Если не боишься

Легкое движение от затылка к пояснице — и Сакура прогибается под его рукой, под быстрым перебором горячих пальцев. Прогибается, подставляясь. Упирается ягодицами точно в пах и легонько потирается, задирая все выше тонкую скользкую ткань юбки. Цепляется неловко за дверной косяк и выдыхает первое недоумение звонким «ааа», взлетая на последнем звуке в вопрос. Какаши отвечает легким движением бедер — медленно покачивает вперед — назад, еще и еще, слишком откровенно, обещающе. Снова проводит пальцами от короткого розового локона у кромки волос прямо по линии позвоночника, смотрит, как гнется стройное тело в его руках, как гуще и тяжелее становится дыхание стоящей рядом девушки. Дразнит. Он это умеет. Под его рукой два слоя одежды: тонкая белая кофта и полоска спрятанного белья. Сдерживаться, осторожничать, быть нежным больше не нужно — Какаши ныряет ладошкой сразу под нижнюю пуговицу, собирает складками легкую ткань, проводит ногтями по теплой, покрытой мурашками коже. Двигается выше, пока не накрывает куполом притаившуюся за кружевным краем грудь. Догоняет второй рукой, синхронизирует, поглаживая большими пальцами затвердевшие соски. Горячо и влажно выдыхает свое потаенное на чувствительный изгиб шеи, почти касаясь его губами. — Ты за этим пришла, Сакура? Этого хочешь? Распаляет. Чтобы ни одной мысли, кроме. Сакура цедит выдох сквозь зубы, откидываясь назад. Судорожно мажет дрожащими ладошками по его рукам, ведет вверх, пока не зарывается в волосы, поддевая и сбрасывая одним движением хитай-ате. Замирает, перебирая спутанные пряди от макушки к затылку. Пытается выровнять дыхание — глотает воздух мелко и часто приоткрытым ртом, запекая нежную кожу губ до корки. Какаши мнет поддатливую грудь, дышит жарко, задевая губами округлую чувствительность уха. Говорит, не стесняясь, провоцирует. И с каждым словом бурлящая в его груди обида жжет сильнее: — Так? Тебе так нравится? Что ты чувствуешь, когда я прикасаюсь к тебе? Не дает ответить. Чертит языком по щеке, оставляя влажный след широкой полосой. Подхватывает края кофточки и тянет через голову вверх. Опускается серединкой ладоней на острые плечи, накрывает, чуть сдавливая кончиками пальцев, отпускает. Скользит до локтей вниз и падает на скрытые под юбкой бедра. Сакура упирается ладошкой в дверной косяк, шумно дышит, откидываясь спиной ему на грудь. На ее повернутом к нему вполоборота лице ответами на все вопросы — хмурые брови и прикушенная губа. — Отвращение? Он прижимается ближе, впечатывается грудью в острые лопатки, глубокий вдох — ребрами по ребрам. Перебирает губами по тронутой мурашками коже у основания шеи. Прикусывает слегка. Проникает пальцами за край юбки — Сакура вздрагивает, сводит плечи, пытается отодвинуть его руки. На мгновенье. Короткое мгновенье, которое выдает ее с головой. Какаши тащит в себя этот невольный протест, убеждаясь до мерзкого жжения в груди, что попал в цель. Он. Ей. Отвратителен. — Брезгливость? Указательными пальцами замирает под тонким поясом, большими рисует медленные круги над подвздошными косточками. Спускает ткань медленно-медленно, сдвигаясь по миллиметру. — Презираешь меня? Ловит слабую попытку освободиться, мягко придавливает всем телом к двери, губами цепляется за плечо, жадно, дико, сильно. Отвлекает поцелуем, продолжая двигаться по миллиметру вниз, еще и еще, пока не срывается ладонью к складкам среди вьющихся розовых волосков, оставляя тонкий пояс юбки впиваться на уровне лобка. — Пришла ко мне без трусиков? Такая смелая. Такая мокрая… Погружается двумя пальцами, соскальзывая с чувствительного бугорка. Возвращается, чтобы придавить клитор, чтобы снова и снова слушать, как вскрикивая стонет Сакура, подчиняясь его движениям, отзываясь на них всем телом. Прижимается щекой к ее волосам, тянет носом теплый аромат ее тела — цветочный шампунь, сладкий пот, мята. Каждое ее движение вбирает в себя без остатка. До прошивающего поясницу возбуждения смотрит, как отражается в сведенных над закрытыми глазами бровях нарастающее удовольствие. До разрывающей грудину боли ловит ее попытки что-то сказать. Хочет услышать ответы… но… — Хочешь меня? Меня, Сакура? Ускоряется, доводя до скованных напряжением мышц, и выскальзывает, бросая на самом краю. Заставляя сменить довольные стоны на разгневанный рык. Одним движением сдергивает с нее юбку, кладет ладони на обнаженные ягодицы и раздвигает ноги коленом. Вжимается, чувствуя, как влага пропитывает ткань форменных штанов. Делает первый выпад и замирает. Жарко дышит в спутанные волосы на ее затылке, пока Сакура прогибается сильнее, подстраиваясь к нему. И вдруг: — А может, ты представляешь кого-то другого? Говорит и пугается своих слов. Это … слишком громко. Слишком… Какаши опускает руку, проводя ребром ладони по сочащейся влагой щелке. Погружается внутрь двумя пальцами, сгибает их, задевая шелковистые стенки, двигает ими в тягуче-неторопливом темпе. Ловит другой рукой лицо Сакуры, растопыренными пальцами по щеке, забираясь большим в горячий рот. Гладит скользкий язык, очерчивает каемку зубов, задевает изнанку губ. Грубо. Жестко. От накатывающей ревности несет. — Представляешь его? Представляешь Саске? Напряжение почти невыносимо. В мутном мареве гнева он не слышит ответов Сакуры. Резко выпрямляется, дергает штаны вниз, чуть приспуская на бедрах, и одним толчком входит до упора. Замирает, чувствуя, как начинает течь по венам горячее, как с бешеным ритмом рвется пульс на висках, как вздрагивают от предвкушения губы. Проводит раскрытой ладонью по тонкой спине, собирая на пальцах холодную пленку пота, размазывает его, оглаживая влажным бедра. Фиксирует их в своих руках и делает первое движение. Выскальзывает по мокрому назад и снова до упора. До сдавленного крика Сакуры. До собственного тихого стона. Наслаждение отравляется болью, невыносимо поганым пониманием, которое рвется с губ криком: — Хочешь, чтобы ОН трахал тебя? Чтобы ОН трогал тебя? Хочешь его? Саске? Ярость ослепляет. Отсекает чувства, уничтожает нежность. Хочется освободиться, оттолкнуть поддатливое тело, оттолкнуть Сакуру и пусть проклятое одиночество поглотит его. Сожрет с потрохами. Пусть… к черту! Пусть… Каждый вдох полосует ножом грудь, разрывает легкие сухим криком, каждый выдох падает горячей струей на розовые пряди раскачивающейся перед ним головы. Он пытается оттолкнуть ее и не может. Не может… он не может даже думать о том, чтобы оставить ее сейчас. И собственная слабость выбивает последние остатки контроля. — Хочешь кончить для него? В груди противно и больно. Мерзко до сведенного спазмами желудка. Еще немного, еще чуть-чуть и все будет кончено. Ритм движений ускоряется. Влажные звуки скольжения мешаются с громкими шлепками. Сакура изгибается, затихая от накатившего напряжения, она держится одной рукой за его спину, другой упирается в дверной косяк. Ее откровенно-громкие стоны наверняка слышны на весь коридор. Какаши закрывает глаза, обхватывает ее бедра двумя руками, прижимаясь тесно-тесно. Пытается не думать о собственных словах. Старательно гонит образ темноволосого мальчишки из головы. Но Саске стоит перед внутренним взором, вызванный ужасными обвинениями. Стоит, насмешливо улыбаясь, словно знает — Сакура принадлежит ему. Всегда так было и всегда будет. И никакой Какаши со своей любовью не сможет этого изменить. А потому стараться бесполезно. Надеяться бессмысленно. Можно лишь обманывать себя. Обманывать… только это и остается. Зарывается одной рукой в слегка влажные волосы Сакуры, собирает шелковистые пряди в хвост, чуть потягивая ее голову на себя. Он столько раз мечтал сделать это. Столько раз представлял этот момент. Мгновение разделенного на двоих восторга, ослепительный миг наивысшего единения. Слова, нежные, бесконтрольно шебуршатся на языке. Хочется шептать что-то бесконечно глупое и милое, хочется признаться, хочется до плотно стиснутых челюстей сказать эти чертовы три слова. И будь что будет. Разве можно сделать хуже? Какаши набирает побольше воздуха в легкие — сейчас или никогда! И вдруг, на самом краю подступающего оргазма: — Сакура… Тихо, нежно, горячим шепотом на ухо. Голосом последнего Учихи. Три слога, произнесенные едва слышно. Всего три слога — шесть букв, но Какаши чувствует, как начинает каменеть под его руками еще секунду назад дрожавшее от накатившего наслаждения тело. Как покрывается колкими мурашками гладкая кожа. Слышит, как в тишине затихает сбивчивое дыхание. Как Сакура замирает, чтобы мгновенье спустя дернуться в его руках. Толкается плечами, пытается развести локти, отстраняется от него. Просит: — Отпусти. Какаши лишь сильнее сжимает ее в объятиях. Держит крепко, вцепившись ладонями в запястья. Сгибается всем телом следом за ней. Едва успевает отклониться от удара затылком в голову. — Успокойся! Сакура вырывается, отчаянно кусаясь и царапая его подстриженными коротко ногтями. Хотел увидеть отвращение? Брезгливость? Презрение? Держи! Вот тебе в обе руки! Первое осознание холодным липким потом окатывает спину — почему она злится?! — Отпусти меня! В ее крике столько отчаяния, что Какаши на секунду ослабляет хватку, — Сакура успевает развернуться, освободив руки, и оттолкнуть его от себя. Бьет увесистой ладонью пощечину, еще и еще, стоит ему подойти ближе. Даже в полумраке видно, как гневно сверкают ее глаза. Как вздрагивают губы. Как тускло блестят мокрые от слез щеки. Плачет и бьет, шумно выдыхая горечь от его последних слов. Какаши не уклоняется. Не пытается защититься или остановить ее. От каждого удара странная легкость разливается по телу. Падает, не выдерживая последнего, подкрепленного чакрой, и отлетает к окну. — Зачем ты?.. В ее коротком вопросе он слышит гораздо больше: «Зачем изменил голос? Зачем говорил как Саске? Зачем ты так со мной?» Какаши смотрит в упор, пытаясь осознать. Пытаясь понять самого себя. Что на него нашло? Что же он наделал? Сакура отступает на шаг, прислоняется к двери и обхватывает себя руками. Словно ей холодно. Она стоит совершенно обнаженная, шумное дыхание сменяется тихими всхлипами. Медленные секунды оглушающе бьют в голову последствиями дурацкого поступка: она плачет из-за его идиотской выходки! Какаши поднимается с пола, игнорируя ушибленную ногу. Подходит вплотную, бездумно, на одном инстинкте, тянется обнять и успокоить. Исправить, если это еще возможно, любым способом исправить. И если для этого Сакуре нужно избить его — пусть бьет, пусть лупит со всей силы, пока не устанет рука: — Прости… — Не трогай меня. Она утирается тыльной стороной ладони и упирается ладонями ему в грудь. Снова отталкивает к окну. — Больше никогда не прикасайся ко мне! Слышишь? Никогда! Наклоняется, чтобы поднять разбросанную по полу одежду. Натыкается пальцами на тонкий хлопок кофточки. Надевает быстрым движением через голову. Снова опускается на колени и начинает искать юбку. И вдруг по комнате тихим шелестом ее смех. — Какая же я идиотка… боже… это просто уму непостижимо… Неисправимая, клиническая идиотка! — она поднимается с пола, держа в руках найденную юбку, и смотрит на нее странно отсутствующим взглядом. Словно не знает, что дальше делать. Снова смех сквозь слезы, на этот раз четкий, резкий, обжигающий. — И с чего я только решила, что ты особенный? Или что я для тебя что-то значу? Она замолкает, перебирая материю в поисках застежки. Какаши видит, как по инерции раскачивается ее голова, словно Сакура все еще недоумевает, пораженная своим поступком. Ее слова — что она такое сказала сейчас? Она считала его особенным? — Не нужно было приходить сюда. Не нужно было просить вас ни о чем. Я все только испортила. Господи, да я всегда все порчу! Пора бы уже привыкнуть, наверное… — она продевает ноги через пояс юбки, подтягивает до талии, застегивает привычным жестом. Смотреть, как она собирается, чтобы уйти, как она двигается на автомате, больше не глядя на него, больно. Сакура останавливается, закончив оправлять одежду. Утирает слезы, поправляет волосы. И вдруг улыбается ему той самой улыбкой, от которой так часто замирало его сердце. Улыбкой, которая появлялась у нее всякий раз, когда Саске прогонял ее прочь. — Хоть что-то я умею делать на отлично, да, сенсей? Портить! Я совершенно не умею целоваться, я никудышная любовница, но я умею портить отношения на самом высоком уровне! Можете мной гордиться! Она оборачивается к двери и берется за ручку, намереваясь уйти. Уйти вот так — значит уйти навсегда. Он не может ее отпустить. — Сакура, нет, постой! Она сбрасывает его руку одним движением плеча. Поворачивает голову и шепчет главное: — Как же я тебя ненавижу...