1703 год Второй Эпохи
Разлапистую хвою за окном припорошило снегом, тонкое стекло покрыли серебристые паутинки инея. Сидя в залитой зимним светом комнатушке, Кирсиэль беспокойно поглядывала наружу: отец ушёл в дозор, и она ждала Курундила в гости. «Зря я согласилась, — изводилась девица. — Откажусь». Когда нолдо пообещал, что вернёт Кирсиэли резвость, она так обрадовалась, что приняла предложение без раздумий. Теперь, однако, её одолевал страх, что внушённые надежды напрасны. Кирсиэль едва свыклась со своим увечьем, а если у Курундила ничего не получится, разочарование раздавит её. Нолдо явился в назначенный час. Карманы синего камзола бугрились, чем-то плотно набитые. Серые глаза горели деловитым огнём. Курундил определённо настроился на работу, и Кирсиэль не решилась сходу сказать, что всё отменятся. Нолдо наверняка расстроится, а поддерживать его в добром расположении духа — единственное, в чём Кирсиэль была хороша после нападения пауков. — Ты завтракал? Давай я тебя угощу. Курундил благодарно кивнул. Уплетая хлеб с мёдом и запивая горячей пряной настойкой, он увлечённо рассуждал о рубанках, долотах, способах шлифования и породах древесины, из которых выбирает материал для будущего протеза. Слушая его, Кирсиэль понимала, что не желает упускать и малейшего шанса обрести ногу. Соблазн был слишком велик. Друзья перекочевали в комнатку хозяйки. Курундил вывернул карманы — на пол посыпались мятые клочки чистой бумаги и шёлковые ленты с чернильными чёрточками, нанесёнными через равные промежутки. — Есть, чем писать? — осведомился нолдо. Кирсиэль подала Курундилу перо и чернильницу, и он уселся на полу. Девица опустилась на низкую кровать. — Ты раздумала? — спросил нолдо; Кирсиэль помотала головой, и он проговорил: — Тогда нужно снять мерки. Кирсиэль освободилась от туфли и подтянула подол домашней юбки до колен. Ледяную пятку обожгли горячие пальцы Курундила. — Ай, — вскрикнула Кирсиэль, дёрнувшись. — Что? — отнял от неё руки Курундил. — Не притворяйся, будто больно, я же вообще легонько. Если не хочешь ногу, так и скажи. — Я от неожиданности. Продолжай. Курундил принялся за работу — сосредоточенно хмурясь, прикладывал ленты с отметками к ступне и каждому пальчику, обматывал щиколотку и икру. Сгорбившись, записывал сведения в разложенные на полу листочки и что-то наскоро зарисовывал. У Кирсиэли горело лицо — было жутко стыдно, что её правая деревяшка у нолдо на обозрении. Прежде она не показывала увечье даже отцу. Однако Курундила покамест интересовала только левая девичья нога. Нежный шёлк скользил по голени Кирсиэли, шершавые пальцы нолдо передавали ноге тепло, а вдоль хребта бежали мурашки. Кирсиэль жмурилась, смущённая видом эльфа, который возился с её конечностью, как с какой-то мёртвой заготовкой. Просачиваясь сквозь веки, белый свет из окна становился багровым. Кирсиэль словно растворялась в этом багрянце, заполненном касаниями. — Ты что, уснула? — позвал Курундил. Она открыла глаза и с удивлением обнаружила, что откинулась на спину, упершись локтями в ложе и уткнувшись затылком в стену. Кирсиэль резко поднялась, оправила жилет и рубашку. — Готово, — гордо сказал Курундил, обводя круговым жестом разложенные на полу бумаги. Все они были испещрены цифирью и рисунками, и рисунками, испещрёнными цифирью. В небрежных линиях угадывались очертания ноги. Курундил что-то рассказывал по поводу размеров, шарниров и пропитки, но его слова пролетали мимо ушей Кирсиэли. Глядя на его увлечённость работой, она отчего-то огорчалась: нолдо было явно невдомёк, какие ощущения владели ею. Впрочем, Кирсиэль и сама смутно понимала, что чувствовала. — Всё? — спросила она. — Ты звучишь расстроено, — озабоченно отметил Курундил. — Послушай, я знаю, каково, когда рушатся надежды. Ты волнуешься, что я не сумею создать достойную замену твоему протезу? Может, мне и не удастся достичь совершенства, но моё изделие всяко будет удобней нынешнего. Ты получишь стопу и подвижные пальцы, ты будешь… — Я верю тебе, — перебила Кирсиэль. — Ты уж не подведи. — Хорошо. Теперь давай правую, — велел нолдо. — А? — вытаращилась девица, прижав икры к бортику кровати и опустив подол. Ей совсем не хотелось, чтобы Курундил щупал её искалеченную ногу так же, как целую. — Я должен посмотреть, как крепится твоя палка, и уточнить длину протеза. Потупившись, Кирсиэль снова подтянула юбку вверх. — Выше, — потребовал Курундил. — Не знаю, что у тебя на уме, но вообще-то это… Я стесняюсь. — Я тоже, — прошептал нолдо. Осознание, что Курундил понимает, что в его руках не чурбан, а живое тело, удивительным образом успокоило Кирсиэль, и она повиновалась. Длинные пальцы тронули её колено, расстегнули тугие ремешки. Мягкая подкладка чаши оторвалась от культи, и истерзанной плоти стало холодно. Кирсиэль быстро опустила подол, пряча увечье. Курундил вернулся к своим бумагам. Крутил палку в руках, измерял лентами кожаную чашу и изучал материю подкладки. Кирсиэль вся сжалась — запуская руку в нагретую её теплом чашу, Курундил словно прикасался к её уродству. А она сидела перед ним, совершенно беспомощная, неспособная даже убежать. Под правым коленом была пугающая пустота. Между тем нолдо хмурился, перебирая листы и сопоставляя записи. — Покажи обе ноги, — попросил он. — Надо сравнить. Кирсиэль отупело задрала подол. Сидя перед ней на полу, Курундил свёл её колени вплотную. — Не шевелись, — сказал нолдо и потянулся за лентой. Он измерял расстояние от культи до пола. Его ладонь была совсем рядом с омерзительным сморщенным огрызком, и к горлу Кирсиэли подступили слёзы. — Хватит, — всхлипнула она. — Не смотри. Это уродство. — Всё хорошо, — поднял на неё глаза Курундил. — Это не уродство, а временное неудобство. Ты… ты красивая. — Льстец, — вырвалось у Кирсиэли. Она тут же пожалела о сказанном, вспомнив, с каких дурацких перепалок началось их знакомство. Однако на сей раз Курундил не оскорбился… но грубость была бы лучше того, что он сделал. Нолдо подхватил ногу Кирсиэли под изувеченное колено, приподнял его и поцеловал прямо в культю. Наверное, так он хотел показать, что калека ему вовсе не противна, но за краткий миг поцелуя Кирсиэль успела двадцать раз сгореть со стыда. — Убирайся! — вскричала она, забравшись на кровать с ногами и закрывшись с головой одеялом. — Вон! Уходи! Послышались шаги, шелест поднимаемых с пола бумаг, потом всё стихло. Кирсиэль робко выглянула из-под покрывала: комнатка опустела, на полу лежал обёрнутый ремнями протез. На другой день Курундил пришёл снова. Звал Кирсиэль, стоя под домом-таланом, кидал в окна снежки. Хозяйка не откликалась, затаивая дыхание, — делала вид, что её нет. Вчерашнее утро не шло у неё из головы, и она не знала, как относится к случившемуся. Курундил искренне хотел облегчить жизнь Кирсиэли своим ремеслом, его забота была приятна… как и прикосновения горячих мозолистых ладоней. Но что за чуднóй поцелуй? Не дружеский — в лоб или щёку, не любовный — в губы… Курундил тронул Кирсиэль там, куда вовсе бы не добрался, кабы не её увечье. Будто внутрь ноги, которой не было. Отстегнув палку, Кирсиэль невесомо проводила пальцами по культе и содрогалась — пережитое одновременно наполняло её брезгливостью и будоражило. «Курундил сказал, что я красива, — думала она, — но вдруг нолдор привлекает то, что мы почитаем уродством? Или только Курундила? Я привлекаю Курундила? А он меня?» Хотя во время встреч нолдо и лесная эльфийка не занимались ничем особым, с ним не бывало скучно. Рядом с ним Кирсиэль чувствовала себя значимой и полезной, а если он ещё и вернёт ей ногу… «Мы с Бруивэн погодки, — размышляла Кирсиэль, — а она давно замужем. Не пора ли и мне? Может ли статься, что Курундил мой суженый? Нет, нет! Слишком рано! Мы ведь и года не знакомы, а близко дружим и того меньше». Минуло четыре дня. Курундил больше не объявлялся, но и в своё отсутствие тревожил мысли Кирсиэли. «Подождём, посмотрим, он никуда не денется, — решила она и вдруг спохватилась: — Ещё как денется! О, Элберет, я же велела ему убираться! А если он подумал, что отвратил меня от себя? Кроме меня, у него здесь никого нет. Вдруг он ушёл на поиски нового места, где его примут?» Кирсиэль выскочила из дому, взяв даже костыль, чтобы ходить быстрее, и направилась к жилищу Курундила. Его талан пустовал. В кузнице и столярной мастерской его не было. Таворион сказал, что не видел нолдо трое суток. Вернувшийся из дозора сотник Файрэдир застал дочь в расстроенных чувствах. Как ни старалась она бодриться, её одолевало ощущение пустоты и утраты, и это было заметно. — Тебя обидел нолдо? — участливо спросил отец. — А я предупреждал, чтобы ты с ним не водилась! Что он тебе сделал? — Ничего, — наполовину соврала Кирсиэль. Наполовину — ибо Курундил действительно что-то с ней сделал, но папа имел в виду именно «что-то плохое», а поступок нолдо был… просто странным. — Я ему задам! — разбушевался Файрэдир. — Да он не при чём, отец! — солгала Кирсиэль уже на полную. — И вообще он ушёл. — Ну, и слава Валар, — с облегчением вздохнул сотник. Дочь едва не залепила ему пощёчину. Спустя неделю Кирсиэль прогуливались у опушки. Девица установила, что если как следует пройтись вечером, то улегшись, она сразу заснёт, и не будет ночь напролёт терзаться сожалениями о том, что нечаянно прогнала Курундила. На небе высыпали звезды, подтаявшие сугробы голубели в их свете. Была оттепель, сырые снежные комья срывались с ветвей и тихо шлёпались оземь. Меж тёмных стволов возник силуэт эльфа, и Кирсиэль обмерла — с севера к ней приближался Курундил. Нолдо тащил тяжёлую волокушу, загруженную множеством коротких брёвен. Кирсиэль бросилась к нему, на ходу воскликнув: — Ты что здесь делаешь? — Живу, — недоумённо отозвался Курундил и насторожился: — Меня что, изгнали, пока меня не было? — Дурачина! Мог бы сказать, что ты ненадолго! Я думала, ты не вернёшься! В сердцах Кирсиэль попыталась ударить нолдо, но не рассчитала расстояния — она была ещё далековато. Резко подавшись вперёд с занесённой рукой, она споткнулась и повалилась лицом вниз. Курундил подхватил её подмышки, поставил перед собой. — Я собирался сказать, но тебя не было дома. В посёлке тоже тебя не отыскал… — Так передал бы тому же Тавориону, что отлучишься! — Не его дело, куда я хожу, — вскинулся нолдо. Кирсиэль всё-таки ткнула Курундила кулачком в плечо: — Ты не один на свете живёшь! Я же волновалась, я боялась, что после тех «измерений»… — Прости, — повесил голову Курундил. — Я напугал тебя. Не знаю, что на меня нашло. — Давай пока забудем об этом, — попросила Кирсиэль. — Где ты был? Курундил показал на волокушу с брёвнами: — Подбирал древесину для тебя: лиственница, берёза, дуб, бук, вяз… Сделаю несколько — отточу мастерство, и проверим, что подойдёт тебе лучше. — Как я рада, что ты меня не бросил, — сдавленно прошептала Кирсиэль. — Я же обещал тебе ногу, — сказал Курундил с еле слышимым упрёком. — Ты полагала, что я не сдержу слова? Вместо ответа Кирсиэль крепко его обняла, и они пошли к селению.***
Курундил работал без устали. Он устроил верстак у своего талана, выковал лезвия для топоров, зубил и рубанков и какие-то крючки и проволочки для соединения частей протеза. Кирсиэль часами просиживала в маленькой мастерской нолдо, наблюдая, как под его умелыми руками деревяшки обретают форму… Её форму. К началу весны был готов первый образец — берёзовый протез, прочный, но упругий, с пружинистой стопой на шарнире и подвижными пальчиками. Настало время примерки. Почему-то Кирсиэль думала, что Курундил сам приладит к ней обновку, однако он вручил девице ногу со словами: — Пристёгивается так же, как ты привыкла. Возьми домой, попробуй сначала там. Нога была тяжеловата, но в остальном превосходна. Кирсиэль довольно топала по дощатому полу, и комнаты наполнялись дробным деревянным стуком. Файрэдир косился на дочь неодобрительно, однако ничего не говорил, ибо видел, как она блаженствует. Кирсиэль хотела танцевать, но Курундил предостерёг, чтобы она пока не нагружала протез. Терпеть было досадно, зато теперь Кирсиэль точно знала, что нечто лучшее возможно. Возвращение резвости — дело времени, коего у бессмертных полно, тем более что Вражья тень уже не угрожает Зеленолесью. Воздух теплел день ото дня, леса окрест холма Амон Ланк наполнялись жизнью. Кирьявэн объявила, что отправится поспрашивать чащобных зверушек, как они перезимовали, и приглашает с собой всех желающих. Кирсиэль пошла с нею, ибо, увлечённая трудами Курундила, давно не проводила времени со старшей подругой. Арандил и Бруивэн с Таворионом составили ей компанию. Кругом было свежо и зелено, лишь в тенистых овражках оставался почерневший пористый снег. Эльфы бодро шагали по влажным мхам и заросшим подснежниками прогалинам. Кирсиэль шла с друзьями наравне — берёзовая нога отлично её держала. — Все разумы в Арде равны, — говорила Кирьявэн, встав на светлой полянке, — ибо каждая мысль каждого существа — эхо мысли Единого, нота великой музыки, звук песни творения. Голос предначальной мелодии пронизывает Арду, связывая души её обитателей. Меня и вас, траву и кустарник, ручей и камень, лису и медведя. Увы, наш мир необратимо искажён, и не всякий способен ощутить эту связь. Лишь в великой нужде немногим из нас дано проникнуть в разум другого и открыть ему свой. Однако так не должно быть. Сегодня мы попытаемся представить, будто живём в Арде Неискажённой — обратим помыслы к бессловесным, но оттого не менее значимым созданиям, и посмотрим, кто откликнется на наш зов. Кирьявэн прикрыла глаза, протянула раскрытую ладонь в сторону деревьев. Вскоре из малахитового сумрака показалась чёрная белка. Кирьявэн присела на корточки, зверёк прытко проскакал среди цветов, запрыгнул ей на колено и перебрался на плечо. Кирьявэн беззвучно зашептала, белочка засопела ей на ухо. Прочие эльфы тоже стали звать лесных обитателей, но никто не был искуснее в осанвэ, чем Кирьявэн, и дело шло медленно. Кирсиэль старательно жмурилась, воображая бойкую лань где-то в дебрях и зовя её к себе. Никто не откликался. Девица приоткрыла глаз. Бруивэн держала на согнутом пальце толстого пушистого шмеля и поглаживала его другой рукой, будто котика. Таворион опустился наземь возле мшистого пня, на котором сидел дятел. Эльф и птица по очереди выстукивали замысловатые ритмы. «Только мне ничего не удаётся, — вздохнула Кирсиэль и припомнила давний разговор о «потрохах»: — Может, и во мне, помимо ноги, чего-то не хватает?» Кто-то тронул Кирсиэль за локоть. Вздрогнув, она обернулась и увидела Курундила. — Ты не пришла в мастерскую, — сказал он. — А мы тут осанвэ балуемся, — усмехнулась Кирсиэль. — Я пробовала подозвать лань, но, похоже, вызвала тебя. Верно, ты у меня на уме. — А… хм… да, — смутился Курундил. — Я искал тебя. Ты долго наблюдала за моей работой. Пожалуй, будет справедливо, если и я поинтересуюсь твоими занятиями. — Точно! — загорелась Кирсиэль. — Примани кого-нибудь. — Хочешь лань? Попытаюсь. — Вовсе необязательно. Кого ты сам хочешь? — Мне всё равно. — Так даже лучше, — потёрла ладони Кирсиэль. Она подумала, что на неопределённый зов придёт животное, наиболее родственное Курундилу по духу. Любопытно посмотреть, кто ему под стать. Ёжик, наверное. Курундил зашевелил губами. Кирсиэль не отрывала от него взгляда, её друзья тоже косились на нолдо. А вдруг к нему прилетит великий орёл? Как-никак, нолдор могучие и властные… Из чащи выполз паук — одно из чародейских чудищ, видно, недобитое и затаившееся на долгие годы, а ныне пробуждённое. Тварь была не из крупных — эльфу по колено, — но ужасно омерзительна. Членистые ноги, тонкие и щетинистые, быстро переступали по молодой траве. Густо-алую спину рассекала чёрная полоса, подобная узкому зрачку хищника. Гроздь жадных глаз блестела гагатами. Жуткие жвала щёлкали, щёлкали, щёлкали… Кирсиэль словно перенеслась в тот тёмный день, когда лишилась матери и части себя. Страх сковал её, и, не в силах пошевелиться, она пронзительно закричала. Курундил открыл глаза, увидел паука, и лицо его исказилось отвращением. Рука потянулась к поясу, но оружия при нолдо не было. Он заслонил собою Кирсиэль — она отшатнулась. Тем временем Таворион выхватил из сапога кинжал, запрыгнул твари на спину и всадил клинок в голову. Паучьи лапы судорожно задёргались, затем чудовищное тулово обмякло. — Ты в порядке? — подбежала к Кирсиэли Бруивэн. Онемев от ужаса, девица таращилась то на подругу, то на дохлого паука поодаль. — Кирисэль, — позвал Курундил мёртвым голосом. — Отойди от неё! — воскликнул Таворион; подскочил к нолдо, схватил его за плечо и вопросил: — Ты накликал эту тварь? — Я не… — ошеломлённо забормотал Курундил. — Нет! Не знаю! Отстань! Кирсиэль… Нолдо вырвался из хватки Тавориона и шагнул в девице. Она кинулась наутёк. Свернув с тропинки, Кирсиэль опрометью мчалась через гущу дебрей. Берёзовая нога служила ей немногим хуже живой, но на сей раз стремительный бег не приносил радости. Девицу гнал невыразимый страх, липкий, как паутина. Сосны и ели летели навстречу, стегая Кирсиэль колючими лапами… Перегруженный протез сломался. Кирсиэль рухнула в прелую землю и поползла на локтях… Потом горько зарыдала. Она была одна в чаще, безногая и бессильная. И уже смеркалось. Далеко же Курундилова работа унесла её! А если бы Кирсиэль послушалась наставлений нолдо и смиряла свою прыть, нога унесла бы её ещё дальше, не разбилась бы… «Да какая разница, что он говорил? — в отчаянии подумала Кирсиэль. — Он же… он же… Да кто он такой, что ему повинуются пауки? О, Валар, с кем я связалась?» — Кирсиэль! — донеслось эхо, заплутавшее среди деревьев. — Кирсиэль, где ты? Узнав встревоженные голоса Бруивэн и Тавориона, она крикнула: — Я здесь! Помогите! Друзья отнесли Кирсиэль домой. Она была так измучена и напугана, что даже не стыдилась увечья. Здоровью девицы ничто не грозило: немногочисленные ссадины, обработанные отцом, исчезли уже на третий день, — однако она провалялась в постели целую неделю, отказываясь покидать родной талан. Она боялась встретить Курундила. Ночами её обуревали сны, в которых высокий лоб нолдо усеивали чёрные паучьи буркалы, а из рукавов камзола торчали жёсткие хитиновые лапищи. «Какая же я слабая и жалкая, — чахла Кирсиэль. — Паук был всего один, и меня окружали друзья, а я завопила, как резаная, и улепётывала, себя не помня… Может, я бежала не от твари, а от Курундила? Ведь тот, кто управляет чудовищами, страшнее их самих». На восьмой день Кирсиэль заслышала под окном громкие голоса, принадлежавшие нолдо и её отцу. Приотворила ставню и осторожно выглянула наружу — сквозь сосновую хвою были видны спорщики. Курундил стоял перед Файрэдиром, держа в руках свёрток. — … собрал в лесу, — донеслось до Кирсиэли, — и починил. Хлипковато, но если не носиться, очертя голову, вашей дочери всё равно будет удобнее, чем с палкой. — Уходи, — сурово сказал Файрэдир. — Довольно ты дурил моей девочке голову своими завиральными затеями. Я бы показал тебе, до чего ты её довёл, да она видеть тебя не желает. А я не хочу, чтобы ты видел её. — Если вы про паука, то… — Знаю-знаю! — перебил сотник. — Кирьявэн сказала, что разум вражьих чудищ настолько искажён, что эльфам до него не достучаться: скорее всего, появление твари было совпадением. Но от тебя всё равно одни беды. — Отдайте ей хотя бы, — протянул Курундил свёрток с протезом. Файрэдир выбил его из рук нолдо и прикрикнул: — Проваливай подобру-поздорову, золотарь! Потупившись, Курундил побрёл прочь. «Как я могла думать о нём такую жуть? — поразилась Кирсиэль. — Он заботится обо мне… А отец! Почему он не сказал, что Курундил непричастен к появлению паука? Наверняка Кирьявэн просила папу передать мне её суждение, да он предпочёл держать меня в страхе, чтобы я не была с нолдо!» Когда Файрэдир поднялся в дом, дочь поджидала его у входа и высказала всё, что думает о чрезмерной отцовской опеке. После она потребовала, чтобы папа отдал ей многострадальную берёзовую ногу, но тот уже успел изрубить протез. — Ты не хочешь, чтобы ко мне вернулась резвость? — вскричала Кирсиэль в слезах. — Хочешь, чтобы я оставалась непрокой калекой? Так тебе сподручнее держать меня на привязи, верно? — Вовсе нет, доченька, — с надрывом ответил Файрэдир. — Я желаю тебе только счастья, но посуди сама: пока ты не спозналась с этим нолдо, мы с тобой пререкались лишь изредка, а нынче ссора за ссорой. Курундил портит всё, до чего имеет касательство, всё отравляет. Ты юна и, быть может, ещё не понимаешь, что он с тобой делает… Отец замялся, и Кирсиэль фыркнула: — Всё я понимаю. Мне давно не сорок годиков, папа, я не маленькая. — Нолдо не пара для нандор, — убеждённо сказал Файрэдир. Кирсиэль заперлась в своей спаленке. Сидя под дверью, отец просил дочь образумиться, и под его заунывные речи Кирсиэль задремала. Впервые за неделю её не мучили кошмары. Назавтра она отправилась проведать Курундила. Отец проводил уходящую дочь печальным взглядом. Нолдо по-прежнему трудился под навесом возле своего талана. Завидев медленно приближающуюся Кирсиэль, он отложил рубанок и повернулся к гостье. Глаз у него было всего два — светло-серые, чуть-чуть колючие, словно тёплая шерсть. — Я испугалась тебя, — молвила Кирсиэль, остановившись в нескольких шагах. — Я не звал ту тварь, — горячо заверил Курундил. — Я не знаю, откуда и почему она вылезла. — Да-да, ты оправдан, — неловко улыбнулась Кирсиэль и проговорила: — Но… просто я натерпелась от пауков, и всё так сложилось… а мы с тобой в последние месяцы стали очень близки… Вот представь, что ты склоняешься к тарелке с аппетитным кушаньем, а из неё вдруг — таракан… — Я противен тебе? — грустно спросил Курундил. — Нет, прости, я не это имела в виду, — помотала головой Кирсиэль и подступила к нолдо вплотную; положила ладони ему на грудь. — Ты ведь мой сородич-эльф, не какое-то чёрное чудище. Курундил тронул её локти. Его губы дрогнули, и он сдавленно прошептал: — Как я рад, что ты меня не бросила.***
Кирсиэль вновь проводила дни в мастерской Курундила. Любовалась работящим нолдо да, чтобы не чувствовать себя бесполезной, подметала разлетающиеся от верстака стружки. Страх, обуявший девицу после столкновения с пауком, теперь казался нелепым, и вечерами ей не хотелось уходить домой. «Было бы славно жить с Курундилом под одной крышей», — думала она. В начале лета Курундил завершил новую ногу — вязовую, с более подвижной ступней, состоящей из трёх сочленённых частей. Как и в прошлый раз, нолдо протянул изделие Кирсиэли и сказал: — Примерь дома. — Лучше здесь, — возразила Кирсиэль. — Может, ты сразу что-нибудь подпилишь… Она присела на чурбан и приподняла подол справа, открывая свою старую деревяшку. — Поможешь надеть? — Зимой… — смутился нолдо, — нам обоим было… — Сейчас всё иначе, — сказала Кирсиэль. — Я хочу, чтобы ты. Курундил озадаченно поглядел на девицу, и она произнесла вслух то, что давно было у неё на уме: — Ты мне нравишься. Нолдо опустился перед ней на колено и принялся расстёгивать ремни на ноге. Сердце Кирсиэли затрепетало — она ждала, что Курундил опять её поцелует. Он жил на отшибе, взоров прохожих можно было не опасаться. «Хотя чего тут опасаться? — подумала Кирсиэль. — Что дурного в том, что два молодых эльфа выражают обоюдную приязнь? Правда, отцу наш союз поперёк горла, но он не посмеет воспротивиться, ведь Курундил столько для меня сделал». Ничего подобного зимнему происшествию не случилось. Нолдо лишь сосредоточенно снял палку и, привязав к культе новый протез, распорядился: — Встань. Походи. Нога была легче предыдущей и чувствовалась почти, как живая. Мастерство Курундила росло не по годам, а по дням! Кирсиэль прошлась от одного столба, поддерживающего навес, до другого, потом до третьего, до четвёртого, потом обежала верстак и подпрыгнула. — Как здорово! — воскликнула она, подскочила к Курундилу и обняла его. — Спасибо, спасибо, спасибо тебе! Давай потанцуем! Два эльфа закружили по мастерской, и стружки взвихрялись под их ногами. — Я сказала, что ты мне нравишься, — напомнила Кирсиэль, сбивая дыхание. — А ты ничего не ответил. Курундил остановился. — Я тебя… — начал он. Но Кирсиэль больше не могла стоять без движения. Вертясь юлой, она скользила вокруг нолдо, а тот переминался на месте, пытаясь удержать её в поле зрения, ровно подсолнух, поворачивающийся вслед за светилом. Кирсиэль вновь схватила его, вновь закружила в лихой пляске… однако что-то было не так. Келегдаль привыкла танцевать одна, и партнёр больше не служил ей опорой, а скорее мешал. Она поволокла Курундила к селению: — Побежали! Покажем всем! Нандор увидят, на что ты способен и, наконец, начнут ценить тебя! Кирсиэль помчалась во всю прыть, сжимая руку нолдо. Где-то на полпути пальцы Курундила выскользнули из девичьей ладони, но Келегдаль этого не заметила.***
Лето прошло великолепно. Келегдаль привольно скакала по лесам наперегонки с ланями, и друзья, как встарь, не поспевали за нею. Свежий ветер ласкал её разгорячённое лицо, зелёная земля словно сама подбрасывала её в воздух, густые кроны рукоплескали ей. Она плясала на полянах и на пирах в чертогах под холмом Амон Ланк пред очами короля Орофера и принца Трандуила. Владыки нандор и их подданные одобрительно хлопали ей, перед глазами проносились улыбчивые лица друзей и сородичей, смазанные от стремительных движений. Поначалу в очарованной толпе Келегдаль с радостью примечала довольного Курундила, потом нолдо куда-то запропал. «Он, поди, вернулся к изготовлению музыкальных инструментов, — рассудила Келегдаль. — Заботы обо мне сильно отвлекли его, а ныне он снова займётся делом, которое избрал изначально… Как здорово будет, если я смогу кружиться под его музыку!» Келегдаль хотела проведать Курундила в его мастерской, но как-то всё руки не доходили. Каждый день её звали на королевское застолье или на скромный семейный праздник, и Келегдаль не могла отказать — слишком уж истосковалась по всеобщему восхищению. В редкий свободный час она изобретала новые танцевальные фигуры или отсыпалась. Даже ездила в Лориэн вместе с отцом, Бруивэн и Таворионом, дабы усладить своим изяществом взоры короля Амдира и принца Амрота. Вернулась Келегдаль как раз к осеннему празднику урожая. Пиршественный чертог озаряли хрустальные светильники. Лилось рекой молодое вино, в воздухе витали ароматы вишни, малины и смородины. Отплясав, Келегдаль делилась с Арандилом впечатлениями от Лориэна да озиралась по сторонам, надеясь увидеть в весёлой толпе Курундила. За время разлуки она соскучилась по нему и укрепилась в мысли, что хочет связать с ним жизнь… а его нигде не было. «Может, я вовсе не люба ему? — огорчалась Келегдаль. — Он исцелил меня просто потому, что знает, каково чувствовать себя неполноценным, а я навоображала невесть что». Однако долго печалиться не получалось: кругом оживлённо болтали товарищи, менестрели на помосте наигрывали бодрые мелодии, а молодое вино было вкусным и пьянящим. Вдруг среди светлых голов нандор возникла чёрная клякса. Келегдаль устремилась навстречу Курундилу, протискиваясь между сородичей. — Привет! — счастливо улыбнулась она и протянула ему свой бокал. — Как ты… Не ответив, Курундил грубо вырвал у неё угощение, взбежал на помост и разогнал музыкантов. — Привет! — воскликнул он, воздев бокал к потолку так, что вино расплескалось. — Поёте, да? Всё поёте и поёте, поёте и поёте… «Он, похоже, уже где-то наклюкался», — сообразила Келегдаль. Она никогда не видела Курундила таким. Когда они только познакомились, он бывал резковат, но сейчас его бледное лицо перекосило от гнева, а глаза пылали яростью. — Что ж, послушайте и меня, — провозгласил он и будто бы назло собравшимся начал выкрикивать строчки на запретном квенья:Aiya, valini Eldar! Liruva simpa len I axonyava acárnien. Nai cenuva elya hen! Aiya, Eldar! Elenion cálessё Ucénal’ etellёon nyérё. Sís métima melmё Ambaressё Ustёa laiwa órenya.*
— Довольно! — грозно поднялся с трона король Орофер. — Отчего ты омрачаешь наше торжество звуками речи братоубийц? — Потому что это мой родной язык, — огрызнулся Курундил. — Язык моих предков. Я ведь презренный нолдо. — Перед лицом Врага мы отринули старые распри и дали тебе приют, — сказал король. — Однако сейчас ты злоупотребляешь нашим гостеприимством. — А вы изгоните меня, — с вызовом посоветовал Курундил. — Всё равно мне здесь больше нечего делать. Я никому здесь не нужен. Он швырнул бокал об пол — хрусталь разлетелся звенящими осколками — и, расталкивая праздничную толпу, направился к выходу. — Курундил! — ринулась за ним Келегдаль. Нолдо не отвечал и не оборачивался. Таворион заступил ему дорогу: — Что ты себе позволяешь? Немедленно повинись перед всеми. — Как же давно я этого ждал, — оскалился Курундил и одним ударом свалил хмельного Тавориона на пол. Курундил скрылся. Королевские стражи хотели нагнать нолдо и призвать его к ответу, но Орофер остановил их: — Я предвижу, что он уйдёт и более не потревожит нас. Возобновим же празднество, и пусть вино, песни и танцы развеют ненависть, что нолдор от века сеют вокруг себя. Келегдаль огляделась. Менестрели на помосте рассеянно перебирали струны, но их никто не слушал. Нандор возмущённо переговаривались. Арандил с Файрэдиром держали Тавориона, который рвался настигнуть и поколотить нолдо, а Бруивэн утирала платком разбитую губу супруга. Пока отец не видел, Кирсиэль ускользнула наружу — ей непременно нужно было выяснить у Курундила, что означала его выходка. Во время торжества селение опустело: все либо пили в чертогах, либо разбрелись по лесным полянам. Сосны постанывали под стылым осенним ветром, доносящим издалека обрывки песен и музыки, изодранные тучи застилали месяц и звёзды. Быстроногая Келегдаль догнала нолдо неподалёку от его талана. — Что с тобой, Курундил? — окликнула она. Он ссутулился и ускорил шаг. Обогнав его, Келегдаль встала перед ним посреди тропинки и потребовала: — Поговори со мной! — О, теперь ты наконец-то захотела со мной поговорить, — прошипел нолдо. — Когда ты мне нужна, тебя ни найти, ни дозваться, но как только тебе приспичило, ты тут как тут. А вот обойдёшься! Проваливай, твои сородичи тебя развлекут и утешат. Курундил двинулся дальше, толкнув Кирсиэль плечом, но та схватила его за локоть и развернула к себе: — Потрудись-ка объяснить, в чём я провинилась. — В том, что ты лгунья. После того случая с пауком ты вовсе не перестала меня страшиться, но терпела, потому что тебе нужна была нога. А как только получила желаемое — сбежала и забыла обо мне. — Что за нелепица! — опешила Кирсиэль. — С чего ты взял? Я же сказала, что… я же была с тобой! — Именно — «была». Боишься пауков? Да ты сама, как паук. Разглядела во мне добычу, опутала сетями фальшивой привязанности и выела из меня всё, что сочла для себя полезным. Опустошила — и бросила. — Курундил, — строго сказала Кирсиэль, оскорблённая несправедливым упрёком, — мои чувства к тебе неподдельны, но ты не единственный мой друг. Если на то пошло, с Бруивэн, Таворионом и Арандилом меня связывает куда большее, чем с тобой. Я бы хотела, чтобы ты влился в нашу компанию, но ты сам их чураешься. Нет моей вины в том, что в моё отсутствие ты тяготишься одиночеством, ибо это твой выбор. — Неужели? — вкрадчиво спросил Курундил. — Не ты ли обещала, что они начнут меня ценить, увидев, что я для тебя сделал? Что-то незаметно, чтобы меня чествовали как мастера, починившего Келегдаль. А может, ты им и словом не обмолвилась о моих заслугах? Неблагодарная предательница! В горле Кирсиэли встал горький комок. — Отец был прав, попрекая нолдор гордыней и честолюбием, — проговорила она. — Я верила, что ты искренне пытался улучшить мою жизнь, а ты думал только о себе. — Приходится, — издевательски развёл руками Курундил. — Больше-то никто обо мне не думает. Вспомнив о тяжёлой судьбе нолдо, Кирсиэль чуть смягчилась и примирительно сказала: — Это неправда. Мы оба сейчас врём, потому что злы… — Лишь зло истинно, — процедил Курундил. — Ты такая же, как все твои родичи, и даже хуже. Прочие хотя бы не прячут своё безразличие и презрение за лживой дружбой. — Курундил, хватит… — Горе мне-глупцу! Я ведь сделал это своими руками: дал тебе ногу только для того, чтобы ты сбежала от меня. — Курундил, перестать… — Надо было оставить тебя калекой, — прошипел нолдо. Кирсиэль ударила его по лицу и побежала домой. В глазах её дрожали слёзы, в ушах гремел голос Курундила: — Будь проклят Амон Ланк и всё подлое Зеленолесье!***
Наутро Кирсиэль отправилась к Курундилу, надеясь, что тот отрезвился и попросит прощения. Однако нолдо ушёл — на сей раз безвозвратно и неведомо куда. Его талан и мастерская были разрублены в щепки. В пихтовой кроне висели сплетённые подобно паутине измерительные ленты, а к ним привязаны деревянные части ног и свитки с чертежами. «Ишь, какой благородный, — фыркнула Кирсиэль. — Мог бы сжечь, но оставил для меня. Что ж, будут запасные детали». Она сбегала домой за мешком, вернулась к пихте и собирала с неё «плоды», сердито бормоча: — А раз ты обозвал меня неблагодарной, то и «спасибо» я тебе не скажу. Вздорный нолдо! Да ты сам неблагодарный — презлым заплатил за предобрейшее. Говорил мне папа… Последние колосья были сжаты, последние ливни отшумели, ударили заморозки. Выпал первый снег, сверкающий чистой белизной. В оттепель он растаял, обратившись грязной слякотью… Потом настала настоящая зима. Жизнь нандор текла размеренно и бестревожно, как подобает. Келегдаль больше не ссорилась с отцом и дни напролёт проводила с верными друзьями, восторгая их чудесными танцами. В слепящем солнечном свете она не видела недавнего прошлого, наполненного горечью разочарования. Словно и не знавала никакого Курундила. Однако, сняв на ночь протез, Кирсиэль вспоминала всё — плохое и хорошее. Прислушивалась к хвойному шороху за окном: не шлёпнет ли о стекло снежок? — и по щекам её катились злые слёзы. «Мы разругались слишком поздно, — думала она. — Надо было раньше, пока он не успел… пока я не успела…» Курундил вернул Кирсиэли ногу, но взамен забрал нечто более важное. От мыслей о нём в груди становилось пусто.