Спорынья

      Ну, вообще-то, не полтора года, а год и три месяца.              Это как удар баскетбольным мячом по макушке, глухая секундная боль со звоном в ушах и шквал мата, который пресекает тренер. И че это за мудак с дредами, который кольцо с башкой новенького путает? Озлобленные взаимные взгляды до первых совместных сигарет через дорогу от гимназии во дворе и «приветов» на лестнице или в столовой. Надо же, из девятого класса, кто-то из старших. ОГЭ сдаст вот-вот, ничего себе. С собой таскает после уроков или вместо классного часа — давай шавуху возьмем, а ты голодный и лаваш хрустит, и сочное куриное мясо с овощами под кетчунезом наполняет тебя до слез и заставляет чувствовать себя живым. Полируете сытный обед за сотку серым Winston XStyle, другого Стас никогда не курит. Он рассказывает, что это одни из немногих сигарет с угольным фильтром вроде Mevius, а Mevius — это вроде Seven Stars, для бывшей искал.              Стас рассказывает, что его регулярно вызывают к завучу и на протяжении получаса компостируют мозги, чтобы заставить наконец подстричься. Стас рассказывает, что в прошлом году одну девочку так заставили отчислиться из-за розовых волос, а когда она только пришла, ее тут же отправили домой и не допустили до занятий. Стас рассказывает, что с завучами просто надо уметь разговаривать. Тим так ничему и не учится, раз в триместр выслушивает от классной руководительницы, мол, нечего позировать и кудри свои надо бы покороче носить. Правда, потом в довесок и всегда по секрету она прибавляет: «Карельский, тебя бы в хитон завернуть, на мраморе стоять в кульке». Тим скоро перестанет мечтать об институте культуры, вспомнит слова семидесятилетней женщины через год и до боли нахмурится.              Стас набирает в магазине фиксированных цен резинки для волос, черные шариковые ручки, баночки газировки со вкусом лесных ягод и ананаса, баночки Mountain Dew и Pepsi Light, плитки-полоски поганого шоколада с пальмовым маслом. Желтая точилка для ножей в виде обведенного на песке трупика рыбы, напоминающая йо-йо мельница для специй, игрушечный паук с лапками-спагетти ни для чего. Тим пылко объясняет охраннику на выходе из магазина, что представляет собой человека при деньгах и предъявляет завалявшуюся после визита бабушки с дедушкой купюру в пятьсот рублей, что все это добро в рюкзаках было куплено в другом магазине сети, это просто чек не сохранился.              Через пять минут Тим несется по Петропавловской улице и оставляет позади эспланаду, бежит параллельно трамвайным путям и дому, где однажды будет пить со Стасом в малознакомой компании, а хозяйка квартиры будет обниматься с тазиком из-за смеси каких-то таблеток, выписанных психотерапевтом, и виски. Тим почти умирает от крутого подъема по лестнице на холм, где живет одноклассница, занимает у нее тысячу, вызволяет из подсобки Стаса, который раскраснелся от аллергии на местный моющий порошок, видимо, витающий в воздухе. Тысяча возвращается частями по пятьдесят рублей.              Стас в гостях, мама достает пачку «Рафаэлло», которую ни в коем случае нельзя было трогать еще вчера. Мама предлагает запеченные овощи и печень в сливочном соусе, тыквенный кекс с корицей, а можно сварить пельмени и открыть маринованные грибы, маринованные огурчики, лечо, кабачковую икру, варенье из черной смородины, варенье из клубники, варенье из вишни, тертую малину с сахаром. Мама предлагает яблочный сок и мультифруктовый, чай из Китая, тапки из бараньей кожи, Марокко. Тим с крайне тайным удовольствием наливает себе целый стакан сока вместо половины. Стас уходит, мама вспоминает о тройках в электронном журнале и полном стакане, Тим глохнет и срывает голос, сдирает кожу сам и с чужой помощью.              Неосторожно оставленные царапины материнских ногтей под рукавами белой рубашки жгутся, тоненькие следы от лезвия «Спутник» щиплют на бедрах под школьными брюками, коленки под партой на уроке русского языка касается коленка соседки и касается снова, если отодвинуться. Читаешь упражнение и ровным счетом нихуя не понимаешь, потому что волосы на голове повыдергивать хочется и до костей расчесать царапины и порезы, тереть мочалкой с мылом правое колено. Стас зовет к себе зарубиться в Tekken, кормит грибницей со сметаной и разрешает курить на открытом балконе, вымазанном растресканной белой краской. Ржет над насильными подкатами соседки по парте, слушаешь и рассказываешь, и самому наконец смешно становится. Стас знает, что никакой кошки не существует, и до последнего не верит скомканным попыткам соврать об источнике розоватых продольных полос, которые не удалось спрятать в отличие от полос на ногах. Через десять минут со слов Тима Стас знает, что случайно отхватить материнскими ногтями по рукам не так больно, как быть схваченным за отросшие волосы.              Царапины пропадают, микрошрамы сливаются с остальной кожей. У Стаса новая девушка, которая появилась после дня рождения какого-то мимокрокодила. Она постоянно взметает брови, когда разговаривает, носит шубу из искусственного меха, берет щенков на передержку, красит ногти космосом на основе этилацетата и бутилацетата и хотя бы раз в день напоминает, что это O.P.I. и лак был куплен ценой частичного пропуска школьных обедов на протяжении последних недель. Спустя два месяца Стас дарит флакончик самого блестящего Glitter Nail Polish, похожего на россыпь бриллиантов, зовет в ближайшие выходные Тима в эту кофейню-музей и там говорит: «Она бросила меня», говорит: «Я знаю, звучит как хуйня, но там прям такое было, типа, обнимаешь, от нее псиной пахнет впритык, но все равно так кайфово вместе, вообще ничего не нужно», говорит: «А потом я как на китайском с ней, нахуй эти отношения нужны тогда?», говорит: «Скучаю по ней пиздец». Тим слушает и безрезультатно пытается представить, каково это — почувствовать что-то гораздо сильнее влюбленности в чьи-то ямочки на щеках и родимое пятно на виске, влюбиться в кого-то целиком и полностью, страшно скучать, быть с кем-то, бросать или быть брошенным.              Стас распускает дреды, морально готовится к ЕГЭ и дольше двух месяцев ни с кем не путается, спрашивает, а как там дела с той девочкой или вот с этой, ну, которая была на вписке в выходные. Тим честно хочет вспомнить, что происходило после чередования водки с «гаражом» и мартини, кто такая Кристина в обновленном списке контактов и почему это имя в связке с прошедшим мероприятием никому из знакомых ничего не говорит.              Стас берет за бесценок пару скейтбордов на стихийном рынке, разбивает с Тимом локти, узнает с ним же, что находится в стороне от «Гознака» (лес и дома), что Закамск — это лес и дома-дома, лес-лес и дома. Пыль и пух по дороге осаждает гром и ливень, под крышей автобусной остановки стоишь вечность, вбегаешь в пропахший бензином автобус и понятия не имеешь, куда он едет, а телефоны — один разрядился, другой безнадежно потерян. Пересадка, названного кондукторшей маршрута точно не существует, похер, сядем на случайный. Футболка у шеи и на лопатках вся вымокла, липнет к телу, белая резина кед в крапинку сырой грязи. От вида родных изхоженных холмов с безлюдной после ливня набережной аж плакать хочется, двойная радуга проступает над городом в рассеянных лучах солнца.              Да много чего было, короче, офигеть сколько всего было, а полутора лет будто и не было, и волосы в миллиметрах вместо длиннющего хвоста будто бы так и были несколькими миллиметрами. Перед коротким и крепким до хруста объятием — сложносочиненное приветствие по цепочке от недорукопожатия и пируэтов с наружными сторонами ладоней, пробежки пальцами через локоть и до увесистого хлопка по плечу, так что в памяти сразу наплывает, как вы это придумали и умудрились выучить. Так что в памяти у Марка сразу что-то всколыхнется и осядет, а Вася постесняется обернуться и дождется, когда новый знакомый повесит куртку на спинку свободного стула рядом и займет его.              — Карельский, ты че, бллин, выше деда уже, хорош, — раздался над головой теплый простуженный голос. Услышался он впервые, а показался до корней прорезавшихся восьмерок знакомым.              — Да канеш, не вырос я нифига, — засмеялся Тим и вернулся на место.              За то мгновение, что он приветствовал Стаса, Марк заметил едва ощутимую разницу в росте, короткие волосы торчком, знакомую черную толстовку с белой надписью «Спутник 1985» под расстегнутой курткой и на секунду отвел зазудевшие глаза в стену — точнее, картинно-коврово-полочный бардак на ней.              — Дичайше звиняюсь, в гостях застрял… Стас, — он пожал руку сперва Василисе, мягко, пускай она по-честному вложила все силы, а затем Марку, сидевшему дальше, уже по-честному, — приятно-приятно.              Ладони были совсем холодными после улицы. От Стаса исходил насыщенный морозный запах — такой, когда на горках накатаешься и бежишь домой истреблять мандарины лет в восемь.              — Василису ты в инсте моей видел… — начал говорить Тим.              — Бллин, ты, кстати, очень круто поешь, классные каверы, — живо перебил Стас, на что Вася широко разулыбалась и промямлила: «Бллин, спасибо».              — …А это Марк, и сейчас будет очень большой секрет, понял?              — Давай, удиви меня, — с вызовом произнес Стас и подпер указательным подбородок.              Мы встречаемся втроем.              И каких-то три несчастных слова вдруг стало так невозможно вызволить, поделиться ими, пускай и с тем, кто точно никому и нигде, кто могила и камень. Если хорошо попросить. А если недостаточно хорошо, если потом изо рта невесть где выскользнет и дойдет куда не надо? Глотку и желудок окропило градом этих долбаных «если», а снаружи время неумолимо шло и требовало поразить Гаева ответом.              — Бля, почему стремно так? — беззвучно пошевелил Тим одними губами и упал взглядом на дно заваленной окурками пепельницы, перетек к Марку. Он совсем недобро и едва прищурил веки, пока мгновение-другое рассматривал Тима, затем — Стаса.              — На самом деле это я встречаюсь с Василисой, — сказал Марк и дал секунду переварить информацию всем присутствующим. — Наши родители против, поэтому Тим — это прикрытие. Что бы мы без него делали…              Вася, которая пила медовуху и крайне старалась сохранять невозмутимость, все-таки поперхнулась и залила столешницу перед собой. Стас тут же подал Василисе салфетки и сам принялся промакивать лужицы с краев, бормоча что-то об осторожности и тишине.              — Ты че несешь?! — выпалил Тим, помогая салфетками со своей стороны. Он до боли свел брови к переносице и переключился на Стаса: — Мы втроем встречаемся, вообще-то.              Это было так громко. Не тем, что слова Тима прогрызлись сквозь болтовню за соседними столиками и музыку, режущую по ушам, стоит только заткнуться. Достаточно громко, чтобы за этим столом оглох каждый, и в меру, чтобы извне никто не услышал.              Василиса подавилась вновь. Теперь она ничего не пила, насчитала десятки веснушек на щеках, пунцовых от выпивки, обогнула черные в полумраке глаза. Измазанные поблекшим пигментом фаланги уставились веером на всех в досягаемости полуметра. Во рту блеснул одинокий искривленный клык. В галерее на экспозиции западно-европейского искусства он мило показывался из-за губ, когда Тим улыбался. Теперь же Василиса представляла, как Тим по-звериному скалится и совсем иначе впивается в сонную артерию, с хирургической точностью, с той интонацией, с какой определил впервые это путаное «втроем». И пока кто-то жался по темным углам и впечатывался в стены, убеждал, что так не бывает, насколько и в какой степени это невозможно, Тим перевел на мгновение взгляд на Василису. С раздутыми ноздрями и поджатыми в скоропостижном запале губами, Тим лишь задел этим взглядом, полным того же, чем был полон в отражении дверей в вагоне метро, зарисованных на холсте сухой пастелью. Где-то под подбородком в нежную кожу словно вонзили булавки и тут же достали.              Тим посмотрел на Василису еще раз, и она опять задышала.              Марк ничего не добавил, подался вперед к столу и тайком похлопал Тима по твердому бедру, погладил всей ладонью и застыл возле колена. Даже сквозь плотную джинсовую ткань и слой термобелья рука Марка ощущалась горячей и почти обжигала. Напряженные мышцы под воздействием его пальцев быстро расслабились. Не хватало прошептать где-то за мочкой или в затылок: «Молодец», но выражение на лице Карельского и без того смягчилось. Смотрел он уже на Стаса, полный химозной лимонной газировки и пыли на сдутом баскетбольном мяче.              — В смысле «втроем»? — переспросил Стас и с двойной скоростью исполосовал глазами поле зрения.              — Типа, как вдвоем, только втроем, — пояснил Тим и незаметно сбросил ладонь Марка с себя. Колено и без нее продолжало гореть. Мелкие вдохи были пронизаны островами вакуума от размышлений, нужно ли было стерпеть и оставить, не видно же ничего, а вдруг Марку неприятно?              — Охуеть… — вполголоса сказал Стас и откинулся на спинку сиденья, скрипнул ей и сцепил руки за головой. Он взъерошил запястьями двухсантиметровые волосы на макушке, затем тут же облокотился о стол. — А можно с вами? Не, я шучу, просто охуеть, это же сложно, — смазанно тараторил Стас вместе с жестикулярными всплесками. — Не бывает же так, что вы договорились и все заебись… Сорян, это я в личное лезу.              — Да не парься, мы слишком пьяные, — засмеялся Марк. Смеялся он немного сипло и с бархатными раскатами, уходящими в нос и оттого чуть гнусавил, а голос перенял от Василисы динамику и поплыл.              — О-о, это мы-то пьяные после литра? — Вася слабо пнула Марка по голени, в ответ он почесал средним пальцем нижнее веко.              — Оке-е-ей, тогда я должен спросить…              Тим невольно вдохнул поглубже и учуял жутко знакомый запах спирта и землистой сладости.              — Нет, не должен! — перебил Тим со смехом. — Ты где текилой нахуярился?              — У Сени Астрова, а че?              — Да пусть спрашивает, я бы тоже про такое расспрашивать стала, — отмахнулась Василиса и сделала большой глоток медовухи.              Марк отпил из своего стакана следом. Стас развел руками и взял невидимую коробку, изогнул одну бровь и бесцельно пораскрывал рот, прежде чем мелодично выговорил:              — А как вы втроем ебетесь?              — Блять, Стас! — выпалил Карельский с необъятной улыбкой и так резко опустил на стол кулаки, что ударился костяшками запястий. Кулаки распались в следующую же секунду.              Марк прыснул и схватил салфетку, чтобы вытереть потекшую из ноздрей медовуху, а Василиса коротко замотала головой и уставилась на Стаса, непрерывно хлопая ресницами.              — По расписанию, — прохрипел Марк.              — Мы не спали еще втроем, — сказала Вася и замерла, когда увидела, как он одними губами отчетливо повторяет «еще» и так прикрывает рот рукой, что только Василиса могла видеть эту пантомиму. Замерло с ней и все внутри.              Голова тяжелела и распалялась короткими вспышками ночей, которые приходилось отгонять от себя против воли. «Двенадцать-тринадцать», — проскочило неминуемым тик-так, а выходить за такое красивое, зеркальное, число-близнец одиннадцать — ну, к чему и зачем. Или это считается? Или то, что было, это так, понарошку?              — Ну вы там «хоум видео» запишите-пришлите потом обязательно.              — Стас, хорош, — одернул Тим и подвинул к Марку салфетницу, посмотрев на Гаева исподлобья.              — Да я в курсе, что я хорош…              — Да бля, я имею в виду, не про постель же…              — Не-не, погодь, — перебил Стас и покосился на барную стойку, затем снова запрыгал взглядом над столом. — Вот реально, вы такие — сколько тут дней, три? Четыре?              В воздухе живее завитал запах текилы. Тим сосредоточился на сигарете с зажигалкой и мыслях в бело-красную полоску о том, что неловкие темы скоро себя исчерпают.              — Надо же рассчитать всякие траектории, углы, акробатику, — подхватил Марк, и Тим страдальчески закатил глаза по дуге, в то время как Василиса прикрыла лицо рукой и потерла виски.              — А че там рассчитывать, — засмеялся Стас, — спереди-сзади, сверху вниз, наискосок, туда-сюда.              — Шаришь, — довольно сказал Марк и дал пять левой ладонью. Хлопок посередине диагонали стола прогремел лазурным эхом в ушах.              — Не, ну, девочкам такое сложно, — продолжил Гаев и постучал по своей груди согнутыми фалангами, — я понимаю, я не девочка, конечно, но понимаю.              — Да что ты, — буркнула Василиса.              — Василис, как тебя по батюшке?              — Геннадьевна.              — Василис Геннадьевна, — Стас прочистил горло и исполнил подобие реверанса одними руками и поклоном головы. — Прошу прощенья, занесло.              — Прощаю, — засмеялась Вася и быстро заразила всех созерцающих ее прорезавшиеся ямочки на щеках.               — Окей, давайте начнем сначала… Как вы до этого докатились, вот че самое интересное.              В памяти взбивался вечер со свертком хрустящей крафтовой бумаги, обернутой бечевкой. Совсем не декабрьский, московский, в совсем другом подвале и закоулке. Вечер, когда накрученные узлы в наложенных бантиках друг на друга нужно было развязать, но их так никто и не тронул. Запутанная в проволочный бутон бечевка была для Тима вроде алой веревочки, которую подарила однажды Ксюша, попросила загадать желание и сказала, что носить ее надо до тех пор, пока браслет из нитей не износится. Он порвется, когда некого станет встречать в свободные вечера возле бара, кого-то пропитанную ароматом картофеля фри и стейков на гриле с наваристым супом поверх. Когда больше никто не рухнет перед тобой на колени и не остановит время безвкусной бумажкой (а это вообще повторится?) или поцелуем на трезвую голову.              Челюсти сами собой стиснулись до того, что давление в них стрельнуло в скулы. Лишь тогда Тим расцепил зубы и завернул в потоке событий к усталому рассвету и платформе с электропоездами до Киевской.              — Мы с Васей встречаться в октябре начали, — заговорил Тим и столкнулся взглядом с ней, она здесь, — а с Марком учимся вместе, заобщались. Потом я их познакомил, в ноябре он рассказал, что целовался с Васей, и мы с ним, ну, короче… — Карельский запнулся и сглотнул.              — Да понятно, понятно, — поторопил Стас. — Че дальше-то было?              — Да какой-то пиздец произошел… Потом разобрались немного.              Вместе с прозвеневшим на зубах «пиздецом» зазвенело такое уродливое осознание, о котором никто не расскажет, осознания того, чего не случилось. Случился первый сон на троих с запоздалым празднованием восемнадцатилетия, случился перстень на заказ и «вы такие милые», разбитое о «я же тебе больше нравлюсь» и «что бы ни случилось, помни». Над мурчащим «разобрались» так и вовсе каждый клочок души гадко посмеивался.              — То есть вы оба изменили друг другу с одним и тем же человеком?              «Теперь звучит еще бредовее», — подумал Тим и пожал плечами.              — Ну, получается…              — В свою защиту скажу, что я — нихуя не делал, — сказал Марк и прочертил указательным весь размах «нихуя» от расстегнутого ворота рубашки до смещенного горизонта в воздухе.              — Да-да, конечно, кто там на работу ко мне таскался?              — Он таскался к тебе на работу? — переспросил Тим.              — Постоянно! Я не шучу, вот я работаю по пять смен в неделю — он три раза припрется.              — Так вот, че за дела у тебя были?              — Я на права сдавать готовился.               Марк и Василиса с запалом продолжили пересказывать Стасу сложную историю отношений с микроперерывами на взаимные пререкания, Тим заблудился в густой чаще хрустальных выцветших образов. Он падал секущимся и полусгоревшим лиловым волосом на кухонный стол, закручивался в узорах кружева выдраенной скатерти. Провожал в своих стенах пассажиров в салон самолета, проступал розовыми пятнами на внутренней стороне бедер и поблескивал заживляющим кремом, тонул в раздумьях о том, правда ли все заживет или это раздражение никогда не исчезнет.              Тим таял на солнце и падал с карниза, разбивался каплями об асфальт и впечатывался в прошитые подошвы начищенных ботинок и покрытые солью платформы полусапог из искусственной кожи. Кутался в почки деревьев и распускался, чтобы одним утром пожелтеть и высохнуть, оторваться и стать скромным спутником пары порывов ветра. Тим подумал, а что, если однажды все, что останется — это повторять, повторять, повторять. Что, если никакого завтра вместе не наступит, если будет запрещено мечтать об этом завтра. Вопросительные знаки с этими мыслями невольно отпали.              — И куда вы успели сгонять? — бодрый голос Стаса вернул к реальности.              — В парке Горького были и на эспланаде, в блинку водил и тот музыкальный магаз…              — А травмпункт? Там перекресток огромный рядом! — сказала Василиса. — Тим что-то говорил про Дворец Солдатова и городской салют…              — Травмпункт, а-а, — Стас пощелкал в воздухе пальцами и кивнул в сторону Маралина. — Марк, а я смотрю вот, че с рукой у тебя?              Марк допил вторую бутылку медовухи, провел языком между налитых кровью припухших губ и заявил с совершенно серьезным выражением лица:              — У меня еще корсет из-за сломанного позвоночника.              — Чего, блять?! — вырвалось у Василисы.              Тим затрясся в беззвучном смехе, растер шрам над верхней губой до легкого жжения. Стас выдержал какие-то секунды, прежде чем все осознать, взорваться от смеха вслух и согнуться пополам ненадолго, смахнуть скупую мужскую и частично из-под стола сказать:              — Бля, Тим, пожалел бы хоть парня.              — Зато очко целое, ниче не знаю.              — У Марка и трехсот бачей нет? — пробормотала Василиса и припала к стакану.              — Да есть же,— сказал Марк, — это на черный день.              — Че с рукой-то?              — Это бокал с шампусом лопнул, — ответил Тим, — в травму ездили.              — Ой ля, херово как. Я на гвоздь наступил на даче лет в десять, тоже трешняк был… Стекла много было?              — Да не очень, Тим все достал, — с горькой улыбкой произнесла Василиса.              — Я говорил, на дока тебе надо. Он нам всю школу лечил, — Стас повернулся к Васе и Марку, — я вам говорю. Носил с собой таблы всякие…              — Это какие такие таблы? — уточнил Маралин.              — Да блин, там обезболы и для пищеварения…              — А кровоостанавливающее нахера было?              — Это когда нос разъебал, он кровил сильно. Зуб мудрости выдирали…              — У тебя они так рано прорезались? — спросила Вася и нащупала языком раздражающие слизистую коронки.              — Я пойду, возьму еще медовухи, — перебил Марк и вышел из-за стола.              Тим снял очки и стал протирать их салфеткой, хотя стекла и без того ярко поблескивали без единого пятнышка. Черный силуэт в периферии растворился возле дверного проема.              — Василис, а ты сама музыку пишешь?              — Да не, не идет как-то. Одну песню написала короткую и все.              «Что за песня?» — подумал Тим, вслушиваясь в чужой диалог.              — А че так?              Стас достал из кармана джинсов пачку сигарилл в бурой упаковке, закурил и протянул «Капитана Моргана» Василисе.              — Да так… Спасибо, — она пожала плечами и почти взяла сигариллу, но в последний момент остановилась и мазнула ладонью по воздуху. Потом все же взяла.              — А что за песня? Я вроде только каверы находил…              — А я ее не записывала.              «О чем эта песня?» — подумал Тим и провел ногтем, укрытым салфеткой, по краю линзы в металлической оправе. На бумаге простерлись зеленые полосы налета коррозии. «Я хочу знать, о чем эта песня», — подумал Тим так отчетливо в своей голове, во всех деталях и положениях, сдирая акриловую кофту, бежевый топ и кожу, что пальцы дрогнули и сдавили дужки очков.              — А ты чем занимаешься? — вспыхнул впереди желтый цвет.              Руки ослабли и выпустили салфетку с очками, они упали на обивку между раздвинутых бедер. Тим подобрал очки и надел их.              — А ничем, ЕГЭ собираюсь пересдавать, — полувнятно из-за фильтра в зубах ответил Стас, чиркнул зажигалкой и поднес пламя к кончику незажженной сигариллы. — В позатом году завалил, осенью дембельнулся вот.              Василиса покивала и прикрыла глаза, чуть запрокинула голову и выдохнула дым.              — И как в армии?              — Да херня, трубы таскали и жрали котлетки. Год в пизду, считай. Я хер знает, конечно, может, кто-то чет для себя выносит из этого. А я ничему новому там не научился, понимаешь?              Стас замолчал, и в эти немые несколько секунд с ним говорила играющая песня о далекой Панаме и о том, до чего там солнечно. С ним говорили чрезвычайно внимательные зрачки Тима, которые иногда соскакивали к дверному проему.              — Какой-то опыт без опыта получается, — прибавил Стас.              — А учиться где будешь? — спросил Карельский и свел брови к переносице.              — Да хз, как пойдет. Сдаю инфу и профиль матана как в прошлом, русский у меня и так хороший по баллам.              — А Тим то же самое сдавал, — заметила Василиса.              — Да по-любому повторял за мной, — усмехнулся Стас.              — Отучиться-то хочешь?              — Хочу, хочу, — на выдохе произнес Стас, — а че еще делать-то?              — А я из универа ушла той зимой, — сказала Василиса и разлепила веки. В потолочном натюрморте треснуло заживо приклеенное зеркало. — Вроде ресторан хочу, а вроде хер его знает.              — Ну, че нам, в девятнадцать лет знать много не надо. Слушай, а как вы с Тимом познакомились?              Василиса облокотилась о стол и, глядя на Тима, потерла безымянным впадину под нижней губой.              — В клубе. Он меня с барной стойки снял и увел оттуда.              — На плечо положил и унес?              — Да нет же! — засмеялся Тим и почесал переносицу, думая о том, как же соскучился даже по самым тупым шуткам.              Как бы тупо они ни звучали, главное, чтоб вот с этой интонацией смазанной и взлетающей, чтоб гласные выпадали в первых слогах и заканчивалось все вспышкой удушающего смеха.              — Я в метро Васю увидел, но зассал познакомиться.              — Ага, — за спиной появился Марк. — Потом в клубе такой: «Ну все, судьба».              — Жесть красиво-то, — мечтательно вздохнул Стас. — А мы с вами ни разу не чокнулись, че за дела?              — За что пить будем? — спросила Вася, сунула фильтром окурок в губы Марка, забрала из его рук мокрые от конденсата бутылки и тут же принялась подливать медовуху в стаканы. Он слегка взъерошил волосы на макушке Василисы и вернулся на место. Она стала поправлять бардак на голове и бурчать что-то про дурака.               — За любовь, конечно. Чтоб у вас все сложилось-поженилось, зайку-лужайку, вот это все…              — Бля, можно без зайки-лужайки и пожениться? — засмеялся Тим.              — Тим, ну лоб здоровый, намерения должны быть серьезные, ниче не знаю.              — Так, если ты начал передразнивать моего батю, ты пиздецки пьяный…              — Ниче я не пьяный!              Дальнейшая реплика Марка исчезла в нестройном звоне стаканов. Сразу после тоста Тим вышел из-за стола с улыбкой на лице и скрылся в малом зале. Никаких детей и свадьбы не могло быть, и все равно возникшие в Василисе и Марке этюды к далекому будущему теперь разъедали крохотную мечту соткать нечто большее.              — Много я пропустил?              — Да не, мы так, об армии да универе, музыке, — ответил Стас.              — Ля, не говори про армию, у меня вьетнамские флешбеки...              — А че, служил, что ли?              — Я оригинал сдал в универ в последний день второй волны приема.              Василиса почувствовала, как приподнялись ее уши и будто раскрылись. Три досрочно закрытых экзамена из пяти, ни единого долга по зачетам, а в прошлом — результаты ЕГЭ, с которыми брали на бюджет в подавляющей части столичных университетов.              — Баллы хуевые были? — спросил Стас.              — Батя спиздил аттестат.              — В смысле?! — вскрикнула Вася. — Ты такое не рассказывал!              — А там нечего рассказывать, — начал Марк и вкусно затянулся табачным дымом, уперся указательным в стол и начал сопровождать каждую точку повествования лигами. — Батя украл аттестат, мать украла у бати, он приперся ко мне, а я вообще не в курсе, че происходит.              Параллельно с тем, как Маралин говорил и провожал слова, он отводил от себя окурок и постукивал им ровно два раза над пепельницей. Затем говорил что-то еще и возвращал сигариллу к губам. «Ничего себе нечего», — проворчала про себя Вася и сложила на груди руки.              — А батя человек не маленький — шкаф. И ему мое честное «я не знаю» — до пизды. Я ныкаюсь у себя в комнате, звоню маме, маман приезжает и тапками — буквально — выгоняет батю.              Стас прыснул и промямлил «звините», запил извинения и навернул от сердца ладонью воздух, мол, продолжайте. Василиса тоже не сдержала смех, и Марк широко улыбнулся на секунды, прекратил и заговорил снова:              — Я все еще не в курсе, где аттестат. Докапываю мать, мать нихера не говорит. Я бешусь, потом допирает, что он в Подольске.              — А в Подольске?.. — тихо произнес Стас и закусил ноготь на большом пальце.              — Бабушка.              — Страшная женщина?              — Очень, — выдохнул Марк и помотал головой, помедлил. — Бывшая теща отца. Он еще в браке от нее бегал.              — Давно в разводе-то?              — Девять лет.              — А нахера он аттестат украл? — спросил Стас и в разверзнувшемся молчании постепенно все осознал. — А-а-а, понял-понял, затупил. Бллин, он у тебя че, военный, что ли? Типа, не служил — не мужик, вот это все? А как вы с ним сейчас?..              — Да никак, он машину пытался мне втюхать через жену свою, я отказался. Нихуя не общаемся. У него как отрезало, что ли…              — А до этого как было?              Марк почесал кулаком подбородок, где успела прорезаться с утра щетина, и затушил окурок.              — С армией заебывал и военным училищем. А до шестнадцати я с бабушкой жил, он не трогал меня.              — Да все равно пиздец какой-то, ты ж сын его.              — А у него теперь от новой жены сына в кадетской школе.              — Бля, братан, за такое только пить, сочувствую, — потускневшим голосом сказал Стас и стал объедать нижнюю губу.              Василиса подумала, до чего сейчас не хватает бутылки водки, — выпила бы рюмку и не поморщилась. Как учили в общаге, как уже вроде забылось, а в такие моменты и правда же только пить, ну. Морщиться хотелось разве что от воображения этой сцены, где отец-шкаф называет сына пидорасом. Сколько раз это повторяешь — и каждый звучит голосом отца, папы, который ушел невесть куда и с которым половина тебя просто исчезла.              — А с Тимом у вас, ну, как? — спросил Стас следом. — Все норм?              —А что у нас может быть плохо, — с односторонней улыбкой произнес Марк. — Да, Вась?              Василиса вздрогнула от звона своего имени, поправила непоправимые складки на кофте, вцепилась в ее край и обронила:              — А что с ним плохого может случиться?              Стас завис с окурком над столом и потер затылок, а затем исподлобья посмотрел на Василису, на Марка, на Васю, на Марка…              — Вообще я так скажу… Не знаю, близко вы там с Тимом общались, че он рассказывал или не рассказывал… Я, если честно, удивился, что он реально приехал.              Стас оторвался от глаз напротив и рядом, завращал окурок и стал внимать тлеющему угольку на его кончике.              — На него город плохо влияет, — глухо прибавил Стас и вдавил фильтр в пепельницу. — Ему лучше подальше отсюда.              «Так же лучше, как нам здесь от Москвы, Марк?» — подумала Василиса.              — Что значит «город плохо влияет»? — спросила она. — Тут что-то очень плохое было?              — Да не хуже, чем средняя по палате. У всех какое-то дерьмо было, да?              Немое дружное «да» клубилось под потолком и бестолково покачивалось над разожженым костром, отчего края надетых лохмотьев медленно обугливались. Гаев полез в телефон, тишина за столом полезла из памяти озоновым смрадом в нос и заискрилась в легких шаровыми молниями.              — Стас, — окликнул Марк и подождал, пока тот вновь обратит на него внимание. — Пойдем, покурим на улице. Проветриться хочу.              — Погнали. Василис, а ты?..              Марк смерил ее ожившим взглядом и едва заметно помотал головой, пока Стас не видит, зато видит Васечка.              — Не, спасибо, там холодно слишком, — сказала она и уткнулась в низ кофты, которая до сих пор занимала руки.              — А, понял… Марк, идем?              — Иди, я ща приду.              Стоило Гаеву выйти из зала, как Марк неторопливо поднялся со своего места, притворился, что тоже вот-вот уйдет, но в итоге остановился за спиной Василисы. Сутулой похуже Тима, с опущенными плечами. Голова поникла на шее с проступающими позвонками, темным пушком и обнаженным штрихкодом ниже. Пробор небрежно петлял неровной линией от макушки до челки. Марк коснулся локонов возле торчащего розоватого уха справа, провел кончиками пальцев по корням к затылку и убрал часть волос от лица, провел снова и убрал их окончательно. Склонился с той же стороны, и Васечка застыла, перестала дышать и пожмурилась, когда от Марка повеяло теплым дыханием и он коротко поцеловал в висок горькими (они точно горчили) сухими губами. В глотке пересохло следом, и все тело будто изваляли в крапиве — оно мгновенно покрылось едким зудом.              — Тут же люди, — обронила Василиса и не шелохнулась.              — Никто не смотрит, — просипел Марк и выпрямился.              Он постоял еще несколько секунд рядом, маяча сбоку черным пятном, и затем двинулся к барной стойке. Люди за соседними столиками и правда были слишком увлечены собственными компаниями, чтобы наблюдать за сценой в углу помещения.              — Марк, надень куртку, — бросила Вася вдогонку и обернулась.              Марк зашагал спиной вперед, не глядя снял с крючка вешалки более старую парку Тима и накинул. Напоследок отпил пару жадных глотков медовухи и с глупейшей улыбкой, прикрытой указательным, побрел к двери. Позади негромко взорвался смех Василисы, а глупая улыбка раскрошилась под замеченные в колонках строчки с просьбой выдохнуть, чтобы тебя смог вдохнуть другой человек и удержать в себе.              — Марк, ты куда? — остановил Тим, появившийся возле барной стойки.              — Подышать… А, я надел не ту куртку.              — Да пофиг, эта тоже теплая.              Тим замер с приоткрытым ртом, собравшись о чем-то спросить, но лишь скатился рассеянными зрачками по зубьям застежки. Руки сами потянулись к ней, и Тим вдруг опомнился, отвел их и сказал:              — Застегнись.              — Хорошо, мам.              Губы вновь расползлись в счастливом неведении, в нем же Марк выбрался наружу, где заждался Гаев со свежим воздухом и сигаретами. В мыслях до сих пор всплывал то затылок Василисы, то этот сорванный жест Тима. На улице густо валил снег, словно с неба сыпались сами облака, минуя переходные агрегатные состояния. Первые несколько затяжек Марк молчал и постепенно терял улыбку. Он даже не хотел курить. На перекрестке проехало два трамвая, Стас что-то замычал себе под нос.              — Ты сказал, на Тима город плохо влияет. Это про Юлю?              Стас тоже молчал, он — не Вася, конечно же нет. Неужели ты думал, это будет так просто — пырнул раз и все достал? Марк на всякий случай посмотрел на Гаева, но тот смотрел как-то стыло и совсем неприветливо щурился.              — Братан, я этот пиздец вообще вспоминать не хочу, окей? — покачал он головой с нервной улыбкой и сплюнул в сугроб.              — Окей. Прости.              Марк замялся и стал активно изобретать, что бы такое сделать. Принести в жертву трогательную искренность ради желанного откровения, получить и вобрать в себя хотя бы каплю, хоть что-то, молю.              — Я просто за Тима волнуюсь.              — Да я тоже за него парюсь, — пробормотал Стас, поежился и уставился в землю. — Мы ж с ним разосрались перед тем, как я в армию уехал, больше года не общались.              — Почему разосрались? Если не секрет.              — А ты бы стал терпеть, когда твой близкий человек в наркомана превращается? — резко спросил он и заглянул в растерянные глаза, мягче прибавил: — Ну, ты же в курсе?              Наркомана? Разве Тим потреблял с Юлей не по выходным и чуть-чуть?              — У меня брат наркоман, — сказал Марк и затих ненадолго. — С ноября семнадцатого года не видимся.              — И давно он у тебя?..              — Не знаю. Я думал, он так, балуется, а месяц назад его от передоза откачали.              Очередной вдох застрял в горле вместе с каждой минутой проклятой ночи, когда сходить с ума от переживаний пришлось до самого рассвета, чтобы услышать «жив». Марк едва смог проглотить горячий комок и тише продолжил:              — Случайно узнал. Сейчас вроде только траву курит.              — Хуево... Надеюсь, не дурак он и бросит эту парашу всю с наркотой. Стремная тема… У Тима тогда пиздец пошел, несколько кило за недели минус, бабки взаймы, а че бы ты ни жрал, это не десять рублей стоит. Обдолбанный или типа того не ходил, просто я лично знал, че происходит. Я ему мозг вынес и свалил. Ну, решил, что не хочу с ним общаться… Бля, — нервно посмеялся Стас, — запизделся я.              Стас жадно затянулся сигаретой и выдохнул облако пара и дыма, потоптался на месте и хлопнул по плечу Марка. Взял за рукав парки, взял за самые кости и вывернул их к себе. Дергать с силой за них не стал, и без того стоял рядом. Пьяный блеск в глазах удвоился на стуже и обрел все уличные огни в себе.              — Марк, я ниче больше не скажу по делу, окей? Я про Тима бесконечно тебе кулстори задвигать могу. Просто как пацан пацану сказать хотел, чтобы ты не серчал, если че не так. У него фляга свистит иногда, и я ща не про наркоту. С ним и его разговаривать надо. Типа, он может казаться таким вроде открытым, но по факту он нихуя тебе не открывается. Просто человек такой, все в себе. Может, если бы я как-то раньше понял, че с ним происходит, он бы с этой Юлей не путался. А теперь он в Москве, и я уже ничего не пойму, поэтому я вам с Василисой сказал это. Разговорить надо…              Если все, что было, — только кажется, то какой ты на самом деле?              «А Стасу можно верить? Он же не общался с Тимом все это время», — рассуждал Марк, объедая слизистую с внутренней стороны губ. Стас отпустил и рукав, и взгляд, отошел в сторону припорошенной снегом дороги по вытоптанным в белом ковре следам.              Я вижу его впервые, я не знаю его, почему я верю больше ему, чем тебе? Почему я хочу больше верить тебе, чем ему? Почему я говорю ему то, чего не сказал тебе? Почему я не хочу тебе ничего говорить?              Так или иначе, с каждым словом, раздающимся поблизости в тени и за меридианами в солнечной Панаме, что-то тяжело хлопало и выворачивалось далеко в себе, куда глубже костей, где-то снаружи, много дальше края этого измерения. Перекресток справа слепил ярким светом, скрежетал, звенел, бил в уши и голову, — это вновь пронесся трамвай. «Не надо убегать, когда тебе что-то не нравится», — выписал язык на нёбе свою же цитату. Лодыжки со съехавшими вверх штанинами термобелья под брюками так и подрагивали на открытом морозе, на свежем развале с павшими попытками доверить другого человека и довериться самому.              — Фляга свистит? — осевшим голосом переспросил Марк.              — Если еще не было — поймешь, — тускло зазвучало впереди, и подтаявшие вокруг сугробы вмиг покрылись настом. — Загоняется он люто. Не, я понимаю, творческий человек, и мир у него такой весь как ситечко для чая, знаешь.              «Ситечко для чая», — безмолвно повторил Марк и с невыносимой тяжестью на душе выдохнул сладковатый дым. Тяжестью в виде впервые произнесенного вслух «у меня брат наркоман», в виде сети неразрешимости, порожденной вместо ответов в этом разговоре. И в душе заметались дикими зверями мысли о том, что Тим вскоре останется один на один с этим городом, где словно бы даже сам Тим до конца не сознает, что случилось, а дым этот вызволенный Василиса точно не вдохнет.              — Ну, его если что-то жрет, ты поймешь. Замкнуться может или типа того, вытаскивать из себя надо.              «Мы вообще про одного и того же человека говорим?» — подумал Марк, вспоминая, как открывал среди ночи дверь внезапно заявившемуся Тиму, которому позарез нужно выяснить отношения прямо здесь и сейчас, потому что до завтра ничто и никто не выживет. Это Тим, без которого уже ничего не рисуется, не пишется, который бесконечно докапывается до сути и бережно ее собирает, старается исправить, сделать лучше. Это Тим, которого так легко задеть, но так сложно отвернуть от себя окончательно. Этот Тим никогда не замкнется, ему же так нужны отношения с истеричкой и поломанной принцессой, отношения втроем, которых не бывает, люди же втроем не встречаются, я же так сказал?              Это я тут замыкаюсь, я, это ты меня вытаскиваешь, вы оба с ней, меня, так какого черта?