Если не боишься

Иначе. Все стало иначе. Словно ближе. Прикосновения, поцелуи, даже звучание ее голоса. Взгляд зеленых глаз. Блеск приоткрых губ. Ощущение медленного движения пальцев по краю ушного завитка. Ее теплое дыхание, коснувшееся его щеки с последней фразой. Отдающийся в пульс на тонком запястье бешеный стук сердца. — Сакура… Она накрывает его губы ладошкой, на секунду жмурится, словно загадывает желание или решается на что-то, а потом быстро-быстро шепчет, не давая себе ни шанса: — С того поцелуя в поезде, с того момента, когда ты обнял меня, я почти не вспоминаю про Саске… — Сакура тянет прядку седых волос с макушки, зацепив между большим и указательным, отпускает, сказав главное. Улыбается, так нежно и отчаянно, что перехватывает дыхание. — Знаешь, я много думала над всем, искала в себе хоть какие-то нежные чувства к нему, но в душе больше совсем не звенит, так ровно, спокойно, словно про Наруто думаю. Ничего, кроме общих воспоминаний и дружеского принятия. Для меня Саске только друг. И знаешь, я думаю, он всегда им был. Она замолкает на пару секунд, беззащитно-искренняя, смелая, полностью открытая перед ним сейчас. А в груди глухими переборами первые аккорды безумной надежды. Той самой, которую за последние три дня Какаши растаптывал не раз и не два. Неужели?.. — Сейчас мне кажется, что он просто шел у меня на поводу, соглашаясь на помолвку, не желая меня обижать, но… не любил и потому не целовал, не подпускал ближе — в этом не смог через себя переступить. А я… я была в каком-то ослеплении, мне было так непривычно снова видеть его, разговаривать с ним, слушать его обычные ответы, вместо привычного «раздражаешь», я подумала, что он тоже любит меня. Хотя… разве это любовь? Она неловко смеется, обрываясь на первой же секунде. Ее пальцы вздрагивают, сжимаясь в кулачок, указательный цепляется за теплый уголок его губ. Замирает. Какаши достаточно повернуть голову всего на пару сантиметров, чтобы обхватить его, втянуть в рот и облизать. Ему так хочется этого, что приходится сжать руки, потому что иначе Сакура так и не договорит. А ему слишком важно услышать все, что она хочет сказать. Он смотрит в ее лицо, не моргая. Смотрит, как она поджимает губы, как мелко дрожат густые ресницы, как раздуваются крылья тонкого носа. — Наверное, ему было непросто со мной. Я оказалась той еще прилипалой. И Саске терпел, словно сам себя наказывал за свои ошибки, позволял мне рассказывать всем, что мы вместе, ходил со мной везде, даже проводил время… — Сакура вдруг закрывает ладошками лицо и горько шепчет, — я не понимаю, почему не видела этого раньше. Может, просто не могла привыкнуть к тому, что он больше не пытается меня убить… Кажется, он забывает, как дышать. Только слушает и не верит. Разумом ни единому слову — разве так бывает? Но сердце заполошно трепещет, бьет, выбивает дурь нерешительности и сомнений, заставляет поднять руку и коснуться скрытой под волосами щеки. Завести ладошку дальше, под ухо, погладить большим пальцем контур челюсти, утирая недавние слезы, потянуться головой вверх: — Сакура… — Прости, что попросила тебя учить меня… учить меня… для Саске… Я вовсе не этого хотела…— ее голос ломается на какой-то мысли. Сакура набирает побольше воздуха, очень медленно выпускает через сложенные трубочкой губы, нервно сжатые пальцы греются теплом дыхания, почти касаются его приоткрытого рта, — просто не представляла как сказать, что хочу еще раз попробовать, хочу… черт, да почему так сложно… ррррр!!! Она рычит, воздев к небесам руки, сжатые в кулаки, и непонятно, молится или обещает кому-то там наверху наказание. Но Какаши уже не может сдерживать счастливой улыбки. Уже не хочет. Тянется к Сакуре ладонью, накрывает, широко расставив пальцы, пылающую щеку, мягко заполняется ощущением качнувшейся к нему головы. Из стороны в сторону, слегка, чтобы потом повернуться, уткнувшись носом в самую середку и жарко прошептать самое сложное: — Просто… я хотела, чтобы ты поцеловал меня еще раз… Она бросает на него взгляд, искоса, почти не двигаясь, пытается считать реакцию на свое признание. Но Какаши почти не видит ее настороженности, оглушенный ликующим ритмом сердца. Одним движением он поднимается с пола, садясь рядом, поднимает ладони, обхватывая ее голову, и тянет на себя. — Показать тебе отличный поцелуй? Дразнит, оставаясь в сантиметре от ее губ, выдыхает на них горячие струи, задевает кончиком носа приоткрытую верхнюю, кажется, что вот-вот, сейчас поцелует, но вместо мягкого касания снова обжигающий жар дыхания. — А до этого были какие? На троечку? Какаши улыбается, проводит широким языком по ее губам, словно слизывая всю их сладость, но так и не смыкает своих в поцелуе. Отстраняется, смотрит, как Сакура втягивает свои губы по очереди, облизываясь, чуть поворачивает ее голову и шепчет на ухо мурашечное: — Какая неслыханная дерзость… мне кажется, тебе пора признать, что я всегда и во всем только лучший. Подхватывает ее на руки, слегка отодвигается, вставая, чтобы тут же прижать к себе охнувшую Сакуру поближе. До кровати всего три шага. Три. Но пройти их, когда твоя талантливая ученица берет инициативу в свои тонкие ладошки, оказывается непросто. Уклоняться от ее поцелуев совершенно не хочется. От щекотки смелых пальцев, пробегающих от затылка по шее вниз, под форменный жилет и водолазку. От ощущения упругой груди под своей ладонью. Ноги совсем не слушаются, слабые, словно ватные, попробуй такими сделать хоть шаг. — Перестань, или мы не дойдем до кровати, Сакура. Она послушно кладет голову ему на плечо и выдыхает. Медленно, тягуче, прямо в чувствительное местечко на шее. И сразу накрывает его губами. За два шага до. Прикусывает, облизывает, шепчет злопамятно: — Не думаю, что это все еще «неплохо», сенсей. И тут же соскакивает с его ослабевших рук, хватается за ладонь, сплетает пальцы, тянет за собой к кровати. Толкает исподтишка, опрокидывая навзничь, и мгновенно садится сверху. — Наверное, это уже можно называть «хорошо», правда? — Знаешь, это просто отлично и очень предусмотрительно, когда на девушке нет белья… Какаши усмехается, нарочито медленно поглаживает ладонями ее бедра, забираясь с каждым разом все дальше и дальше под юбку, пока Сакура возмущенно читает ему отповедь: — Все потому, что я забыла все свои трусики у тебя! Ты хоть представляешь, каково мне было сегодня целый день работать, зная, что в любой момент все могут увидеть, мою… мою… — Как же они увидят, если ты ходишь в форменных брюках? Какаши не уворачивается от шутливого удара в плечо, наслаждаясь видом смущенной Сакуры. И правда, после каждой ночи он находил ее трусики и бережно складывал их в ящик прикроватной тумбочки, чтобы наутро положить в глубокий карман штанов и весь день прикасаться к мягкой ткани. Неужели эти две пары — единственные? Мысли о том, как можно использовать внезапное преимущество, заполняют мозг. — Вообще-то я сегодня пришла, чтобы забрать их, но не нашла нигде. Ты же не мог их выкинуть? Он замирает руками на изломанной линии бедер сидящей сверху Сакуры, поглаживает большими пальцами паховые складки, и словно невзначай легонько толкается вперед. Она откидывает голову назад и вздрагивает, вцепившись в края его водолазки, лишь чуть-чуть коснувшись изгибом запястья обнаженной кожи его живота. — Как я могу выкинуть хоть что-то, принадлежащее тебе? У меня до сих пор хранится тот платок, которым ты перевязывала мне рану на… Сакура? Что такое? Она резко опускает голову, смотрит пристально, не отводя взгляд, и удивленно признается, прежде чем поцеловать его: — Знаешь, я, кажется, только теперь наконец-то увидела тебя… Улыбается, забираясь ладошками под ткань водолазки. Выписывает круги по теплой коже, очерчивает ногтями кубики напряженного пресса. Подушечками указательных пальцев мажет по его соскам, впитывает тихий стон, бесконтрольно вырвавшийся у него от резко накатившего удовольствия. Довольная его реакцией, она снова и снова придавливает чувствительные ареолы, словно растирает их. Тянется за поцелуем, играясь, не позволяя затянуть себя в глубокий. Приподнимается, чтобы было удобнее расстегнуть его жилет, стянуть водолазку, и прижимается щекой к груди, вслушиваясь в колотящееся надрывно сердце. Целует прямо в солнечное сплетение, заставляя сбиться с ритма. — Сакура… И когда только успела перехватить контроль? Какаши тянется снять с нее одежду, но Сакура отодвигает его руки, мягко давит ему на грудь, заставляя откинуться на подушку, и начинает медленно вытягивать край блузки из-за пояса юбки. Приподнимает, бросает хитрый взгляд, прежде чем положить руки себе на живот, смотрит, наслаждаясь его реакцией, и начинает поднимать их выше, пока не накрывает ладонями упругую грудь. Проводит от подмышек к ложбинке, чуть сжимая… и срывает еще один стон с его губ. Наблюдать за ее движениями мучительно и сладко. Хочется, чтобы она не останавливалась. Почти так же сильно, как перевернуть ее на спину и войти до упора, выпуская накопившееся напряжение. — Все еще «неплохо»? Сакура снимает блузку, чертовски медленно расстегивая каждую крохотную пуговку. Поводит плечом, позволяя ткани соскользнуть вниз, оставляет складками на сгибах локтей, тянется за поцелуем. Улыбается еще шире, проводя руками вдоль его предплечий. Легкие дорожки электрических разрядов по внутренней стороне через локтевую ямку до самых запястий. Какаши прогибается в спине, вжимаясь болезненно-пульсирующим членом в горячую промежность. — Уже… почти хорошо… Ему не удается сохранить привычно-хладнокровный тон, сбитое дыхание и осипший голос выдают с головой. Сакура радостно улыбается, продолжая поглаживать чувствительную кожу и ласково приговаривает: — Какая же я неумеха. Видимо, придется мне много и усиленно практиковаться, пока мой сенсей не похвалит ме… ой! Низ живота сводит от того, как она начинает елозить бедрами: придавливает, опускаясь, раскачивается назад-вперед и приподнимается, чтобы снова придавить, — резью до судорог от каждого чертова движения. Какаши срывается и в одно мгновенье притягивает ее голову для поцелуя. Впивается в губы жадно, сбиваясь носами, звонко стукаясь зубами, просто чтобы почувствовать ее, чтобы утолить хотя бы немного невыносимую жажду близости. — Смерти моей хочешь? Она улыбается в поцелуй и тянется руками к поясу его штанов. — Тебя… Удивительно, как легко и просто она включается в игру. Ни ложного стыда, ни показного восторга. Достает его член и тихонько оглаживает, прежде чем направить в себя, прежде чем опуститься медленно и дразняще, вбирая его на всю длину. — …ччччерт… Какаши пытается дышать, но обезумевшее сердце забивает глотку, выколачивая на стенках сумасшедший восторг. Простынь в его кулаках трещит от сильного сжатия. Удерживаться все сложнее, но смотреть, как Сакура приподнимается, начиная неспешное движение, как блестят ее глаза сквозь узкую щель почти зажмуренных век, слушать, как с шумом и тихими стонами она выдыхает воздух через приоткрытые губы, чувствовать, как подрагивают мышцы ее ног… — он может бесконечно на это смотреть. Она обхватывает его кулаки, заставляя разжаться, тянет к себе и кладет на поясницу. — Мне хочется чувствовать, как ты трогаешь меня… пожалуйста… Стоит ему прикоснуться к горячей коже и от просевшего самоконтроля не остается даже тени. Какаши приподнимается, чуть сдвигаясь вниз, и начинает вбиваться резко и глубоко, удерживая Сакуру за бедра. — Поцелуй меня! Не просит, требует. И она наклоняется, тыкается в него онемевшими от накатившего удовольствия губами, разрешает делать с ними все, что он захочет, подчиняется, замирая на самой вершине оргазма, утаскивает его за собой реакциями своего тела. Несколько коротких рывков — и Какаши накрывает следом. Ослепительно-яркое, сильное чувство близости. Близости, разделенной на двоих. Это было иначе, чем раньше. Между ними больше никто не стоял. Они совершенно точно стали ближе. — Это было превосходно, Сакура… Он слышит ее тихий смешок, ее макушка упирается ему в подбородок, теплые губы мягко проходятся по тяжело вздымающейся груди. — Спасибо… сенсей… Сонное оцепенение накрывает, затягивая их в сладкую пучину, но Какаши не размыкает объятий. Проваливается в сон, так и не услышав, как срывается с губ Сакуры заветное признание. Только спустя два часа он просыпается, ощупывает себя, оставшегося в одиночестве, подносит пальцы к носу, заполняясь запахом Сакуры и сладко потягивается. На столе записка, всего два слова, от которых сердце подпрыгивает, сладко ноя: «Вечером продолжим». А спустя еще пятнадцать минут в номер врываются агенты АНБУ со сверхсрочным донесением о том, что все шиноби, страдавшие от головной боли умерли один за одним этой ночью.