***
Переплыв Андуин, Курундил спрятал в прибрежных кустах хлипкий плотик, сложенный из трухлявых лихолесских веток и связанный длинными лоскутами коры. Нолдо огляделся. Осень позолотила кроны исполинских меллирн, но листья не опали, гладкая кора серебрилась в предрассветном сумраке. Трава на обочинах ещё зеленела, вперёд вела вымощенная белокаменными шестигранниками дорога. Впервые за долгие недели Курундил шагал, не таясь. В свежем воздухе эхом ушедшего лета ещё витали цветочные запахи, восходящее солнце заплёскивало белую брусчатку розоватым перламутром. С каждым шагом, с каждым вдохом скорбь нолдо утишалась, ибо таково было целительное могущество лориэнской госпожи, пронизывающее её владения. Впрочем, Курундил отринул осмотрительность не ради праздной прогулки. От незримых стражей, которыми кишели границы Лориэна, всё равно не спрячешься, а с крадущимся чужаком они обойдутся жёстче, чем с открытым путником. Курундилу же требовалось завоевать их расположение, чтобы его пустили на поклон здешним владыкам. Пограничники не замедлили. Из-за могучего серебристого ствола на середину дороги вышел эльф в сером плаще. Оружия он не держал, зато из золотых крон донеслось тугое поскрипывание тетивы — на слух Курундил прикинул, что в него целятся по меньшей мере дворе стражников. — Мои братья приняли тебя за орка, — сказал дорожный дозорный, когда Курундил остановился поодаль от него. «Немудрено», — хмыкнул нолдо. Его одежда была грязна и изодрана, только добротный камзол цел, но и он пропитался пылью, пóтом и тиной, и из синего сделался почти чёрным. За спиной торчал сработанный на коленке кривой лук с тетивой из волчьих сухожилий, за поясом — ржавый тесак, позаимствованный на одном из попавшихся по пути человеческих хуторов. Курундил мог бы украсть и нож получше, но воровать было стыдно, поэтому он успокоил совесть, взяв клинок, которого хозяева, по его разумению, не пожалеют. — Однако я вижу, что ты наш родич, — продолжал стражник. — Назовись и ответь, что привело тебя в Лотлориэн. — Моё имя Курундил. Во Вторую Эпоху я недолго сражался с орками под началом короля Амдира и принца Амрота, пока они не повелели мне служить королю Ороферу Зеленолесскому. Вот, вздумалось посетить вотчину моих былых государей. — Что ж, приветствую тебя в Лориэне, Куруднил, — сказал страж, приложив ладонь к груди и едва заметно наклонив голову. — Я Халдир, а это мои братья Румил и Орофин. Полагаю, ты их заметил. Курундил рассчитывал услышать, как тетивы в кронах расслабляются, но чуткое ухо уловило лишь шёпот листвы. — Ответь ещё на один вопрос, — сказал Халдир. — Не тот ли ты Курундил, которого смертные обвиняют в убийстве своей супруги Кирсиэли? Люди Дэйла, торгующие с Лихолесьем, прислали королю Трандуилу весть об этом, а тот уведомил наших владык. Курундил стиснул зубы. Ну, разумеется! Сам чураясь общества, он всё время забывал, что другие-то постоянно поддерживают связи. Он кивнул, и Халдир с напускным дружелюбием заверил: — Безусловно, подобное обвинение немыслимо и происходит от того, что смертные судят нас по себе. Соболезную твоей утрате, однако дивлюсь, что ты не поспешил развеять нелепые подозрения, а сбежал, будто тать. Курундил тяжко вздохнул и поведал Халдиру о проникшем в Дэйл орке. Напрямую он ничего не утверждал, но умолчал о подкинутом материнском дневнике, и само собой получалось, что Кирсиэль убил орк. — Жажда мести погнала меня прочь из узилища, — заключил нолдо. — Я настиг чудище и пытался выяснить, зачем оно принесло смерть моей жене, но оказалось, что у него вырван язык. Это странно, да и обычно орки не ходят поодиночке. Я хочу понять, что за лихо занесло ту тварь в Дэйл, и в поисках разгадки решил обратиться к мудрости ваших владык. Какие бы древние распри ни отчуждали лесных эльфов и нолдор, все Свободные Народы объединяла ненависть к оркам. Поверив полуправде Курундила, Халдир сказал: — Надеюсь, в Карас Галадоне ты найдёшь искомое. Чужакам положено завязывать глаза, но ты эльф, поэтому ступай вольно по дороге — она выведет тебя к городу. Однако прошу тебя никуда не сворачивать и помнить, что у многих меллирн в нашем лесу зоркий взгляд. Курундил на ходу жевал лембас, которым поделился с ним Халдир, а в другой руке сжимал изумрудную брошь в форме листика — данный стражем знак, что гость допущен в лесную крепость. «Зоркий взгляд, ага, — хмурился Курундил. — Надо быть начеку». Питательная галета с кремовой начинкой придавала сил, и уже ввечеру нолдо добрался до Карас Галадона. За тёмной стеной высились меллирн, более громадные, чем все, виденные Курундилом по дороге. Их ветви росли вкруговую на нескольких уровнях, образуя словно бы этажи. В густой листве подрагивали неяркие огоньки — голубые и белые, жёлтые и зелёные. На мосту через окружающий стену ров Курундила встретили столичные стражники. Нолдо показал им брошь и изложил своё дело. — Не след тревожить вечерний покой владык, — сказали ему. — Особенно в таком виде. Приведи себя в порядок и переночуй на нашем талане, а уж завтра мы доложим владыкам, и они решат, примут ли тебя. Курундил вымылся во рву (вода была чистой) и выстирал камзол. Стирать прочие лохмотья не имело смысла, ибо большей частью они состояли из грязи. Взамен гостю принесли серые штаны и рубаху, и высокие чёрные сапоги. Курундил вежливо поблагодарил галадрим за радушие и взобрался на талан в кроне маллорна, растущего близ городских врат. Нолдо боролся с дрёмой и вслушивался в доносящиеся снизу тихие беседы стражников, кое-как разбирая своеобразное лориэнское наречие, родственное синдарину, но отличное от него. Не говорили ничего важного или угрожающего — простая досужая болтовня. Безмятежный покой Лотлориэна обволакивал Курундила, будто паутиной. Чистота с отвычки раздражала. Ворочаясь под тонким пледом, нолдо остервенело чесался, но у него не оставалось сил противиться, и он заснул. В дни скитаний Курундил либо не видел снов вовсе, либо видел Кирисэль. Ему являлись картины мирного быта и любви, воображались дети, которых никогда не будет, переживались старые давно разрешённые обиды, вспоминаемые супругами со смехом… Но сегодня, словно подспудно ощущая вину за то, что не страдает от путевых тягот, а пользуется гостеприимством прекрасного Лориэна в то время, как тень Кирсиэли томится в Чертогах Мандоса, Курундил увидел жутчайший кошмар в своей жизни. Сражаясь с Кирсиэлью по какому-то пустяковому поводу, он как бы случайно отрубил ей руку. Он сделал супруге волшебный подвижный протез, и она стала как новенькая. В другой раз Кирсиэль лишилась оставшихся руки и ноги, и так Курундил заменил все её конечности деревянными. Он вдел в протезы длинные прочные нити и дёргал за них, и любимая жена обратилась его безвольной шарнирной куклой. «Любил ли я её по-настоящему? — гадал нолдо. — Или принял за любовь то, что смог сдружиться лишь с нею, и воспользовался её привязанностью, чтобы подчинить её себе, переделать под себя, отобрать у неё всё и всех — лишить любого выбора, кроме как оставаться со мной?» Несколько недель назад Курундил от горечи сравнил Кирсиэль с ненасытной бездной, неспособной удовлетвориться только им одним. Но что, если бездна — не она, а он? Он поглотил её! — Пробудись, — прервал кошмар шелестящий голос галадрим. Курундил продрал глаза. Перед ним сидел на корточках городской стражник. Утро выдалось холодным, но за лето солнце раскалилось так, что до сих пор пригревало, и листва маллорна лучилась плавленым золотом. — Ты кричал во сне, — сказал страж с мимолётной заботой и воспроизвёл: — Ya sozhral yeyo, ya sozhral yeyo… Это по-людски, да? Курундил возблагодарил Валар за то, что большинство галадрим не понимали всеобщего языка, и понуро проговорил: — Прости, что побеспокоил. — Пустяк, — усмехнулся стражник. — Всё равно нам на посту нельзя спать. Владыки готовы принять тебя. Курундил спустился с талана, и его повели в город. Правители Лориэна обитали на громадном маллорне, у корней которого журчал фонтан. Претолстый серебристый ствол обвивала лестница, теряющаяся в золотистой кроне. Курундил поднимался по ступеням вслед за стражником, украдкой касаясь ладонью матовой бархатистой коры. Он ощущал, как в древесной мякоти медленно-медленно перетекают живые соки, и думал, как здорово было бы выстругать для Кирсиэли маллорновую ногу. Её бы, наверно, уже никогда не пришлось менять… В чаше разветвлённого ствола показался широченный талан, на котором стоял большой дом. Стражник открыл двустворчатую дверь и впустил Курундила внутрь. Нолдо вошёл в овальный зал с изумрудным полом, лазоревым потолком и бирюзовыми стенами, источающими мягкий свет. В центре зала сидели на тронах владыка Келеборн и владычица Галадриэль, оба облачённые в ослепительно-белые мантии. Подле них Курундил почувствовал себя гномом. Среброволосый Келеборн был очень высок, его златовласая супруга — лишь немногим ниже, но ничуть не уступала ему статностью. Владыки встали, приветствуя гостя, и Курундил склонил перед ними голову. Они вновь уселись, Галадриэль молвила: — Нам рассказали о твоём горе, и мы разделяем твою скорбь, ибо знаем, каково терять членов семьи. Владычица говорила сочувствующе тихо, но низкий голос её не терял звучности. «Как будто не похоже, что меня здесь презирают, — отметил Курундил. — Но почему нет свиты? Быть может, владыки не хотят, чтобы меня видели многие из их подданных? Сейчас выяснят наедине, зачем я припёрся, а утолив любопытство, прогонят взашей». — Пусть воздух Лотлориэна умалит твои печали, — взял слово Келеборн. — Всякий пришедший в наш благой край без зла в душе найдёт здесь отдохновение. Однако, насколько я понимаю, ты явился не за исцелением от боли. Отчего ты думаешь, что именно мы — те, кто поможет разрешить загадку гибели несчастной Кирсиэли? Курундил встретил пристальный взгляд владычицы. Вынести взор очей, видевших свет Двух Древ Валинора, было непросто. Нолдо запустил руку в карман камзола и смял в кулаке страничку материнского дневника, давно уже нечитаемую, размытую речными водами и пропитанную грязью. Он осторожно проговорил: — Орк… на месте смерти моей жены… бросил книжицу. Люди забрали её, но я сумел рассмотреть несколько строк. Они писаны почерком моей сгинувшей матери, а речь в них, помимо прочего, о вас, владыки. Кажется, матушка имела честь знать вас в дни вашего пребывания в Эрегионе. Скажите, вы помните портниху Нинквелет? Веки владычицы приоткрылись чуть шире. Она повернулась к мужу, и несколько мгновений супруги смотрели друг на друга, верно, общаясь без слов, как умели сильнейшие и древнейшие из эльфов. — Припоминаю, — наконец, ответила Галадриэль. — Нинквелет была поистине даровитой и сшила нам несколько дивных одеяний. Увы, наше знакомство не продлилось долго, ибо вскоре после того, как оно завязалось, мы покинули Эрегион… Нам не понравились некоторые соседи. — Нинквелет была мастерицей своего дела, — поддакнул Келеборн и прищурился: — Однако не возьму в толк, что, по-твоему, общего у твоей родительницы и твоей жены, и как дневник эрегионской швеи Второй Эпохи попал к оркам в Третьей? Может ли статься, что не орк принёс его в твой дом? «Они явно что-то знают, — подумал Курундил. — Галадриэль — наверняка, а Келеборн, пожалуй, изображает дурачка, чтобы вывести меня на чистую воду… Да только нет никакой чистой воды». Хотелось бы, конечно, выпытать хоть что-нибудь, но Курундил не мог тягаться с могущественными владыками. — Меня терзают те же вопросы, — сказал он. — Теперь ясно, что я ошибся, сочтя, будто вы можете их разрешить. Благодарю за гостеприимство и прошу прощения за то, что отнял ваше время. Курундил поклонился и развернулся было к выходу, но Келеборн окликнул: — Постой. Я бы посоветовал тебе задержаться в Лориэне, пока не затянутся твои душевные раны, но вижу, ты полон решимости уйти. Скажи, по крайней мере, куда ты отправишься. — Обратно на восток. Потрясу орков в Лихолесье. — Тогда тебе понадобится хорошее оружие, а не ветошь, с которой ты пришёл сюда. Всё же останься на день-другой. Подреби себе что-нибудь или выкуй сам. Мы дадим материалы и провизию. — А между делом, — задумчиво и как бы неохотно добавила Галадриэль, — возможно, есть способ разобраться в истоках твоей беды. Владыка Келеборн распорядится, чтобы тебе подыскали пристанище у нас, а покамест следуй за мной. Галадриэль повела Курундила вниз по обвивающей маллорн лестнице, затем — вдоль ручья, струящегося из фонтана у корней. Встречные эльфы кланялись ей, нолдо опускал глаза и втягивал голову в плечи, остро ощущая, что ему совсем не по чину ступать рядом с владычицей. Ручей утекал в глубокую тенистую лощину, где впадал в небольшую заводь. Возле неё стоял мраморный постамент, а на нём — серебряные кувшин и чаша. — Загляни в Зеркало, — сказала Галадриэль, — и, прошу, расскажи мне, что ты в нём увидишь, ибо я тоже желаю знать ответы. Ты жаждешь настигнуть того, кто подослал орка убить Кирсиэль, но советую не задавать Зеркалу определённых вопросов, а предоставить полную свободу. Тогда, быть может, оно явит тебе знание, о нужде в коем ты и не подозреваешь. Закатав рукав мантии, владычица взяла кувшин и зачерпнула им воды из прудика. Когда она переливала воду в чашу, единый солнечный лучик пробился сквозь сплетшиеся над распадком густые кроны и упал на её сжимающий ручку кувшина кулак. На пальце владычицы вспыхнул серебристый отблеск. В следующий миг ветер двинул ветви над лощиной — они закрыли солнце, и блик померк. Упёршись ладонями в мраморный постамент, Курундил склонился над чашей и подумал: «Какое открытие заставило Кирсиэль бросить меня?» Вода подёрнулась рябью, а когда дрожание успокоилось, нолдо увидел… … знакомую прихожую в материнском доме. На стене среди маминых платков и накидок висел серебристый плащ, с кухни доносился голос: — Слишком поздно, Нинквелет. Хотел бы явиться раньше, но моего внимания требовали более насущные дела. Увы, пока я разрешал их, молва доползла и досюда. «Это же тот день, когда Норнион и остальные оборвали дружбу со мной! — вспомнил Курундил. — Я прибежал чуть не в слезах, а у мамы был гость… Лекарь? Кажется, я тогда приболел… Но она говорила, что никто не приходил! Лгунья!» Нолдо вперил взор в воду. Маленький Курундил, глазами которого смотрело Зеркало, пошёл в кухню, недоверчиво окликая: — Папа? Курундил замер на пороге. Напротив матери за столом сидел плечистый черноволосый эльф. Он носил богатый небесно-голубой камзол, а большие руки его были красными, грубыми от работы. Эльф поднялся навстречу мальчику, и Нинквелет сказала: — Поклонись, сынок. Это наш владыка Келебримбор. Обменявшись с Курундилом поклонами, Келебримбор спросил: — Помнишь ли ты своего отца? Курундил с готовностью открыл рот, чтобы рассказать, какой великий кузнец его родитель, и как он мечтает стать таким же, но Нинквелет прижала палец к тонким бледным губам и прошипела: — Чш. Келебримбор усадил недоумевающего Курундила на свой стул и сжал мальчишескую голову мозолистыми ладонями. Курундил услышал хруст собственного черепа, по Зеркалу вновь побежала рябь. «Что это значит? — скрежетнул зубами нолдо, словно бы от натуги, пытаясь силой удержать видение. — Владыка Келебримбор мой отец? Я правнук Феанора? Ну и что? Это же не повод для остракизма!.. Покажи ещё! Почему?» Рябь прекратилась, и в Зеркале возникло вечернее небо, разделённое на половины: восточная голубизна поблёскивала звёздами, запад алел закатом. К небу поднимался высокий холм, на котором в кольце падубов стояла каменная беседка. В ней были двое: Келебримбор и Галадриэль. — … нельзя, — прозвучал низкий голос Алтариэли. — Разве ты забыла, что сказала мне? — спросил владыка Эрегиона. — Мы сотворяем валинорское блаженство здесь, как ты того и желала. Кольца остановят угасение Средиземья, и твои печали развеются. — Я хотела этого, — признала Галадриэль. — Но я не доверяю учениям Аннатара, тогда как ты в своей гордыне… — Ты знаешь, что мною движет не тщеславие, а любовь к тебе. Ты носишь свидетельство этого. Келебримбор протянул руку, указав пальцем на прозрачный зелёный камень, висящий на груди Галадриэли. Она отступила на шаг, сняла украшение и подала его владыке. Он покачал головой: — Нет. Этот элессар сделан для тебя. Если после всего ты покидаешь меня, пусть он останется тебе памятью. Галадриэль поклонилась и пошла вниз с холма быстрым сбивчивым шагом. «Всё сходится! — возликовал Курундил. — Вот, в чём причина! Вот, кто я такой! Незаконнорожденный oubliudoc». Оторвавшись от Зеркала, он повернулся к нынешней Галадриэли и торжествующе оскалился: — Nánуё valin omentiёlvallo, emilinya.***
Гость, представший перед владычицей и её мужем, поистине был нолдо Первого Дома, коих ныне в Средиземье осталось мало: темноволосый, светлоглазый, и, хоть держался учтиво и слегка сутулился, в его осанке усматривалось упрямство и непокорность. Галадриэль соболезновала постигшему его горю, ибо двести двадцать семь лет назад утратила единственную дочь, и даже целительный воздух Лотлориэна не избывал её тоску без остатка. Однако владычица не понимала, чем лично она может помочь несчастному Курундилу. Неужто он настолько одинок, что устремился в Лориэн лишь потому, что здешние правители давным-давно водили знакомство с его матерью? Ужели ни с кем в Средиземье он не связан ближе, чем этой слабой связью с Галадриэлью и Келеборном? Да и обстоятельства гибели его супруги были странны. В вестях, присланных королём Трандуилом, говорилось, что люди обвиняют в убийстве самого Курундила, будто бы утверждающего, что бедная Кирсиэль покончила с собой. Курундил же сказал, что его жену погубил орк, обронивший на месте преступления дневник его матери. Разумеется, верней всего предположить, что орк и есть убийца. Но зачем чёрной твари вкладывать оружие в руку жертвы? И причём тут старинные записки швеи Нинквелет? Она ведь просто вела дневник да зарисовывала эскизы и выкройки. Какое оркам дело до обычной портнихи? Ещё страннее было то, что Галадриэль не могла проникнуть в разум Курундила. Искусство осанвэ, с веками умалившееся, как и всё в Средиземье, позволяло древним эльфам общаться без слов и на немалых расстояниях. Для такой связи потребно обоюдное желание — оба разума должны быть открыты. Однако многотысячелетний опыт владычицы и сила Кольца Нэнья позволяли ей прозревать мысли тех, кто не стремился к этому, но и помыслов своих не прятал (или прятал неумело). Разум Курундила же был непроглядно чёрен. Галадриэль сомневалась, что когда-либо сталкивалась с настолько совершенной аквапахтиэ — полнейшей закрытостью, уподобляющей сознание улитке, втянувшейся в панцирь. Владычица безмолвно обратилась к мужу за советом, и тот подумал ей: «Горе Курундила неподдельно — он не убивал Кирсиэль. Что до орка, не вижу смысла подсылать его, чтобы убить простую нандо. Впрочем, допускаю, что она была не так проста. Однако ещё слабее верится, что орк попытался бы отвести от себя подозрения, обставив своё злодеяние самоубийством. Зачем ему это? Эльфы и люди и так его враги и, поймав, не пощадили бы его, даже будь он вправду непричастен к смерти Кирсиэли». «Ты клонишь к тому, что она действительно покончила с собой? — удивилась Галадриэль. — Но это же немыслимо!» «К немыслимым делам приводят немыслимые причины, — отозвался Келеборн. — Кирсиэль прочла дневник Нинквелет. Ты помнишь, кто был на уме у нашей старой портнихи? Представь, какой ужас охватил Кирсиэль, когда она узнала, что её любимый муж — отпрыск Врага». От одного предположения спину владычицы продрал озноб. Она вспомнила, как Нинквелет щебетала об Аннатаре, снимая с неё мерки для платья. Но кто из нолдор Эрегиона не был тогда очарован его прекрасным и мудрым обличьем? Если Нинквелет и отдала ему своё сердце, разве мог он ответить на её любовь? Хоть на чью-то любовь? Не говоря уж о том, что силы зла лишены Тайного Пламени, дарующего жизнь, следовательно, у Аннатара не может быть потомков. Он способен плодить лишь искажённых чудищ, основанных на созданных другими существах. Перед владыками же стоял не орк и не ведьмак, а несчастный сородич-эльф. Умудрённой жизнью Галадриэли и без осанвэ было ясно, что Курундилу невдомёк, почему погибла его супруга, и он отчаянно нуждается в помощи; его рассудок затемняет не злой умысел, а недавно пережитое горе. «Наши опасения легко проверить, — подумала владычица. — Надо лишь расспросить Курундила о его отце». Но она не отважилась и повела речь о Нинквелет. В конце беседы Галадриэль решилась позволить Курундилу заглянуть в Зеркало. Келеборн мысленно возражал, утверждая, что если правда о происхождении нолдо действительно убила Кирсиэль, она может погубить и его самого, и не только его. Владычица была непреклонна. «По крайней мере, не оставайся с ним наедине, — настоял владыка. — Я пошлю за вами стражей. Сосредоточившись на Зеркале, Курундил не заметит таящихся поблизости бойцов, и в случае чего они оборонят тебя». Курундил долго всмативался в воду. Его сжимающие постамент пальцы побелели, будто тоже были из мрамора, на лбу выступила испарина. Наконец, оторвавшись от Зеркала, он с шальной улыбкой сказал на квенья — родном языке нолдор: — Рад нашей встрече, матушка. Галадриэль подумала было, что Курундил ещё во власти видений, и ему мерещится Нинквелет, но он издевательски повторил: — А ты не рада мне, мама? — О чём ты? — опешила Галадриэль. — Я видел Нинквелет и владыку Келебримбора. Он взломал мою голову этим вашим подлым осанвэ и забрал что-то оттуда. Что же? О, я видел, что! — вскричал Курундил. — Я видел его — и тебя! Разве я не ваш сын? Внебрачное отродье — плод предательства и неверности, лжи и разврата. Ты спихнула меня Нинквелет и заставила её врать мне и всем вокруг, чтобы тебе не пришлось оправдываться перед законным мужем. Потом обман вскрылся, и все поняли, что Нинквелет — лгунья, покрывающая твою измену, а я, прости мой всеобщий, — shliuhin syn. Поэтому меня все отвергли, и даже Нинквелет, ведь заботы обо мне сломали её жизнь. Я омерзителен! Ты омерзительна! Слова Курундила были столь дики и оскорбительны, что Галадриэль остолбенела и залепетала, захлёбываясь возмущением: — Это неправда. Я… я скорблю о Келебримборе, ибо он и впрямь отдал мне своё сердце, тогда как моё уже принадлежало владыке Келеборну. Я… Ты слишком долго прожил со смертными, Курундил. Я даже не буду оправ… Должна ли я напоминать тебе, что элдар дано любить лишь раз, и брак наш священен? Нет нужды пояснять, что я всегда была верна мужу, ибо такова наша природа. — Вот именно — природа, — яростно закивал Курундил. — Я порождение твоего неестественного блуда и потому противен всем. Вот, о чём писала Нинквелет. Вот, что отвратило Кирсиэль от меня. Совладав с негодованием, подобного которому она никогда не испытывала, Галадриэль смогла думать яснее: «Итак, Курундил увидел, как Келебримбор стёр его память. Пожалуй, могучему искуснику не составило труда провернуть такое с неокрепшим детским разумом… Однако, значит, было, что стирать. У Курундила изъяли самую малость, иначе это повредило бы его рассудку. Неужели воспоминания об отце? Неужели Курундил действительно… сын Саурона?» Как ни обидно терпеть необоснованные упрёки, приходилось признать: то, что Курундил неверно истолковал показанное Зеркалом, — это к лучшему. Сейчас он просто зол, а если узнает, что его породила не (пусть невозможная, но всё-таки) любовь, а Враг, это может раздавить его или толкнуть во Тьму. Кто скажет, какую мощь он унаследовал от Чёрного Майа? «Нет, что за нелепица? — усомнилась Галадриэль. — У Врага не может быть детей, ибо он неспособен любить. Даже если очарованная им Нинквелет призналась бы ему в своих чувствах, он отверг бы её, поскольку видел бы в неё лишь помеху в работе над Кольцами… А есть ли вероятность, что хроа Аннатара было подвержено свойственной смертным безлюбовной похоти?» — Ну? Что делать будем, мамочка? — спросил Курундил. — Ты ошибаешься, — проговорила Галадриэль. — Я не твоя… — Элессары просто так не дарят, — хмыкнул Курундил и насмешливо скривился: — Обмнимемся, мамочка? «Нельзя отпускать его, пока мы не выясним, кто он на самом деле», — решила владычица и подала условный знак. Тенистую лощину мигом наводнили стражи в серых маскировочных плащах. Курундил заметался, но бежать было некуда. Его скрутили и поволокли прочь. — Предательница! Ты заманила меня! — кричал он. — Я должен был предвидеть, что лориэнская благость — обман! Ноги владычицы подгибались, и, присев на край мраморного постамента, она вновь погрузилась в размышления: «Майа Мелиан родила дочь от короля Тингола. Если хроа Аннатара так же было годно для размножения, от него мог появиться ребёнок… Надо поинтересоваться у Митрандира, возможно ли это. Да и вообще без волшебника здесь не обойтись». Галадриэли было под силу уследить за перемещениями Митрандира лишь в пределах Золотого Леса. Выискать же мага в чужих землях не сумел бы и самый зоркий глаз. Владычица отправила тайное послание в Росгобел, а оттуда Радагаст Бурый разослал своих птичек на поиски Гэндальфа Серого. День сменялся днём, неделя — неделей, а вестей от Серого Скитальца не было. До владык Лориэна доходили слухи, что на севере опять неспокойно — похоже, орки готовили вторжение в Эриадор, а волшебник готовил тамошние людские поселения к обороне. «Что ж, эта угроза более насущна, чем Курундил, — думала Галадриэль. — А представляет ли он угрозу? Несчастная запутавшаяся душа! Мы пленили его, даже не зная наверняка, опасен он или нет». Минул месяц, за ним другой. На границах Лориэна ощущалось дыхание зимы, меллирн и пышные лесные травы задремали. А вот Курундил, казалось, не спал вовсе: он непрестанно рассказывал сторожащим его воинам о своём мнимом происхождении. По Карас Галадону и всему Лориэну расползались слухи о безумном нолдо, возомнившим себя сыном владычицы и правнуком Феанора. Разумеется, эльфы не верили возводимой на Галадриэль напраслине, но ей всё равно было противно и стыдно перед мужем. А кривотолки о её якобы сыне бередили рану, оставленную потерей дочери. Вскоре после нового года терпение Галадриэли лопнуло, и она отправилась вразумить Курундила. Пленника держали в приземистом домике, выстроенном меж корней накренившегося от давней бури ясеня. Каждый день ему приносили еду и понемногу дров для печки. У двери с тяжёлым замком и засовом стояли двое стражников, с той стороны гремел неумолчный голос нолдо: — … отдала меня Нинквелет, а сама с невинным видом вернулась к Келеборну. И её вы избрали своей владычицей после смерти славного короля Амрота? Да она не лучше людской гулящей девки! Повнуясь жесту госпожи, стражники отперли замок, подняли засов, и Галадриэль вошла в узилище Курундила. Он сидел на расстеленном на полу матрасе, владычица нависла над ним, отираясь макушкой о низковатый сводчатый потолок — вставленные между толстых корней доски. — Чего ты добиваешься? — спросила она. — Твоего внимания, мамочка, — задрал голову Курундил, нарочито мерзко изображая капризный ребяческий голосок. — Я не твоя мать, — нахмурилась Галадриэль. — Тогда почему ты гноишь меня здесь? Не поздновато ли для родительского желания оградить дитя от опасностей мира? Мне уже четыре тысячи пятьсот девяносто три годика, матушка, я умею постоять за себя. — Я вынуждена. Это для твоего блага. Просто подожди немного, и всё наладится, — сказала Галадриэль, а сама подумала: «Немного — это сколько? Куда же запропастился Митрандир?» — «Просто», — фыркнул Крундил и, посерьёзнев, ядовито процедил: — Просто сделай то же, что делала всю жизнь. То же, что все со мной делают. Отвернись от меня. Наплюй на меня. Позволь идти своей дорогой. — Куда же ты пойдёшь? — Искать сильмарил. Заявление сбило Галадриэль с толку: «Зачем он приплёл сюда утраченные Феаноровы камни?» Она так и спросила: — Зачем? — Ну, смотри, — вдохновенно ответил Курундил; его, похоже, распирало от гордости за измысленный план: — Я прямой потомок Феанора, следовательно, имею наследное право на сильмарилы. Один из них недостижим в небесах, но два других — здесь, в Средиземье: погребённый в недрах и утопленный на дне морском. Я отыщу один из них. Известно, что чудесные камни обжигают ладони злодеев, предаталей, клятвопреступников. Если сильмарил не опалит меня, значит, я не запятнан твоим грехом. Я уплыву с камнем в Валинор, войду в Чертоги Мандоса, и Кирсиэль увидит, что я чист. Она согласится возобновить наш брак, облечётся плотью, и мы счастливо заживём в Благословенном Краю. — Если тебе известно столь многое, ты знаешь и то, что сильмарилы приносят не счастье, а одни лишь раздоры, — сказала Галадриэль. — В любом случае камни недосягаемы, но твои намерения относительно них могут пробудить страшную Феанорову клятву, коя грозит великими бедами. — Кругом и так сплошные распри и кровопролития, — отмахнулся Курундил. — Одной бедой больше, одной меньше. — Ты не ведаешь, о чём говоришь, — покачала головой Галадриэль и неожиданно для себя улыбнулась уголком губ; всё-таки Курундил был ещё по-юношески беспечен, и его наивность умиляла бы, если бы не сулила неведомые напасти. — Ладно, давай представим, что ты добыл сильмарил без последствий для Средиземья, но камень ожёг тебя. Что тогда? Курундил обнажил зубы в ухмылке, однако брови его были сдвинуты, а в сузившихся глазах сгусились тени. — Тогда у меня будет сильмарил, — сказал он.