Спорынья

      В интернете кто-то писал, что ладони тесно связаны с «сердечной чакрой», потому боль душевная у некоторых людей может быть сопряжена с физической. Марку такое романтическое толкование нравилось, но в голове не уживалось с другой информацией — правильное тактильное воздействие на чужую руку также соотносилось кое с чем иным, совсем безболезненным. Научные же обоснования психосоматических спазмов вызывали зевоту.              Как того Маралин и боялся, в понедельник в течение всего учебного дня, почти целиком разделенного с Тимом, ладони не выли — наоборот, чуть ли не пели. С содроганием Марк вспоминал, как едва перенес волнообразные вспышки рези вчера. Утром до встречи тоже слегка погибал, а когда наконец увидел в курилке причину своих страданий, то пожал руку дольше обычного. Хотя рукопожатия и так с недавних пор удлинились, если их нельзя было заменить объятиями — такую роскошь в университете Карельский допустил темным вечером в одной из «безопасных» аудиторий подальше от окон на последней парте.              — Прости, что так ушел тогда, — извинился Тим, поглаживая теплую спину под расстегнутым пальто. Извинился на первой паре, хотел закрепить это чем-то более понятным и близким. Он подумал, что, наверное, надоел Марку со своими извинениями, но меньше хотел бы привыкнуть кричать на него, как на маму, до хрипов и кашля. Марк попросить прощения в ответ так и не смог, слишком погруженный в прикосновения, которых не дождется как минимум до завтрашнего дня. Грудная клетка под подбородком грела и вибрировала, когда Тим разговаривал. — Вася чет нашла по фоткам, можно в среду вместе сгонять. Я тоже какие-то места подобрал… Ты как?              — Хорошо, — невнятно и почти без гласных пробормотал Марк.              — Хрш, — отчетливее повторил Тим с улыбкой. — Ты не находил ничего с тех снимков?              — Не.              Марк снова соврал.              Заключенный со своей же подачи уговор Тим нарушил сразу, как только выдалась возможность, — не «сосаться» в универе оказалось особенно трудно, когда уверен на все девяносто девять, что вас никто не увидит. Зажалел о том, что сорвался, тоже быстро. Сколько они в этой аудитории? Четверть часа, полчаса? Пора уходить.              — Ко мне не хочешь? — прошептал Марк в губы, следом выписал себе пятьдесят ментальных ударов розгами за лужеобразное поведение.              — Я сегодня к Васе, — отказался Тим. — Сначала в бар, потом к ней. Пойдешь?              — Сомневаюсь, что на ее диване мы втроем поместимся, — вполголоса произнес Маралин. — А в бар можно.              Покидая кафедру иностранного языка, Тим беспрестанно бродил взглядом вокруг, держался на якобы безопасном расстоянии от Марка. Иногда паранойя доходила до того, что Тим был уверен: еще один сантиметр — и все поймут, что связывает их с Марком, что между ними было, есть и будет. От такой ерунды Карельский старался отмахиваться, в конце концов в сентябре-октябре подобные мелочи вообще ничего не значили. Многое не имело значения до тех пор, пока все не понеслось по нарастающей в неизвестном направлении, полном ложных указателей.              Что Тим, что Марк привыкли спускаться в универ от Курской, а после пар — до Таганской. Но сегодня был тот редкий день, когда вместо легкой дороги выбирали ту, что посложнее и в гору, дарящую одышку при быстрой ходьбе и новый влажно-высохший слой пота под одеждой в придачу к утреннему часу пик или забегам по лестницам в аудиторию. Никто никуда не спешил, понедельничная смена заканчивалась около полуночи, Васечка ждала Тима, никто ее не предупредил о втором госте, а ему уже не терпелось продегустировать нетронутые ранее позиции пивного ассортимента, угостить «очень хорошего друга», почитать приоткрытую книгу.              Василиса не всегда читалась, хоть и писала что-то на теле, в блокноте. Марк собирал по крупицам Бестужеву с октября, регулярно устраивая обыск ее захламленных личных страниц в соцсетях. Несколько тысяч сохраненных фотографий, начиная с четырнадцатого года — видимо, когда-то заводила новый профиль по неким причинам, десятки фотографий и сотни репостов, бардак в подписках и друзьях. Изучай вдоволь, вдоль и поперек, перекатывай бумажный клочок, расправляй и добавляй что угодно, рви и склеивай. Где же настоящая Васечка — загадка резиновая и необъятная.              — Ты листал ее закрепы в историях? — спросил Марк возле пешеходного перехода и выставил руку, остановил разогнавшегося на красный Тима.              — Ну так. — Он покачался на носках, рассеянно высматривая автомобили справа, хотя движение не превращалось в левостороннее. — Чет листал, чет не листал, у нее этих закрепов дохера и в каждом дохерища историй.              — Я заскринил кое-что на днях, — пояснил Марк и передал телефон с открытым снимком экрана. Светофор загорелся зеленым, Маралин взял Тима за локоть и повел по зебре. Карельский пытался понять, что же такого в этой картинке с девушкой с окровавленным ножом в руках и грязи на коже и скудном наборе одежды. Поверх плаката фильма было указано, что эта картина Васе нравится больше прочих.              — Ну, любит она этот фильм и любит, — сказал Тим и вернул телефон, пожал плечами. — Прикольное название, кстати, «Я плюю на ваши могилы»… Чет слышал.              — Ты не смотрел его? — удивился Марк и нехотя отпустил рукав холодной куртки, когда под ногами вновь побежала тротуарная плитка. Тим знал тучу фильмов, в полтора раза опережал списком просмотренного на «Кинопоиске», и как-то умудрился пропустить один из самых известных триллеров.              — Не-а. Может, добавлял в закладки. А че там?              — Если кратко, там главную героиню изнасиловали несколько уебков. Они думали, что убили ее, но она выжила и потом вернулась, чтобы им отомстить.              — Пиздец, — красноречиво прокомментировал Тим. Из-за угла здания вырос вход на Курскую. — Не, я такую жесть редко смотрю… Так она им отомстила?              — Еще как. Заживо мучила, они долго умирали. — Марк поморщился, вспоминая подробности отдельных сцен, на которых прикрывал глаза.              — Красава… А, так это ее любимый фильм?! — со скрипом дошло до кудрявой головушки.              — Вот и я о том же.              Марк придержал тяжелую дверь для Тима и вошел в метрополитен за ним, поравнялся на лестнице, ведущей вниз.              — Ты думаешь, Васю изнасиловали? — загробным голосом спросил Карельский, пока пытался нащупать в кармане социальную карту.              — Я так не думаю, — утешил Марк. — История зимой была опубликована, если бы ее изнасиловали, вряд ли она бы по клубам шаталась и спала с парнями. — А с этим заявлением поспорил бы ряд психологических исследований, но тех же причин, по которым до отношений с Тимом Василиса выбирала краткосрочные не обязавающие ни к чему связи, могло быть бесчисленное множество. Их могло быть столько же у Марка, который не вступал ни с кем в близость после Майи, ограничиваясь редкими поцелуями и нежностями в нетрезвом состоянии с малознакомыми девушками, чьи имена благополучно стерлись, он не был заинтересован в их компании до того, что они уходили всегда разочарованные и неудовлетворенные после проваленных попыток развлечь скучающего пьяного мальчика.              Марк понимал, что сам себе, вероятно, противоречит, потому что в мутном рассказе Василисы о роковых днях с передозом от мефедрона было довольно ясно обозначено, что она там была не одна. Но даже если она была не против того, что с ней делали, разве можно считать это согласием, раз ее накачали наркотиками? Может, Вася сама не понимает, что с ней случилось (а Марку, конечно, виднее). Так просто излагала все, что там происходило, — да если бы кто посторонний выслушал, то промолчал бы и невесть что подумал, если не списал все на крайнюю тупость восемнадцатилетней наивной девушки. Повезло, что хотя бы в процессе ей мало навредили, и попались в компании не самые уебанские уебки. Все могло быть гораздо хуже, и тогда бы ни в какой бар Тим не позвал бы сегодня.              Иногда Марк представлял, как Васечке что-то нашептывает некий парень, шепот сменяет его поганый язык, Васечка млеет, Марка выворачивает от дальнейших кошмарных фантазий. Он сам наслаждался тем, как преображается человек под его ласками, но одно дело, когда он трезвый, и совершенно другое, когда ты преднамеренно суешь ему наркоту, используешь, как тебе хочется. Хотя Марк говорил Тиму, что собирался дать ему поядреннее марку в ноябре, Маралин ни за что бы не прикоснулся к Карельскому в этом случае. И все еще ненавидел Тима за испорченный первый поцелуй, скорее похожий на последствия кислотного угара.              Что смущало сильнее всего — ту историю Василиса выкладывала примерно за полтора месяца до марта, когда почти сыграла в девочку с каре из одноименной песни. Марку попалась в ленте демозапись с грядущего альбома группы «Мукка», о которой он до этого ничего не знал. Позднее прослушает полностью, с «Амфетаминовой войны» словит питерские флэшбеки: «Снова идет в уборную, типа попудрить носик». «От луны и до неба» запахнет двоюродными ассоциациями, «Потрахаться и сдохнуть» напомнит стилем втайне любимую «Пошлую Молли». Завершит скромный релиз та самая «Девочка с каре», которая станет ужасно популярной и окончательно перепишет устоявшийся эпитет «винишко-тян», которому Василиса тоже на первый взгляд соответствовала идеально.              Марк надеялся, мефедрон она все же не любит, а вторую строчку куплета перестал отрицать буквально за сутки до того, как услышал ее. Надеялся, что никогда не побежит с Васечкой и бутылкой вина по дворам северной столицы — до тех пор, пока она не выветрится из памяти. Надеялся никогда не застать бездыханное тело, уснувшее так напрасно и рано. Надеялся, что Тим ничего не узнает, и весь тихий ужас, нарастающий со временем и по мере того, как Вася рывками приближалась, останется под темно-бежевым рыжеватым пятном на виске, останется понятным лишь Марку и ей.              — С ней что-то херовое было, — продолжил Марк на ступенях эскалатора. — Она часто напоказ выставляет, как дела у нее. В тот раз наверняка так же сделала… Это не ее любимый фильм. Она хотела сказать кому-то, что они хуево поступили, пожаловаться, внимание привлечь. И по-любому это были какие-то парни.              — Да я сразу понял, что у нее чет плохое было с ними. По ней… видно было. Я не знаю, как это описать, мы когда гуляли тогда в конце сентября, типа, было классно, но она будто… Будто шла и рассыпалась. Или раскалывалась, не суть. Она такая живая, но где-то на обрыве стоит, понимаешь? Чуть что свалится и знает это.              — Разбитое сердце, — предположил Марк банальное и очевиднейшее.              — Где-то тысячу раз, — прикинул Тим. — Хочешь спросить ее?              Маралин посмотрел на Тима так, словно тот сбил единственно верный путь на карте.              — Нет, — отрезал Марк. — Пусть расскажет сама.              Всю недолгую дорогу в несколько станций с двумя пересадками и квартал пешком Тим продолжал задавать вопросы, зациклившись на загадке, раскопанной Марком. Но чем больше вопросов Тим задавал, тем меньше отвечал на них. «Говорят, настоящие математики не те, кто решают задачи и отвечают на вопросы, но те, кто ставят эти задачи и задают вопросы», — сказала как-то Васенька, и Карельский подумал, где же его нобелевская премия. Рядом с той цитатой примостился анекдот про бабушку, перепутавшую масло с мочой для анализов, и подгоревшую картошку — это Вася вспоминала перлы преподавателя высшей алгебры. «Думайте, пока не поймете. В метро едете — думайте, кушаете котлету в столовой — думайте, поднимаетесь на седьмой этаж в аудиторию — думайте. Вот поймете разницу между кольцами и полями, что такое класс вычетов по модулю и прочие замечательные вещи — можно думать над следующей лекцией», — дословно передавала реплики того же доктора физико-математических наук. Вроде бы Василиса ненавидела учебу, вроде никак не смолкала, стоило завести речь об университете. А Тим не знал, зачем он это хранит в своей голове и почему никак не запомнит, пятого или шестого июня у Васи день рождения.              Бар в укромном переулке не окружала толпа народу как в выходные, Марк остановился возле пустой лавочки покурить и попросить Тима молчать обо всем, о чем они говорили. Тим обиженно подумал, неужели Марк считает его совсем глупым, а еще обижало по-странному то, что Марк запросто смирился с заявлением Тима о ночевке у Василисы, но скандалов ему за глаза хватило, и за следующий раз он уже не ручался — раскричится до немоты, глухоты и ослепнет от огромных зеленых клякс. Кричал Тим по-зеленому, задевал синий, а Марк стонал красно-оранжевым, самое время за понедельничным пивом и барной стойкой поразмышлять об этом, да.              — Ты пришел! — воскликнула Васечка по ту сторону столешницы с бокалами и тряпкой в руках. Лоб и яблочки худых щек поблескивали испариной, тонкие губы розовели в пурпурном освещении. Как и прежде, Бестужева сочетала во всех своих жестах угловатость и плавную грацию, подобно голосу жадно стремилась охватить все оттенки, только бы не застыть в монотонных рабочих буднях, тянула за собой шлейф из пепла сигарет и праха, облака из осколков закрашенных окон и битых зеркал, из пыли размытых лесничих троп. А если становилась поближе и обдавала слабыми потугами выдохшихся дешевых духов, то приятно пахла жаренной (точно в масле) картошкой.              Позади Васи проплыла вторая барменша, что была с ней на смене в субботу, и шепнула, что сегодня скидочку наскрести не выйдет, и так гостей кот наплакал.              — А я тебя не позвала, — запричитала Васечка, когда коллега удалилась.              — Потому что пригласила Тима ночевать, — утвердил Марк, выбирая в меню что-нибудь незнакомое.              — А вот уже не приглашаю, у меня Арчи слег с простудой.              — Блин, херово, — пробормотал Тим.              — Тогда я заберу его к себе? — спросил Марк разрешения и покосился на Карельского.              — Да ты и так назабирался, — засмеялась Василиса и отогнула воротник черной рубашки. Глаза округлились диаметром до куполов храма Христа Спасителя, в котором Вася никогда не была, зато истоптала все его окрестности, и расстегнула указательным верхние две пуговицы. — Ниче се он тебя…              — Это он на пылесос упал, — серьезно сказал Тим и нахмурился. Марк сперва молча продел пуговицы обратно, поправил ворот и внезапно прыснул.              — Больно, наверное, шеей на пылесос падать, — вздохнула Вася.              — Уборка сама себя не сделает, — сказал Марк сквозь смех.              Васечка так ахнула, не хватало разве что предупредить Тимочку и Маричку, как они «щас умрут».              — Я тако-о-ой анекдот вспомнила-а, — пропела она и поставила бокал на кран, в который ткнул Марк.              — Он лучше, чем моча и масло? — понадеялся Тим.              — Да не, он какой-то несмешной, мне кажется… В общаге, помню, орали, а ща думаю, че там смешного. Это я в тему про пылесос. Короче, сказали мужику одному, мол, есть такая мадам, которая умеет и сосать, и петь одновременно. — Марк едва сдержался, чтобы не пошутить о том, кто же этой дамой является, а Тим чуть вскинул брови от такого юмора. — И вот он пришел к ней, а она принимает только в темноте. Ну, делать нечего, пришел проверить — проверил. Реально: поет, сосет, все вместе, поет хорошо, хоть оперу. Вышел мужик в туалет, а там на раковине вставной глаз лежит.              Василиса закончила, Тим скривился так, будто Марк его опять спрашивает про инцестуальное влечение, а он сказал:              — Да, Вась, талантливый человек талантлив во…              — Я тебе глазки подковырну, будешь с двух орбит рабочий, — пригрозила Вася ножичком и отдала две кружки с пивом.              — Бля, ребят, хватит, мне эти выколотые глаза с хуями будут в кошмарах сниться, — поморщился Тим. Побочка богатого воображения — любые услышанные образы тут же рисуются в голове крайне ярко и красочно, со всеми деталями и без разрешения Карельского. Часто бывало так, что он не мог заставить себя не представлять что-либо визуально. Вот и сейчас смотрел на страшную одноглазую женщину в алом халате, выключающую свет, прежде чем обернуться к клиенту.              — Почему в кошмарах? Может, тебе понравится. — Марк пристально посмотрел на бедного Тима в зеркале и вернулся к Васе. — В общаге у вас весело было, да?              — В общаге… — Василиса задумалась и даже пожевала губы. — Ну, да.              После рассказов Тима и Васи Марк слабо себе представлял, какое там вообще может быть веселье. Скорее череда-чехарда разнообразных ситуаций, вызывающих смех только нелепостью, и за возможность жить в одиночестве Маралин благодарил свою семью лишь на контрасте с цирком, называемым университетским общежитием. Карельский когда-то собирался привести Марка в гости, но со временем помимо всплывших обстоятельств от этой плохой идеи пришлось отказаться потому, что Тим попросту боялся, как бы Марк не словил сердечный приступ от обилия тараканов на любом этаже (как словил из-за историй в соцсетях, где Тим иногда документировал житие усатых Аркадиев) и того хуже не угостился тамошней вариацией пуэра, когда из чая всплывают естественные добавки окружающей среды.              Помимо пола, стен, чайников, кроватей и всевозможных щелей тараканов хватало и в котелках у побочных местных обитателей. И что бы Марк подумал, если бы узнал кроме прочего, скажем, одно из главных развлечений непроходящих попоек — пить на спор убойную смесь из всего, что найдется в холодильнике, и что включает в себя самые несочетаемые жидкие субстанции, сбрызнутые горчицей? Или если бы до холеного москвича докопался какой-нибудь Родя из глубинной глубинки России? Поведал заодно, как Тим облюбовал дешманским янтарным пенным наружу все унитазы или как он чуть не спалил общагу забытой на включенной плите сковородой? А еще Тим почему-то боялся, что Марк узнает, как его хотели выселить месяц назад за хранение чужого кальяна.              Василиса склонялась над чем-то за стойкой, плечо ее чуть подавалось вперед и возвращалось обратно. Может, с чеками или вроде того возилась. Свое увлеченное занятие Вася сочетала с не менее заинтересованным участием в беседе ни о чем и обо всем, а выглядела спустя каждые полчаса все взволнованнее: покачается на месте, внимательно зал изучит по левую сторону от Марка, как будто там полная посадка, а не три столика с маленькими компаниями. Дождалась, пока он отлучится ненадолго кому-то перезвонить, и вручила Тиму сложенный листок бумаги, заляпанный пивными разводами.              — Убери куда-нибудь, чтобы Марк не нашел.              — Да рыться в карманах он же не будет, — отмахнулся Тим и попытался прочесть тайное послание.              — Нет-нет, потом, убери! — шикнула Вася.              — Ладно, — сквозь смех согласился Карельский, спрятал в куртку липковатый квадратик и подался навстречу. — А к чему конспирация?              — Я тебе кое-что написала, — протараторила Васенька и прикрыла рот рукой, чтобы ничего лишнего не сказать.              — Письмо?              — Почти... Что-то типа стихов.              — Ты написала для меня стихи?              Тим бы не смог спросить об этом, не выпей предварительно литр пива.              — Для тебя.              — Мне никогда стихов не писали…              — Наверное, просто не показывали, — повторила Василиса за Тимом, что остался под аркой в далеком дождливом октябре.              — Ты помнишь, что я тогда говорил?              — А я все помню отлично, — с грустью заметила Вася.              Позади заскрипела дверь, Марк вернулся к бару, попросил счет, потому что ему зачем-то надо было уйти прямо сейчас. Тим не стал напоминать Маралину о том, что он звал к себе в гости.              — Может, у него какие-то дела дома, — предположила Василиса и умолчала об истекающих жиром догадках, с кем же Марк созванивался.              — Такое, — Тим покачал головой, — ощущение, будто он все слышал. Я не знаю, как он это делает.              — Думаешь, он реально все слышал? — оживилась Васечка, прищурилась. Она хотела бы искренне верить в эту невозможность, но меньше верила в то, что Марк не имеет ушей и глаз повсюду.              — Да мы тихо говорили.              Карельский пожал плечами и на мгновение завис над столешницей.              — Арчи правда заболел?              — Правда, — горько вздохнула Вася. — Но ты же проводишь?..              — Конечно.              Довольная Васенька принялась постепенно готовить рабочее место к закрытию бара, считала минуты до окончания смены. Прокручивала в голове прощальное выражение лица Марка, тон его голоса, думала, был ли в этом всем какой-то подтекст, позвякивающий ключами. Несмотря на скоропостижное исчезновение, в душе Бестужева бесконечно радовалась тому, что осталась ненадолго с Тимом вдвоем, как и хотела. Тим сегодня ее, не его, вот, что было главным.              Пока Василиса пропадала за стойкой, Тим развернул на коленях подарок.              в сетях путаных       м/твое мертво-живое сознание       горяще-пыльные чувства       колки забиты тобою       и я вроде почти привыкла       делиться надвое       синим карандашом       темно играющим       или серым       честным и не простым вовсе              мне всегда интересно было       что же ты делаешь       когда не находишь нужного цвета       для прядей моих волос              он       ты знаешь, о ком я       он вычитал меня всю       перечитал       начитался       без спроса взял       мою книжку в узорах       мою              и я не жалуюсь       я лишь прошу              не дай ему влезть сюда       оставь что-то для нас       для себя       для меня              я тебе обещала, помнишь?       почитать обо всем, не тая       а теперь я боюсь и мне страшно       честно-серо и по-простому       совершенно не просто              есть ли вообще в этом смысл       если он обо всем в курсе       все за меня решил              и портреты показывал ты       ему раньше, ему, а не мне       ты боялся, Тим?       ты боялся       помню руки твои в октябре       как трясло твои пальцы       так мелко, как дождь под конец       мелкой моросью вздрогнули губы       я подумала, что умру прямо здесь              Тим прервался и посмотрел на затылок Васеньки с оранжевыми прядями. Вместе с губами в широком почерке дрогнул и листок в руке, Карельский возвратился к чтению взахлеб, пожирая глазами строчку за строчкой.              я не знаю, чего тебе хочется       и как поделить нас поровну       как по краю пройти этот ров       как зашить все края рваные       и мне все равно       мне не все равно              подарил бы ты мне пистолет       вместо листьев исчерканных мною       я бы каждый свой выстрел       каждый       направляла в твои мягкие волосы              мой выстрел не из свинца       или пороха       обиды       или хандры       мой выстрел разбудит       нет, не тебя       какая разница, из чего он       я бы точно промазала       я уже       ты не видишь?              я стихи пишу плохо       мне так сказали       я так думаю              кто-то другой сказал       важнее вложенный смысл       не рифма, ритм       или размер       да, я оправдываюсь       и вообще закончить хотела       на строчек двадцать пораньше       ты же простишь?              я иногда думаю       нам нужно было закончить       месяца два с половиной назад       в ту самую ночь       в том самом клубе       на той самой стойке       не падать в руки твои       не курить с тобой              или              поцеловать       лечь в постель       или присесть на раковине       дать номер       заблокировать       и забыть              но что-то замкнуло       остановилось       на что-то надеюсь       до этой минуты       до завтра       поездки в твой город       до Нового года       до января       до два ноль девятнадцать              мне будет двадцать в июне       и как хорошо, что эти стихи никогда не испортят издательскую бумагу              а я бы напечатала       самиздатом       сборник бумаги       белой, как твоя кожа       сто страниц       две сотни       все три       подарила тебе для муралов       граффити       монументала       я       вывернута на улицу       как часть ее       как корпус разветвленного дома       как заброшенный дом       новостройка       место со снимка              как думаешь       мы найдем их все?       мы поймем?              это вроде игры       без причины и правил       и мне нравится думать       считать и обсчитываться       вот, смотри       мы нашли       мы все поняли       мы все уронили       и заново начали              четверг, пятница       кто же он       суббота или среда       или он не идет за/перед нами              вот стою я       смотрю на пятна       на его шее       нарисованные твоими губами       твоими       и думаю       почему не на мне?       почему мы другие?              Четверг прочитал все от и до, перечитал, перечитывал, пока письмо не перестало трястись в нервных пальцах и отпечаталось в голове поверх всего, что в ней было, а Пятница не позвала с собой.              — Я прочитал, — отчитался Карельский в пустынном переулке, сидя на лавочке за сигаретой. Василиса сидела рядом и тоже курила.              — Как тебе? Я знаю, оно плохое, просто… Не знала, как еще поговорить. И так странно, написала вроде бы покрывало, а все равно кажется, я не сказала тебе ничего.              — Оно не плохое, — возмутился Тим. Он искал с мыследетектором слова, которые бы изрек и непременно произвел громадное впечатление, соответствующее дорогому и внеплановому подарку, разговору, как его назвала Вася. Но ничего не нашел, кроме глупого: — Я бы так не смог.              — А я не могу рисовать, как ты, — возразила Бестужева в ответ и убрала с лица Тима кудри, заслонившие чуть мутные от конденсата очки.       Тим снял их, склонился совсем немного, вдруг почувствовал себя как в октябре или конце сентября, не решаясь приблизиться для словно бы первого поцелуя. Словно бы Василиса все так же бесконечно далека, неприкосновенна, лежит в скетчбуке и никогда не покидала его пределы. Она провела указательным по красным трепетным лепесткам, но в этот раз не повторяла реплики или жесты, разгладила шрам над чужими губами и согрела своими. Раскрыла, передала горячий выдох и приняла обратно на вдохе, поделилась ненаписанными стихотворениями одним на двоих с Тимом языком и едва осилила короткую паузу для другой пары фраз.       — Я рада, что встретила тебя, — прошептала Васенька, чтобы точно никто не услышал. — Только не уходи никуда, пожалуйста.              «Почему вы все думаете, что я куда-то уйду», — обижался Тим безобидную секунду, прежде чем вновь раствориться в собственных линиях и цветах.