Спорынья

      — Прикиньте, я глинтвейнчик нашел, — сказал Тим, подойдя с картонными стаканами. Ароматный пар быстро взбегал от них с запахом корицы и гвоздики.       В ледяном городке вокруг поблескивали лазурные горки, домики и скульптуры зайчат, медвежат и других животных, сказочных героев. На полупрозрачных блоках проплывали русалки, арки венчали бесконечные Снегурочки, волнообразные узоры опоясывали каждый уголок эспланады. Несмотря на мороз, повсюду резвились дети, а взрослые едва поспевали за ними. Семьи разбавляли одинокие прохожие, юные пары и компании подростков с сахарной ватой и карамельными яблоками.       — До магаза того музыкального долго еще? — затараторил Марк из-под ворота пальто, снял кожаную перчатку и забрал горячий напиток.       — Да ладно тебе, сегодня даже не двадцатка! А ваще не, тут на перекрестке завернем, там близко… — Тим протянул оставшийся стакан Василисе, но она лишь полоснула по нему глазами. — Вась, ты че?       — Как-то странно себя чувствую, — пробормотала она и взяла глинтвейн обеими руками.       — Ты с утра где-то не здесь, — заметил Марк. В голосе его не слышалось ни язвы, ни упрека, только осторожное: «С тобой все в порядке?»       Тим уставился с тем же обеспокоенным взглядом, который Вася поспешно запила маленьким, обжигающим язык глотком.       — А почему Ксюша говорила: «Ты опять дрался»? — вдруг спросила она.       — Не дрался я, — пробурчал Тим. — Чаще сам получал.       Марк без единого слова двинулся с места, и это послужило сигналом о том, что стоять на площади в стужу хоть минутой больше чревато превращением в очередную фигурку на выставке умелых резчиков. И никакой глинтвейн от этого не спасет.       — Это херня такая, — продолжил Тим на ходу, — на вписках каких-нибудь с девчонкой зависал, а потом оказывается, у нее парень есть. Ну, а я не в курсе, и узнаю об этом, когда мне уже в ебыч прилетает. Еще было дело, ночью по Мильчакова гуляли, там район вроде норм, а я набухался и фак показал девятке, мимо ехала. Тачка развернулась, я драпануть не успел, в нос зарядили…       На перекрестке в толпе Тим ненадолго замолчал в ожидании, пока остановятся машины и автобусы с крупными надписями на немецком поверх корпуса и желтыми табличками за лобовым стеклом. Наверное, эти здоровые дорожные развязки и напоминали Москву своим скоплением людей.       — Ну, не сломали, но кровищи было куча… А на выпускной у нас ваще жесть была, там пацаны, которые за год до нас выпустились, чет попутали, девочкам тоже попало. Я кому-то вломил пару раз, не помню, потом разняли всех.       — Культурненько, — усмехнулся Марк.       — Это кошмар! — вскрикнула Вася. — И вообще, обещайте, что драться не будете. Оба.       — Сама кулаками махается, еще от нас что-то просит.       Она бросила строгий взгляд на Марка, тонкие губы на ее лице совсем исчезли.       — Да не будет никто драться, че ты, — сказал Тим и приобнял Василису за плечо.       Следующей истончилась улыбка Марка: хотя Тим прошел так в обнимку с Васей всего несколько шагов, а затем взял ее за руку, эти непринужденные жесты заставили острее ощутить окружающий холод. И если что-то короткое вроде объятий переносилось без лишних мыслей, то взять за руку Марк не мог ни Тима, ни Василису, потому что в одном случае это могло быть чревато претензиями посторонних, а в другом все было куда проще — для целого мира вне замкнутых пространств Бестужева была чужой девушкой.       Марк сжал в кармане ладонь, перевязанную бинтом, непроизвольно впился в него ногтями и надавил прямо на швы. Боль заглушила поток глупых рассуждений о том, как все могло быть иначе и почему теперь не может, и напоследок Марк мотнул головой, будто этот невыносимый монолог так получится вытряхнуть. Вроде бы давно смирился с тем, что сложилось все, как сложилось, а сейчас вдруг подумал, почему Тим ни разу не спросил, не против ли Марк, если картинка в соцсетях будет прежней: Тим встречается с Василисой, а третий лишний остается за кадром.       Черт, он ведь даже по поводу поездки в Пермь светил всего два билета, как и она.       «Самое время обижаться на это спустя недели отношений», — промелькнуло в сознании ровно перед тем, как Вася продела руку с глинтвейном в складки пальто, обхватила локоть Марка и ничего не сказала, и Тим тоже ничего не сказал. Марк подумал тогда, может ли он достать ладонь из кармана, замерзнуть не только торчащим запястьем, но коснуться своими пальцами пальцев Василисы подобно Тиму, но дальше разума с этой идеей ни к кому не полез и с опаской вдохнул свежий воздух. Он мгновенно наполнил легкие стылым жаром, и с безветрием согрел и осел глубоко внутри.       Тим повел снова через дорогу на перекрестке, оставил позади стеклянную коробку торгового центра под заголовком «Айсберг». Асфальт на улицах словно не чистили, под ногами поскрипывал утрамбованный снег с кофейными вкраплениями, по сторонам от тротуара пышнели сугробы. Может, и чистили, но толку от этого не было: в этом городе снег не успевал оттаять, как от вечных перепадов температуры в Москве, и подло расстилался плотным сантиметровым слоем, стоило дворникам от него избавиться.       Справа на протяженном двухэтажном здании синела вывеска «Товары Прикамья», а Тим показывал неопределенно в противоположную сторону и заливал про вкуснейшие бургеры в ныне закрытом кафе.       — Ну ниче, у нас столько блинных, я вас в «Сковородку» свожу как-нибудь, это вам не «Теремок».       — Блинных? — переспросил Марк.       — Ага. «Сковородка» — это самая большая сеть. Там блины прям такие офигенные…       — Блин, я блинчики хочу, — заскулила Вася.       — Завтра сгоняем, я Парк Горького хотел показать, там блинка есть рядом. Мы его проезжали, когда на автобусе сюда ехали.       Когда глинтвейн закончился и три сигареты были выкурены, Тим повел за белую застекленную дверь и поднялся на второй этаж. Там находился магазин музыкальных дисков и пластинок, а в конце помещения виднелся темный салон. Пространство рассекали высокие шкафы с алфавитными указателями, посередине стоял кожаный диван и низкий столик. Вдоль кассы тянулись подобия глубоких коробов, и все походило на забитый битком склад, настоящую музыкальную библиотеку, нежели прилизанную торговую точку с аккуратными и полупустыми прилавками.       Посетителей внутри не оказалось. Мужчина за кассой в бордовом свитере тотчас оживился при виде Тима и пожал ему руку.       — Тимофей, какие люди! А папа где?       — Драсьте, а я без папы сегодня.       — У нас такое завезли…       Разговор Тима со знакомым продавцом погряз в гитарных рифах из колонок, Вася засеменила к стойке с виниловыми пластинками поодаль. Марк перебирал стопки в нижних ящиках, иногда вынимал альбомы наполовину и внимательно осматривал пестрые обложки.       — Там походу в соседнем зале пирсинг делают, — прошептала Василиса.       — Проколоть что-то хочешь?       — Да я думала про бридж, но лучше в Москве сделаю, если соберусь. А так не, не хотела.       — Бридж — это…       — Это когда штанга в переносице. Два шарика торчат.       — Соски не хочешь проколоть? — тихо сказал Марк за спиной, огибая Бестужеву по пути к следующему стенду.       — А ты?       — А мне дырок больше не надо.       Вася болезненно ущипнула Марка за бок под распахнутым пальто и после тирады из отборного щипящего мата сделала вид, что упорно ищет редкое издание итальянской метал-группы.       — Проколи мне уши.       — Ты дурак? — Василиса тут же оторвалась от непонятных названий и красивых полос на сгибе коробочек с дисками. — Это надо в салоне делать, заразу дома занести можно.       Марк улыбнулся и достал одну из пластинок со стеллажа позади себя. На обложке альбома U.S. Girls в теплых тонах была фотография, где женская рука держала некое устройство с двумя черными переключателями. Остальная композиция состояла из хлама, а хлам — из двух стационарных телефонов, черного с катушкой и красного, похожего на домофон, кипы писем и тетрадей, баллончиков, зубной щетки и прочих мелочей, разглядывать которые можно было бесконечно.       — Хорошая группа?       Марк перевернул пластинку и провел ногтем под рукописной строчкой Island song.       — Мы под эту песню с Тимом в первый раз поцеловались.       Марк вернул альбом в стопку, взял из другого ящика пластинку с заголовками Tame Impala и Currents. Металлический шарик катился по фиолетовой ряби, расходясь дрожащими волнами. Марк перевернул обложку вниз и указал на The Less I Know The Better в списке композиций.       — И под эту.       — Вы под песни целовались?       — А вы?       — А мы под шум проливного дождя.       «И только у нас ничего не играло», — подумал Марк и поставил альбом на место. Может, все-таки что-то играло? Какой-нибудь трек доносился из коридора, сверлили соседи? Нет, в ушах застряли неровные вдохи перед быстрым смятым поцелуем и такое отчетливое в акустике запертой ванной комнаты: «Не надо». А сегодня хотелось смеяться от этого воспоминания, потому что вместе с поцелуем вспомнилось, что Марк сам не вытерпел, притянул к себе, а потом сказал это «не надо», когда почувствовал, что Василиса ему ответила и не оттолкнула.       — Пойдем с родителями знакомиться, — Марк кивнул в сторону Тима.       Рядом с ним появился еще один мужчина, в дубленке и с небольшой черной сумкой на длинном ремне. Внешне Тим мало чем был похож на отца, как и на мать, однако что-то неуловимо одинаковое во всех чертах угадывалось, в той же улыбке. Ростом притом отец едва доходил до плеч сына, а вместо рыжих кудрей у Виктора Карельского были темные прямые волосы с проседью.       — Пап, это Василиса, моя девушка, и Марк, мы в одном универе учимся.       «Ну, хотя бы так», — безмолвно согласился Марк. Все лучше, чем бредни о брате и сестре из некого Кунгура со знаменитой ледяной пещерой.       — Виктор, очень приятно.       Василиса заметила, он картавит точно так же, как она когда-то булькала горлом. До того, как выучилась рычать ради прочтения «Исповеди хулигана» Есенина на его годовщине и замерших взглядов публики. А голос у Тима точно пошел не в отца: никакого хриплого баса, непрокуренный и неглубокий, но притом невысокий.       Марк слабо пожал руку Виктора, как бы швы не разошлись; ничего общего с рукой собственного отца, мягкая, почти материнская. В тот миг из сознания вышвырнуло все мысли, кроме одной: Марк не здоровался вот так с отцом уже девять лет, не улыбался рядом с ним и тем более не представлял ему кого-то из своей жизни. Марк подумал, как бы папа назвал Тима и Василису, если старший сын стал однажды «пидорасом». Марк подумал, что Виктор никогда не называл Тима пидорасом, как и Тим в прошлом думал, что Таисия никогда не называла Марка сукой.       — Как рука-то? — спросил Виктор.       — А вы знаете…       — А я папе звонил, когда мы в травмпункте были. Спрашивал, че делать с перевязками и все такое.       — А вам Тим рассказывал, — заговорила Василиса с горящими глазами, — как он осколки сам достал?       — Рассказывал-рассказывал, — ответил Виктор, смеясь, — сын врачей, что взять…       Стоило ему засмеяться, как глаза сразу пропали за веками, они как бы улыбались вместе с каждой чертой лица. Это мгновенно заражало даже Тима, который тщетно пытался предупредить, мол, еще чуть-чуть и папа заведет любимую песенку о том, что вместо авиационного института нужно было идти в медицинский.       Девять лет Марк не видел, как его отец улыбается, и внутри сознания качнулись сотни пропитанных солью игл.       — …Ну, что ты, москвичей привез морозить?       — А я из Нижнего Новгорода, это Марк из Москвы, — сказала Вася.       — Нижний город красивый, был там года четыре назад, — вспомнил Виктор. — Вы бы с Тимом съездили как-нибудь летом, посмотреть есть на что.       Василиса слегка зарделась и переглянулась с Тимом и Марком.       — Как-нибудь сгоняем, — согласился Тим. — А я на Новый год ребят привез, только ты маме не говори, ладно?       — Сплошные секреты у вас от мамы, — засмеялся вновь Виктор. — А че в Москве не празднуете? На площадь красную бы сходили, ГУМ-то один чего стоит…       — На Москву насмотрелись уже, — сказал Марк с тихой улыбкой.       — В галерею у набережной сходите, и в парк Горьковский тоже, в парк-то не ходили? Драмтеатр тоже надо, а дворец Солдатова…       Параллельно с перечислением кучи местных достопримечательностей Виктор забрал пакет с пластинками на кассе, достал толстый кошелек с потресканной бурой кожей из кармана дубленки и расплатился наличными. Потом утрамбовал сдачу и убрал портмоне в недры сумки, похожей на коробок размером с пару буханок хлеба.       — А дом Мешкова, вот это вещь…       — Пап, я экскурсионную программу всю разработал, не боись, — перебил Тим, зная, что если этого не сделать, то отец ни в жизнь не остановится.       — Все-то вы знаете, Тимофей Викторович, — покачал он головой. — Ну, я по делам своим пойду, мне на балку еще надо. Ты звякни, как свободен будешь, встретимся нормально.       — Звякну-звякну, — выдохнул Тим вслед.       — С Новым годом вас, ребята.       — И вас!       Он обернулся и прыснул вместе с Василисой и Марком, когда папа скрылся за дверью. Изнутри что-то высвободилось с этим смехом, да что-то до сих пор мешало и давило на грудь.       — Как-то слишком крепко вы дружите!       — А ты за крепкую мужскую дружбу не шаришь, Вась? — сказал Марк.       — Крепкую, ага… Я ща вернусь, — бросил Тим и быстро пошел на выход.       Марк вернулся к стеллажам с дисками и пробрался вглубь зала, исчез за одной из полок. Вася обменялась немым взглядом с продавцом, сдавленно улыбнулась ему и отказалась от предложения «что-нибудь подсказать». Она побродила вдоль немногочисленных рядов стендов и остановилась возле того, по другую сторону которого стоял Марк.       — Думаешь, я ему понравилась? — негромко спросила Василиса.       — Почему нет?       Он без конца метался среди полок, вынимал отдельные экземпляры, долго или коротко изучал их и возвращал, приценивался и плевался. Все равно тут не было того, что Марк ненароком искал, это можно найти разве что после кропотливого отбора из десятка площадок и сотни продавцов и позиций.       — Не знаю… Как-то быстро он ушел.       — Он же сказал, ему идти надо. Если бы не понравилась, он бы слился быстрее.       — Ты так уверен…       — Вась, у него на лице все нарисовано, — перебил Марк.       И давно ты говоришь моими словами?       Василиса тоже взяла пару альбомов. Так, потормошить в руках и вчитаться в названия ни о чем.       — Помнишь, мама Тима вся такая вежливая была, но я чувствую, что она не хотела видеть меня вместе с ним.       Марк помолчал и задумался, неужели он один отчетливо слышал на балконе, как Ирина обозвала Васю «оборванкой». Нет, конечно, нужно было напрячься, пропустить мимо ушей в тот момент болтовню Васечки под боком, но Ирина словно не умела говорить наедине с Тимом спокойно и без ругани. Чего стоил один бытовой диалог на кухне между ними, полный сдерживаемого изо всех сил крика.       — Ей тяжело понравиться. Я слышал, как она говорила с ним.       — А твоей маме я понравилась?       Знать бы самому, понравилась или нет. Наверное, точно понравилась, раз ни слова не сказала за или против — а что говорить, какое право ты имеешь что-то говорить, когда появляешься в жизни своего ребенка раз в тысячу дней?       — Вы с Тимом первые, кого она увидела вместе со мной. Она потом так мечтательно про свой тройничок из девяностых рассказывала… Мне кажется, она только рада.       — А ты как-то не рад этому.       — Да того Назара вспомнил, с которым она на Чистых была. Она не в разводе, понимаешь?       Как будто ты имеешь право судить.       — Они просто друзья, — ответила Василиса, сама не понимая, зачем и кого защищает. — Столько лет прошло…       — Я хоть миллион поставлю на то, что он кинет свою семью ради мамы.       Василиса вдруг рассмеялась, теплая хрипотца ее голоса обласкала уши, завязла внутри и прибила реящее где-то не здесь тело за стопы к напольной плитке. Марк сдвинул часть дисков и ясно развидел бесовку.       — Что смешного?       — Ты, конечно, тот еще мамкин мажорик, но у тебя нет миллиона.       — Квартиру на меня переписали, так что технически есть.       Переписали квартиру… Да это не миллион, это целых четыре как минимум за двушку в нескольких минутах от метро в хорошем спальном районе. И сколько на такую же пахать, когда еле восьмерку наскребаешь за место в комнате? С февраля будет девять тысяч. А ресторан, да какой там свой ресторан? И зачем он нужен, если в родном НиНо никто домой не пускает? А на кого-то квартиру вот так щелчком переписывают, четыре миллиона минимум, все шесть, поди.       Вася погрустнела и заглянула в растерянные глаза напротив.       — Марк, — сказала она, — а ты до сих пор думаешь обо мне то, о чем говорил Тиму?       А с чего я говорил ему именно то, о чем думал на самом деле?       — Не думаю.       — А тогда?       — Тогда я злился на него. Знал, что ему будет больно слышать гадости о тебе. Но я не знал, что тебя гнобили в прошлом…       Как будто ты бы сдержался тогда.       — Да смысл не в этом, — прибавил Марк. — Тогда я завидовал тому, что он может чувствовать что-то настолько… чистое.       Василиса попыталась отвести взгляд, но Марк грозил со всех сторон заточенными незримыми ножами, он приковал зрачки к себе, такой непроницаемый и в то же время кристально прозрачный.       — А для тебя это что-то грязное?       — Для меня это то, что есть, — ответил Марк. — Я не хочу думать об этом, как о чем-то неизбежном и с чем я ничего не могу сделать.       Василиса медленно обогнула стеллаж и подошла к Марку со спины.       — А я думала, от психоделиков люди ни во что другое и не верят.       — Психоделики наоборот заставляют видеть шире, — ответил он, повернув голову в бок.       Голос Василисы обратился в сиплый полушепот:       — Знала я одного парня… Говорил что-то такое. Умер года два назад.       Она сама вот-вот умрет или так, притворилась, что музыка в зале играет вовсе не громко и нисколько не заглушает слова?       — От ЛСД максимум кукухой поедешь или из окна выбросишься в галлюнах с огромной дозировкой. — Почему ты до сих пор этого не сделал? — Я с ноября ничего не потребляю, если ты собралась мне морали читать.       — Почему ты так уверен, что не выбросился из окна?       — Ага, или бьюсь головой в психушке.       Сдалась эта психбольница, когда каждая стена снаружи и так отдает желтым цветом.       — Просто… — Василиса помолчала и опустила взгляд в пол, а в карманах большими пальцами прокрутила перстни на средних, надетые прочными цепями между ней и реальностью. — Мне иногда кажется, я на самом деле умерла тогда в марте.       — Вась…       Марк повернулся теперь всем телом, почти шагнул вперед, почти достал спрятанные ладони из пухового пальто, но Василиса все говорила и говорила:       — Я читала, что мозг человека в предсмертном состоянии испытывает что-то похожее на эффекты от психоделиков. И я подумала, что, если тот парень как бы застрял в трипе, и для него все вокруг существует. Что, если он умер только для нас?       Марк не понимал, почему этот хаотичный диалог, где тема сменилась трижды, так ужасно пропитан запустением и отрешенностью, которыми сквозило от Василисы с самого утра. И почему сейчас, когда до рассвета ее руки были в твоих, почему сейчас она опять рассыпается?       — Вась, — повторил Марк, — если в этом мире и есть что-то реальное, то это ты.       — И если есть на свете пчела без улья, с лишней пыльцой на лапках, то это — ты, — с улыбкой произнесла она. — Напомнило…       И хотя цитаты Бродского из ее уст звучали по-прежнему пошло и тупо, как и потуги в стихи, Марк не почувствовал никакого желания отправить ее в полет с балкона или запереться от нее в комнате. И вообще это «пошло» и «тупо» странным образом перетекли в подобие «мило», которое исподтишка прошивало сердце ласковыми стежками в тех островках, где ничего не загнило окончательно.       — Сколько стихотворений ты знаешь?       — Не знаю я ничего, — пожала Вася плечами и посмотрела на Марка. — Строчки отдельные помню и все. Я даже те, что наизусть учила, забыла. «Лиличку» Маяковского хорошо помню, и то, потому что в общаге «Маяк» Сплина часто пели…       — Тебе нужно рассказать Тиму о том, что случилось.       Веки синих глаз вздрогнули, они расширились вместе с этими словами и радужкой, сковывающей узкие зрачки.       — Ты же сам просил не говорить, — раздраженно пробормотала Василиса. — Марк, — спокойнее продолжила она, — а зачем ему что-то знать?       Тим ничего не знал и незадолго до этого разговора гнался за отцом по лестнице так, словно бы еще секунда, и он точно сотрется из виду. Как не присутствовал в жизни сына вне телефонных звонков раз в неделю-две, так и теперь его не станет.       — Пап, — окликнул Тим на улице возле входа в магазин, — я тебе сказать кое-что хотел… Только маме это тоже не говори, ладно?       Папа обернулся и подождал Тима. Ему было уже давно не пять лет, но шел он такими же мелкими валкими шажками — не то от рыхлого снега под ногами, не то от чего-то другого.       Легкие сперло от мысли, что прямо сейчас то, что кажется таким важным, наконец-то разделится с кем-то из родителей. Ну, отец — не мать, не съест, не закричит, не ударит и позором семьи, сволочью, сукой или еще кем не окрестит. И что-то подсказывало, что Василису за спиной никто не назовет оборванкой.       — Темный вы молодой человек, — с улыбкой сказал отец.       — Ага, — нервно засмеялся Тим и отвел взгляд в заснеженную землю.       Вот бы спрятаться за отцом, как прятался Тимоша, когда едва перерос столешницу на кухне, прятался от большого и страшного дяди, друга папы, который был вовсе не страшным и всего лишь хотел подарить «Киндер» и нового голубого бегемотика в коллекцию фигурок-игрушек. Жаль, спрятаться за тем, от кого пытаешься скрыться, невозможно.       Это же не впервые — главное, начать, а там само собой получится.       — Короче, мы с Марком… Типа, мы втроем встречаемся, — вот же, надо только буквы во рту сложить. — Так что Марк — это мой парень, а не просто друг из универа. Я чет подумал, ты как мама ругаться не будешь, а я хотел, чтобы хоть кто-то из вас знал.       «Марк — это мой парень», — повторял про себя Тим, как бы ощупывал ранее не тронутую фразу, идею, пока отец молчал и переваривал услышанное. Что-то в ней было приятным до тошноты и вместе с тем колко-пугающим — наверное, потому, что толком ни перед кем ее и не скажешь вслух.       — А че ругаться тут, — ответил Виктор и немного развел руками. — Ну, поругался бы я, ты же от этого не сделаешь по-другому. Это как в магазине одежды я тебе предлагаю курточку купить, а тебе не нравится, ты же не возьмешь.       — То есть… Тебе нормально?       — Тим, ты парень взрослый, сам все решаешь. Вы молодые, экспериментируете, я это так понимаю. Василиса все равно потом либо с тобой, либо с Марком останется.       — Зачем ты так говоришь? — произнес Тим, еле шевеля губами.       — Помнишь, у тебя сначала Ксюша была, потом та девочка…       — Да мы с Ксюшей просто дружили! — перебил он, но Виктор не замолкал:       — …Семью ж вы втроем не построите.       На миг в сознании вспыхнул размытый образ десятилетней будущности, где рядом зыбко стояли два силуэта. Дуновения холодного ветра в затылок было достаточно, чтобы они рассеялись, и собственная тень задрожала и сжалась от пронесшейся мысли, а будет ли Тим вообще существовать спустя столько лет.       — Ой, пап, — он поморщился, — все, какая семья…       — А че про семью не надо, здоровый лоб.       — Ага, давай еще с внуками как дед начни доставать.       Отец рассмеялся и похлопал по плечу Тима. Он тут же понял, что папа вот-вот уйдет, и да, они непременно увидятся на днях, но совсем скоро придется вернуться в Москву и снова бесконечно ждать лета и редкой встречи.       Ушел.       Тим хотел пробежать четыре квартала до пятиэтажки, где жил отец, вырвать дверь с домофоном (у Тима никогда не было ключа от него, а старая дверь легко поддавалась с нескольких рывков от души), зайти в маленькую однушку (от нее ключ как раз-таки был) и откинуть дверцу серванта с отваливающимся покрытием, и внутри так приторно запахнет металлом. Вскрыть жестяные коробочки и пластиковые баночки из-под витаминок, часами любоваться монетами всех сортов и номиналов, копейками и рублями, леями и тетри, шекелями и тенге. Набрать аудиокассет, расставить их кривой спиралью и щелкнуть по крайней наружной, а потом кайфовать от того, как они змейкой посыпятся. Достать из кладовки древнюю печатную машинку, пощелкать клавишами до звона каретки в конце строчки. Поставить играть случайный диск (или попросить папу поставить пластинку на виниловом проигрывателе) и пялиться на колонки, от которых исходит переливчатая вуаль любого цвета. Поставить на древнем сером и пузатом телевизоре кассету с видеозаписями того, как ты носишься на даче, которая ныне заросла травой и никому уже не нужна.       Посмотреть на свою фотографию в рамке — там тебе всего лишь три года, — и задаться вопросом, а что же с тобой произошло и где это солнышко со скромной улыбкой.       Тим забрел за угол здания и стал курить сигарету глубокими затяжками, так что в глазах на секунду все поросло крапинками. Через дорогу напротив шла низкая девушка в смешной шапке с двумя помпонами, из-под которой струились путаные грязно-русые волосы, и спину под слоями парки, толстовки и футболки прошиб ледяной пот.       Тим вдохнул горький табачный дым и выронил окурок, поправил очки мизинцем и сфокусировался на лице прохожей… Нет, показалось. Показалось, а ноги сами помчали прочь с улицы, обратно к Василисе и Марку, потому что в этом слишком тесном, видимом насквозь городе в следующую секунду могло ничего не померещиться, а нарисоваться наяву, отчетливо и вот тогда действительно ужасно.       — Я папе про нас рассказал, — глухо сообщил Тим, когда нашел их в лабиринте магазинных стоек.       — И как? — спросила Вася.       — Да норм. Ну, такое, сказал, типа, мы экспериментируем.       — «Галилео» отдыхает, — прибавил Марк.       — Мы понравились ему?       Василиса все равно потом либо с тобой, либо с Марком останется.       — Да, все норм, правда… Это маме ни то ни се.       — Марк ей вроде понравился.       — Это она его заочно с Дашей поженила.       — Я вам приглашения на свадьбу пришлю, — пообещал он и двинулся на выход.       — Хуядьбу, — передразнил Тим и увязался за Василисой.       — Не ругайтесь!       Снаружи он первым делом выцепил глазами каждого человека, идущего по тротуарам в округе. Замер на паре маленьких женских фигур, разглядел нерусые волосы и с облегчением выдохнул, прогоняя закравшиеся в подкорку кошмары прошлого. Марк что-то говорил о нескольких ресторанах неподалеку, где можно пообедать, но все его слова разбивались о свистящий в ушах ветер. Тим не заметил, как по привычке закурил вторую подряд сигарету в компании, и что покрасневшим рукам адски холодно без перчаток, пока пальцы не онемели от стужи.       — Тим, ты как? — послышался голос Марка.       — Да я… — Тим поморщился и потер носком зимних кроссовок обледенелый бордюр. — Я не понимаю, вроде рад, что папе рассказал, а вроде он так ответил… Лучше бы ниче ему не говорил.       — А я вам с Марком завидую, хоть кому-то сказать про нас можете. У меня родители если были бы в курсе про мою личную жизнь, они бы отказались от меня. А-а, погодите, — произнесла Вася с театральным выражением, — они же это и сделали.       — Так говоришь, будто и до нас у тебя все было так неконсервативно, — сказал Марк.       — Всякое было.       — С девочками тоже? — спросил он с пристальным взглядом и затянулся сигаретой.       — Ага, с мамкой твоей, — процедила Василиса и забрала окурок.       — Твоя тоже ничего.       — Вот про мамок вы еще не шутили, — сказал Тим.       — Да ты подожди, про твою тоже начнем, — прошептал Марк.       — У меня в отличие от кого-то нет эдипова комплекса.       — Это у меня эдипов комплекс?       — А че тебя на взрослых так тянет?       — Эй, я вообще-то всего на полтора года старше Марка! — вмешалась Вася.       — Бальзаковская женщина, — он расплылся в улыбке.       Василиса пнула снег под ногами, он налип поверх начищенных ботинок и низа выглаженных брюк.       — А как сохранилась…       Позади так удобно расположился сугроб, что она уронила окурки на землю и с разбега повалила Марка. Шею опалил мерзкий мокрый холод, и Марк уже было смирился с тем, что Вася размажет по его лицу снежок-другой и накидает лавину за шиворот, но когда открыл глаза, то увидел, что Тим оттащил бесенка и теперь осуждающе смотрел на эту сцену.       — Вы заболеть оба решили или че? — строго сказал он.       — Я сюда сам не прыгал.       Марк сгреб в ладонь горсть снега.       — Только попро… — Тим осекся, когда плотный комок врезался в грудь и разбился. — Я не буду кидаться в тебя, вылезай.       Не успел Тим закончить говорить, как из-за спины полетел очередной шарик — почти попал в голову Марка, но Вася промахнулась на сантиметр и недовольно взвизгнула, получив в ответ заряд по голени. Марк шмыгнул за сугроб и кинул два снежка подряд, куда-то в Василису и заодно в плечо Тима.       — Ладно, хер с вами, — засмеялся он и бросился в сторону.       — Вы че, двое на одного? — крикнул Марк из-за укрытия.       — Ну да, — промямлил Тим и почувствовал слабый удар прямо между лопаток. — Вась, ты че там?! Нож в спину, значит?       — Каждый сам за себя!       Мороз враз сменили испарины на лбах и красные от затянувшейся перестрелки щеки, распахнутые воротники и всевозможные консистенции снега, волшебным образом угодившие даже под резинки носков. Иногда игру прерывали редкие прохожие, которых во что бы то ни стало пропускали с миром, пользовались этой заминкой и выбирали позицию для пальбы и защиты получше. И пока все тело и внимание прочно захватили попытки уклониться или с новой силой отомстить противнику за меткое попадание, отдышаться и рвануть в атаку, ни одной картинки в сознании в принципе не осталось.       — Ща по-любому домой и в горячий душ, — устало сказал Тим и расселся в сугробе возле запыхавшейся Васи и полумертвого Марка, по-дурацки улыбающегося тусклым разводам в небе — солнцу за облаками.       Он смотрел на сизые переливы в них и глубоко вдохнул ледяной и такой сладкий воздух, что драл горло и покалывал вдоль всей челюсти. На секунду Марк задумался, мол, да по-любому все заболеют к вечеру, и Тим предварительно весь мозг вынесет, когда заметит размокшие бинты, а потом как-то все равно стало и опять беззаботно.       — Втроем-то в душ влезем?       — Не буду я с вами мыться!       — Ладно, мне Тим спинку потрет.       — Больше ниче не потереть?       — Придурки!       — Чай горячий надо…       — Или глинтвейн.