Спорынья

      — «Поддерживая политику телекомпании Channel 40’s — доносить до вас свежие смерти и кровь в ярких красках, вы станете первыми, кто увидит попытку самоубийства», — прочел Тим строчку из статьи на горящем экране телефона.              Голос выбивался среди гула полного зала, звучал чересчур взбудоражено для рассказа о суициде молодой девушки в прямом эфире, но это можно списать на выпитое пиво, приправленное чередой шотов. Хриплые низы обращались в протяжные скрипы, когда Тим после самых неизящных моментов своей речи разводил руками и морщился в качестве извинений за мрачные настроения.              — Это похоже на «Телесеть», — сказал Марк.              — Да! — Тим с удовольствием хлопнул в ладоши, а потом так же приятно потер их, потому что не ожидал, что Марк назовет и этот фильм по ассоциации. Пальцы сползли на запястье и бесцельно оплели его. На ярко-зеленом от света лице улыбка исчезала за поджатыми губами, выскальзывала вновь при виде снующей за баром Василисы или пересечения взглядом с Марком в зеркале напротив стойки. — Ты знал, что там актриса второго плана получила «Оскар», и ее роль считается самой короткой из всех награждений в истории? За несколько минут, ага. Кстати, у maybeshewill охрененнский трек есть с отрывком того монолога... Ну, ты понял, какого.              «Я знаю одно, — взревел в памяти обоих Говард Бил из упомянутого Марком фильма, — сперва вас нужно разозлить. Вы должны сказать: „Я человек, черт возьми! Моя жизнь чего-то стоит!“»              — Скинь «вк».              Иногда Марк забывал, что перед ним настоящий, не нарисованный и никем не разыгранный человек. Иногда Тим забывал, что он сам живой человек. Иногда он с трудом понимал, какое имеет отношение к происходящему вокруг. Марк силился так отключаться от всего — Тим пытался поймать частоту реальности, но чаще сдавался и вообще с глубокого детства привык воспринимать все через двойной фильтр. И если Марка заставали погруженным в себя, Тим плавал на спине и гадал, как там дела под толщей полноценного самосознания.              Василиса тонула и с переменным успехом выныривала на поверхность.              Маралин бы не пришел сюда, не будь это новым рабочим местом бесовки. Напоминало оно заведение знакомых, только бюджетнее и аляпистее, — это когда экономят на ремонте и говорят «лофт», дают добро на исписанные двери и стенки в туалете, мол, история, и любой хлам за уютный декор выдают. Нет, Марк так-то не против, убрал бы треть безделушек для меньшего визуального шума и ко скудному пивному ассортименту добавил бутылочного крафта.              Василиса еле удержала два сиденья за барной стойкой до назначенных восьми вечера и почти все время пропадала за разливом заказов. Рядом носилась еще одна девушка в очках с черной пластиковой оправой, она отвечала на звонки и рассчитывала гостей, помогала не путаться в миллионе чеков и сама делала часть из них.              — Насть, я побегу? — спросила Бестужева, расставаясь с последними коктейлями на сегодня.              — Беги, я закончу.              — Спасибо! — Вася тут же проскочила к дальнему концу стойки и кивнула парням в сторону дверей.              За насиженные четыре часа с алкоголем и прожитые восемнадцать лет на Урале московские минус восемь для Тима ощущались не ниже нуля. Или дело все в теплой парке, сорванной по акции в магазине хорошего финского бренда по ненавязчивой наводке Марка, которого простуды Карельского доконали, — где-то на полке в общаге валялся пакет с подаренными лекарствами и витаминами. Тим потреблял их в соответствии с инструкцией целых три дня, а потом обещание лучше заботиться о здоровье превратилось в тыкву.              «Как ты без меня в Москве будешь, — брюзжала мать летом, когда в миллиардный раз увидела пропущенные в блистере таблетки, назначенные окулистом. — Я зачем такие деньги на тебя трачу, чтобы ты потом не пил ничего?»              — Марк, вы там забыли...              Василиса протянула две крупные купюры, оставленные под пустым пивным бокалом.              — Это на чай.              — Какой чай, блин! Забери.              — Оставь.              — Марк, — строго отрезала Вася.              — А в чем прикол от чая отказываться?              — В чем прикол совать мне деньги, когда я просила не делать этого?              — Василиса финансово независимая, чай неберущая, нищенка гордая, — напел Марк, протягивая сигарету.              — От мамкиного мажорика слышу, забери свои родительские подачки!              — Заебали, — процедил Тим и отвернулся ко тьме переулка, в котором располагался бар. Подступы к нему ярко освещал единственный фонарь, а сам вход напоминал подъезд жилого дома.              — Да мы шутим! — Бестужева нехотя убрала деньги в карман и закурила. — Тим, ты че?              — Не любит, когда при нем ругаемся, — тихо пояснил Марк, чтобы Тим не услышал.              — Погнали на Новый год в Пермь? — предложил он, будто ничего секунды назад не случилось. Из-под капюшона парки сочились вихри кудрей, стекла на острых изломах носа чуть запотели, Тим вновь одарил взглядом оставленную позади парочку. — У меня все уедут, можно несколько дней там пожить. У нас особо не погуляешь в минус двадцать, но я знаю кое-какие места кайфовые.              — Мне, наверное, только на билеты хватит, — замялась Вася, прикидывая в голове свой бюджет.              — За остальное не волнуйся.              — За билеты тоже, — прибавил Марк и потом обратился к Тиму: — А че ты вдруг?              — Да чет на днях подумал… Не, ну, если у вас уже есть планы, то ладно...              В Питере на Новый год ждет Веня.              — Не, все норм, — пробормотал Марк и уставился под ноги. Какие интересные полоски грязи испещрают втоптанный в плитку снег…              — Я отпуск выпрошу и поедем, поедем.              — Ты не хочешь на НГ с семьей увидеться?              Вопрос Марк задавал как бы Тиму, как бы себе самому. Тим хотел бы повидаться разве что с младшей сестрой, а вот встречу с родителями с удовольствием бы избежал. Единственные сборища родственников, которые почему-то ему нравились с глубокого детства (наверное, потому что куча вкуснейших пирожков, сломанный ткацкий столик с чугунной педалью и счастливые лица четырех поколений семьи по маминой линии), — праздничные посиделки на Пасху и дни рождения у прабабушки в умирающем городке, едва не ушедшем под землю целиком после провалов из-за отработанных шахт. Главы династии не стало около полутора лет назад, она совсем немного не дотерпела до столетия, Тимочка запомнил ее в живом уме наяву и с ледяной, словно искусственной рукой в вечном сне, а о тех посиделках осталось только вспоминать со светлой грустью.              Да, Марк хотел бы увидеться на Новый год и с неполнородными братьями и сестрой, мамой, даже отцом и Машей, и Веней, но возможность съездить в Пермь и провести с Тимом и Васечкой целую неделю с неба не падает.              — Они седьмого или восьмого вернутся, вы с Васей шестого можете уехать, а я еще там побуду. Дня два-три посижу и приеду тоже.              — Даша не обидится?              Тим каждой мышцей своего лица как бы изрек: «Я тя умоля-яю».              — Даше наоборот в кайф, когда меня нет. Я ее доставал часто.              Василиса зажестикулировала за спиной Марка, показывая не то птичку, не то свирепого динозавра для театра теней. Тим спохватился и полез во внутренний карман куртки, потом вспомнил, что важная для этого вечера вещица у Васи, и прочистил горло.              — Марк, — начал Тим и сделал драматическую паузу. — Мы капельку — лан, не капельку, — задержались, и с твоего дня рождения прошло больше месяца, но мы про него не знали, и ты это знаешь. Так что мы кое-что приготовили для тебя.              — Бля, да вы гоните, — заотнекивался Марк. Он же сказал Тиму, что он уже подарил для него «очень многое», а Васечка вообще притащилась в снегопад с тортиком и гелиевыми шарами.              — У нас были в последнее время всякие разногласия и неувязочки, — продолжила Вася, — но я думаю, это все не так важно. Потому что намного важнее то, какой ты удивительный человек — в хорошем плане, и мы надеемся на то, что ты останешься в нашей жизни надолго, а мы поменьше будем бесить тебя.              — Говорить «с днем рождения», наверное, поздновато, так что я подпишусь под словами Василисы Геннадьевны, — с каждой фразой Тим расплывался в улыбке, останавливался ровно на столько, чтобы придать поздравлению локальную сакральность, — и добавлю от себя, что без тебя Москва не Москва, и день не день, и ночь не ночь, ты понял.              — А я скажу: «С днем рождения»! — Вася протянула черную продолговатую коробочку наподобие гробика. — Представим, что сейчас ноябрь.              — Вы такие милые, — вполголоса поблагодарил Марк, как никогда похожий на Чучу с этим радостным прищуром, и забрал подарок. Да какими надо быть запредельно милыми человечками, чтобы после всего безобразия, связанного с Маралиным, позаботиться о «нормальном» презенте на минувшее совершеннолетие? На красной бархатной подкладке под крышкой заблестел составной перстень из черненого серебра сразу для четырех пальцев. Никаких клыков, лишь путы взошедших колосьев, вкрапления узких листьев, веточки терна, по центру крупная деталь, что-то между подсолнухом и языкастым солнцем. Безвредный кастет идеально сел на правую руку. — Ребят, вы... — Марк хотел поругаться на денежные растраты, но подумал, что лучше потом все это компенсирует. — Идите сюда, — позвал он и заключил во взаимные объятия обоих. Пальто еще не промерзло, и отрицательная восьмерка превратились в нулевку теперь для всех. — Обниматься втроем хотя бы удобно.              — А остальное как-то не очень? — засмеялся Тим над ухом.              — Остальное пиздец какой-то, — пробурчала Вася снизу.              — Пиздец — это десять банок малинового варенья у меня дома, — вспомнил Марк, отстранившись, расстегнул верхние заклепки и положил коробку в карман с паспортом и кошельком. — Поедете ко мне?              — Не, мне домой надо, завтра тоже смена...              — А как же пляжи на сексе?              — Че за шутки? — оживился Тим.              — Двойные.              — Марк! — запищала Вася и мягко толкнула его.              — Давай тогда тебя проводим хотя бы, — предложил он.              — Да не, метро закрывается, вы чего?              — Я тебе такси закажу.              — Не надо, я так доеду, правда.              — Я хочу, чтобы ты безопасно добралась до дома, — настоял Марк. Василиса поколебалась, вспомнила о щедрых чаевых в кармане, потом вспомнила о висящем долге перед Арчи.              — Ладно, спасибо. А вы...              — А мы, да, — подхватил Тим и посмотрел на Марка.              — Сказочно богаты, — сказал он, заказывая машину.              Через несколько минут Васечка уехала на черной ауди с водителем в наглаженном костюме, бутылкой воды и вопросами насчет обогрева салона и желаемой музыки. Бестужева чуть не накатала Марку гневное сообщение, мол, заказал бы эконом, но один разочек-то можно.              В груди стало до странного легко — так успокоила надежда на то, что эта маленькая сцена с подарком что-то обязательно изменит, что все будет замечательно. Василиса провожала взглядом тротуары, полные захмелевших гостей других баров, корила себя за сказанное в поздравлении, но понимала, что игнорировать упомянутые вещи было бы неправильно. «Удивительный человек в хорошем плане», — главное, чтобы его не перевесило другое определение, которое Вася дала Марку в разговоре с Арчи. Сегодня даже факт того, что Тим едет ночевать у Марка, не вызывал привычной дикой ревности, — быть может, дело в тринадцати отработанных часах. А мысли о том, что было бы, если бы Василиса поехала на юг, грели хлеще любой автомобильной печки и пугали до обморожения.              — Спасибо, что такси ей заказал.              — Слышал о всяких случаях в такси... — Марк прервался на возню с социалкой у турникета метро. — Но в бизнес-классе все должно быть в порядке. Вася напишет, как приедет, и я слежу в приложении. Не, надо было сначала ее проводить, потом самим на таксе поехать...              — Да все норм будет, — заверил Тим, обгоняя Марка, и убрал замутненные конденсатом очки в футляр, расположенный в подкладе куртки спереди. — Марк, вот ты не обижайся, я кое-что скажу. Это насчет того, о чем говорили в среду.              — Я думал, мы закрыли тему, — попытался он увильнуть от ответа, хотя вдаривший в голову алкоголь подначивал развести очередное представление.              — Ты привязываешь ее к себе деньгами, потому что боишься, что не можешь ей дать ничего, кроме этого. Ты знаешь, как мы с ней общались все это время, и понял, что так же не можешь. Ты ничего не создаешь и только потребляешь, ты не готов отдавать что-то человеку, когда тебе это неудобно, зато думаешь, что тебе можно лезть куда угодно и границ не видишь. — Тим сам себе завидовал за это потрясающее умение вываливать все как есть благодаря каким-то опустошенным бокалам и рюмкам, будучи лишенным диоптрий и трезвости. — Я не говорю, что тебе надо перестать давать ей бабки и как-то измениться, просто хотел сказать, что ты не поэтому понравился Васе.              — А тебя все еще бесит, что я разбрасываюсь деньгами? — усмехнулся Марк.              — Да вообще заебало, я на эти два касаря смотрел и думал: «Бля, почему я не красивая девочка-официантка», — экспрессивно затараторил Тим, чем рассмешил Марка. Он тайком сунул Карельскому три крупные купюры за пояс джинс на подходе к эскалатору. Тим не сразу понял, в чем дело, потом почувствовал неприятный укол сзади и нащупал синие бумажки. — Это че?              — Твои чаевые.              — Ой, иди нахуй, — возмутился Тим и вложил деньги в карман пальто Марка. Он перехватил юркнувшие к нему пальцы и втиснул подачку обратно, прибавив к ней лишние пятьсот рублей. — Откуда у тебя столько налички?              — Снял на всякий, раз в бар пошли.              Тим скинул застрявшие в кулаке деньги и нехотя выудил руку из теплой ладони, погрустнел в лице и задумчиво уставился на незапятнанную ничем шею — Марк ехал повыше. В будний день Тим бы соблюдал обычное расстояние в одну ступень, сошел бы ниже, но сейчас он не сделал этого.              — Ты опять из-за бабок паришься? — осушенный выпивкой и частыми перекурами голос обволакивал уши, вместе с ним зашевелился слабо выпирающий кадык. Ярко-серые в сводах подземки глаза прочертили вокруг него тень, изменчивую в потоке белых дутых систем без единой планеты и постоянного жителя, обреченных с половины шестого утра и до часа ночи всех провожать и никого не задерживать. — Ты ко мне? — спросил Марк, не дождавшись реакции на прошлое замечание. Он воспользовался отвлеченным вниманием и краями расстегнутой верхней одежды, заслоняющей от редких попутчиков, поддел безымянным кусочек планки между деревянными пуговицами фланелевой рубашки. Сыпучие треугольники на ней рябью сливались с содранной инжировой коркой на фоне — она бы составила неплохую цветовую пару пострадавшей на тех выходных скуле, но Марк не так тяжело бил.              — Наверное, — отмер Карельский, развернулся и спустился на платформу пешком. Марк даже не проникал под ткань, не задевал через нее солнечное сплетение, а ветра внутри такой безобидный жест перекосил и воспалил до того, что Тим понаблюдал за тем, отходит ли Марк от опасной черты возле рельс или играет с судьбой. Нет, он ни на сантиметр не приблизился к ней, прохаживался рядом со стенами и скамьями по направлению к началу поезда.              Пассажиров заполночь становилось все меньше по мере отдаления от центра и приближения к конечной Серпуховско-Тимирязевской ветки. Когда их стало так мало, что в вагоне почти никого не оказалось, как и в прилегающих к нему, задремавший Тим уже не сопротивлялся тому, что голову тянуло к себе плечо под боком, смягченное драпом, и мгновенно провалился в короткий сон. Спустя несколько станций проснулся, но никуда не сдвинулся. Новое массивное украшение вроде кастета изящно оплетало длинные пальцы, оно стоило каждой пожертвованной и оторванной от сердца тысячи, — Тим и забыл за созерцанием серебряной красоты, сколько нервов и средств потерял за минувшие две недели, и как ему удалось достать нужную сумму с минимальными затратами со стороны Василисы. Это было негласное условие — не напрягать ее финансово из-за своей прихоти, пускай и Бестужева сама готова была не жадничать ценой временных знакомых ужимок.              — Хотел когда-нибудь свою сестру?              Тим нахмурился и проморгался от внезапного вопроса, хотя его характер ясно читался на лице мамы в окне напротив.              — Марк, какого хуя? — проворчал Карельский, гадающий, где же его спутник успел навернуть еще добрых сто грамм.              — А че?              — Ниче, блять. Во-первых, она моя сестра, во-вторых, как девушка не в моем вкусе.              — В твоем вкусе плоские девочки постарше и парни с отросшими волосами?              — Марк, кончай с этим. Я же про твою семью не несу такую херню.              «Можно пошутить про кончу», — смекнул Марк, о чем-то смежном крепко задумался и так ничего и не выдал в ответ. Изучил туманным взглядом скучающую пожилую женщину в соседнем вагоне через грязноватые стекла, она с любопытством посматривала водянистыми глазами на молодых людей с розовыми не от мороза щеками и поджимала морщинистые губы.              — Вишь ту бабулиту? — просипел Маралин.              — Ну?              Он притянул к себе за подбородок Тима, поднявшего голову, — не так резко, оставил считанные миллиметры между ними для раздумий, которые оборвал неровный ход состава. В общественном месте, вот так в открытую да под чужим надзором, а Карельского в кои-то веки не смутили сомнительные декорации. Пока в ушах гудят десятки колес, и поезд не замедляется для прибытия на станцию, никто не помешает продолжить прямо сейчас с той самой окаменелой запятой, поставленной шесть дней назад. И без того хмельное сознание расплылось в грезах наяву, пропущенных снимках, что годятся лишь в качестве бересты под летней занавесью дождя, ускользающей тем быстрее, чем сильнее главные сокровища мастера, покрытые смываемым и врожденным пигментом, впиваются в витые колосья. Там, где правда перемежается с ложью, заблуждение с истиной, ругань и лесть, аморальные ремарки, непостижимые секреты, признания, — вот бы в тех же устах обеспамятеть до кружения всей наружности, сотрясения ее топленой изнанки.              Марк хотел бы открыть глаза, узреть потрясающее выражение физиономии старушки, которая наверняка перекрестилась в лучших традициях жанра, но что-то растерял в Тиме ехидную веселость, растерял все до костей. И почему каждый новый поцелуй с ним вселял на грани с асфиксией томительную обреченность, приятнее наивной клятвы о вечной связи, почему не развивал пресную толерантность к себе, как любой наркотик, почему ворожил без дешевых провокаций и фокусов, Марк не знал и тщился постигнуть личную Андромеду, изолированную от правил внешнего мира.              На подъезде к Аннино, предшествующей Бульвару Дмитрия Донского, Тим убрал руку с подарка, отодвинулся и расположился так, как будто их с Марком потревожила дневная толпа народу.              — Она отсела, — констатировал Тим с довольной улыбкой.              Маралин и думать забыл о том, зачем вообще приставал к нему, и теперь с абсолютно недоумевающим видом покосился на расстроенную женщину. Как-то жалко ее стало — человек советской закалки, небось, этот невинный акт гомосексуализма убил останки покореженной годами психики, а Марк — вот, вспомнил, — хотел посмеяться, а не выпасть из реальности без кислотного трипа. Может, потому и хранил неловкое молчание по дороге до дома и не старался разбавить тишину спального района бестолковой болтовней, а Тим решил не мешать серьезным мыслительным процессам. Он залипал на сверкающий снежный покров, воображал его свежесть и рыхлость — в последний раз Карельский ел с сугробов в седьмом классе.              — Когда вы купили перстень?              — Да мы в то воскресенье заказали, две недели назад.              — А как размер угадали?              — По старым ориентировались, которые у Васи ща. Тебе хоть нравится?              «Главное — внимание», — нет, за потраченную астрономическую сумму все же хочется, чтобы подарок имениннику пришелся впору, предстал как фаворит и никогда не наскучил.              — Да, он классный. С детальками, но без перебора… А я такой не видел в магазе том.              — Мы эскиз набросали и дизайнер на его основе разработал модельку, ну и потом как обычно отлили и все дела.              — Почему вы так запарились ради меня? — спросил Марк, разыскивая на ходу ключи в пальто. — Это же пиздец сколько стоит, еще и заказывали не из каталога.               — Да у меня были бабки на вкладе с окончания школы, я их не тратил. Думал сначала ноут купить, а его в итоге батя затарил. Вася тоже чет скинула, но я ей вернул, когда ты пять ка прислал. Не знаю, захотелось хороший подарок сделать. Хотя, если бы мы посрались столько раз до тех вых, я бы фиг че те подарил.              Марк придавил о нижнюю губу смешок, отворил жестяную дверь под мелодию-надоеду. Облачную малиновую тьму, подслащенную медом, прожгли слепящие лампочки, дворцовые плитки (после обители тараканов чем мракодрап — жилой, приличный — не дворец?); встрепенулась консьержка, дремавшая над судоку в спертой каморке. Тим засеменил следом за Маралиным по ярко освещенному коридору, в конце которого располагались кабины лифта. В общаге их до сих пор в два раза больше.              — Значит, ты не хотел ничего дарить сейчас?              — Нет, я не это… — запнулся Тим, когда до него дошло, что он ляпнул. — Я не это имел в виду.              — Такое в принципе лучше не говорить тому, кому даришь подарок, — сказал Марк с улыбкой и нажал кнопку десятого этажа.              — Знаю… — Тим спрятал лицо в ладонях, затаил дыхание и приспустил их. С каждой секундой он погружался в рефрен собственных слов и безразгибно скручивался в себе. Отражение настигло и здесь, подлое, в красочных подробностях. Кому-то — смахнуть крошки пересохшей косметики, кому-то — поправить укладку, а Тиму бы просто не видеть Тимофея Карельского. — Блин, вот я долбоеб, — пробубнил он.              — Не протрезвел еще? — усмехнулся Марк на выходе из лифта.              — Ну такое.              «Конечно не протрезвел, ты с ним в метро сосался, — глумился зритель с карамельным попкорном в кинотеатре посапывающего рыженького разума. За ним тотчас промелькнула недавняя стычка с Родионом, аккомпанировали ей наставления Ады. — Нет, в МЕТРО! Долбоеб в квадрате, давай спой, будто не знаешь, зачем сюда приехал».              «Зачем я сюда приехал?» — попробовал Тим осмыслить этот интересный вопрос, раскрыл четыреста веснушек и насупился. Да не важно, зачем, у Марка дома всяко приятнее ночевать, чем в общаге, и так повелось с самого первого визита в эту двушку. И есть приятнее, дышать, ходить, курить, рисовать — все приятнее. Квартира Василисы перекликалась куда хуже с уютными гравюрами дома, облюбованными трепетной заботой, но что жилище на Веерной, что на улице Грина, оба отдавали стужей и гарью, небрежно замаскированной под хвостатого висельника в холодильнике и вежливое чаепитие. Температура помещений разве что выровнялась — если можно считать уравнением дикие скачки вроде спектрограммы бесовского голоска и его палитры.              — Есть хочешь?              — Не, я картохи объелся в баре, — прокряхтел Тим, сидя на корточках в нелепых попытках снять кеды.              — А я не тебя спрашивал, — засмеялся Марк и кивнул пушистому караулу на пороге. Маралин легко стащил ботинки бронзовой ложкой — той, которой желательно никого не колотить, — и переступил коврик. — Тебе я дам пару таблеток, от головы и чтобы алко быстрей отошло.              — А зачем от головы?              — Пьешь заранее, потом с утра меньше болеть будет. Мы же много выпили.              — Да ты вообще пьяным не выглядишь.              — Ага, а ты уже минуту шнурки развязать не можешь.              Тим поднапрягся и таки расправился с неподдающимися веревочками, разложился в свои метр девяносто, выпрямился.              — А зачем мне трезветь?              — Чтобы не ляпнуть еще что-нибудь… — Марк забрал у приглашенного гостя куртку и повесил верхнюю одежду на свободные крючки. — …ненадлежащее.              — «Ненадлежащее», скашь тоже, — передразнил Тим.              — Глаза спотыкаются, я подчеркиваю.