2032 год Третьей Эпохи
Розовый лучик скользнул на веки Кирсиэли, и она перевернулась под одеялом, уткнувшись лицом в подушку. Дневные дела ждали, но так не хотелось отпускать дивный сон, в котором добрый Курундил не виноватил Кирсиэль без вины, а подсоблял ей в строительстве станка и искренне восхищался её изобретением. В раскрытое окно залетела белокрылая бабочка, а с нею — голос: — Келегдаль! Кирсиэль! Девица нехотя поднялась и, запахнувшись в одеяло, выглянула наружу. Под сосной, на которой располагался её талан, стоял принц Леголас в сопровождении двух стражников. Бойцы носили высокие шлемы, светлые волосы принца пошевеливал нежный весенний ветерок. Столь благородные гости нечасто посещали Кирсиэль, и она поспешила встретить их. Быстро облачившись в синее платье, съехала вниз по верёвке. — Доброе утро, принц, — поклонилась девица. — Чем обязана вашему вниманию? — Отец призывает тебя, — ответил Леголас. — Король Трандуил приглашает меня танцевать на пиру? — уточнила Кирсиэль и предупредила: — Я не смею отказываться, однако ныне меня занимает иное, посему мои пляски не будут такими вдохновенными, как раньше. Если короля это устроит… — Именно о твоих теперешних занятиях он и хочет поговорить, — сказал принц, и Кирсиэль заметила, что его утончённое лицо угрюмо и озабочено. Тронный зал озарялся светом из расселины в скальном потолке, сверху свисали кривые толстые корни и коричневато-прозрачные сталактиты. На клумбах вдоль стен цвели ягодные кустики, по обе стороны тронного возвышения журчали фонтанчики. Государево чело украшал одуванчиковый венок, корона висела на спинке трона. Принц Леголас уселся в кресло подле отца, стражники остались возле Кирсиэли. Она насторожилась. — Быстроногая Келегдаль, — тягуче молвил король Трандуил, — далеко же ты бегаешь каждый день — в свою тайную мастерскую, укрытую в дебрях. Мне донесли, что там ты строишь некую хитроумную машину, подобную Вражьим. Ответь, с каким умыслом. — Мой станок отнюдь не опасен, — заверила Кирсиэль и с жаром заговорила о книгопечатании. Выслушав её, Трандуил спросил: — Если твоё дело благое, отчего ты не посвящала в него сородичей? — Хотела сама управиться прежде, чем представить станок на ваш суд, — сказала Кирсиэль. — Это мой замысел, и я боялась, что советы товарищей собьют меня… — Неважно, — перебил Трандуил. — Я верю, что ты не намерена причинять лихо, однако машину нужно уничтожить, ибо этакие механизмы, коих я навидался в Мордоре, — путь Вражьих прихвостней, неспособных жить честным трудом, желающих получать всё быстро и без усилий. — Без усилий? — возмутилась Кирсиэль. — Сутками выстругивать малюсенькие тенгвар и кирт — по-вашему, «без усилий»? Мой труд честный. — А машина — нет, — отрезал король. — Разве твои мёртвые оттиски ровня письменам, выведенным с любовью и тщанием? — Я не надеюсь, что мой станок заменит краснописцев, — сказала Кирсиэль. — Однако не всякий умеет наслаждаться изгибами букв — многих интересует главным образом смысл слов, а не их вид и звучание. Особенно людей. Мы сможем распространять учёность, и смертные уподобятся нам. — Я помню тебя прелестной танцовщицей, радующей взоры элдар своим природным изяществом, — грустно вздохнул Трандуил, пропустив слова Кирсиэли мимо ушей. — Увы, ты спозналась с надменным нолдо, и он заполнил твой разум грубыми механизмами. Ведомо ли тебе, что, ослеплённые гордыней, нолдор Эрегиона не разглядели Врага у себя под носом и долгие годы работали под его началом, почитая его как Аннатара, Властелина Даров? С тех пор на каждом изделии нолдор лежит печать зла. — Куру… он не при чём! — выпалила Кирсиэль. — Я одна всё придумала! — Может и так, — сказал Трандуил. — Но машинное семя в твою чистую душу заронил нолдо. Изживи же его из себя, сломай коварный механизм и, коли танцы тебе наскучили, избери другое занятие из тех, что пристали эльфам. Разрушение любовно собираемого печатного станка было столь немыслимо, что Кирсиэль поняла, чего от неё требуют, лишь когда король повторил это во второй раз. Ужаснувшись, она дерзнула поднять тему, которой простые эльфы предпочитали не касаться: — Да, государь, я слышала о выкованных в Эрегионе Кольцах, будто бы оберегающих Средиземье от Искажения. Враг обманул нолдор, сыграв на их желании сохранить мир неизменным. Вы называете свою косность противостоянием Искажению, но посмотрите, к чему страх перемен привёл кузнецов-нолдор! Не уподобляйтесь же им. Нам дóлжно приветствовать новизну, идти в ногу со временем, дабы вступить в грядущее бок о бок с людьми, а не раствориться в тенях прошлого. — Теряюсь в догадках, кто рассказал тебе о Кольцах Власти, — скривился Трандуил. — И кто заразил тебя спесью, заставляющей думать, будто тебе по чину разглагольствовать о них и о будущем Арды. Даже мне недостаёт мудрости, чтобы судить о таких вещах. Что ж, слушай мой приговор: я не потерплю в своих владениях никаких машин. Ты либо разобьешь порождение твоего искажённого разума, либо отправишься в изгнание вместе с ним. — Благодарю за предоставленный выбор, государь, — выплюнула Кирсиэль, не сдержав обиды. — Велико твоё милосердие. — И впрямь велико, — вступился за отца принц Леголас. — Король мог бы приказать разломать механизм без твоего ведома. — А вместо этого повелел… — Кирсиэль всхлипнула и горько проговорила: — Это всё равно, что принудить мать убить своего ребёнка… Ладно, я увезу станок. — Езжай к гномам, — посоветовал принц. — Лет тридцать назад они обосновались в Эреборе. Им по вкусу всякие шестерни. — И люди обитают недалече оттуда, — добавил король. — Проверь, примут ли тебя смертные, на которых ты так уповаешь. За три дня Кирсиэль разобрала станок и погрузила его части в телегу. Бруивэн с Таворионом и Арандил вызвались сопроводить изгнанницу до границы, и четверо друзей пустились в путь. Двойка лошадей тащила повозку торной дорогой, ведущей с запада на восток: от людских селений у берегов Андуина до Долгого Озера. На обочинах стояли каменные и деревянные статуи в память о павших защитниках Амон Ланка, на телайн в густых кронах таились лесные стражи. Таворион и Арандил шли по обе стороны телеги, а Бруивэн правила лошадьми. Кирсиэль сидела среди крытых рогожей деталей и листала чертежи, убеждаясь, что всё на месте: рычаги, стрежни, станина жома, рамка для закрепления бумаги, дощечки с множеством квадратных пазов, куда вкладываются буквы-печатки, губки для нанесения на них чернил, полозья, на которых сложенные лист и дощечки доставляются под жом… — Тяжко лошадушкам, — пожаловалась Бруивэн, обернувшись. — Раз ты построила эту штуковину, неужели не смогла бы создать её заново? Без этакого груза мы бы и ехали быстрее. — А тебе что, не терпится со мной расстаться? — буркнула Кирсиэль. — Вовсе нет! Я к тому, что ты пожиток почти не взяла. Платья все свои бросила. Одни бумажки, деревяшки да железки… Знаешь, после смерти Файрэдира тебя как подменили. Словно тот нолдо в тебя вселился. Кирсиэль промолчала. Отдавшись работе над станком, она отдалилась от товарищей, и им это пришлось не по нраву. «Мне донесли, что ты строишь некую хитроумную машину», — сказал король. Любопытно, кто ему донёс? Досужий доброхот, случайно набредший на прогалину с мастерской, или кто-то из друзей, желавших вернуть себе беспечную резвушку Келегдаль? Кирсиэль боялась ответа. «Каким бы ревнивым жадиной ни был Курундил, он не делал мне подлостей, — думала она. — Не в силах делить меня с другими эльфами, он попросту ушёл… Где-то он сейчас? Верно, сгинул в Мордоре… Нет, нет, что это я? Я же взаправду рассуждаю, как он, приписывая друзьям злокозненность! Конечно, ни Бруивэн, ни прочие не стали бы очернять меня перед королём, даже веря, что действуют мне во благо, «спасая от вражьей машинерии». Заметив, что подруги не в духе, Арандил решил развлечь их рассказом: — Я вот намедни вернулся из разведки на юге. Мы разбили несколько орочьих отрядов, что прорывались в нашу сторону. Думали, они — предвестники большого вторжения, но вроде бы нет. Некоторых тварей мы захватили и допросили, и знаете, что выяснилось? Они бегут из Дол Гулдура. Бруивэн скорбно вздохнула. Какая гнусная издёвка — согнав нандор с родного Амон Ланка, Враг воздвиг на нём сочащуюся тленом чёрную крепость. — Да уж, — поддержал беседу Таворион. — Слыхал, там нынче водятся такие жуткие призраки, что их и орки боятся. — В особенности одного, — продолжил Арандил. — Допрошенные говорили, что вокруг Долг Гулдура рыскает неуловимое чудище, убивающее орков. Мы его так и прозвали — Уругдагнир. Мастер Тинтион считает, что это мятежная душа одного из воителей Амон Ланка, отвергнувшая зов Запада и оставшаяся защищать наш утраченный дом. Забытый воин продолжает давно проигранный бой. Развлечься не удалось — от нарисованной Арандилом картины друзья приуныли. «А вдруг это мой несчастный отец? — опечалилась Кирсиэль. — Бедный, бедный мой папочка! Если бы я слушала тебя, то не отдала бы нечаянно своё сердце нолдо и сейчас не заполняла бы пустоту в душе никому не нужными приспособами». Казалось бы, чего проще — разбить станок прямо здесь и вернуться домой с друзьями! Однако за минувшие годы изобретение стало частью Кирсиэли, без которой она себя не мыслила. «Всё изменяется, — думала она, — мир и я тоже. К добру ли, к худу ли, но иначе нельзя». Солнце клонилось к закату. Утрамбованная земля на дороге покраснела в его лучах, вперёд протянулись длинные тени путников. Когда светило скрылось за Мглистыми Горами, и на лес опустился сумрак, Бруивэн предложила устроить привал — дать роздых лошадкам, а заодно отложить час расставания. Эльфы свернули с дороги и увели повозку с собой, чтобы не загромождать проезд другим странникам, если таковые объявятся. Бруивэн распрягла лошадей, привязала их к сосне и повесила им на морды по торбе овса. Таворион разводил костерок, Арандил рылся в мешке с провизией. Кирсиэль не покинула телеги, даже когда её позвали подкрепиться у огня. Предстоящая разлука заранее воздвигла стену между изгнанницей и друзьями: сидеть рядом с теми, с кем предстояло навеки расстаться через считанные часы, было горько. Брувиэн поднесла подруге хлебец и флягу. Облокотившись о борт телеги, сказала: — Я не хотела тебя обидеть. Меня лишь печалит, что какая-то махина стала тебе дороже нас. — Поехали со мной, — предложила Кирсиэль. — К людям? — воззрилась на неё Бруивэн. — Или вообще к гномам? Лучше ты оставайся. Король не держит на тебя зла: если откажешься от машины, он примет тебя обратно. — Получается, не вы мне дороже моего изобретения, а привычная жизнь вам дороже меня, — грустно отметила Кирсиэль. Бруивэн открыла было рот, чтобы возразить, но тут вечерний лес огласился тревожным гудением — Арандил протрубил в рог. Таворион, наложив стрелу на тетиву, вглядывался в южный сумрак. — Что случилось? — вздрогнула Бруивэн. — Сюда бегут орки. Пост дозорных неподалёку — они наверняка нас услышали и скоро придут на помощь. Эльфийки навострили уши: с юга доносился слитный грузный топот и тяжёлое сопение. Приближалась ватага по меньшей мере в тридцать тварей. Нандор натянули луки. Темень между деревьями прорезали чёрные силуэты. В них полетели эльфийские стрелы. Увы, врагов оказалось куда больше тридцати. Колчаны опустели. Крохотную полянку, где друзья разбили лагерь, заполонили орки. Эльфы взялись за мечи. Ночь наполнилась стальным лязгом и испуганным лошадиным ржанием. Рыжие блики костерка выхватывали из мрака налитый кровью глаз, оскаленную пасть, кривую зазубренную саблю в когтистой лапе. Кирсиэль танцевала. Отшагивала, уклоняясь от выпада. Взмахивала рукой, разбрызгивая вражью кровь. Выбрасывала ногу вперёд, сваливая противника ударом сапога в грудь. Как в давние годы, когда она радовала сородичей плясками, Кирсиэль забыла обо всём на свете, полностью погрузившись в движение. Она видела лишь врага перед собой — он возникал снова и снова, словно бы один и тот же. Вдруг затылок Кирсиэли раскололо трескучей болью, зубы хрустнули, а тьма в глазах сделалась совершенно непроглядной. «Костёр затоптали», — успела подумать эльфийка прежде чем… … ей в лицо плеснули холодной водой. Кирсиэль закашлялась. Поддерживая её спину, Бруивэн помогла ей сесть на земле. Костёр ярко горел, вокруг стоял десяток стражей, протирающих клинки от чёрной крови. Под ногами бойцов валялись орочьи трупы. — Ты как? — ввинтился в уши обеспокоенный голос Бруивэн. — В тебя камнем из пращи попали. Кирсиэль застонала, сжав голову ладонями, и просипела: — Жива. Остальные? — Все целы. Подмога подоспела вовремя. Орки рассеялись и сбежали обратно в чащу. Говорят, они ломились на северо-запад, к Мглистым Горам. Кирсиэль поднялась и огляделась, отряхивая штаны. Арандил вырывал из орочьих туш стрелы. Таворион успокаивал лошадей. Взгляд зацепился за повозку, и Кирсиэль, будто рыбу на крючке, потянуло проверить разобранный станок. Пропал мешок с печатями! Цилиндр пресса и кипа чертежей тоже исчезли! Месяцы, годы кропотливой работы и расчётов! — Где? — вскричала Кирсиэль, и все взоры обратились к ней, стоящей в телеге. — Что такое? — подбежала к подруге Бруивэн; узнав о пропаже, она предположила: — Верно, в суматохе какая-то вороватая тварь прихватила, убегая. Такие штуки влекут орков, как блестяшки — сороку. — Надо догнать. — Стражи не покинут поста. Но не беспокойся, они послали в чертоги гонца с вестью, что орки подобрались к самому Тракту. Скоро король созовёт войско и отбросит их назад. — Ты не слушала? У них мои детали! Я должна вернуть их! Бруивэн поднялась на телегу и тронула плечо Кирсиэли, рассудительно проговорила: — Брось. Что за глупость? Тебе нужно отдохнуть, как и всем нам. Завтра поедем дальше, повезём тебя к людям, коль уж тебе так хочется… А если это знак, а? Ни на что хорошее орки не позарятся, так, может, оставишь свою нелепую машину и вернёшься с нами домой? — Нелепую? — переспросила Кирсиэль, сбросив руку Бруивэн. — Вот, значит, как ты про меня думаешь? Мои труды нелепы? Заметив ссору, к повозке подбежали Арандил с Таворионом. — Я за орками, — сообщила им Кирсиэль. — Вы со мной? Товарищи переглянулись, покачали головами и принялись на разные лады уговаривать подругу образумиться. Тем временем стражи возвращались на посты, а Кирсиэль собиралась в погоню: подобрала оброненный меч и вложила его в ножны, взяла свой лук, повесила за спину колчан стрел, отобранный у Арандила. — Помогите мне, — снова попросила она. — Да что на тебя нашло? — воскликнула Бруивэн. — Выдохни, опомнись. — Вы мне друзья или нет? — Кирсиэль, ты же знаешь: мы за тебя горой. Но сейчас ты не в себе. Обида на то, что приятели не разделяют увлечений изобретательницы, копилась слишком долго, и вот, наконец, Кирсиэль прорвало: — А, ясно! Вы со мной дружите только когда я «в себе». Когда я бодра и весела и беззаботно танцую… О, я поняла! Это не орки! Вы сами умыкнули детали и чертежи, пока я не видела! Отдайте! — Ты городишь ерунду, — укорил подругу Таворион. — Мы ничего не брали. — Тогда пошли со мной! Одна я не справлюсь! — Ну, так не ходи! Не желая больше длить бесполезные препирательства, Кирсиэль фыркнула: — Что ж, прощайте, — и побежала на юг. Друзья нагнали её, схватили под локти, но она вырвалась и припустила во всю прыть. Сзади долетали встревоженные оклики, а Кирсиэль неслась вперёд сквозь колючий мрак. Сосредоточившись на том, чтобы оторваться от доброжелательных, но ставших ей чужими преследователей, она забыла о цели бега — настичь воров — и мчалась до тех пор, пока не свалилась в овраг. Ветер в ушах замолк, прелые листья окутали Кирсиэль тишиной: ни шагов, ни криков. Она сбежала! Никто не сравнится с Келегдаль в скорости! В затылке с новой силой застучало каменное эхо — словно маленькое сердце, качающее по телу боль. «Что я, в самом деле?» — подумала Кирсиэль. Её охватил стыд перед друзьями и досада на собственную дурость: мало того, что в одиночку пустилась в погоню за толпой орков, так ещё и бросила телегу с остатками станка. Вдруг эльфы вздумают сжечь её? Тогда даже если Кирсиэль каким-то чудом вернёт украденные чертежи и детали, ей всё равно придётся начинать работу с начала. Она ведь затем и чертила схемы, чтобы не держать всё в голове! Сумеет ли она повторить достигнутые успехи? И почему она опять возводит напраслину на друзей? Конечно, они не станут трогать станок. Но они его ненавидят! А там ещё и лесные стражи неподалёку! Они могут сломать машину по королевскому приказу… Но как же стыдно и горько, и глупо… «Неужели Курундил чувствовал себя так же, когда расстался со мной?» Раздираемая противоречивыми мыслями, впервые со дня смерти отца Кирсиэль зарыдала. Она очнулась утром, которого легко было не заметить. За века родные леса эльфов изменились. Высокие кроны так сплелись, что полностью скрыли небо, и в дебрях царил вечный душный сумрак. В нём злорадно поскрипывали могучие ели и пихты, что сумели продраться к свету, безжалостно задушив сородичей. Кирсиэль выбралась из оврага и понуро побрела обратно на север. Она не прошла и полулиги, когда заметила впереди серое пятнышко, дрожащее на нижней еловой ветви, голой, заживо гниющей без солнца. Подбежав, Кирсиэль обнаружила, что это разодранная страничка из её чертежей. «Нет, я не могу вернуться ни с чем, — решила изобретательница. — Надо найти хоть что-то… Отца давно нет, с друзьями разлад, я изгнана, станок утрачен, — все части моей жизни разлетелись, как осенние листья. Но я соберу их».***
Кирсиэль скиталась по чащобам, выискивая орочьи следы. Она понимала безнадёжность предприятия, но возвращаться к друзьям после того, что она им наговорила, было совестно. «Одна против гурьбы орков я не выстою, — думала Кирсиэль. — Быть может, если они убьют меня, моя душа попадёт в Чертоги Мандоса и встретит там отца… или Курундила?» Однако в глубине её сознания теплилась надежда, что друзья сами нагонят её, утешат и уведут домой. Никто не объявлялся. Выходит, всякому товариществу настаёт конец. Даже среди бессмертных. Кирсиэль с тоской вспоминала, как давеча убеждала короля в пользе изменений. Оказалось, от них только вред. «А раз так, я больше не буду метаться, — зарекалась Кирсиэль. — Я не сверну с пути, на который ступила». В постоянной лихолесской хмари трудновато уследить за сменой суток, поэтому Кирсиэль не знала, сколько продлились её плутания. Вряд ли очень долго, ибо упадка сил она не чувствовала, и скудного подножного корма ей хватало. Уловив гортанный орочий гомон, Кирсиэль устремилась на звук. Дюжина тварей жгла бурелом на полянке. Пламя накрыло орков дрожащим рыжим куполом, за пределами которого густилась тьма. Притаившись в подлеске, Кирсиэль держала лук и стрелу наготове, прислушивалась и присматривалась. Она увидела знакомый холщовый мешок, набитый резными буквами, но ни цилиндров, ни чертежей не было. Шестёрка тварей обходила лагерь, вперяя взоры в темноту. Четверо потрошили оленя. Последние двое, видимо, самые сильные, отстоявшие право не работать, прохлаждались у костра. — … клятый уродец спёр бумажки, — разобрала Кирсиэль. Повезло, что орки говорили на всеобщем языке, а не на Чёрном Наречии. — Бумажки — навозные букашки, — передразнил другой орк. — Что б ты понимал! Там что-то ценное, и этот снага решил в одно рыло оттащить их к Лугбурзу, чтобы заграбастать всю славу. Чтоб его варги сгрызли! — Ну, зато мешок у нас остался. — Да кому нужны эльфийские каракули? Кидай их в огонь, хоть погреемся. Орки развязали мешок и запустили в него загребущие лапищи. В пламя полетели пригоршни маленьких деревянных буковок, над которыми Кирсиэль так долго корпела. Недостаточно ведь вырезать по набору кирта и тенгвара — печатей нужно множество, ибо знаки в словах повторяются. Кирсиэль пустила стрелу в спину левому орку и перебежала, на ходу снова натягивая тетиву. Следующая стрела пронзила одну из тварей, потопавших к тому месту, откуда Кирсиэль выстрелила в первый раз. Орки похватали железные щиты и сгрудились вокруг огня, заслонившись ими. «Теперь чудищ так просто не поразить», — сжала зубы Кирсиэль. — Выходи биться, эльф! — гаркнул орк, скрытый щитами соратников. Похоже, твари смекнули, что противник всего один, и оттого расхрабрились. — Или трусишь? Кирсиэль давно уже не была юной девицей, боящейся пауков: по правде, пережитые тяготы прибавили ей больше воинской сноровки, нежели здравомыслия. Отбросив лук, она обнажила клинок и… Едва она сделала шаг, на поляну выскочил ещё один боец. Он носил диковинную багряную броню навроде истерлингской, глухой шлем скрывал лицо, пальцы в червлёных перчатках сжимали меч и кинжал. — Вот ты где! — вскричал орк, сочтя, что незнакомец-то и был стрелком. — Бей его! Гогоча, твари кинулись на бойца всем скопом. Кирсиэль вновь взялась за лук и стрелы — помочь нежданному союзнику. Эльфийские наконечники клевали орков в бока и шеи. Багряный воин разил врагов скупыми отточенными движениями. Его серые клинки покрывались чёрной кровью. Последний оставшийся орк обратился в бегство, но незнакомец метнул кинжал ему в спину, и тварь рухнула замертво. Кирсиэль замерла в тени. Союзник — не обязательно друг. Насколько она знала, истерлинги служили Врагу, и хотя он уже две тысячи лет как был повержен, не все людские народы отринули зло. Тем более, орки говорили о Лугбурзе — так они называли мордорскую твердыню Барад-Дур. Впрочем, в их грубых разумах это слово утратило первоначальную суть и зачастую употреблялось в смысле «большой начальник». Раньше таким начальником был Саурон, но кому орки подчиняются теперь? Учитывая, что рабы Врага всегда грызутся меж собою, то, что истерлинг перебил орков, не значит, что эльфийке можно рассчитывать на его дружелюбие. Кирсиэль подняла руку и пощупала колчан: стрел не осталось. Тогда она приготовила меч и стала напряжённо наблюдать. Багряный боец бродил среди трупов, и походка его была не по-людски лёгкой. Он не мог не видеть торчавших в поверженных врагах эльфийских стрел, однако держался так, будто не подозревал, что рядом кто-то есть. Он подошёл к костру, вынул из мешка деревянную букву и поднёс её к глазам. В свете пламени Кирсиэль разглядела, что его маска выполнена в виде драконьего черепа. Воин положил печать обратно в мешок, завязал его и, закинув на плечо, направился восвояси. Кирсиэль неслышно выскользнула на поляну. Походя вырвала из трупа стрелу, наложила её на тетиву и прицелилась в незнакомца. Приканчивать искажённых тварей — совсем не то, что убить одного из Детей Эру. Кирсиэль не дерзнула бы совершить такое — во всяком случае, исподтишка, — поэтому грозно окликнула на всеобщем: — Стой! Это моё! Воин застыл. — Положи мешок наземь, повернись ко мне и ответь, друг ты или враг. Воин уронил мешок, но остальных приказов не исполнил. Он метнулся в чащу. Кирсиэль убрала лук и рванулась следом. Незнакомец ускорился, она не отставала. А всё же смертные так прытко не бегают. Поняв, что от настырной эльфийки не оторваться, боец остановился и обнажил клинки. — Зачем драться? — спросила Крисиэль на синдарине. — Прости, что угрожала тебе. Теперь я вижу, что ты мой сородич-эльф. Верно? Мы на одной стороне. Незнакомец помотал головой и, не убирая меча и кинжала, принялся пятиться глубже в южные дебри. Кирсиэль шагала следом. — Отчего ты не говоришь со мной? — вопрошала она. — Ты королевский разведчик? Откуда у тебя людские доспехи? У тех тварей были ещё мои чертежи. Кажется, один орк украл их у собратьев. Он тебе не попадался? — Да отвяжись ты! — вскричал эльф. — Ты, ветреная тупица! Разве ты не хотела свой мешок? Так почему ты бросила его позади и потащилась за мной? Ты что, ни единому своему намерению не способна следовать до конца? Кирсиэль обмерла, сообразив, почему воин до сих пор хранил молчание: боялся, что она узнает голос. Она узнала. Подскочила к Курундилу, свалила его подножкой и, усевшись ему на живот, сорвала с него шлем. По мху рассыпались чёрные волосы. Кирсиэль хлестала нолдо ладонями по лицу, с каждым ударом вопрошая: — Где ты был? Три тысячи лет! Где? Ты? Был? Бледные впалые щёки Курундила наливались краской. Он поймал запястье Кирсиэли и проскрипел: — Три тысячи семьсот семьдесят. Сбросил её с себя, вскочил и, подхватив оброненный клинок, направил на неё острие. — Почему ты поднимаешь на меня оружие? — вскричала Кирсиэль, сидя не земле. — Я открылся тебе! Доверился! Но для тебя это не значило ничего. Ты предпочла свои пляски. Второй раз я так не ошибусь. Да, вчера мне попался снага с чертежами. Я убил его и забрал его поклажу. Если я отдам тебе бумаги, ты отстанешь? — Ты знаешь, что в них? — спросила Кирсиэль, надеясь, что хотя бы нолдо оценит её изобретение. — Ещё не успел разобраться. Много дел, много орков. Кирсиэль с горячностью заговорила о печатном станке. Как ни старался Курундил дичиться её, на его лице проявлялось восхищение. Ободрённая, Кирсиэль поднялась и попросила: — Помоги мне его достроить. — А когда мы закончим, когда я снова сделаю для тебя то, что ты хочешь, ты снова бросишь меня? — едко поинтересовался Курундил. — Да не бросала я тебя! — воскликнула Кирсиэль. — Упёртый дурак! Тебе нужно было лишь немного подождать! Я же собиралась… Я стала изобретательницей, чтобы делать то, что ты делал. Чтобы хоть так чувствовать твоё присутствие. Больше ничто не приносило мне радости. Король изгнал меня, друзья отвернулись… Ты опустошил меня! — Ты опустошила меня раньше. — Значит, ты тоже?.. Кирсиэль осеклась. Все эти годы она боялась, что Курундил всё-таки не любит её. Как он мог научиться любить, если его самого никто никогда не любил? Конечно, он ревновал девицу к её друзьям, но ревновать — не значит отдать сердце. Курундил вложил меч в ножны и буркнул: — Пошли. Эльфы вернулись на поляну с оркским лагерем. С трупами возиться не стали — оставили другим тварям на устрашение. Затушив костёр, Кирсиэль подобрала мешок с печатями. Курундил помог ей собрать стрелы в колчан, потом взвалил на плечи истерзанную оленью тушу, и они снова направились к югу. Нолдо вывел Кирсиэль к недавно вырытой тесной землянке, где стоять можно было, только согнувшись в три погибели. Эльфы уселись на утоптанный пол. Курундил засветил лучину, вручил изобретательнице чертежи, убранные в грубый кожаный переплёт. Жадно перелистав бумаги, Кирсиэль прижала их к груди и посмотрела на нолдо. Он развёл костерок, дым от которого улетучивался сквозь неприкрытый вход, и жарил тонкие ломтики оленины, отрезанные от орочьей добычи. Причудливо-уродливый шлем и перчатки валялись в углу. — Ты и есть Уругдагнир? — догадалась Кирсиэль. — Кто? — Ходят слухи о призраке, что рыщет близ Дол-Гулдура и убивает орков. — Кого там только не рыщет, — пожал плечами Курундил и грустно промолвил: — Я тоже рыскал. Сам не знаю, зачем, но мне захотелось проведать Амон Ланк… а его уже нет. — Где же ты был, что не ведал о затемнении нашего леса? — На востоке. Искал озеро Куйвиэнен. В Эрегионе говорили, что там пробудились первые квенди. Некоторые из них отвергли свет Валар, остались у озера и сделались авари — тёмными эльфами-отступниками. Я подумал: может, я из них, и поэтому… — А у нас говорят, что мы — потомки авари, — сказала Кирсиэль. — Если бы ты больше беседовал с моими сородичами, то знал бы это и не потратил бы столько времени. — Будто нандор знают наверняка, — проворчал Курундил. — Ещё есть мнение, что авари превратились в орков. — Быть не может! — возмутилась Кирсиэль. — Эльфы не родня этим тварям! Скорее уж орки сделаны из смертных. — Короче, надо было проверить, — вздохнул Курундил. — Но я нашёл лишь людские королевства. Могучие и богатые государи похвалялись своими древними родословными и утверждали, что их цитадели простоят вечность… Однако когда я возвращался на запад, тех королевств уже не было — были иные страны с иными знамёнами, границами и правящими семьями. В юности я упрекал сородичей в предательстве, но ныне понимаю, что они не могли иначе, ибо такова природа нашего искажённого мира: он и его жители постоянно изменяются… и изменяют. Даже если сейчас ты рада меня видеть, и тебе кажется, что ты никогда не пожелаешь со мной расстаться, в итоге ты всё равно меня бросишь. Нет смысла откладывать неизбежное, поэтому забирай чертежи и уходи. Только поешь сперва. Извини, без приправ. Курундил протянул Кирсиэли ветку с жареными мясными ломтиками, но она оттолкнула угощение. Она уж было поверила, что теперь всё наладится, а нолдо опять за старое! — Помоги мне построить станок, — потребовала она. — Не отпирайся, я видела, что тебе нравится мой замысел. Разве ты не хочешь стать его частью? — С одним условием… — начал нолдо. — Я согласна! — выпалила Кирсиэль. С неё было достаточно недомолвок, и она сказала прямо: — Я люблю тебя и согласна быть твоей женой. — Речь не об этом, — нахмурился Курундил. — Но если ты примешь моё условие, то я и со станком помогу, и твоим мужем стану. — А? — опешила Кирсиэль. Вроде бы Курундил не отказывал ей в браке, но выразился он так, что его согласие совсем не радовало. Как будто для него было нечто более важное, чем их любовь. — Отныне все споры мы будем разрешать поединком, — выдвинул условие Курундил. — Чего? — изумилась Кирсиэль. — Ты стала довольно боевитой. Мы будем сражаться с тобой на равных. — Нет, в смысле, я имею в виду, зачем? То есть, что за блажь? — затараторила Кирсиэль; её сердце тяжелело и колотилось. — Если ты меня не любишь, то не играй со мной! Я уйду сейчас же! Курундил посмотрел ей в глаза и выдавил, словно бы с презрением к самому себе: — Люблю. — Тогда к чему эта околесица? — Люблю, — повторил нолдо. — Но у меня преимущество. Я сроднился с одиночеством, а ты в нём страдаешь. Поэтому я могу ставить тебе своё условие. Не желаешь исполнять его — ступай. Хуже мне от разлуки уже не будет. А тебе? «Как хорошо смертным, — подумала Кирсиэль. — За свою короткую жизнь они могут влюбиться много раз, а мы обречены навеки прикипеть к кому-то одному, и счастье, если любимый ответит взаимностью. А если нет — кукуй до конца мира в одиночестве. Угораздило же меня ненароком отдать сердце вздорному нолдо! Готова ли я терпеть его выкрутасы, чтобы не терзаться одиночеством?» — Ты коварный, — сказала она. — Зачем ты оставил мне схемы и детали протезов? Изучая их, я углубилась в твои ремёсла, и новое увлечение вбило клин между мной и друзьями. Неужели ты это планировал? — Нет. Но не пропадать же добру, — проворчал Курундил, отвернувшись. — Когда я был маленьким, одна подруга, прежде чем навсегда покинуть меня, подарила мне камзол, который начала шить, пока мы ещё знались. Я рассудил, что будет правильно поступить так же… Я ведь работал для тебя со всей душой… до того, как ты предала меня. — Хватит уже твердить это! Я не предавала, просто ты привык во всех видеть плохое, — сказала Кирсиэль и покривилась: — Что до твоего условия, тебе не кажется, что улаживать споры поединком — как-то по-орочьи? Это утверждение права сильного. — А чем право сильного хуже права хитрого, права умного, права красноречивого, права любимого? Ведь любимый может заставить любящего сделать что угодно, пользуясь его страстью. Слова лживы, Кирсиэль, ибо даже говорящие на одном языке понимают их по-разному. Помыслы переменчивы. Чувства обманчивы. Если ты опять причинишь мне боль, я должен знать, что виновата в этом не твоя прихоть, а мой недостаток силы, ловкости, расторопности. И наоборот. Ты поделом назвала меня коварным. Но если примешь моё условие, места коварству и играм на чувствах друг друга не останется: мы будем решать всё в честной схватке. — Твоя взяла, — кивнула Кирсиэль и зловеще прищурилась: — Но это последний раз, когда я уступаю тебе без боя. И не надейся на лёгкие победы. — Отличный настрой, — похвалил Курундил, впервые улыбнувшись. Кирсиэль тоже рассмеялась. Её горло сдавливала сладкая горечь. — Подкрепись, — сказал нолдо, снова подав ей оленину. Кирсиэль впилась зубами в жареное мясо, прожевала и проглотила. Вкус еды перебил горечь, в сырой пропахшей дымом землянке стало чуть уютнее. — Кстати, я сделала себе новую ногу, — похвасталась Кирсиэль и лукаво улыбнулась: — Оценишь моё мастерство?