Спорынья

      — Да все, все, поняла я, иди уже, на самолет опоздаешь, — поторопила Машенька внука после третьего круга наставлений, как обращаться с квартирой и ее маленькой жительницей.              — Только не забывай кормить, пожалуйста, — попросил Марк и нащупал во внутреннем кармане пальто паспорт, портмоне, телефон и сигареты в десятый раз. — Кури на балконе. И аквариум...              — Марковка, ты хуже матери, ей богу, — вздохнула Мария Эратовна, подперев бока гофрированной юбки варикозными руками в пигментных пятнах. — Троих детей вырастила, Мурка твоя не пропадет, не волнуйся.              — Если бы ты запомнила ее имя, я бы переживал меньше, — съязвил Марк.              Чуча согласно промяукала и потерлась о штанину хозяина. Он напоследок поднял ее, внимательно посмотрел в распахнутые ореховые глазки и тихо сказал:              — А ты не ссы на кухне, поняла?              Соня заворочалась, вырвалась из пальцев и сбежала за угол по направлению к облюбованному холодильнику. Марк продел руку через свободную лямку рюкзака за спиной, подхватил небольшой чемодан на колесиках, перепроверил наличие ключей и оглядел пока нетронутую пребыванием Маши квартиру.              — С наступающим, — попрощался Маралин и открыл входную дверь.              — Мягкой посадки, Маричка.              Уже в коридоре снаружи глухо послышался страшный кашель. «Раньше так не было», — заметил Марк с извращенной надеждой на то, что годы заядлого курения наконец дали о себе знать.              Внизу возле подъезда поджидала черная «Тойота», на заднем сидении из окна торчали спящая Василиса и вполне бодрый Тим. Марк как можно тише разместил чемодан в багажнике, сел рядом с водителем, поздоровался и обернулся к глуби салона.              — Паспорта взяли? — прошептал мама, когда такси тронулось.              — Да, все норм, — почти беззвучно ответил Тим.              Марк с облегчением перевел дыхание, надел наушники и уставился на родные улицы, которые вот-вот покинет на целую неделю. Он давно не выбирался из Москвы, не считая поездки в Питер, и с тринадцатого года не бывал в аэропорту — до того же Санкт-Петербурга путешествовал на скоростном поезде. Сколько бы Тим ни рассказывал о миллионнике на Урале, ни повторял перед случайными столичными пейзажами: «Это похоже на Пермь», до сих пор в голове не возникало ясной картинки, что же это за город, откуда свалился Карельский. Полторы тысячи километров казались расстоянием в мириады световых лет, та же знакомая Англия мнимо ощущалась гораздо ближе. По негласному закону в маралиновском мире так вообще не существовало ничего, кроме пары российских населенных пунктов, тройки великобританских и нескольких точек на картах южных стран.              Из школьной поездки по языковой программе Марку отлично запомнилась стеклянная капсула здания «Домодедово», Тим видел ее разве что на фото в интернете и пока признавал только северный «Шереметьево». Василиса же успела истоптать лишь Ярославский вокзал да запутанный «Киевский», куда по утрам довозила электричка через одну станцию от дома.              — Ты никогда не летала на самолете? — удивился Тим, выгружая чемоданы после часовой дороги.              — Никогда, — сонливо пробормотала Вася, окинула взглядом фасад огромного аэропорта и ахнула. — Какой гигантище! А у вас такой же в Перми?              — Ну, так... Ща новый корпус отстроили, стал покрупнее, старый как сарайчик был.              Марк раздал сигареты, чиркнул зажигалкой, закурил и подпалил кончики свертков с табаком у ребят. Дымчатое небо нависало над Подмосковьем, мелкий снегопад неспешно парил по слабому ветру.              — Полчаса до конца реги, — оповестил Марк.              — А что потом, когда сумки сдадим? — спросила Вася. Постепенно ее короткую челку и плечи покрывали десятки снежинок и мгновенно таяли. В прошлый Новый год зима была такой теплой, что кристаллики сразу исчезали на голом асфальте, а куранты Василиса встретила на переходе с «Арбатско-Покровской» на «Кольцевую» в крепких объятиях едва знакомого человека.              — Потом в зону вылета, надо будет паспортный контроль пройти и через осмотр. Там внутри магазов куча и кафе, если что, но цены конские. И воду не покупай до того, как туда выйдем, бутылки отбирают.              — Блин, а я купила…              — Мы же не будем чемоданы заматывать? — уточнил Тим.              — Будем, — сказал Марк таким тоном, мол, ты че. — Я не хочу потом его от грязи отмывать.              — У тебя есть лишние три тыщи? Или сколько там выйдет за наши? — просипел Карельский и затянулся.              — Есть.              Тим покусал щеку с внутренней стороны. Никто его за язык не дергал, насильно Марк чужой багаж паковать не станет, да и деньги после подарочных переводов от родителей и бабушки водились.              — Ой, самолет летит! — воскликнула Вася и ткнула пальцем в гудящий аппарат, что стремительно взмывал выше. «Самолет летит», — так звучал полушепот над головой ранним утром прошлой осени, а до этого доносился с коленей заверениями, какие у Бестужевой шикарные ноги, он же недели четыре спустя слал на известные буквы.              — Самолеты ты тоже никогда не видела? — усмехнулся Марк.              — Видела-видела, просто он та-а-ак близко! Прикольно, да?              — Будет еще ближе, — пообещал Тим с улыбкой.              После недолгого перекура вся троица добралась до входа в аэропорт, задержалась у арки металлодетектора — Вася завозилась с кучей мелочей в карманах, — и направилась к стойкам регистрации. Громадный простор первого этажа беспрестанно сопровождался восторгами Лисенка, а в очереди она спохватилась, что не убрала из рюкзака маникюрный набор.              — Колющее-режущее нельзя, — разочаровал Марк. — Ну, может, повезет и так пропустят, или придется выкинуть.              — Как выкинуть? — выдохнула Василиса над раскрытым отделением. — У меня больше нет такого… А эту пленку точно нельзя никак…              — Нельзя, раньше думать надо было.              — Да ладно, если выбросят, потом новый купим. В смысле, куплю, — утешил Тим.              — А это че? — засмеялся Марк и достал плюшевого мишку за торчащую лапку. Белая шерстка посерела от нелегкой жизни, черные глазки блестели в ярком освещении.              — Отдай Жерома! — запищала Вася, отбирая игрушку. По старой привычке в имени проскочила французская «р», «будто горло полощешь».              — Жергхрома? — сказал Тим и недоуменно нахмурился.              — Я его Креветкой иногда называю, — ответила Василиса, вернула медвежонка на место и с громким резким вжиком застегнула рюкзак. — А вообще, да, Жером, это я назвала в честь героя из «Нимфоманки».              — Фон Триера? — угадал Марк.              — Ага. Я его в школе много смотрела.              — Нихуя ты кино смотришь…              — Кто бы говорил, — встрял Тим и довольно сощурился. — Кто там «Необратимость» Ноэ цитировал? — Не хватало прибавить «после первого поцелуя».              — Это где все наоборот и сцена изнасилования? Ой, я ее пропустила, не могла, — вспоминала Бестужева, медленно продвигаясь с попутчиками.              — И я, — признался Марк.              — А цитировал разговор двух мужиков, которые обсуждали, как один из них переспал со своей дочерью и сидел за это.              — Фу-у-у, — поморщилась Вася.              — Бля, ты вообще назвала мишку в честь чела, который лишил ГГ девственности, три раза спереди сунув и пять раз сзади.              — А ты наизусть выучил? — подловила маму бесовка и заиграла гибкими бровями. Марк цокнул, закатил на секунду глаза и толкнул бедром чемодан, когда в очереди стало чуть посвободнее. — Я его не из-за того героя назвала так, а потому, что его Шайа Лабаф играет.              — То есть тебе нравятся ебнутые люди, которые не моются для съемок месяцами?              — Актер-то все равно классный, — возразила Василиса.              Дальнейший маршрут до посадки пролег быстро, без особых заминок, не считая небольших столпотворений других пассажиров. Вася забронировала себе сидение у окна, хотя билет с ним принадлежал Тиму, но свою досаду он успешно подавил — вдали виднелись три с половиной года учебы на бакалавриате в московском университете, а значит, это как минимум четыре рейса в год туда-обратно. Если, конечно, по неким причинам не приспичит остаться в столице насовсем, а Пермь затопит широкая Кама или на город свалится метеорит подходящих размеров.              — Вы готовы нам помочь в случае экстренной ситуации? — прощебетала стюардесса в салоне летательного аппарата.              — Экстренной ситуации? — Василиса захлопала ресницами. — Ага, наверное…              — Ты сидишь возле аварийного выхода, — пояснил Тим, сидящий рядом, когда девушка удалилась. — Да не парься, машины по статистике сталкиваются дохера чаще, это — самый безопасный транспорт.              — Если все затрясется, значит, мы падаем, — с серьезным лицом прибавил Марк, склонившись ближе с крайнего места в ряду.              — Марк, нахуй ты ее пугаешь? — проворчал Карельский и аккуратно отпихнул от себя остроумного соседа. К слову, доплатившего на онлайн-регистрации за удобные Extra Space. — Ниче не падаем, это бывает, турбулентность, слышала? — спросил Тим.              — Чет я уже не хочу никуда, — промямлила Васенька, вжавшись в мягкую спинку.              — Да все норм будет. — Он погладил тыльной стороной ладони холодные пальцы на подоле зимней мини-юбки. — Уши только заложить может, когда снижаться будем, но это поболит и перестанет. Потом, как приземлимся, надо нос зажать, подышать в него и разложит.              — Это больно?              — Аж кровь идет, — подал скучающий голос Марк и получил еще один толчок локтем в бок. — Тебе так нравится избивать меня? — почти шепотом произнес Маралин над ухом, спрятанным в кудрях, от чего под рукавом теплой толстовки закололи приподнятые волоски.              — Очень, — едва слышно прохрипел Тим и оставил локоть впритык к черной рубашке.              Василиса нацепила наушники и включила заранее скачанный плейлист, весь дальнейший рейс она практически не отрывалась от иллюминатора. Долгий заезд на взлетную полосу, огни для ориентировки пилота, огни вечерней Москвы, сплетения дорог и сотни мракодрапов, точки частных домов в пригороде, туман облаков, чистое небо, мерцание таких ясных теперь созвездий. Воду, пожалуйста, спасибо, Тим о чем-то говорит с Марком, но за музыкой ничего не различить. Сейчас не хочется ничего различать за нежным вокалом и тихим электронным инструментальным фоном, с которыми световые года расстояния кажутся сантиметрами.       

Мимо лесов и садов

Мимо весны и цветов

Падая тихо в лето

Пролетает моя комета

Собрала в ней все силы свои

И отправила вверх, лети

На земле мало места тебе

Мое сердце пылает в огне

      А бывает ли так в жизни дважды, трижды, четырежды, в пятый раз — с размахом, со всей душой, чтобы ногти о стены сдирались в тоске и стихи бесконечно писались, чтобы каждую мысль съедало трепетное ожидание следующей встречи, чтобы усталость после четырнадцати часов работы не валила с ног, чтоб находились силы растворяться, как в восемнадцать и раньше? В последний момент сменить одно произведение на другое перед выступлением, не обращать внимания на брюзжание учительницы по литературе, довести кого надо до слез, поговорить обо всем под зеленой кроной за школой и не обмолвиться ни словом с тех самых пор.       

Мимо костров и морей

Мимо глаз приоткрытых людей

Я стою и смотрю на тебя

И шепчу: «Не угасай, любовь моя»

      Делить постель половину лета, раздражать сигаретным дымом и паршиво следить за порядком в доме, принимать массу ласк, терпеть странные наклонности на тех же простынях, съехать в общагу, когда вроде погасло, истлело, загнулось. Думать: «Хорошо, что ты не знаешь, что было в начале июля», а в июле отправить: «Я люблю тебя» и сразу целовать третьего, засевшего внутри. Распрощаться со всеми, опять влюбиться и полюбиться, до дрожи, пропажи аппетита и жажды, покрывал с признаниями, испортить все с начала, но о том в сентябре невдомек и дойдет лишь в октябре. На те же ржавые зубья спустя год, и так трясет, как турбулентность в маралиновской трактовке, и больно до всплесков алых, да будто все хуже некуда, и будто лучше не нарисуешь.              За размеренным куплетом вступил мужской голос, подернутый помехами старой записи:       

А в хрустале пульсировали реки

Дымились горы, брезжили моря

И ты держала сферу на ладони

Хрустальную, и ты спала на троне

И — Боже правый! — ты была моя

      Сбежать Васенька-Васечка пыталась, не вышло, а что выходило — неизвестно, осталось где-то там, за серой пеленой и синим куполом. Ниже — духота, выше — нет кислорода, за бортом — минус пятьдесят. В новостях много лет назад промелькнула статья о том, как одного подростка угораздило пробраться в отсек, не предназначенный для перевозки людей, отморозить себе руки и чуть не довести все до ампутации конечностей.              Посадка приглушала песни рывками, стреляла по перепонкам и словно прорезала их, но ничего, и не такое у Василисы Бестужевой бывало. Она подпирала кулаком подбородок, разглядывала скопления неспящих в округе поселений, наконец и районов уральского городка, стискивала челюсти и пыталась пробить заложенность подобием выдохов через плотно зажатый нос. Расчихалась, поблагодарила за многократное «будь здорова», как-нибудь постарается, как-нибудь переживет.              — А че, тут не будет такого же тоннельчика? — спросила Вася, имея в виду штуковину, которую подвозили для перехода между самолетом и зданием аэропорта. В Перми же возле трапа стоял автобус.              — Не, у нас обычно все на автобике, — сказал Тим. — В «Шереметьево» тоже так было, это ща в «Домодедово» повезло.              — Холодно у вас, пиздец, — поругался Марк и уткнулся в поднятый ворот пальто. Метель завывала, пронизывала порывами ветра и умудрялась льнуть к самым костям.              — Пф-ф-ф, это даже не тридцатка. Двадцать еще ниче, а в минус пятнадцать вообще жарень.              — Да какие, нахуй, двадцать? — проворчал Маралин. — У вас эти двадцать как в Антарктике все восемьдесят.              — Ну се, математики, скоро согреемся, — одернула Василиса и хлопнула по спине каждого перед дверями наполовину забитого салона.              — Как-то двусмысленно прозвучало, — заметил Марк, поднимаясь внутрь. Из-за черных лоскутов торчали одни глаза, бледные, в цвет океанического льда. Не темные, насыщенные морем, как обычно, а от чего зависел непостоянный оттенок — неясно. Вот про себя Васечка знала: плачет яркими изумрудами, безмятежным летом радуется, заповедной рощей печалится. Про Тима знала тоже: его цинковую палитру редко чистили, пачкали ближайшим источником света или одеждой, так и скрывала радужка свой настоящий облик.              Карельский прыснул, Маралин не выдержал следующим. Бестужева осуждающе покачала головой, встала все же рядом и отвернулась к окну, испещренному морозными узорами. Придурки придурками, что с них взять.              Пермское «Большое Савино» значительно уступало масштабами столичному аналогу. Тим мысленно воздал должное тому счастливому стечению обстоятельств, что съемочная площадка «Реальных пацанов» не приветствовала былой замызганной пародией на сегодняшнее стеклянное строение с бронзовой внушительной конструкцией сверху. Такси разве что пришло далеко не быстро, благо дорога до искомой улицы занимала всего полчаса — хоть какие-то плюсы по сравнению с резиновым градом на семи холмах.              Пустыри, клочки леса, двускатные крыши кирпичных коробок перемежались друг с другом. Бетонная резная ограда с фестивальной работой проекта «Длинные истории Перми» не так уж вымылась с одиннадцатого года: желтые, лиловые, синие человечки глядели в небеса, вот только глаза едва можно было рассмотреть во тьме и на полном ходу. Одиночные мебельные и прочие магазины облепляли трассу, на горизонте пыхтели трубы заводов. Километр за километром появлялись более цивилизованные жилые массивы, на тротуарах брели хмурые прохожие в пуховиках и шубах, поодиночке и куда реже в компании. Никаких пробок, кроме пары мелких заторов на сложных развязках, девять вечера — это уже давно не час пик.              — Похоже на спальные районы Москвы, — сказал Марк, цепляющийся за капли чего-то знакомого, но то ускользало от нудных кадров в памяти, являло совсем иные картины. Где-то на улице Чкалова со скверами и пятиэтажками сознание сдалось окончательно и приняло тот факт, что за спиной остались сотни километров вместе с родными краями, Питером и тоннами прошлого. По правую руку пронеслась скульптура самолета.              — А я говорил, на Пермь похоже, — обернулся Тим с переднего сидения.              — Похоже на Нижний Новгород, — отозвалась Вася. — А он тоже где-то похож на Москву, и Москва на него похожа.              — К тебе тоже сгоняем? — спросил Марк и провел по запотевшему стеклу линию.              — Не знаю… — Василиса пожала плечами. — Дожить бы сначала.              «Тебе жить», — наставлял отец Тима, когда тому предстояло совершить любой выбор, и не важно, какой именно. Куда поступать, взять в кафе плескавицу или гуляш, пойти в физмат или гуманитарную гимназию, прокатиться на колесе обозрения или американских горках. Поступил, куда баллов хватило, плескавицу поставили в стоп, экзамены в физмат благополучно провалились, экстремальный аттракцион на ремонте. «Тебе жить», — некогда повторял ныне покойный двадцатипятилетний брат матери. Выбор-то как бы есть, выбора как бы нет, а жизнь так или иначе ляжет вместе с выпавшими картами, сложится или сломается.              На обнесенную забором территорию открылся шлагбаум, Тим назвал водителю номер подъезда и поправил воротник парки.              — А почему уже десять часов? — недоумевала Вася, посмотрев в экран телефона. — Мы что, четыре часа летели?              — Тут время на два часа больше, чем в Москве, — ответил Тим и отстегнул ремень безопасности.              — Ого-о-о, — восхищенно протянула Бестужева. Сколько еще раз эта недельная поездка ее удивит?              Из такси вылезли все трое пассажиров, достали чемоданы и спрятались от ветра под козырьком. Курили теперь недолго, до фильтра не дошло. Тим порылся в кармане в поисках ключей, завернул одну ладонь в рукав, чтобы не обжечься обмороженным металлом двери.              — Какой этаж? — разлетелся эхом голос Марка, идущего впереди по маленькой лестнице.              — Седьмой.              — На седьмо-о-ом этаже-е за семь часов счастья спаси-ибо тебе-е-е, — сипло запела Васена, — и, знаешь, теперь уви-и-идеть бы вновь тебя, я точно зна-аю, что такое любо-о-овь!              — Да блин, вы че, сговорились? — засмеялся Тим. — Ее все поют, когда узнают, что я на седьмом живу... Вы езжайте, я не влезу, потом пригоню.              Марк нажал на кнопку с нужной цифрой и протиснулся со своим и Васиным багажом в уголок зеленого лифта, обклеенного объявлениями о доставке еды и скидках на услуги стоматолога. Вася осталась рядом с панелью управления. Кабина тронулась — Лисенок запружинила стопами, вызывая нехилую тряску.              — О, нет, Марк, что же это такое, мы падаем? — разволновалась Василиса с деревянной интонацией актера из какой-нибудь «Комнаты», уверяющего, что он никого не ударил.              — Застрять тут хочешь?              — Не с тобой, — заявила Вася и перестала расшатывать лифт.              Вскоре на седьмой этаж поднялся и Тим. Без малейших подозрений о чем-то неладном, он со скрежетом провернул ключ в замочной скважине — надо бы смазать, — вошел в коридор, ведущий в квартиру, и замер на середине пути. Приложил палец ко рту и вслушался в напряженную струнную музыку за стеной — там располагалась гостиная.              — Вы тоже слышите «Великолепный век»? — прошептал Тим.              — Ага? — ответил Марк. За его спиной утвердительно кивнула Василиса.              — Блять, Даша, — выдохнул Карельский и потер шрам над губой. — Там мать, походу.              — Даша же сказала, что они уедут? — спросил Марк, заморгал чаще, из-под распущенных волос померещился горячий пар.              — Сказала… Блять, какого хуя?              — Я нам с Васей отель сниму.              — Никуда вы не поедете так поздно, — запротестовал Тим.              — И че ты предлагаешь? Спать друг на друге будем?              — Да там папы сто про нет, Даша говорила, он на смене и завтра сразу в Березники поедет. Ну, они с мамой тоже по-любому завтра свалят, так что одну ночь переживем.              — Твоя Даша про мать так же говорила, — фыркнул Марк. — Ладно, а места там на нас хватит?              — Да хватит, там четыре комнаты.              — Одна из которых — кухня?              — Это пятая.              — Капец у тебя квартира громадная, — заметила Вася.              — Да нам лямчик скинули, дядя у папы, то есть, отчима работал над проектом дома… Короче, — Тим вскинул ладони, мол, ща все будет, — вы мне подыгрываете и ведете себя естественно, а я напизжу че-нить.              — Пиздатый план, — оценил Марк. — Швейцарские часы отдыхают.              — Да все, ну, — шикнула Василиса и ткнула Маралина в плечо.              — Поехали-и-и, — с улыбкой пропел Тим в предвкушении назревающего спектакля, развернулся на одних пятках ко входной двери, подошел уверенным шагом и взялся за ручку.