что познакомился. И теперь он загадывал без свечей и торта неисполнимое желание, лишь бы Вася оказалась права.              — А ты меняешься.              — Или я чего-то о себе не знал. Я бы через месяц еще попробовал.              — Нет.              — Что «нет»?              — Ты понимаешь, что ты мог в психушке закончить, если бы дозировка была повыше?              — Дозировка повыше?              — Я думал тебе дать больше. Потом передумал.              — Но мы же все обсудили накануне?              — Кислота, — сказал Марк и помедлил, будто выбирал слово получше или пытался избавиться от своих же пут на шее, зачем ему это знать, замолчи, — связывает людей, как долгая поездка или сложная ситуация, пережитая вместе. А это… сильнее, потому что почти никому не знакомо. И чем трип интенсивнее, тем крепче эта связь. Я предложил тебе марки, потому что думал, так проще. Но я больше не хочу с тобой потреблять их, чтобы не навредить тебе.              — Ты хотел накидать меня?              — Я специально для этого купил марки по двести и двести пятьдесят. Но я не смог.              Такой отчаянный страх потерять человека безмерно льстил Тиму, и в то же время ему хотелось вытрясти, выбить, вырезать из Марка все, что сподвигло его планировать этот кошмар наяву, — проверни Маралин подобное с Василисой, он бы заснул навсегда.              — Знаешь, Марк, в чем твоя проблема? — устало заговорил Тим, имитируя чужую манеру. Так же просчитывал паузы, перестал захлебываться от раздражения. — Ты думаешь, что ты умнее меня. А я знаю, что ты никогда не сделаешь мне плохо нарочно. Я бы и без марок здесь был, и марки без тебя попробовал, потому что хотел. И я хочу, чтобы ты запомнил вот что. Обычно отношения строятся на доверии, но с тобой все наизнанку. Сколько мы так протянем — не знаю, сам подумай.              — Я...              Я дам тебе все, что ты давно потерял.              Маралин осекся и понял, что все его слова сейчас бесконечно бессмысленны. Обещать что угодно, извиняться — ничего не имеет вес, все такое пустое.              — Марк. — Тим взял его руку и разгладил на ладони прерывистую глубокую линию, бегущую под основанием пальцев от мизинца до указательного. — Если бы я не хотел быть рядом, меня бы здесь не было. Ни сегодня, ни в сентябре, ни завтра.