Если не боишься

Прикосновения горели на ладони до самого вечера. Оставаясь в одиночестве, Какаши поднимал руку, приспускал перчатку и поглаживал пальцами то место, куда Сакура осмелилась забраться, чтобы вернуть ему хотя бы часть дерзкой провокации. Легкие движения ее тонкого пальчика четкими мазками лежали на огрубевшей коже. Вот здесь она только прикоснулась, тут провела подушечкой, а там… там она придавила посильнее и слегка потерла. Потерла… черт… Зудящая, навязчивая, как муха, мысль, что Сакура ответила на его ласку, без конца тревожила сознание, лишая привычной рассудительности и собранности. Не обязанный судействовать, Какаши изо всех сил сдерживался, чтобы не умереть от скуки или нетерпения, пока ждал окончания поединков или выслушивал доклады по организации турнира. Шиноби сменялись обслуживающим персоналом, вопросы безопасности проблемами нехватки овощей, а Какаши все никак не мог выкинуть из головы то легкое движение, ответное движение Сакуры, которое так и припекало внутреннюю сторону ладошки. Возбуждение в крови прогорало до золы, заставляя заранее предвкушать предстоящую ночь. Он не сомневался, что Сакура придет. Обязательно придет. Учиться или мстить — неважно. Ведь придет? Сегодня он будет учить ее… «Обозы застряли на переправе из-за схода грязевой лавины в горах в трех километрах от Амэгакуре. Поставщики требуют…» — подчиняться. Покажет, какой силой обладает ее слабость, когда она может только принимать его ласки, потому что сегодня он сделает с ней все, о чем когда-либо мог лишь мечтать… «Мы поймали двух подростков, которые устроили тотализатор на верхних трибунах и…» — будет медленно раздевать ее. Свяжет руки над головой или за спиной и поцелует каждый кусочек гладкой кожи. А потом перевернет и попросит… «Еще двое шиноби заявили о головной боли, что прикажете…» — раздвинуть стройные ноги, чтобы прикоснуться губами к внутренней стороне, провести влажную дорожку языком от коленки до… «Собрание каге назначено на утро, в десять часов в резиденции Мизукаге, она просила не опаздывать, а также посмотреть, как идет подготовка …» — розовых завитков. Будет слушать, как она стонет, как кричит, выгибаясь от невыносимого удовольствия, когда он приоткроет влажные складки и коснется их языком… — Господин Шестой, срочное донесение! — Кхм-хм… Слушаю. Мечты о предстоящей ночи выбивают, мешают, покрывая руки гусиной кожей. Последний документ остается недочитанным — строчек просто нет, вместо них есть линии руки на тонкой коже, есть удивленный взгляд и сдавленный выдох, есть обещание… Какаши смотрит в небольшое окно, упирается взглядом в петляющий меж серых домов переулок и в конце концов, сославшись на слабость после утреннего приступа, просто сбегает. Приходит на берег протекающей неподалеку реки, под развесистую иву, к теплому и удобному стволу, который обладает поистине бесценным достоинством — умением сохранять молчание и не отвлекать сидящего с закрытыми глазами человека от погружения в сладкие грезы. Он так долго был один. Он всегда был один. Так гораздо проще. Никто не будет волноваться, если он погибнет на одной из миссий — шиноби ведь погибают. Но попробуй объяснить это тоске, выгрызающей червивыми зубами сердце. Когда раздается вечерний колокол, знаменующий окончание финального боя, Какаши приподнимается с земли, стряхивая прилипшие к штанинам былинки и несбыточные мечты, сует сжатые кулаки в карманы и медленно направляется к своему номеру. В реальность, болючую, как куст терновника, пронзающий шипами сердце глупой птахи. Реальность, в которой Сакура никогда не будет выстанывать его имя, до каких бы вершин он ни довел ее. Никогда не согласится быть с ним. Никогда не полюбит его. Потому что между ними всегда будет стоять другой мужчина. Тот, с кем у нее все будет по-настоящему. Дверь снова не заперта, за ней четкое ощущение чужой чакры. Ее чакры. Какаши перебарывает нелепое желание постучать и входит. Сакура лежит на кровати. Спит, уткнувшись щекой в сложенные лодочкой ладошки. Заждалась его. Снова… Целую минуту он стоит и просто смотрит. Рисует в памяти россыпь розовых локонов на своей подушке, тени смеженных век, тонкие крылья носа, расслабленную полуулыбку. Давится привычной уже болью, только стягивает с лица маску и глубоко вдыхает мятно-апельсиновый аромат. Рядом с кроватью стоит ее медицинская сумка, с которой она постоянно выходит на турнирное поле, на спинке стула висит белый форменный комбинезон. Пришла прямо после смены, даже не заходила к себе, чтобы переодеться. Какаши подтягивает край одеяла и укрывает блестящие в темноте матово-розовым ноги. Пусть поспит. Пусть отдохнет. Ему хватит и простого побыть рядом. Какаши снимает жилет, осторожно кладет его на спинку стула. Металлическая застежка легонько дзинькает о твердое дерево. Стягивает с рук полуперчатки, выскальзывающие на пол, стоит ему увидеть, как Сакура приоткрывает глаза. Медленное трепыхание ресниц по фарфоровой коже, движение глаз с задержкой, словно она еще не здесь, еще не проснулась. Пока наконец Какаши не встречает… боже… этот полусонный взгляд, исполненный радостного узнавания. — Привет. Она тянется кулачком к глазу и легонько, по-детски трет веко, поглаживает теплую ото сна щеку, заводит волосы за ухо. Шепчет тихое: — Привет. «Она все-таки пришла, » — взрывается в груди победившая сомнения надежда. Какаши чувствует, как растягивает губы странная лицевая судорога, резкая, сковывающая мышцы, словно… словно он сейчас заплачет. Ну что за глупости? Как малыш прямо. Неужели и правда думал, что Сакура обидится на его выходку в госпитале и разорвет их договор? Так плохо знаете ее? — Голодная? — достает из подсумка угощение и протягивает небольшой пакетик сидящей на постели девушке. — У меня осталось от ужина. Подкрепись вот. Я пока искупаюсь. Он разворачивается, чтобы пойти в душ, снимает на ходу протектор с головы, застывает, пойманный у самой двери вопросом: — Можно с вами? «Что?» Разум сопротивляется нашествию образов: струйки воды, стекающие по розовой коже. Его ладони, скользящие сквозь густую пену по спине, прижимающие ближе и ближе, пока наконец не… Приходится сделать над собой усилие, чтобы вернуть себе способность связно мыслить и составлять слова в нормальное предложение: — Ты можешь пойти первая, я не тороп… Сакура недовольно фыркает, слышно, как скрипит кровать, освобождаясь от тяжести ее тела. Шаг, еще, она стоит прямо за спиной, дышит так близко, что шевелятся волосы на затылке: — Я хочу с вами. Знаете, никогда не купалась вместе с другим… мужчиной… я… я хочу попробовать. Вы же обещали… научить меня такому… От этих слов и сладко, и больно. Ее голос дрожит, отлетает звонкой просьбой от его шеи. Она все еще смущается, но спрашивает, несмотря на страх и стыдливость. Как тут откажешь? Какаши едва в состоянии протолкнуть комок вязкой слюны в горло. Кивает. «Что же ты со мной делаешь?» — Хорошо. Он будет об этом жалеть. Обязательно пожалеет об этом. Просто искупаться? Вдвоем? Ну да… Сакура входит следом и небольшая душевая становится до предела тесной. Отвернувшись, Какаши слышит шорох сминаемой ткани, слышит, как бряцает пуговица бриджей о стул у двери. Сакура раздевается так, словно это обычное дело — раздеваться рядом с ним. Как она только умудряется оставаться спокойной, уверенной? «Мне бы так». Какаши быстро стягивает водолазку и штаны, оставаясь в одном белье. — Вы всегда купаетесь в трусах, сенсей? «Не смотри, не смотри на нее, ради бога, только не сейчас! Еще нет.» Какаши включает воду, настраивая температуру, и, не поворачивая головы, признается: — Никогда. Но сейчас… сейчас я могу не сдержаться… Сакура молчит. За спиной так тихо, что хочется обернуться. Какаши давит глупый порыв. И так сказал слишком много. В повисшей тишине только цокот упругих струй по деревянному настилу. — Давайте я свяжу вам руки? Моих вполне хватит, чтобы искупать нас обоих. Чувство, что проглотил взрывную печать — все внутренности в фарш от простых слов. Будто ему мало представлять, как она будет проводить мыльной мочалкой по собственной груди, животу, бедрам, стоя совсем рядом с ним, так еще и… черт! Приходится сцепить зубы — сам разрешил, теперь уже поздно. — Хорошо. Сакура подхватывает со стула свой протектор, протягивает вперед ожидающе, слегка касаясь пальцами его спины. Какаши заводит руки, позволяя обездвижить себя. Глупая затея: узел некрепкий — освободиться не составит труда, это связывание лишь создает иллюзию защищенности. Зачем тогда? Она быстро заканчивает, затягивая потуже, отпускает его руки и резким движением стаскивает уже мокрые трусы вниз. Член выпрыгивает освобожденный, ощутимо бьет по животу, замирает напряженно. Какаши цедит стон сквозь зубы. Чувство беззащитности, беспомощности заводит бешено, но силы держаться пока есть. Сакура поднимается, касается пальцами его поясницы, распластывает ладони, проводит по бедрам, полукругом под ягодицы и снова вверх. Играется. На стене бликами отсветы от воды, под ногами теплое дерево, в воздухе аромат шампуня… наверное… Какаши уже ни в чем не уверен. Весь он на кончиках тонких пальцев, бесстыдно скользящих по его телу. — Откуда этот шрам? — Сакура теребит узкую черточку, сантиметров семь-десять, на спине справа, почти сбоку. — Не помню его. — Соревновался с Гаем… Ее руки… ее руки огибают бока и медленно, но уверенно ползут по направлению к паху. И памяти не остается. Совсем. Только ощущения неотвратимо приближающихся пальчиков к вздрогнувшему от напряжения члену. Неторопливо, перебирая кожу мягкими подушечками, цепляя жесткие волосы короткими ноготками. — Где у вас… мыло?.. Хрипло, глухо, ему прямо меж лопаток. Какаши делает полшага вперед, позволяя горячей воде обдать тело, разворачивается спиной к мыльнице, чтобы взять связанными руками розовый кусок, передать Сакуре… и застывает. Забывает обо всем. Она тянется следом, кладет ладони на широкую грудь и поглаживает, задевая чувствительные соски. Ее волосы темнеют от прицельных струй, а кожа словно мерцает тысячами скатывающихся капель. — Я возьму… Она прижимается к нему, чтобы дотянуться до мыльницы. Мягкой грудью скользит ему по диафрагме вниз, наклоняясь. Поднимает победно руку с розовым мылом. Лукаво смотрит ему в глаза.  — Что ты делаешь?.. «Какая же ты красивая»… Губы тянутся к ней сами. К ее приоткрытому рту, замершему в плутоватой улыбке. Хочется обхватить руками лицо и притянуть к себе. Целовать, целовать, целовать! Целовать, пока хватит дыхания. Но Сакура вдруг отступает на шаг, смеется, прикрывая глаза ладошкой и говорит, старательно подражая голосу помощника Мизукаге: — «Мы можем допросить пострадавших? Они в состоянии разговаривать?» Господи! Да я не смогла бы вспомнить, как меня зовут, если бы он меня спросил! Но какой же серьезный вид у него был… Она обхватывает себя руками и смеется в голос. «Мстит за утро», — наконец-то понимает Какаши, хмурится, наблюдая неожиданный взрыв веселья. Если ей хотелось отплатить ему, то у нее получилось. Черт! Умно! Вот только глупая обида внутри разрастается, выдавливает приятное тепло и щекочущее удовольствие. Пальцы дергаются, нащупывая концы повязки. Он пытается развязать, злой не настолько, чтобы рвать. Сакура резко перестает смеяться, поднимает его голову за подбородок двумя пальцами, сближает их лица для важного: — Вы нарочно сделали это? Хотели смутить меня? Какаши раздраженно кивает, признаваясь. Сакура успокаивается, улыбку словно стирает водой, под которую она шагает, чтобы снова стать рядом. Тянется к нему сама. Обвивает руками под грудью. Касается открыто, искренне, без баловства. Шепчет ему в основание шеи, придавливая каждое слово губами к коже: — Не надо так больше. Я думала, у меня сердце выпрыгнет из груди. Какаши опускает голову ей на плечо в немой мольбе о прощении. Сакура поднимает руку и легонько ерошит мокрые пряди. — Давайте я вас все-таки искупаю. Она ведет мыльной ладошкой по спине, очерчивает каждую линию мышц, поглаживает скобку плеч, натирает с особым усердием под мышками, смывает. Какаши лишь раз нечаянно касается связанными руками ее живота, когда она подходит слишком близко, чтобы промыть ему голову. Скользит кончиками пальцев по влажной коже. Но Сакура быстро отступает, вновь сохраняя расстояние в этой тесной душевой. Каждое движение отзывается дрожью, почти судорогами сдерживаемого возбуждения. И сложнее всего становится стоять с закрытыми глазами, пока она намыливает его грудь, живот, пах… — Развяжи меня. Он не уходит, когда Сакура заканчивает смывать с него пену. Тянет к ней руки, покорно ждет, готовый принять любое решение. Сакура колеблется недолго, всего несколько секунд. Тяжелый выдох знаменует ее выбор. Она подходит, аккуратно развязывает непрочный узел и вдруг протягивает ему алую ленту. Молчит, вытягивая нервы нитка за ниткой. Молчит, не смея поднять взгляд. Молчит целых десять секунд, наверное. Ей хватает всего трех слов, чтобы выбить из него весь воздух: — Теперь ваша очередь… Где-то под ребрами больно срывается сердце. Мечется в клетке, глупое, тянется к ней, к этой непредсказуемой девчонке, просится в ее тонкие ладошки. Какаши убирает ее руку, отводя соблазнительную ленту в сторону: — Я не думаю, что это хорошая идея. Собирает в кулак оставшиеся крохи самоконтроля, давит искушение поддаться, связать ее запястья и сделать с ней все, что вздумается, сыграть еще раз в эту игру. Нельзя. Слишком хорошо он знает, чем все закончится. Какаши отворачивается, стягивая с крючка полотенце, обматывает бедра и выходит. Выходит, старательно изгоняя из головы образ Сакуры, которую он прижимает к влажной стенке, которую рвет своими поцелуями, в которую вбивается снова и снова, пока не закончатся силы. Которую он делает своей, наплевав на ее чувства к Саске, на ее планы, на всю ее жизнь. Делает своей, чтобы потерять навсегда. Выходит, не замечая, как опускаются тонкие плечи и мутнеет от слез яркая зелень глаз.