1702 год Второй Эпохи
— Быстрее, быстрее! — подзадоривала Бруивэн, мчась на звук победного рога. Кирсиэль ковыляла следом за подружкой. Ходить с костылём было бы куда удобнее, но она не хотела привлекать внимания к своей немощи. Искусно сделанный протез держал девицу и без дополнительных опор и не причинял боли при движениях, если ступать плавно и невесомо. А это лесные обитатели умели. С телайн на окрестных деревьях спускались по верёвкам эльфы, спешащие встретить вернувшихся с войны сородичей. Счастье в сердцах нандор боролось со страхом, ибо каждый боялся не увидеть среди воителей своего друга, брата, отца или мужа. Деревяшка, заменившая Кирсиэль ногу, угодила в участок рыхлой земли. Девица споткнулась и упала. Бруивэн не оглянулась — среди бойцов она заприметила своего супруга Тавориона и кинулась к нему в объятия. Поляна заполнялась воинами в серебристых кольчугах и высоких шлемах. Отбросив копья и знамёна, бойцы обнимали дождавшихся их близких, радуясь воссоединениям и утешая тех, к кому никто не вернулся. Поднявшись, Кирсиэль отряхнула прилипшие к ладоням сухие иглы и огляделась: «Где же папа?» — Доченька! Доченька! — услышала она. Отделившись от своего отряда, сотник Файрэдир бежал ей навстречу и размахивал руками. Его золотые локоны сверкали под полуденным солнцем. — Папа! — воскликнула Кирсиэль и рванулась вперёд. Отец стиснул её мощными руками, она прильнула щекою к нагретой кольчуге, показавшейся обжигающей. «Живой! Целый и невредимый!» — Беды позади, моя маленькая, — сказал Файрэдир; отстранил дочь и глядел в её треугольное личико с широким лбом и острым подбородком. — Я же говорил, что сберегу тебя, сражаясь вдали. Как ты здесь, Келегдаль? — Я больше не зовусь так, папа. Я ношу имя, данное матерью. — Кирсиэль? — удивился сотник. — Да ведь ты же потешалась над ним: мол, «недосуг мне, маменька, протирать скамью за письмоводительством,*** буйные дебри ждут моей бойкой…» Файрэдир осёкся, смекнув, почему дочь отринула избранное ею самой имя, и снова прижал её к себе. — Прости старого сухаря, не уразумел сразу. Как ни назовись, я всё равно люблю тебя. Теперь всё наладится. — Вы победили, — довольно промолвила Кирсиэль, наслаждаясь звуком этих слов. — Вернулись-то мы с победой, но без славы, — вздохнул Файрэдир. — Принц Амрот вознамерился ударить Врагу в тыл и провёл нас через Морию на запад. Орочьи орды, заполнившие Эрегион, отбросили нас назад, и мы многие месяцы сидели под горами: делали вылазку за вылазкой, но все неудачные. Что ещё хуже, приходилось терпеть тамошних гномов. Нынче они бились на нашей стороне, а всё-таки гномы есть гномы. Ни один добрый эльф не станет по собственной воле с ними якшаться. Только лукавые нолдор. В общем, всё решили смертные из-за Моря. Они высадились в Линдоне и, объединившись с Гил-Галадом, одолели Врага. Говорят, дунэдайн столь грозны, что устрашили самого Саурона, и он сдался в плен. Сейчас, верно, кусает локти в заморских застенках. — Ого, — поразилась Кирсиэль. Она слышала о дунэдайн из Нуменора. Могучие, как люди, искусные, как эльфы, высокие, черноволосые и сероглазые. Жаль, что они мало уважали природу, бездумно вырубая леса для своих кораблей. Впрочем, Валар благоволили им, а значит, не нандор было их судить. Словно откликаясь на мысли о нуменорцах, взгляд Кирсиэли выцепил из толпы косматое чёрное пятно — единственное среди светловолосых голов нандор. Вокруг громко переговаривались разбившиеся на группки эльфы, а необычного вида ратник стоял наособицу, сутулился, рассеянно ковыряя почву концом копья. — Кто это там? — указала пальцем девица. — Неужели дунадан? — Не, — отмахнулся отец. — Этот нолдо увязался за принцем Амротом, когда тот был на юге. Места в лориэнском войске ему не нашлось, поэтому его спихнули под начало нашего государя Орофера. Приняли, куда деваться? Всё-таки Враг был для всех общим… Он служил золотарём в моей сотне, представляешь? Гордый нолдо рыл нам выгребные ямы и закапывал нечистоты. Кирсиэль родилась гораздо позже тех времён, когда нолдор чинили рознь в Белерианде, поэтому злорадство в отцовском голосе показалось ей неуместным. — Как его зовут? — спросила она. — Курундил. — И что же, он даже в Мории копал ямы? — Нет, только пока мы шли туда и обратно. А бился, хоть и юнец, не хуже прочих, — ответил папа и грустно добавил: — В отличие от нас, война в крови у нолдор. Многие мои товарищи пали, а он выжил. — Говоришь так, будто это его вина. Он ведь сражался с нами заодно. — Твоя правда, — признал Файрэдир. — Да что мы всё о каком-то нолдо? «И впрямь», — подумала Кирсиэль. Взяла отца под локоть, и маленькая семья направилась к родному талану — подкрепиться да потолковать обстоятельно. Как же Кирсиэль соскучилась! Дом Файрэдира располагался на сосне. Длинные брёвна поддерживали обширный настил-талан с четырёх концов, могучий ствол проходил сквозь середину жилища, а над крышей стелились нижние разлапистые ветви высокой кроны. После нападения пауков Кирсиэли предлагали поселиться в чертогах, вырубленных внутри холма Амон Ланк, но такая милость была лишним напоминанием о её увечье, и девица отказалась. Она приучилась взбираться в дом по верёвке без помощи ног — подтягиваться одними руками. Поначалу мышцы жутко болели от возросшей нагрузки, но вскоре Кирсиэль притерпелась. Порой Бруивэн щупала её затвердевшие плечи и с улыбкой вопрошала, не собирается ли подруга на войну вслед за мужчинами. Отец с дочерью вскарабкались домой и очутились в небольшом круглом зале со смолистым стволом посередине. В дощатых стенах были дверцы, ведущие в комнатки. Файрэдир глубоко вдохнул хвойный аромат, по которому истосковался. От самого же сотника пахло многотрудным путём. — Иди-ка ты сперва помойся с дороги, — сказала Кирсиэль. — А я пока сотворю обед.***
Итак, в Зеленолесье Эрин Гален вновь потянулись спокойные дни. Нандор оплакали павших, воины повесили клинки и кольчуги на стены, и вернулись к своим прежним мирным занятиям. Кирсиэль собирала ягоды, осторожно ступая по мху и с завистью поглядывая на Бруивэн, Арандила и Галадмира. Когда-то друзья не могли угнаться за Келегдаль, но теперь всё перевернулось. Привычные труды больше не приносили удовлетворения, привычный досуг не веселил. Однажды Бруивэн как бы смеясь, но в то же время серьёзно и заботливо предложила: — Не податься ли тебе к Тавориону в кузницу? Рука у тебя твёрдая, глаз зоркий. — Выдумаешь тоже, — поморщилась Кирсиэль. — То в воительницы меня запишешь, то в ковательницы. — Да я в общем смысле, — пояснила Бруивэн. — Раз скакать по лесу больше не получается, поищи другое занятие, которое придётся тебе по душе. Мысль была здравой, однако Кирсиэль понятия не имела, что кроме беготни и танцев может ей понравиться. От безысходности она таки отправилась в кузницу — была уверена, что не задержится там, но надо ведь с чего-то начинать. В подгорном зале было жарко, душно и сумрачно. На скальных стенах чадили факелы, в горнах, неприятно взрезая взор, светились раскалённые металлы. Кузнецы удивлённо оборачивались к Кирсиэли и спрашивали, чего ей понадобилось. Отовсюду гремело, звенело и шумело. Девица боролась с желанием заткнуть уши и, боясь, что её не услышат, громко кричала: — Я ищу Тавориона! — Да вот же я! — откликнулся он. Таворион стучал молотом по слепящей заготовке, которую Курундил держал щипцами на наковальне. Нолдо не смотрел по сторонам, словно действительно оглох, и никакие звуки не привлекали его внимания, в зрачках дрожало отражённое алое пламя. — Не чаял увидеть тебя здесь, — сказал Таворион. — Хочешь новую набойку? — Нет, мне Бруивэн присоветовала… — замялась Кирсиэль, изложила своё дело и попросила: — Можно попробовать? Таворион вручил ей молот — не самый большой из возможных, но девица едва подняла его обеими руками. Опустила на калёный слиток — и выронила. Она отскочила, молот с глухим стуком упал под наковальню. Курундил зажмурил глаз — ему в лицо попала рыжая искорка. — Прости, — пискнула Кирсиэль. Нолдо не ответил, не шелохнулся даже. — Ну, как? Будешь кузнецом? — усмехнулся Таворион. — Нет уж, благодарствую, — виновато улыбнулась Кирсиэль. — Извини, что отвлекла. Я ничего не испортила? — Нет, мы только начали. Кирсиэль подосадовала, что доставила другу хлопот и выставила себя дурочкой. Разумеется, она не верила, что у неё сразу всё получится, но, кажется, со стороны выглядело именно так. Хмурое молчание Курундила подливало масла в огонь — нолдор слыли великими мастерами по части ковки, и перед ним было вдвойне неудобно. Неужто он и словом её не удостоит? Ишь, гордец! — Курундил, верно? — обратилась к нему девица. — Меня зовут Кирсиэль. Позволь полюбопытствовать, отчего нолдо вроде тебя работает на подхвате? Разве вы все не искусные молотобойцы? — Спроси своего друга, — буркнул нолдо, сосредоточенно держа заготовку, по которой уже никто не бил. — А вот поглянь, — сказал Таворион. — Обожди, сейчас принесу. Он отошёл к бочке с какими-то железками неподалёку. Кирсиэль следила за ним взглядом, нет-нет, да и косясь на Курундила. Тот стоял, будто окаменевши. — Смотри, что этот «мастер» куёт, — объявил Таворион, показав тусклый грубый меч с простым лишённым узоров клинком и невзрачной рукоятью. — Краше только окрских поделий. Неумеха он. Ему и лет-то всего сто шестнадцать — видать, не успел толком ничему научиться до того, как война началась. — Я нарочно, — процедил уязвлённый нолдо. — Какое лицемерие — украшать орудия убийства! Война уродлива, и в смерти нет величия. Кирсиэль удивилась краткой речи Курундила — далёкой от учтивости, но неожиданно миролюбивой. Отец говорил о его народе совсем иное. Быть может, не все они упиваются кровопролитием? Тут к молодым эльфам подошёл мастер Тинтион и наставительно изрёк: — Изготавливая изящное оружие, мы славим не смерть, что оно приносит, но наших защитников, владеющих им. Отвага и верность — вот, что прекрасно, и сии добродетели достойны почитания. — Век живи — век учись, — сказал Курундил с поклоном, однако голос его звучал не слишком-то смиренно. — Если тебе не по нраву оружие, почему бы не делать доспехи? — предложила Кирсиэль. — Они ведь не отнимают жизни, а берегут. Или подсвечники. Или гвозди, например. Курундил открыл было рот, но Таворион перебил его, хохотнув: — А он что бы ни ковал, всё равно меч получается. Нолдо поджал тонкие губы, Кирсиэль посмотрела на сородича-нандо с укоризной.***
Через месяц после возвращения воинов король Орофер устроил пиршество в чертогах под холмом Амон Ланк. На празднике чествовали победителей и поминали павших, желая им покоя за Морем. Застолье проходило в обширном зале, под потолком которого ярко сияли хрустальные светильники, столь лучистые, что в вытесанных в стенах наполненных землёй чашах распускались цветы. Насытившись, гости унесли столы и остатки яств и, немного переведя дух, устроили танцы. Кирсиэль сидела на лавочке, повесив голову, да украдкой посматривала на кружащих по залу соплеменников. Бруивэн вышагивала под ручку с Таворионом. Файрэдир, Арандил, Галадмир и Кирьявэн встали в ряд, сцепившись локтями, и выписывали замысловатые коленца. Когда-то на подобных гуляньях Кирсиэль приковывала все взоры… Её так и тянуло тоже пуститься в пляс, но она не хотела выставлять всем на обозрение своё нынешнее убожество. Кирсиэли никогда не сравниться с Келегдаль! У противоположной стены, на такой же скамейке, девица заметила Курундила. Прежде она видела его лишь в кольчуге и неказистом кузнечном фартуке, но сегодня он был одет нарядно. Нолдо носил бархатистый синий камзол, причёсанные угольные пряди схватывал серебристый обруч, поблёскивающий в лучах светильников. Курундил рассматривал менестрелей на помосте, пристально следя, как их пальцы перебирают струны лютней и в гармоничной очерёдности затыкают отверстия свирелей. Ощутив взгляд лесной эльфийки, нолдо повернул к ней голову. Кирсиэль потупилась. Поглядывая исподлобья, она увидела, что Курундил поднялся и идёт к ней, скользя между плясунов. Нолдо двигался строго по прямой, и вроде бы никто перед ним не сторонился, однако он ни на кого не натолкнулся, словно был бесплотным призраком. Через несколько мгновений его тень заслонила светильники. — Ты не желаешь станцевать? — спросил Курундил, протянув руку. «Он издевается?» — возмутилась Кирсиэль. С другой стороны, нолдо не походил на любителя жестоких шуток; насколько девица могла судить, его самого частенько поддевали. Вдобавок, погружённый в себя, он не шибко интересовался окружающими и вполне мог не знать о её увечье. Под длинным подолом-то ноги-палки не видно. — Почему? — подняла взгляд Кирсиэль. Нолдо резко спрятал протянутую руку за спину, стушевался: — Да ты сидела, и я подумал… Тут музыка стала медленней, и Кирсиэль решилась: «Была не была! Немножко потанцую, никто и не заметит». Кивнув, она вложила ручку в шершавую ладонь Курундила. Они плавно переступали, кружась в такт мелодии. Нолдо молчал, будто и не дыша. Кирсиэль прикрыла веки и предавалась воспоминаниям о том, как плясала раньше. Ей никогда не находилось достойной пары, а теперь она опиралась о твёрдые плечи партнёра, чтобы не споткнуться. Вдруг изувеченное колено пронзило болью: забывшись, Кирсиэль оступилась и всем весом навалилась на ногу нолдо. Девица вскрикнула, Курундил тоже поморщился от боли. А главное и самое стыдное — почувствовал, что на его ступню давит не ступня, а стальной кругляш набойки. Его бледные щёки зарделись, серые глаза округлились. — Прости, — прошептал он. — Я не ведал… я не хотел… Тебе больно? — Немножко, — сдавленно хихикнула Кирсиэль. — Но ничего, я сама виновата. Могла бы и не принимать твоего приглашения. — Извини. Наверно, ты сочла, что обязана… — Я хотела, — заверила Кирсиэль. — Ну, раз так… — нолдо улыбнулся уголком губы. — Ты не могла бы?.. Кирсиэль сообразила, что до сих пор стоит на его ступне, и отставила ногу. Курундил отнял руки от её талии, она убрала ладони с его плеч. К партнёрам подбежал Файрэдир. — Ты что творишь? — воскликнул он, гневно уставившись на Курундила. — Пап, ты чего? — изумилась Кирсиэль. — Я слышал твой крик. Этот нолдо ранил тебя? Ты её поранил, золотарь? — вопрошал Файрэдир, переводя взгляд с дочери на Курундила. — Всё в порядке, отец, — быстро сказала Кирсиэль. — Мы просто танцевали. Что, потанцевать нельзя? — Ох, доченька! — жалостливо заголосил Файрэдир. — Я-то, старый сухарь, думал, ты разлюбила пляски, а ты, оказывается… Так сказала бы мне, я бы составил тебе пару. Ох, миленькая ты моя, горемычная. Отец обнял дочку за плечи и повёл к общему хороводу. Кирсиэль оглядывалась, смотря, как оттеснённый Курундил уходит прочь. Происшествие на балу не давало Кирсиэли покоя. Ей было неловко за отца перед Курундилом, и следующим вечером она отправилась на поиски нолдо, чтобы поговорить. Курундил сколотил себе талан в пихтовой кроне на окраине поселения. Доковыляв дотуда, Кирсиэль задрала голову. Весенний закат забрызгал хвою огнистым светом; в досках талана была прорезана круглая дыра-вход, однако верёвка из неё не спускалась. Кирсиэль окликнула хозяина, из дыры свесилась чёрная голова. — Добрый вечер, — приветливо улыбнулась девица. Курундил озадаченно прищурился, словно не понимал, что гостья имеет в виду. Потом скинул верёвку и съехал вниз. — Здравствуй, — сказал он отрывисто. — Садись. По какому поводу? Кирсиэль опустилась на скамеечку, стоящую меж выпирающих из сухой земли корней. Курундил остался на ногах, и смотреть на него снизу вверх было неудобно. На фоне алого неба его тёмная фигура казалась совершенно чёрной. — Насчёт вчерашнего, — проговорила Кирсиэль. — Пожалуйста, прости моего отца. Когда он мне нужен, его зачастую нет рядом, зато в другие разы он опекает меня без меры. Да и нолдор не жалует, так уж повелось. — Я не в обиде, — сказал Курундил. — По крайней мере, я знаю, почему мне здесь не рады. Но хоть какая-то польза от Врага: он сплотил народы элдар, и я сумел найти у вас приют. Мне не на что жаловаться. — Польза от Врага? — переспросил Кирсиэль; её калечная нога непроизвольно дёрнулась. — Ох, извини, — встрепенулся Курундил. — Случайно вырвалось. Дурная шутка. Я… редко беседую. Забываю, как быть тактичным. — Пустяки. Многим пришлось куда хуже, чем мне, они видели больше ужасов, но тоже шутят об этом. Говорят, зло теряет силу, когда над ним потешаются. — Или обозляется ещё сильнее, — заметил Курундил. — Куда уж сильнее… Кирсиэль сказала всё, зачем пришла, но не могла придумать, как повежливее завершить разговор. — Прости, что отец помешал нам, — повторила она. — В чём помешал? — поднял бровь Курундил. — Когда он явился, мы вроде уже закончили. В словах не было ничего особенного, но от тона нолдо Кирсиэль почувствовала, как у неё нагреваются уши. Она замялась: — Ну, да… Я в том смысле… — Кстати, вчера ты удивила меня дважды. Не знал, что сотник Файрэдир твой родитель. Храбрости в бою ему не занимать. — Льстец, — хихикнула Кирсиэль. — Сомневаюсь, что ты питаешь к нему тёплые чувства. Ты так говоришь, чтобы… — Бывай, — вдруг буркнул Курундил и полез на талан. Вскочив, Кирсиэль крикнула вверх: — Эй! Вот это уж точно нетактично — так резко обрывать беседу! — Я пытался быть вежливым, а ты обвинила меня во лжи. Если не веришь моим словам, то и не заводи речей со мной, — проворчал Курундил, взобрался на помост и втянул к себе верёвку. «Ишь, какой ранимый! Ему, значит, можно меня смущать, а мне и сострить чуть-чуть непозволительно?» — осерчала Кирсиэль и пошла прочь.***
Потянулись дни. Кирсиэль пробовала прясть — ремесло навевало скуку. Пробовала отличиться в искусстве чистописания, как сулило данное матерью имя, но выводимые девицей буквы получались не красивее тех, что выходили из-под пера любого другого нандо. Она отчаянно хотела найти занятие, за успехи в котором ею восхищались бы так же, как прежде, но не преуспевала ни в чём. Треклятый паук отнял у Кирсиэли не просто кусок плоти, а важнейшую часть её существа. Отцовская жалость и забота утешали мало, ибо лишь подчёркивали бесполезность дочери. В обществе друзей Кирсиэль тоже не находила былой радости. Бруивэн, Таворион, Арандил, Галадмир, — все были при деле, всех ценили за их навыки. Нрав, конечно, тоже важен, и взаимная приязнь между ними и Кирсиэлью не пропала, однако рядом со здоровыми и ловкими друзьями Кирсиэль чувствовала себя особенно ущербной. Она не подавала виду, была приветлива с товарищами, а они — с нею. Но в сердце её росла печаль. А ещё этот Курундил! Кирсиэль постоянно возвращалась мыслью к их давнишнему разговору. Не считая редких препирательств с отцом, девица никогда ни с кем не ссорилась. Хотя она едва знала нолдо, ей было неуютно ощущать, что кто-то настроен против неё. Порой, прогуливаясь по селению, она замечала Курундила. Он зачастил в мастерскую деревщика — похоже, учился выстругивать музыкальные инструменты. Сказать наверно Кирсиэль не могла, потому что не подходила близко. Да и прочие нандор большой дружбы с Курундилом не водили: он всё-таки нолдо. Интересно, отчего он поселился здесь, а не в Лориэне, где обретались некоторые из его сородичей? Под конец лета Кирсиэль собралась с духом и решилась с ним помириться. Курундил нашёлся на краю обширной поляны, засеянной рожью. Он сидел под сосной, скрестив ноги, и неумело играл на флейте. Тёплый ветерок разносил над колосьями тоскливую прерывистую мелодию. — Курундил, — приглушённо позвала Кирсиэль. Нолдо не ответил. Глаза его были закрыты, слух — полностью сосредоточен на музыке. А может, он просто не желал разговаривать. Кирсиэль нависла над ним, заслонив солнце. Спросила: — Ты не хочешь извиниться? — А ты? — хмыкнул нолдо, сунув флейту в глубокий карман камзола, но не поднимая век. — Тебя не поймёшь. То ты какой-то забитый, неспособный постоять за себя, когда Таворион, например, тебя высмеивает, а то грубиян, каких поискать. Или ссориться с мужами ты боишься, а со мной можно? — Я не пререкаюсь с Таворионом, потому что он докучает мне не более жужжащей мухи. Мне нет до него дела. — А до меня есть, что ли? — спросила Кирсиэль. Курундил открыл глаза и поглядел на девицу снизу вверх. — Нет, это тебе до меня есть дело, — проговорил он. — С чего бы? — вскинулась Кирсиэль. Не много ли этот нолдо на себя берёт? — Ну, смотри. Когда ты объявилась с извинениями за отца, я принял их и сказал о нём нечто приятное — и правдивое! — как полагается. А ты, вместо того, чтобы удовлетвориться этим, упрекнула меня в пустой лести. Меня это задело, и я надерзил тебе. — Да я просто так сказала, чтобы разговор поддержать, а ты взъелся… — Я обиделся, ты обиделась, — невозмутимо продолжал Курундил, — так и отстала бы от меня, как все твои родичи. Но нет, ты явилась снова. Из чего я и заключаю, что… — Да плевать мне на тебя! — отпрянула Кирсиэль. — Я просто хотела помириться. — «Просто так сказала», «просто помириться», — передразнил нолдо. — Всё-то у вас просто. Все такие дружные и благостные, а когда ты упала, твоя подруга не помогла тебе подняться. Кирсиэль не сразу уловила, о чём речь, а потом вспомнила день возвращения воинов и подумала: «Выходит, он меня тогда тоже приметил». — Я и не хотела, чтобы Бруивэн помогала мне, — сказала девица. — Я не настолько немощная, могу сама. — Ну, так смоги потопать отсюда. Оскорблённая, Кирсиэль пошагала домой. «Что за напасть! — сокрушалась она. — Пыталась поладить с ним, а всё сделалось только хуже! Ясно, почему с ним никто не водится: мало того, что нолдо, так ещё словно нарочно всех отталкивает… Будто ему так же горько среди эльфов, как мне — среди здоровых друзей. Но у него-то нет увечий! Чего ему недостаёт?» Вдруг девицу поразила догадка: что, если на войне Курундила ранили в кое-какое место, скрытое под одеждой? А может, всё его тело обожжено или покрыто уродливыми шрамами? Для элдар, высоко ценящих красоту, особенно страшно обезобразиться. Верно, из-за этого Курундил противен сам себе. Только Кирсиэль прячет свой изъян за улыбкой и платьем, а нолдо — за ершистостью. Проникшись состраданием к придуманным увечьям Курундила, Кирсиэль развернулась и пошла обратно к ржаной поляне. Заодно докажет гордому нолдо, что «благостное дружелюбие» нандор — не пустой звук. Курундил сидел на прежнем месте и снова наигрывал грустные трели. Одинокие ноты парили над золотистой рожью. Заслышав сторожкую поступь Кирсиэли, нолдо устало вздохнул, но ничего не сказал. Девица опустилась наземь рядом с ним и мягко спросила: — В бою страшно? — А отец тебе не рассказывал? На сей раз в тоне нолдо не было ни издёвки, ни неприязни — поди, сам устыдился своего поведения, — но и желание общаться в нём явно не разгорелось. — Ответь, — настояла Кирсиэль. — Не страшно. В сражении известно, кто враг, а кто союзник. — А сейчас неизвестно? — удивилась девица. — Кирсиэль… — пробормотал нолдо, отведя взгляд. — Кирсиэль, зачем?.. — Тебя ранили? Курундил покачал головой. — Совсем ни царапины? — уточнила Кирсиэль, будто бы слегка огорчившись, что её догадки оказались неверными. — Пара шрамов, — пожал плечами нолдо. — Не стоит упоминания. — А что стоит? Почему ты такой? — Какая тебе разница? — вновь насупился Курундил. — Такая, что если ты приведёшь достойное оправдание своей грубости, я тебя прощу, — нарочито самоуверенно заявила Кирсиэль. Она боялась, то нолдо буркнет что-то вроде: «Не нужно мне твоё прощение», — но Курундил сбивчиво заговорил: — Сородичи шарахались от меня, как смертные — от прокажённого. Даже мать прогнала меня из дому. Не ведаю, почему. Вступив в войско принца Амрота, я надеялся, что моё изгойство кончится… Я ошибался. В детстве друзья вроде как заводились сами собой. Ну, знаешь, «просто». Однако за десятилетия отшельничества я разучился создавать связи, не говоря уж о том, что между нашими народами древнее предубежденье. Я пытался угождать соратникам-нандор, тщась влиться в их боевое братство, — меня презрительно обзывали подлизой. Стал груб и холоден — они кривились: «Чего ещё ждать от гордеца-нолдо?» Не сочти за насмешку, но иногда мне чудится, что я тоже калека. Будто внутри не хватает какой-то части. Глаза видят, лёгкие дышат, желудок переваривает, а должен быть, наверное, ещё такой особый пóтрох, который делает, чтобы всё было «просто». Он есть у всех вокруг, кроме меня. Поначалу Кирсиэль думала, что Курундил опять над ней издевается: невозможно ведь поверить, что эльфы вот так ни с того ни сего отвергли сородича. Потом решила, что нолдо что-то утаивает. Например, играя в детстве со сверстниками, он ненароком навредил одному из них: может, выбил глаз, а то и зашиб насмерть. Однако в голосе Курундила звучала такая горечь и такое доверие к слушательнице, что Кирсиэль усовестилась: «Вот из-за таких-то мыслей Курундил и отвержен. Он открылся мне, а я сразу: убил, изувечил… Я страдаю, потому что друзья не восторгаются мною, как раньше, а у него и друзей-то нет». Погрузившись в размышления, девица молчала. Курундил, похоже, счёл это знаком, что она, наконец, расхотела с ним говорить. Встал и пошёл было восвояси, но Кирсиэль окликнула: — Ты ничего не забыл? — Что? — нахмурился Курундил, обернувшись. Кирсиэль протянула к нему руку: — Помоги мне подняться.***
Так Кирсиэль сдружилась с Курундилом. Нолдо много работал в кузнице, а ещё больше — у деревянщиков. Увлёкшись музыкой, он усердно совершенствовался в изготовлении инструментов, хотя пока не мог сравниться с мастерами-нандор. Часы досуга он проводил с Кирсиэлью, и девица поймала себя на мысли, что с нетерпением ждёт их прогулок по окрестностям Амон Ланк. Уходить приходилось довольно далеко, потому что Файрэдир противился сближению дочери с нолдо. Застав их вместе, он прогонял Курундила и подолгу рассказывал Кирсиэли о древних бесчинствах его предков и родичей. Случалось, Кирсиэль уставала. Тогда она усаживалась под сосну или ель и слушала, как нолдо высвистывает из флейты мелодии, веселеющие раз от раза. Иногда он даже напевал, правда, вирши были какие-то по-гномски рубленые, верно, почёрпнутые им в Мории:Здесь пот прольётся прежде эля, И раньше, чем кольчуги звенья, Мы фартук для трудов соткём, А главный клад в душе найдём.****
Бывало, подруга опиралась о Курундила, как о костыль, но это не казалось ей унизительным. Подле него она чувствовала себя полноценной, ведь у неё-то имелся «пóтрох». Вдобавок, кроме неё, нолдо друзей не завёл, и потому высоко ценил её общество. Кирсиэль радовалась новообретённой полезности и тому, что снова смогла оказаться в центре внимания, пусть и всего одного эльфа. Однажды, накануне новогоднего празднества, Курундил робко предложил: — Хочешь, я сделаю тебе ногу?