Если не боишься

Он приходит в себя все в том же тесном гостиничном номере с узкой кроватью. Кажется, как упал без сознания, так и пролежал на полу, если верить ноющим мышцам. Только под голову кто-то положил удобную мягкую подушку. Какаши выдыхает ртом, слушая, как шипит собственный голос. Вот позор-то: Хокаге и в обморок. Надо бы как-то замять этот момент, а то ни на одном совете ему покоя больше не дадут. Нужно встать. Нужно встряхнуться. Впереди еще долгий турнирный день, заполненный сотней обязательных дел. Нужно встать. Но тягучая слабость разливается по телу, словно перебрал с крепким алкоголем. Руки, ноги — непослушные, вялые. И ужасно хочется пить. Ледяной воды, как в горных источниках, чтобы зубы сводило холодом. Не прикрытый маской нос чешется от пикирующих на него золотистых пылинок. Сквозь плотные портьеры пробиваются жидкие пучки солнечного света. Уже утро. Нужно встать. В голове пусто и легко. Удивительно даже. Очень удивительно, если вспомнить, как он умудрился облажаться перед Сакурой. «Сакура». Что же он черт-его-подери творит? Держаться столько лет и сорваться, так глупо сорваться здесь и сейчас. Потерять бдительность, позволить чувствам взять верх. Посмотрите, какой помощник выискался! «Хочешь мнение эксперта?!» —наверное, это какая-то наивысшая степень кретинизма. Он должен прекратить все. Пора ставить точку, чтобы идти дальше. Чтобы Сакура могла идти дальше. Не стоило вспоминать о ней. О том, какой отзывчивой она была на его ласки, как удобно было лежать между ее крепких бедер, ощущая податливое тело, прикасаться, не сдерживая себя, слушать ее стоны и сбивающееся дыхание, — все это заставляет кровь кипеть. Она ведь сама целовала его. Сама. Трижды. Он отлично это помнит. Какаши закрывает глаза и тянется пальцами к зудящим губам, проводит большим по нижней, давит в центр, приоткрывая, обхватывает указательным и легонько сминает. Перекатывает несколько секунд между пальцами, пока не прижимается открытым ртом к основанию ладони с внутренней стороны и целует. Поглаживает языком, обхватывает губами. Снова и снова… Вспоминает, как во рту густел апельсиновый вкус, когда Сакура отвечала ему, отдаваясь поцелуям, как стонала, наполняя его ладони и губы безумной жаждой, как напряглась ее спина, когда он в первый раз облизал ее сосок... «Сакура». Рука скользит за резинку штанов, к пульсирующему от бешеной эрекции члену. Кончиками пальцев по головке, размазывая выступивший предэкулят, и быстро вниз, крепко сжав ладонью, натягивая крайнюю плоть. Вверх — подушечкой большого пальца дотягивается до уздечки и словно дразнит, растирая чувствительное местечко, — вниз по распирающим от прилившей крови венам до самого основания… Нарастающее напряжение душит, разливается в груди предвкушением близкого удовольствия. Ритмичные движения захватывают, отсекая лишние мысли. Оставляя только образ: сколотые заколкой розовые волосы, нависающая над яркой зеленью глаз длинная челка, горячие губы и длинные чуткие пальцы. Ее пальцы... такие тонкие, такие сильные... нежные... ее пальцы на его члене. Вверх… вниз… Еще, и еще… пока от щекочущего жара внутри не начинает сбиваться дыхание, пока мышцы не сжимает первой судорогой оргазма, пока в кулак не брызгает горячая, густая сперма. «Сакура»… Томное, потягивающее поясницу чувство удовлетворения, пробежавшая по ногам дрожь, громкий, ужасно громкий в наступившей тишине стук сердца, заглушающий даже звук собственного дыхания. Какаши сглатывает набежавшую слюну, отмечая, как быстро возвращается в тело бодрость. От недавней слабости нет и следа. В голове заводят привычную шарманку мысли, разбиваясь на категории: важно, не очень, хлам. Нужно продолжать поиск пропавшего шиноби, участвовать в турнире и судить бои, нужно узнать, наконец, где тут столовая и нормально поесть… Нужно встать, а хочется еще немного полежать с закрытыми глазами, еще чуть-чуть полюбоваться тонким силуэтом на изнанке век, улыбнуться в ответ на фантомную улыбку… — Сенсей? «Сакура?» Резко, словно ошпарившись тихим вопросом, Какаши вскакивает, цепляясь одной рукой за подоконник. Встает, оглядывается, чтобы убедиться, — не почудилось. На полу, согнув ноги в коленях, сидит Сакура, а на ее штанах еще читается отпечаток его головы. Она смотрит на него, смотрит… и Какаши даже не представляет, о чем она думает. — Сакура? Кхм… Ты давно здесь?.. Спрашивает первое пришедшее на ум. Понимая, что спросить хочется другое — видела? От одной только мысли хочется провалиться сквозь землю. Черт! Да что с ним такое? В который уже раз теряет бдительность? — С полуночи примерно. Как принесла вам донесение. Она не вспоминает его попытку овладеть ею, не смотрит укоризненно, в ее голосе привычная интонация подчиненного. Вот только щеки… неужели это рассветные лучи окрасили их в такой пунцовый цвет? Видела. Какаши обреченно опускает голову. «Главный извращенец Конохи» — зачем-то подбрасывает память в костер разошедшегося отчаяния. Нерадужные перспективы возвращения в родную деревню наваливаются, сдавливая горло. Вряд ли теперь Сакура придет к нему с любыми вопросами. Скорее сведет все общение до максимально официального и постарается не пересекаться чаще необходимого. Сейчас нужно как-то… сейчас нужно найти слова, чтобы разойтись… нужно отпустить ее. — Понятно. Замечает краем глаза белое пятно бумаги на краю кровати. Донесение из штаба. Скорее всего что-то важное, раз послали Сакуру к нему среди ночи. — Какаши-сенсей, с вами все хорошо? Она спрашивает как врач. Это слышно по голосу. Беспокоится, наверное, из-за недавнего обморока. Конечно, беспокоится, иначе не сидела бы рядом всю ночь, устроив его голову себе на колени. Ее вопрос висит в воздухе, пока Какаши делает вид, что читает донесение. Пытается читать. Разглядывает потерявшие всякое значение столбики иероглифов, но слова не складываются, смысла в прочитанном столько же, сколько в чистом листе. Потому что сейчас он может думать лишь о том, как Сакура смотрела на него, пока он мастурбировал. Что она видела его оргазм... — Да, все в порядке. Лучше отсечь сразу. Глупо бояться и прятаться, раз все уже и так вышло наружу. Какаши поворачивается к Сакуре, ловит ее взгляд, уцепившийся за его все еще спрятанную в штанах руку, останавливает желание достать ее и убрать за спину. — Спасибо, что позаботилась обо мне. Не буду тебя задерживать. Разве он не дал ей прекрасный повод уйти? Убежать от главного извращенца Конохи, бесстыдство которого ей довелось наблюдать воочию? Почему она… почему продолжает сидеть и смотреть? Почему в ее глазах это невозможное любопытство? «Пожалуйста, уходи, бога ради, только не сейчас»… — Если вам нужно в туалет, не стесняйтесь, я могу немного подождать здесь. — Что? В туалет? Зачем? Он говорит излишне резко. Возможно, даже грубо. Срывается на нее за собственную оплошность. Не стоит вести себя так. Может, она просто хочет дождаться ответа на донесение? В конце концов, они оба взрослые люди. А у взрослых принято делать вид, что ничего не произошло. Кто-то древний придумал называть это вежливостью. А кто-то современный усилил, добавив уважение. — Нам нужно поговорить, сенсей. Черт. О чем еще она собирается разговаривать с ним? Уж не о пропавшем шиноби и не о цвете униформы для медперсонала Конохи, явно. Какаши прекрасно понимает, о чем именно хочет поговорить Сакура. — Мне, наверное, стоит принести тебе свои извинения за ужасную ошибку, которую я допустил ночью, приняв тебя за другую? Трус! Жалкий трус! Другую? Сакура на мгновение теряется, словно сбивается с темы, под быстро заморгавшими веками — непонимание и досада. Она опускает глаза, смотрит на скрещенные в замок пальцы, а потом резко встает и, чуть прихрамывая онемевшей ногой, подходит ближе к нему. — Я готова забыть об этой «ужасной ошибке», сенсей. Но взамен мне нужно кое-что лично от вас. Наверное, удивиться сильнее он уже не сможет. Что происходит? Какаши немного приподнимает бровь, выражая готовность узнать, о каком условии речь. Смотрит выжидающе на то, как Сакура выдает свое смущение, покусывая нижнюю губу и отводя взгляд в сторону. Кажется, придется немного подтолкнуть ее. Пусть это будет один из тех проектов, выполнение которых ему приходилось убирать в ящик стола из-за бесконечного недовольства старейшин. Пусть только попросит — он прикажет исполнить сразу по возвращении. Только бы не… — Лично от меня? Что же это может быть? Какое-то одолжение? Она вдруг смеется, очаровательно запрокинув голову и прижав ладони к пылающим щекам. Правда, ее откровенное веселье не помогает развеять неловкость момента. Скорее наоборот. — Простите! Простите, пожалуйста! Пока сидела и смотрела, как вы… — она обрывает фразу, а у Какаши обрывается сердце, —... спите, помнила, что хотела. Даже несколько раз в уме прокрутила, чтобы не забыть. Но сейчас не могу вспомнить. Так глупо… дайте мне минуту. И не хмурьтесь, пожалуйста. Я теряюсь. В легких жжет. Какаши забывает, как дышать, пока Сакура, покачиваясь с носков на пятки, уцепившись двумя пальцами за его расстегнутый жилет, улыбается, зажмурившись, и вспоминает свою просьбу. Заставляет себя вдохнуть. Перебирает в памяти: «Новое хирургическое крыло для больницы?» Выдох. «Приют для детей, потерявших на войне родителей?» Вдох. «Шляпу Хокаге на выходные?» Выдох. «Руку, сердце?» Улыбается, отвлекается предположениями. Окончательно теряет бдительность. Сакура делает это неожиданно: поднимается на цыпочки и целует его. Движения ее губ точно такие, как он учил: неторопливые, нежные. Языком проводит по шелковистой изнанке рта, прихватывает верхнюю губу, оттягивает, отпускает. Ее руки у него на затылке, перебирают свалявшиеся после сна пряди. Она прижимается к нему всем телом, чуть елозит, то приподнимаясь на носочки, то отпуская напряженные ноги на пятки. Тянет его за собой. Не дает разорвать поцелуй. Какаши ловит гибкое тело раскрытой ладонью за талию, притягивает ближе. Погружается в поцелуй, не пытаясь понять — почему? Почему она вдруг целует его? Сама? Откуда вдруг это желание прикоснуться к нему? Неужели она все поняла? Прочитала его чувства и не испытывает к нему отвращения. Может ли быть такое? Может ли быть, что она забудет Саске и увидит его, Какаши? В груди обжигающе надежда. С каждым движением, с каждым новым поцелуем она растет, крепнет и почти убеждает недоверчивое сердце. Настолько, что Какаши тянется в ответ. Открывается. Все заканчивается так же внезапно, как и началось. Сакура отступает на шаг, смотрит пристально, словно пытается прочитать его реакцию, утирает ладонью размазанную по губам слюну, и наконец выдает свое условие: — Научите меня остальному, сенсей. Что-то в ее фразе отталкивает. Заставляет напрячься. Какаши тянет воздух носом — с улицы доносится запах свежей выпечки и свежесваренного кофе. Эта мелочь помогает сосредоточиться. Вынырнуть из липкого самообмана, в котором увяз во время поцелуя. Понимание накрывает быстро. Она сказала «научите», а не «хочу тебя». Научите! Черт! Она просит научить ее, чтобы потом провести день с Саске и попробовать еще раз соблазнить его? Сердце ревет от боли. Как еще бьется, глупое? — Нет. — Почему? — Уходи, Сакура. — Нет. Кто бы только знал, как ему нравится смотреть в эти зеленые глаза, когда их переполняет гнев. Кто бы только знал, как он любит смотреть на нее… но сейчас едва сдерживается, чтобы не сказать обидное. — Хорошо, тогда уйду я. Он отступает к двери, слишком поздно вспомнив о все еще спрятанной в штанах руке, измазанной спермой. Черт! Выходить в таком виде чревато, надо бы вытереть чем-то. Какаши осматривает комнату в поисках подходящей ветоши, как назло, ничего бесполезного или уже испачканного. Сакура вдруг срывается с места, подходит ближе и цепляется пальцами за край водолазки. Что-то дрожит в ее голосе. Не слезы, нет. Что-то более сильное: — Почему? Постойте, прошу вас! Почему вы не хотите учить меня? Я все еще отвратительно целуюсь? Или дело в том, что у вас кто-то есть? Не молчите, пожалуйста! Сенсей! Какаши болезненно морщится от сохранившегося с давних времен обращения. Какой он к черту сенсей? Зачем она постоянно повторяет это слово? Сакура обвивает его руками, прижимается грудью к спине, ее нос аккуратно утыкается в ложбинку позвоночника у основания шеи. Дышит, горячо, шумно. Молча ждет его ответ и дышит, заставляя покрываться мурашками, вопреки затопившей все его существо обиде. — У меня никого нет. «Никогда не было. И не будет». Какаши разворачивается, размыкая объятия. Принимает решение, не обращая внимания на то, как накрывает паникой сердце, как холодеет все внутри. Достает пахнущую семенем руку, поднимает и размеренно, тщательно подбирая слова говорит: — Хочешь, чтобы я учил тебя? Чтобы тебя учил главный извращенец Конохи? Не боишься? В его голосе грязные, звенящие пошлым интонации. Сердце сжимается от сожаления. «Маленькая моя глупышка, откажись. Пожалуйста, не заставляй меня говорить это». Сакура не отводит взгляд и только качает головой, отвечая утвердительно. Отрезает все пути к отступлению. — Тогда вот тебе первый урок — оближи мои пальцы. Грубо. Мерзко. Противно всей его природе. Какаши смотрит, перебегая взглядом с ее глаз на задрожавшие губы. Проклинает себя за ненужную жестокость и ждет неминуемого отказа. Ждет, когда она выскажет ему все, что думает, и стукнув как следует, навсегда уйдет из его жизни. Чертов Саске! Из-за того, что последний Учиха причина всему, больнее вдвойне. Не найдя разумного довода, он нарочно ставит Сакуру в положение, где согласие означает унижение. Добровольное и оттого невозможное. Одной этой фразой он перечеркивает годы дружбы и тепла, чувствуя, как рвется ниточка, связавшая его сердце с Сакурой. Смотрит в ее испуганные глаза и мысленно просит прощения. Прощается. Он почти видит, как она бьет его наотмашь по щеке, выбегает за дверь и проклинает. Он терпеливо ждет, когда она сделает то, что должна. Но Сакура не убегает. Не отворачивается и даже гнев в ее глазах гаснет. Зажмурившись, она шепчет невозможное: — Договорились. Быстрым движением берет его руку за запястье и подносит к своим губам.