Если не боишься

Внутренние часы сходят с ума. Кажется, будто каждая минута толстеет, превращаясь в час, а секунды, пьяные его нетерпением, забивают на свою работу и уходят отсыпаться, только бы не видеть, как мучительно провожает внешне спокойный Шестой Хокаге каждый, даже самый крошечный шаг минутной стрелки. Девять утра. До начала турнира еще целый час. Сегодня снова судить бои. Кажется, после вчерашней травмы Ао, добавилось два вечерних. В другое время Какаши ни за что не согласился бы, но сегодня… сегодня ему хочется, чтобы время до полуночи прошло как можно скорее. Потому что в полночь он встречается с Сакурой. Инструктаж в штабе поисковой команды проведен, направления скоординированы с учетом полученной информации, отчет Казекаге направлен. Совещание с Мизукаге тоже прошло. Успели обсудить и долгосрочные планы Альянса по обеспечению безопасности торговых путей между странами, и подготовку нового экзамена на чуунина, который в этом году должен пройти в Конохе, и даже меню на закрытие турнира. Помещение для приглашенных на совет каге, которые должны прибыть со дня на день, в десятый раз проверены и взяты под усиленную охрану отрядами АНБУ. А на часах только девять утра. Это значит — еще пятнадцать часов ожидания. Ни спать, ни читать, ничего не хочется так, как взлететь на небо и немножко передвинуть медлительное солнце к горизонту. Чтобы прикрыть свое нетерпение сумерками, найти Сакуру и, скрывая свое присутствие, следовать за ней тенью. До самого того момента, пока она не пойдет в его номер. Еще четырнадцать часов и пятьдесят девять минут. Какаши направляется к разбитому за городскими воротами лагерю, куда ежедневно прибывают обозы с провизией. Чтобы прокормить такую ораву народа, пришлось заключить много договоров с соседними деревушками. В этом же лагере готовят стандартное меню для участников и обслуги. Именно здесь же Какаши надеется наконец-то как следует позавтракать. Первый раз за третьи сутки. Рис с приготовленной на пару рыбой, фрукты, немного данго в отдельном пакете — самое оно, чтобы набраться сил и дотянуть до вечера, не свалившись в еще один голодный обморок. Вкусно, сытно, лучше солдатских пилюль. Рис, рыба, фрукты. А вот сладкое лакомство… Прилипшие к пальцам кристаллики сахара приходится слизывать языком. Хорошо, что под раскидистой ивой, где Какаши сидит в благоразумном одиночестве, не видно, как меняется его лицо, как замирают руки перед испуганным взглядом. Он смотрит, словно видит впервые, на те самые пальцы, которые Сакура облизывала всего пару часов назад. Безумная выходка, стоившая ему остатков контроля. Разве мог он подумать, что Сакура согласится? Разве предложил такое, если бы допускал хоть малюсенький шанс, что она не струсит, не обидится, не начнет его презирать? То, как медленно она проводила языком по внутренней стороне ладони, слизывая густые капли, как втягивала в рот по очереди каждый палец, прикрывая глаза, как ее пухлые губы смыкались у самого основания, прежде чем она начинала медленно высовывать его из своего рта… — черт, данго совершенно точно было лишним. Какаши вытирает липкую ладонь о штаны, встряхивается и смотрит на часы. Половина десятого. Успеет принять холодный душ до начала боев. Тягуче-медленное время тянет все нервы. Дважды Какаши замирает в судейской, забыв подписать протокол поединка, потому что на арену выбегают медики и среди них Сакура. На ней медицинская униформа — белый комбинезон, шапочка и отличительные знаки. Наблюдать, как она исцеляет раны, накладывает повязки и успокаивает боль приятно до дрожи. Как она сказала, уходя от него утром? «Я приду, как сдам смену. Около полуночи. Будете учить меня как следует. Только не опаздывайте.» Улыбнулась, задержалась у двери, неосознанно склонила голову набок. Так странно, но в ее голосе и взгляде ему почудилась нежность. «Может… нет… но может… если она… если я… буду лучше…», — надежда, не желающая оформляться в слова, в тот самый момент впервые заползла в дрогнувшее сердце. Турнир здорово отвлекает. Время до обеда пролетает почти незаметно. Еще один поход к полевой кухне, еще одна порция данго и вызванные теперь уже нарочно воспоминания, от которых становится слишком жарко. Какаши снимает жилет и кладет его под голову. Легкий ветерок овевает пылающее лицо. Глаза закрываются сами, приводя в темноту хоровод картинок прошедшего утра. Снова и снова в голове крутится момент, когда Сакура взяла его руку и лизнула в самую середку. Провела широким языком через всю ладонь. Смотрела ему прямо в глаза. Возбуждение отдается в паху сладкой резью, простреливает под ребрами, заставляя ловить воздух открытым ртом. Сакура… Мысли о том, чем и как он будет заниматься этой ночью, заполняют до отказа. Прожаривают его на медленном огне, усиливая томительное предвкушение. «Может, не стоит скрывать от нее? Сказать ей? Сказать, что люблю?» Безумная надежда поднимает голову. Кажется, он слишком медленно моргает, потому что в следующее мгновение перед глазами неожиданно два агента АНБУ с важным донесением. Пропавший шиноби найден. Вот только он совершенно не помнит последние два дня. Хлопоты, приказы, анализ фактов и отчет о состоянии здоровья, который приносит местный медик. Два вечерних боя, которые приходится судить вместо Ао. Сломанная буйными зрителями трибуна. В следующий раз Какаши смотрит на часы с удовольствием. Почти шесть вечера. Осталось совсем чуть-чуть. В третий раз он идет за городскую стену, раздумывая по дороге, как бы попросить вторую порцию для Сакуры. Вряд ли она вспоминала о еде сегодня, слишком занятая в госпитале с проигравшими шиноби. Может, улыбнуться как следует той женщине, которая раздает сладости, и попросить побольше данго? Послание от Саске влетает ему в руку цепкими соколиными коготками на обратном пути. Короткая записка: «Буду через три дня. Передайте Сакуре». Этих слов хватает, чтобы внутри все перевернулось. Чтобы в очередной раз бетонный панцирь одиночества покрыл сердце. Чтобы умерла надежда. Глупо. Так глупо. Хотя, нет, не глупо. В конце концов, ему останется целый день, заполненный неловким ощущением влюбленности. Трепетным ожиданием встречи как настоящего свидания. Отчаянной верой в возможность. Будет, о чем подумать… потом. Когда отболит. Оставшееся время пролетает незаметно. Какаши вспоминает о том, что должен быть в номере к полуночи, когда один из дежурных шиноби окрикивает его, блуждающего по городу, в половине второго. Возможно, Сакура уснула, пока ждала его. Возможно, ушла, обидевшись. Возможно, ему не придется говорить ей сейчас, что скоро приезжает Саске и… и что? Противная резь в животе мешает думать. Пронизывающая, отдающая в позвоночник, влетающая плотной коркой мурашек на спину. Он приезжает забрать ее. Он заберет ее с собой, как Сакура всегда и мечтала. Заберет и сделает своей. Сделает счастливой. Черт. Ключ снова застревает в замке, отказываясь проворачиваться второй раз. Какаши долго смотрит на упрямый кусок металла, пока наконец не понимает, — дверь не заперта. Сакура сидит на краю кровати, одетая в привычную розовую тунику и белые бриджи. Она совершенно точно не спит. В глаза бросается ее напряженно-прямая спина, скрещенные на груди руки и расстегнутые у горла пуговки. Она ждет его. А он как всегда опаздывает. — Привет. Не спишь? От одного ее вида в своей постели ему больно. Сладко. И больно. — Привет. В тихом голосе усталость и капля раздражения. Кажется, она хочет упрекнуть его за то, что пришлось ждать. — Голодная? У меня есть немного… — он лезет в подсумок и достает пакет с данго, — осталось с ужина. Хочешь? Сакура на автомате протягивает руку и берет угощение. Кладет на стоящий у кровати стул. Даже не притрагивается к еде. — Спасибо. Комната тесная — пять шагов от двери до окна — но Какаши не может сделать и одного. Стоит у дверей и смотрит на замершую в ожидании Сакуру. Пытается представить, как бы все было, если бы не получил записку. Для начала пришел бы раньше? Точно… Она же ждала его тут, пока он упивался жалостью к себе. Пока бродил по чужому городу, мечтая заблудиться и всякий раз выходя к своей гостинице. — Вы передумали? Ее дрогнувший голос нарушает тишину первым. Сакура смотрит открыто и кажется, будто на ее глазах блестят слезы. — Нет. С ним бывало такое на войне. Усиленное стократ ожидание смерти заставляло чувствовать все вокруг ярче. Заставляло чувствовать себя живым. А сейчас заставляет его сделать три шага к кровати. Подойти вплотную, медленно расстегнуть жилет и положить на безукоризненно гладкое покрывало. Присесть на корточки и посмотреть на Сакуру снизу вверх. — Прости, что опоздал. Он тянется к ней рукой, обхватывает затылок и сближает их лица. Легко потирается носом о теплую щеку, невесомо проводит губами у самого уха, прислоняется лбом к ее виску и шепчет: — Я ужасный учитель, Сакура. Но я не подведу тебя. Облегчение в ее глазах кажется чем-то материальным. Складка меж бровей разглаживается, первые лучики улыбки разлетаются морщинками от глаз. Какаши целует ее, не в силах сдержаться. Крадет один поцелуй для себя. Целует, открываясь, доверяясь, отдаваясь ей. Целует так, как хотел бы целовать всю жизнь. Целует, чтобы запомнить, как это бывает, когда тебя кто-то ждет. До приезда Саске три дня. Три ночи, от которых Какаши теперь ни за что не откажется. — Поешь все же, силы пригодятся, — кивает на пакет со сладостями, — я пока схожу в душ. Сегодня был суматошный день. Улыбается и уходит. Уходит, чтобы сдержать желание поддеть руками края туники и потянуть вверх, опрокинуть Сакуру на постель, лечь рядом и расцеловать каждый сантиметр ее кожи. Уходит, чтобы не сделать своей. Потому что потом… потом… он уже не сможет от нее отказаться. Не сможет уступить, слушая жертвенное сердце. Не сможет спокойно смотреть, как Саске обнимает ее, целует ее, как она сама… К черту. Если она так хочет, он будет учить ее. Но ни на секунду не забудет, для кого. Воздух в комнате после ледяного душа кажется горячим, спертым. Какаши выходит в одном полотенце, обмотанном вокруг бедер, убирает с лица мокрые пряди двумя руками на затылок, готовится пошутить над собственной забывчивостью, из-за которой снова остался без зубной щетки. Но дар речи пропадает, когда он смотрит на кровать. Сакура все еще сидит там, в той же позе, вцепившись ладонями в край покрывала. Не притронувшись к вкусняшкам. Странно смотрит перед собой немигающим взглядом, словно спит с открытыми глазами. — Сакура? Он садится рядом, кладет руку ей на плечо и разворачивает к себе. Заправляет розовую прядь за ухо, открывает пунцовую щеку. Берет двумя пальцами за подбородок и заставляет посмотреть себе в глаза. Она кивает в ответ, неосознанно облизывая пересохшие губы. Какаши невольно смотрит на них, следит движение юркого язычка, подавляя желание наклониться и поцеловать. — Не бойся. Я не сделаю тебе больно. — Я не боюсь, — резко бросает в ответ на глупое подозрение, почти сразу смягчаясь, — вас. — Готова? Какаши ждет, пока Сакура согласно кивнет на его вопрос. Берет ее за локоть, приподнимает, аккуратно снимает с нее широкий пояс и сажает, развернув спиной к себе, на колени. — Возьми меня за руку. Она почти сразу сжимает его ладонь. Крепко. Так, что кажется, будто несколько костей, не выдержав, треснули. Какаши улыбается и кладет другую руку ей на живот. Легонько поглаживает сквозь одежду, задевает грудь. — Разведи ноги в стороны. — Зачем? — Сейчас покажу. Он терпеливо ждет, пока Сакура мучительно решается, не находя в себе сил просто выполнить его приказ. — Я думала… — ее голос срывается от скопившегося напряжения, -… я думала, вы будете учить меня, как соблазнить мужчину, как доставить ему удовольствие… Фраза обрывается шепотом на последних словах. Заставляет удивиться. Задуматься на мгновение. Какаши упирается лбом ей в макушку и старательно игнорируя собственное возбуждение, шепчет в ответ: — Ты правильно думала. Только вот для мужчины нет большего удовольствия, чем видеть, как он делает счастливой любимую женщину. Какаши делает глубокий вдох, опускает голову и зарывается носом в ее мягкие волосы на затылке. Тянет цветочный аромат ее шампуня, ее собственный запах, задерживает в легких на несколько секунд, запоминая, и выдыхает. Прямо за воротник туники, горячей струей по коже. По самому чувствительному местечку. Сакура напрягается, задерживает дыхание, его ладони снова достается. — Вы не будете спрашивать у меня, что я уже умею? Что мы уже делали с Саске? Почему так больно? — У меня своя программа обучения, твои старые наработки не пригодятся. Как же хочется стереть с нее каждое прикосновение, каждый поцелуй Саске, вот только все, что он может сейчас, — не выдать свою боль, спрятав ее за шуткой. — Но… — Расслабься. Иначе ничего не получится. Опускается губами ей на плечо, проводит дорожку поцелуев по шее вверх, задерживается во впадинке за ухом, отмечая, как сбивается тихое дыхание на шумные выдохи. — Разве я не должна повторять за вами, чтобы запомнить? Можно я повернусь к вам лицом? Какаши втягивает кожу на ее шее чуть сильнее, посасывает, зализывая языком, опускается ниже и снова целует глубоко, сильно, нежно… пока не слышит первый стон. Пока не чувствует, как Сакура расслабляется, прижимаясь ближе и откидывая голову ему на плечо. — Моя умница, да, вот так. А теперь разведи ноги в стороны. Сакура послушно раздвигает бедра, позволяя его пальцам нырнуть под ткань туники и погладить ее сквозь белье. Захваченная нарастающим напряжением, она тихонько скулит, чутко отзываясь на самое легкое прикосновение его пальцев. Какаши аккуратно огибает край трусиков, проскальзывая ладошкой ниже, раздвигает влажные складки и задевает клитор указательным пальцем. Сакура резко вскрикивает, задерживает дыхание и пытается свести бедра вместе. Какаши опускает голову и шепчет ей на ухо: — Его прикосновения должны быть тебе приятны. Ты должна принимать их, не закрываясь. Тогда вот здесь, — он снова скользит меж складок, потирает чувствительное место, заставляет Сакуру прогнуться в спине, сорвав с ее губ отчетливый стон, — будет больно. Но это будет приятная боль. Боль, обещающая наслаждение. Словно в подтверждение своих слов, он резко давит на клитор и отпускает. Слушает, как рвано начинает дышать Сакура, почти бесконтрольно целует ее у самой кромки волос на затылке. Спускает пальцы ниже, к сочащейся горячей влагой щелке и просовывает один внутрь. — Нет… — она глухо стонет, пытаясь сопротивляться накатившему удовольствию. Какаши двигает пальцем снова и снова, добавляет еще один, врывается глубже, быстрее, до тех пор, пока протест не растворяется в легком покачивании бедер в такт его движениям. Пока он сам не замирает, пораженный осознанием, что все это происходит наяву. Прямо сейчас в тесной комнате гостиничного номера, на узкой неудобной кровати, Сакура кончает от его пальцев. И это окончательно сносит весь самоконтроль. Какаши чуть смещается, чтобы поймать ее губы, врывается жадно в ее рот, вбирает в себя каждый ее стон. Шепчет прямо в поцелуй последние наставления: — Кричи, не сдерживайся, громче… Под его ладонью влажно хлюпает, Сакура ускоряет темп, помогая себе кончить. Разрывает поцелуй, падает головой ему на плечо и беззвучно замирает, когда первая волна накрывает ее, лишая способности дышать. Ее руки уже давно запутаны в его волосах, гибкое тело сотрясается судорогами оргазма, глаза закрыты, и кажется, что она на пределе. Он смотрит, запоминает, как светлеет ее лицо, как улыбка трогает губы, как из-под узкого раствора век блестит яркая зелень. Она по-особенному прекрасна сейчас. Прекрасна только для него. Какаши тянется ладонью, чтобы поправить прилипшие к щеке пряди, чуть поглаживает разгоряченную щеку, стирает мелкий бисер пота со лба. Тянется поцеловать, когда слышит тихое: — Какаши… еще раз…