Спорынья

      Солнце стекало с колышущихся листьев яблонь, белые лепестки опадали на примятую зеленую траву. Душистый запах не сбивали даже тлеющие сигареты — может, они не такие крепкие, как кажется, но сейчас Марку четырнадцать и это его пятая в жизни сигарета. Он прислонился затылком к стволу дерева, перебирая кончики волос Вени, спящего на коленях, чтобы в глаза не лезли распущенные локоны. Марк подумал, пойдет ли ему такая длина, — Веня отращивает полтора года и короче линии подбородка не носит.              Ветер забрал из рук пряди, щекоча лицо, заставил вздрогнуть во сне. Марк молился, лишь бы Веня не проснулся, украл еще одну сигарету. Марк не знал, зачем ему это курево сдалось, — Машенька и так зачастила с угощениями алкоголем, а тут Веня к никотину приобщить решил. Курил Марк или пил, ему нравилось торкающее ощущение в теле, оно затмевало ясность сознания и отвлекало от внутренних переживаний. Что-то похожее он испытывал с левой или правой ладонью за закрытыми дверями своей комнаты, но только прямо на краю и в считанные секунды после него, потом это отзывалось отвращением к самому себе и мнимо липло к пальцам, несмотря на тщательное мытье рук.              — Марк.              Веня прищурился от солнечных лучей, выхватил изо рта брата сигарету и медленно затянулся. Сизые ленты дыма расползались, обдавали горьким ароматом, уступали яблоням и застревали в носу вместе с новым глубоким выдохом.              — Мне такой сон странный снился, — сказал Веня заспанным голосом.              — Какой?              — О том, как ты сигу у меня спер.              — Ты же спал? — спросил Марк и попытался взять бело-красную пачку, но Веня отбросил ее щелчком в сторону.              — Много не кури.              — Кто бы говорил.              Марк иногда считал, сколько Веня выкуривает сигарет, пока сидит на подоконнике и рассказывает свои бесконечные истории. В теплые ночи уничтожал и все десять за какие-то три часа.              Декабрьской ночью спустя четыре года Марк тоже считал, сколько Веня выкуривал сигарет. Чуча не отходила ни на шаг от хозяина, не покидающего пол прихожей уже долгое время, перебралась с брошенного пальто на колени и потерлась лобиком о влажные от слез дрожащие руки. Не очень удобное место, между прочим, — кресло в гостиной хотя бы сухое, не трясется от всхлипываний, молчит и не разговаривает само с собой, но потому и не нуждается в утешающей компании.              — …Да на первое воском натерли, нас чуть… — полушепотом бормотал Марк, затихал от икоты и продолжал воспроизводить случайные обрывки собственных и чужих реплик из прошлого. — У н-него тетка зам по воспиталке… все на себя, а мы впятером… Ему-то все равно… плакала так, будто он убил кого-то. Все отмывали, все… Она хорошая, ща ушла… На д-доске писать невозможно… Здесь дядя из Японии возит, я пластинок двадцать нарыл… Не, не хочу систему, куда ее ставить… Я бы тебе подогнал… Маша тебя совсем заколебала, да? Д-да?              Соня постучала лапкой по бедру, мол, хватит разъезжать тут дырявой крышей, и Марк застекленными глазами наконец увидел котенка. Взгляд был и так опущен, но не пропускал ничего, что не относилось к жизни до звонка Лоры этим вечером. Обессиленный, Марк еле смог найти телефон в кармане и написать Тиму короткое сообщение о том, что завтра не придет на пары из-за неважного самочувствия. Марк вышел из диалога, игнорировал дальнейшие расспросы, пропустил четыре настойчивых входящих, авось Тим поверит в ранний отбой. Как бы в отместку Карельский непрерывно напоминал о себе тянущей болью в ладонях.              — Да… — повторил Марк.              Когда плач прекратился, а слезы подсохли, Марк уже не ощущал ничего. Аккуратно снял с себя Чучу, еле добрел до балкона. Хотел покурить, а все тяжелее воздуха навешивалось тоннами гирь и ускользало песком. Так и подышал короткими вдохами без какого-либо желания вентилировать легкие даже на автомате, уронил сигарету и вернулся в холодную кухню. Разместился возле двери в коридор, проверил переписку с Лорой в ожидании вестей о состоянии Вени в больнице, стал безостановочно обновлять страницу мессенджера. Постепенно скатился в лежачее положение, на что Чуча подбежала и вцепилась зубками в рубашку, попыталась перегрузить мертвое тело к кровати, но без особых успехов сама елозила по плитке.              — Что ты делаешь? — сказал Марк и занес пальцы клеткой сверху. Соня приняла это за любимую игру в кусалки, быстро поняла, что сегодня пять привычных достойных противников сменились окоченелыми согнутыми палочками, и еще усерднее потащила немного пришедший в себя моральный труп по прежнему курсу. Из Маралина вырвался беззвучный смешок, а за ним и возникла щепотка сил, чтобы дойти до постели самостоятельно и разлечься там.              Веки слипались от выплаканной тревоги за короткую жизнь двоюродного брата, цифра «9» у диалога с Тимом периодически схватывала руки ломотой. Марк проторчал в телефоне до рассвета, пока не увидел заветное «Очнулся», «Все норм». А что было нормального в передозировке, пускай и первой за весь богатый опыт употребления, — неизвестно.              Не успел Марк напечатать ответ, как интерфейс чата перекрыл звонок от Вени. Сбросить и лечь спать казалось лучшим решением, поговорить с чуть не уснувшим навсегда дураком — более важным.              — Жив курилка, — с улыбкой процитировал он Кола Брюньона, которого Машенька насаждала внукам. — Лора сказала, ты в курсе, а я сразу подумал, ты там коней за меня двинул. Я ей говорил, ты нервный, она хуй знает, чем слушала, — Веня слабо рассмеялся.              — По-твоему, это смешно? — бесцветным голосом спросил Марк, неспособный вставить чудотворный мат — с ним ругаться давалось куда легче.              — Да жив и збс, че ты.              — Час назад не был.              — Ладно тебе, ну пережрал херни, бывает, — рассудил Веня. — Откачали же.              — А если бы не откачали?              — Если…              — Тебе вообще на всех похуй, да? — перебил Марк. — На родителей, на Машу, деда, на меня. Пиздато в двадцать один сдохнуть, — завел Марк бодрее, насыщаясь возвращением к прошлой жизни.              — Почему мне должно быть не похуй на кого-то из нашей семьи, кроме тебя?              Вопрос Вени надрезал язык. Марк прекрасно знал все «почему», сколько бы ни отрицал это теперь или три года назад, когда Веня уехал в Питер.              — Все вокруг мертвые, знаешь? — Веня свесил из окна одну ногу. — Мне кажется, если я подорву школу, они и то ничего не скажут.              — Ты стал предсказуем, — солгал Марк. Все выходки Вени были способны поражать преданных зрителей, как и раньше, но они слишком устали удивляться.              — Двадцать один или тридцать четыре, какая разница, когда?              — Обо мне ты тоже не думал, раз на то пошло, — огрызнулся Марк. — А если бы потом со мной что-то случилось?              — Не, Марк, ты забыл… Как там было? «Никто, кроме тебя, не нужен»? — Марка передернуло от того, как просто достает из давнего разговора Веня предназначенные ему слова. — «Убью себя», ага. Куда ты денешься, в зеркало посмотри и шкафы свои. Ты хотя бы из-за матери не смог бы ничего с собой сделать. А Ника, Саша? Мне продолжать? Ты бы не стал травмировать маленьких детей суицидом старшего братика.              — Мне кажется, трупу на родных глубоко похуй, — выпалил Марк.              — Вот и я о том же, — тише произнес Веня. — Так что не надо на меня сваливать всю эту херню.              — Чем ты передознулся?              — Не знаю, там много чего было.              — Будешь на учете?              — Да порешаю как-нибудь… А ты трубки брать начал, прогрессируешь. Соскучился?              Это проклятый сюр, говорить вот так спустя год с Веней, слышать его, отвечать ему, перечеркивать реальными фразами сообщения. Нишевый фильм безвестного режиссера, низкорейтинговый артхаус, безрукая, безголовая и бессердечная бронзовая женская фигура из лондонского музея современного искусства в восприятии невежды, древние слепки птичьих лап на выставке эволюции без подписей, античная эпическая поэма без комментариев, стихи, песни и сохраненные фотографии Василисы Бестужевой без знаний об их адресатах.              — По голосу ты вообще не похож на человека, который чуть не умер, — проворчал Марк.              — Да я час назад оклемался, Лора в магаз бегала и потом пришла.              — На нее тебе тоже похуй?              — Ой, блять, она меня в какой только кондиции не видела, забей. Я бы и так очухался, если бы ты ей про скорую не сказал.              — Я не знаю, у него губы зеленые, как я сюда скорую вызову, тут наркоты дохуя, — плакала Лора сквозь помехи.              — Да мне похуй, что ты не знаешь, вызывай, — процедил Марк, едва сдерживаясь, чтобы не окрасить город этой зеленью. — Если он сейчас откинется ради того, чтобы там не пересажали каких-то левых нарков, я убью тебя.              Марк измученно вздохнул.              — Вень, просто будь осторожен, это… Это полный пиздец.              — Я тоже тебя люблю.              Как бы Марк ни старался возненавидеть Веню за это представление, вместо хоть какой-то капли ненависти после окончания звонка на лице рисовалась одна сплошная улыбка. Ее не срывали даже ладони, плененные разлукой с Тимом, и мысли о том, что эта боль никуда не делась вслед за новым столкновением с Веней, радовали еще сильнее. Все-таки что-то изменилось?              Изменилось за секунду, не оставив за собой никакого фальшивого счастья — как выход из эйфорического трипа от МДМА. Крыло глухим бесконечным бесчувствием, а затем псевдодепрессией, если рассчитать время неправильно, когда бы сонливость навалилась на выжатые нервы, маскируя горькую пропасть, мало чем отличную от блеклой действительности. Чему тут радоваться — безысходной зависимости и тому, что Веня увернулся от пули? Забыл, что Тима однажды не станет, а с одним передозом в случае с Веней не за горами второй?              Тим хотел, чтобы Юля умерла, а Марк до неконтролируемых остановок дыхания боялся, что Веню постигнет та же участь. Каково же было Юле, Вене и Васе переживать свою околосмерть, волновало Тима, Марка и всех, кто был причастен к истории Бестужевой, в очередь далеко не первую.