Если не боишься

Он засыпает почти сразу. Стоит ему лечь на кровать, расправить под головой подушку и скрестить на груди руки, как усталость мягко обволакивает его, унося прочь. От сумасшедшего напряжения, тоски и тяги, от без счету совершенных за эти дни глупостей. В никуда. Какаши еще успевает подумать, что же дальше, что будет, когда Сакура выйдет из душа?.. но стоит ему на секундочку прикрыть глаза — и мир исчезает. Провалившись в бездонное небытие, он не слышит, как она останавливается около кровати, опустив полотенце, которым просушивала волосы, долго и мучительно размышляет о том, что делать со спящим сенсеем, пока в конце концов не ложится рядом, обхватив широкую грудь рукой, а потом, наплевав на неудобную позу, засыпает. Двое суток без сна убаюкивают обоих. Бодрость врывается вместе с птичьими переливами, шарканьем метлы дворника и ароматами выпекающегося хлеба. Утро. Плотные портьеры раздвинуты — по потолку гуляют солнечные пятна, в приоткрытое окно залетает свежий воздух, тело наливается приятным ощущением силы. Какаши тянется, чтобы повернуться на бок и встать, но его рука придавлена… чем-то тяжелым — рефлексы шиноби сразу дают о себе знать: скорость и точность реакций всегда спасали ему жизнь, вот и теперь быстрый разворот, кунай из-под подушки твердой рукой прямо к горлу… Сакура? Что? Откуда? Она спит, повернувшись к нему спиной, чуть согнув ноги в коленях и так по-хозяйски используя его руку в качестве подушки, что на какое-то время Какаши тупеет и просто тонет в созерцании, больше не пытаясь спасти затекшую конечность от перспективы некроза. «…если бы ты только знала, как сильно я…» разворачивается к ней, наклоняется ближе, шепчет ей тихо-тихо, слегка касаясь губами мягкого плеча. Сакура спит, мерно вдыхая и выдыхая, почти незаметно, если не присматриваться специально. Но Какаши присматривается. Запоминает. Это ведь его первое и последнее утро вместе с ней. От нее сладко пахнет его же мылом и шампунем, такой знакомый запах и все же — с тонкой ноткой ее собственного — это что-то другое, особенное. Какаши увязает в сладостном флёре, прижавшись губами к теплой коже, прокатываясь щекочущим дыханием с тонкого изгиба ключицы на шею. Сакура потягивается, сонно ощупывает его голову, лицо, тыкая пальчиками куда попало, — уклониться удается разве что чудом. Какаши улыбается, обводит языком контур покатой вершины и тихонько дует, любуясь, как обступают мурашки влажную кожу. Сонная Сакура. Сонная Сакура в его постели. Рядом с ним… Не успевает додумать, как из-под губ исчезает плечо, а секундой позже там уже горячие, сухие губы Сакуры. И ее охрипший со сна голос, за которым едва удается расслышать вопрос: — Прогуливаете уроки, сенсей? Она шепчет и целует, целует, обхватив его лицо ладонями, обрывается вдруг руками вниз и тянет его к себе, пальцами впиваясь в плечи, ближе и ближе, пока не укрывается его силой и тяжестью так, что даже вдох сделать больно. — У нас изменения в расписании по… техническим причинам. Какаши отстраняется, чтобы лечь рядом, устраивается на локтях, наклоняется и отводит пальцами прилипшие ко лбу розовые прядки. Сакура жмурится от удовольствия, потягивается, как кошка, далеко за голову закинув прямые руки и изогнувшись в спине, поджимает ноги, задевая коленками грудь. Его пальцы сами скользят по плавным изгибам от округлого бедра через тонкую талию и по ребрам на грудь. На мягкую небольшую грудь, которая так уютно помещается в его широкой ладони. Темная горошина между пальцев перекатами, Какаши прихватывает ее губами, втягивает чувствительное, весь поджимаясь внутри, когда слышит первое за это утро, сладкое «ааах…» Сакура тянется рукой к его голове, застревая на изгибе шеи. Пытается еще раз заползти пальцами на затылок, с разбегу в густые пряди, но стоит его языку обвести в теплое колечко сморщенные от напряжения ареолы, как она тут же бросает эту затею, притирается ближе всем телом, оттесняя от своей груди, поднимает голову и громко, влажно присасывается горячим ртом к его шее. Чуть прихватывает зубами, дразнит языком. — Как вам мое домашнее задание? Спрашивает, оторвавшись от него спустя долгие-долгие секунды. Спрашивает, искусительно облизывая спело-вишневые губы, снова вытирая слюну со щек. Какаши подыгрывает, скользнув быстрым взглядом вниз, туда, где от бешеного возбуждения разрывается каменный член, прикрывает глаза, словно подсчитывает что-то в уме, а потом серьезно так отвечает: — Неплохо. Сакура недовольно хмурится, поджимает губки и усевшись на скрещенные ноги уточняет: — Неплохо? Серьезно?! А что надо сделать на отлично? Покажите! Какаши неохотно поднимается и садится рядом. Смотрит внимательно, отмечая хитрый блеск глаз, вздрогнувший уголок губ, сжатые по бокам кулачки. Того и гляди взорвется. — Дай ладонь. Она мгновенно протягивает ему правую руку. Какаши кладет ее себе на щеку, чуть придавливая своей, потирается, прикрыв глаза, так, словно баюкает, успокаивает себя, а потом нарочито медленно поворачивается и целует в самую середку. Трется носом о нежное, выводит кончиком языка неторопливые узоры, сжимает губами, замыкая поцелуй. Проходит не больше пяти секунд, но вернувшись в исходное, Какаши видит, как пылает алым лицо Сакуры от высоких скул до подбородка. — Я хочу…повторить. Тоже так хочу. Дайте мне свою руку… Ее голос с вязким глубоким придыханием выдает внутреннее волнение. Какаши протягивает ладонь, внимательно наблюдая, как точно и уверенно повторяет каждое его движение сидящая на постели девушка. Как старается изо всех сил, чтобы смутить его, вызвать подобную своей реакцию. Как светлеет от радости ее лицо, когда она открывает глаза и видит тот же алый отпечаток на его щеках. — Так отлично? Какаши кивает едва заметно, завороженный игрой света в ее волосах. Сверкающие розовые искры под перекрестным огнем двух солнечных струй добавляют цвета сияющим от счастья глазам. — Еще! Покажите еще! Как тут откажешь? — Повернись. Он садится, уперевшись пятками в ягодицы, ждет, пока она усядется прямо между его ног, мажет ладонью по диафрагме, скользит ниже, останавливаясь напротив аккуратной впадины пупка, притягивает ближе, до первого соприкосновения их тел. До прошивающего насквозь разряда тока. Отпускает. Отводит на плечо с шеи розовые волосы. Приближает лицо к выпирающим позвонкам у основания шеи, не касается, замирает, выдыхая горячий воздух сквозь приоткрытый рот. — Не сдерживайся… И легонько проводит языком по коже. Сакура, не успев удивиться его приказу, стонет сквозь плотно сжатые губы, сжимается, рефлекторно прячет чувствительное место, но почти сразу расслабляется. Дышит часто-часто, пытаясь взять себя в руки. Наконец, поворачивает голову, улыбается, вцепившись пальцами в его ноги. — Еще… Какаши продолжает виртуозно расписывать влажными, горячими прикосновениями нежную кожу. Подключает пальцы — проводит линии, вслед за которыми следуют дорожки поцелуев. Утыкается носом в густоту волос на затылке — ее запах здесь особенно сильный. Дышит, дышит, заполняясь сладковатым ароматом. Тянется руками к ее груди, накрывает, сдавливая пальцами чувствительные соски. Слушает, как, больше не сдерживаясь, Сакура вскрикивает; ловит каждый раз, как вздрагивает ее тело. Обхватывает ее обеими руками, прижимает к себе, чтобы удержать. Чтобы успокоить. Себя успокоить. Обмануть свой голод, усыпить ложной надеждой, не дать себе сорваться. Потому что, когда Сакура кричит, отзываясь на его ласки, двигается, скользя ягодицами по его члену, он совершенно теряет голову. И ему все сложнее вспоминать, почему нельзя идти до конца. Стоны обрываются всхлипами. Сакура судорожно гладит его руки, пытаясь оторвать от своего тела. — Какаши, пожалуйста… я не могу больше… мне тут… Она берет его руку и кладет себе на низ живота, прижимает, словно пытается унять боль, откидывает голову ему на плечо. От того, как она произносит его имя, как доверчиво и открыто говорит с ним, как тянется к нему, хочется — всего на мгновение — опрокинуть ее и заполнить собой. Хочется услышать, почувствовать, увидеть… — Тшшш… не торопись… Он скользит пальцами по напряженному животу вниз, к влажным складкам, задевает клитор, гладит, потирает, толкается пальцами внутрь, слушая, как она стонет, ловит сбивчивое дыхание, уткнувшись лбом ей в плечо. «Да, маленькая моя, да… так… все правильно…» Сакура разводит ноги шире, подставляясь его ласкам, двигает бедрами, приноравливаясь к его движениям. Накрывает своей ладошкой его пальцы, сжимающие левую грудь, пропускает каждое движение сквозь, повторяет их, накрывая второй рукой свободную правую. — Поцелуй меня… Не просит — требует. Глаза закрыты, на губах запеченная дыханием корка. И Какаши целует. Позволяет быть грубой — кусать его губы, врываться языком в рот, все глубже и глубже погружаться в себя. Ее тело напрягается у самой вершины, еще несколько секунд и все будет кончено. Какаши ускоряет темп, усиливает нажим, дышит часто, почти задыхаясь, замирает поцелуем где-то на тонкой шее. Весь он в накатывающем на Сакуру оргазме: купается в его горячих волнах, слушает ее стоны, замирает в освобождающих судорогах. Сердце в груди — отбойное — дуреет. Колет язык невыносимым желанием признаться. Безумное, глупое сердце. Сакура успокаивается, оседая в его руках. Все еще рвано дышит, хватая воздух приоткрытым ртом. Вжимается спиной ему в грудь, прикладывается щекой на предплечье, сдавленно всхлипывает, пытаясь сдержаться. Он чувствует, как она порывается несколько раз сказать что-то и обрывает себя. Запинается. Несколько секунд только шумное дыхание разбавляет повисшую в комнате тишину. Какаши смотрит на потолок, следит за вздрагивающим отпечатком солнечного луча, переводит взгляд на окно, на широкую густую крону старого клена, растущего перед входом. Бледная голубизна неба, спрятанного за сочной зеленью, кажется ослепительной. Снова смотрит на потолок, на суетливого солнечного зайчика, понимая, что так и запомнит это утро: свет, тепло и вздрагивающая от пережитой страсти любимая женщина в его руках. Упирается подбородком ей в макушку, хочет поднять руку и пригладить ее растрепанные волосы, как вдруг Сакура цепляется пальцами за его ладонь, подносит к лицу, стискивает и шепчет, прижавшись губами к поломанной линии жизни: — Я хочу тебя… Какаши… боже, я так хочу тебя… Он замирает, сраженный ее признанием. — Теперь ты, наверное, думаешь, что я какая-то дурочка … Неверящий вдох — полный признания собственной слабости выдох. «Что же ты делаешь со мной?» Он поворачивает Сакуру к себе, ловит выражение страсти на любимом лице, таком пронзительно прекрасном сейчас, и целует. Делит на двоих свое безумие. Признается. Запреты, контроль, бесконечные «нельзя» отсвечивают бледными пятнами, их почти не видно за поднявшимся в душе ураганом. Какаши больше не сдерживается. Больше просто не может. Казавшаяся железной выдержка трещит по швам. Подавляемое все прошедшие дни желание топит кровь в огне. Он больше не помнит, почему нельзя. Что-то ломается внутри. В щепки с громким треском. — Сакура… Шепчет ее имя раз за разом. Шепчет, когда опрокидывает ее на кровать, аккуратно поддерживая голову, когда раздвигает ее ноги, до одури медленно разводя руки, прикипевшие к ее коленям, когда ложится сверху, накрывая собой стройное тело и делая самое первое движение к ней. Тонет в светящемся радостью взгляде. Совершенно теряет голову от разливающегося в груди ликования. «Моя Сакура». Боль первого проникновения закипает слезами в ее глазах и остается отметинами на прикушенной почти до крови ладони. Ее боль заставляет его остановиться. Замереть в ожидании, пока она, всхлипывая и отводя взгляд, направляет исцеляющую чакру в низ живота. Замереть, чувствуя прикосновение ее теплой ладошки к чувствительной коже паха, там, где их тела соединились. Замереть, едва сдерживая мелкую дрожь нетерпения. Какаши закрывает глаза, приготовившись ждать сколь угодно долго. Сколько угодно, хоть всю жизнь… Ее пальцы легонько скользят по его щеке, заставляя открыть глаза. Заставляя посмотреть в блестящие от слез изумруды. — Поцелуй меня… И Какаши целует — «…если бы ты только знала, как сильно я люблю тебя…»