***
Софья в самом деле не понимает, что за чертовщина творится. Корыстных целей у нее не было, нет и не будет — причины на то, что теперь каждый первый знает о секрете ужасно личном, есть, просто нужно очень постараться, чтобы сформулировать и преподнести это понятным языком. Тот, кто наблюдает со стороны, видит больше, чем тот, кто в круговорот втянут: обзор шире. За одноклассниками смотреть проще простого. За Алексом — сюрприз-сюрприз! — смотреть было невероятно просто. В мелочах скрывается что-то странное, то, что так усердно прячется. В прогрызенной ручке. В неприглядных каракулях на полях тетрадного листа — неупорядоченными завитушками, что накладываются друг на друга, протирая насквозь тонкий лист в клетку. В белеющих костяшках, если появляется любой раздражитель. И — она совсем не уверена — в сводящихся бровях и раздувшихся ноздрях, как только в класс входит тот или иной человек — закономерность она пока не вывела. Но мало ли что может показаться, верно? Не будь Софья параноиком, не случилось бы огромной кучи всякого говна, которое произошло лишь из лишней предосторожности. Не будь она скептиком, подошла бы к Джеймсу раньше. К слову об этом; в один из дней он стоял настолько одиноким отщепенцем, что смотреть было невыносимо: куда подевались многочисленные компании людей, — компании девушек, — что почти везде его сопровождали, непонятно, но стоило взглянуть на впалые глаза и несколько осунувшееся лицо, некоторые вещи в голове прояснились. Заговорила Соня из любопытства. Она даже не была уверена, что Смит слышал хоть половину ее слов о погоде, неплохой для прогулок — да и в общем и целом о начале нового учебного года, — а почему бы и да. — Что, прости? — немного запоздало наконец подал голос Смит, пару-тройку раз открыв-закрыв глаза. Девушка тогда в самом деле опешила. — Ээ… — Неуверенно потянула она, впрочем, в затупе находясь недолго. — …мой квартал чуть дальше твоего, пройдемся вместе? Из-за скуки ли, или из-за того же пресловутого любопытства эта мысль вообще была озвучена, непонятно и доселе. На самом же деле это оказалось несколько более масштабным мероприятием, чем казалось на первый взгляд. А еще это оказалось интереснее и занятнее. Не так страшен черт, как его малюют. Хоть иногда настойчивости и наглости девушки не было предела. Без труда, как говорится, рыбки не увидишь. А рыбка того стоила. Смит хороший человек, серьезно — отличный собеседник и друг? Соня не уверена, что могла его так называть, недельку-другую увязываясь за ним после школы, — а затем и по дороге на занятия. Но разговаривали они открыто и беспрепятственно на любые темы, а это чертовски подкупало. В столовой девушка теперь чаще садилась за почти пустующий стол, нежели с одноклассницами. Обед в тишине со сдержанными «Приятного» — «И тебе того же» — показался в какой-то из дней таким правильным. Было даже перманентное ощущение того, что ее компания Джеймса устраивает — и это ощущение никуда не делось, приятным теплом обдавая где-то у ребер. Софья, каждое утро встречая Смита у обочины напротив его дома, сразу после приветствия всегда спрашивает, «не произошло ли ничего новенького». — Я думаю… — однажды утром начал Джеймс, неловко потирая шею, — Я думаю, что могу рассказать о чем-то «новеньком». «Та-ак, окей»; судя по тому, что шаг они не сбавили, новость не должна была быть обескураживающей, тем более, что он об этом заговорил в принципе именно в момент, когда солнце встало буквально пару часов назад, а мимо них проезжали машины и проходили люди. Потом он сказал, что ему «кое-кто нравится», но он «вообще не уверен» и «ему так просто кажется», однако это «скорее всего» и «почти точно». — Она из твоего класса? — оживленно спросила Соня; девки такую херню любят, ничего с этим не сделать: хлебом не корми, а расскажи-да-покажи. — Нет. — В смысле, из нашей школы, ровесница? — озадаченно спросила девушка, пока собеседник не мог удосужиться во время разговора даже взглянуть на нее — и где же твои высоко оцененные манеры, парень? — Да?.. — неожиданно даже для самого себя выпалил Джеймс, на удивление, голосом ровным — как, впрочем, и обычно. — Из параллельного класса, получается. — …верно, — Смит все-таки посмотрел на нее, отвечая слишком быстро — будто бы надеясь, что его не успеют услышать и понять, а когда переспросят, он смело ответит «да нет, ничего». Как глупо разговаривать о таком, думалось ему; возрасту соответствует, — поведению не подобает. Соне это и вовсе показалось забавным — ведь действительно: его поведению подобное совершенно не подобало. Да и кто его мог привлечь? Просто, не в обиду подругам, нужно ж чем-то уметь восхитить до такой степени, ну в самом деле. — Дарья? — Нет. — Катерина? — Это допрос? — устало улыбнувшись спросил Джеймс, немного наклоняясь к девушке. — С пристрастием, — подтвердила она, однако, тоже поворачивая к нему голову. Она расспрашивала его действительно долго — нескончаемые две минуты, перебирая четырнадцать женских имен и анализируя вшитым ей с рождения детектором лжи поведение, проверяя, не врет ли ей Смит, вновь кидая в ответ однозначное «Нет». — Это… я? — Соня побелела, остановившись, сморщив нос; да, если это было признанием, то оно вышло просто отстойным. Но Джеймс засмеялся, разгоняя некоторые догадки — и облегчение нахлынуло такой приятной волной, что даже и не обидно было почти, что над ее словами осклабились. — Да не приведи Господь, — успокоившись, пробормотал он себе под нос, сунув руку в карман брюк, уже налегке и без какого-либо стеснения отвечая на очередной вопрос. Софья с непониманием уставилась в асфальтированную дорогу перед собой. Игра в «Угадай-ку» зашла в тупик, из которого выйти невозможно — и если все это было шуткой, то это был самый отвратительный розыгрыш из всех, в которых девушка принимала участие как обведенный вокруг пальца. Да бросьте, уж кто — кто, а Смит бы не стал тратить время на нечто бессмысленное, — у этого разговора обязана быть точка, на которой все логично закончилось бы. — Но ведь в нашем классе больше нет де… — тонкие полоски бровей взлетели кверху, подведенные блеском губы сложились в аккуратную «о», а рука своим указательным пальцем движением вверх-вниз рассекала воздух. Осознание***
Уныние — величайший из грехов. Уличить в этом Смита попробовать можно, но суд с вашей стороны будет провален, а Джеймсу даже не понадобится адвокат. Его поведение, его словно бы спад энергии, отдаленно напоминающий эмоциональное выгорание, напрягал; резким нашествием, начавшимся на пустом месте. Времени становилось все меньше и меньше с каждым классом, теперь он и вовсе понимает, что тратить драгоценные минуты на мелочевку — безобразно глупо. Ему не составляет труда; он держится очень даже неплохо, правда, — хоть и заметно конечно, что отсутствие общения в тех же масштабах, что и ранее, для него непривычно. Он не одинок — одиночество, гордое и вальяжное, устраивало его в качестве лучшего друга. Что до шумных компаний, — Смита это банально не интересовало. Ему не было комфортно с тем же окружением, что и раньше, и это не говорило ровным счетом ничего кроме того, что он повзрослел слишком рано. Раньше, чем те, с кем он общался. Те люди не были плохими, отнюдь — просто… Просто внимание в большом количестве вдруг показалось таким бессмысленным. Напускным. Отдаление от бывшего круга интересов происходило не как «ну ты и подонок, Смит, знаешь, разонравились мы тебе или нет, это чертовски странно — то, как ты собираешься просто прекратить», а как «ну… Ладно? Хорошо, просто если ты уверен, что это в самом деле оно и ты себя так действительно чувствуешь, никто тебя держать с нами насильно не будет». В самом деле — его никто не держал, с лишними вопросами не лез — но все же изредка интересовались, как у него дела, в общем и целом. Джеймса это устраивало. На глаза вечно попадался Александр из параллели. Через сколько стадий «черт, я не такой» и «я не такой, вот чёрт» Смит прошел — до сих пор невероятно и угнетающе. Худшие из кошмаров пересмотрены им десятки, сотни раз — где он, такой открытый и мерзкий, беспокоится о чем угодно, но не о том самом. Постыдном. Секретном. Прикрываясь учебой. Абстрагируясь от социума. Но вроде бы все устаканилось, некоторые размышления успокоили механизм, медленно убивающий морально. Александр совершенно непримечательный — как и он сам. С виду спокойный и рассудительный — вот так новость, — ровно такой же, как и Джеймс; интересным выражением лица, когда на уроке физической культуры, у их классов совместной, стоял в общем строю, и не более того. Мотивация хлипкая — иллюзии быстро распались, рассыпались в крах, стоило узнать о той же неоднозначной успеваемости — но первое впечатление не может выветриться. И оно слишком замечательное. Слишком замечательное, чтобы чувствовать вину, ощущая себя идиотом. На самом деле чувство это необъяснимо, конкретики нет никакой совершенно. Конечно, о любви там и не говорится; но это уже и несколько большее, чем просто «нравится» — а частые думы о том, что есть дела, пожалуй, и поважнее переживаний, вовремя приходят на помощь. Отдушина была найдена в учебе — к ней прибавилась секция борьбы, которую Джеймс изредка посещал от нечего делать, некоторые вещи усваивая — самооборона, давайте признаем, штука нужная. А потом это превратилось в рутину. В неимоверно скучную тягомотину, которую он успел всем сердцем пламенно возненавидеть. Это длилось ровно до конца прошлого учебного года и несколько дней после начала этого, а потом был внезапный «бум». Софья. Тот еще кадр, Смит должен признаться. К слову, от тех, кто Джеймса так легко отпустил, отличается она немногим — вот как раз таки тем, что отпустить так просто не хочет. Сейчас, например, после травмы еще более серьезной, Джеймс вынужден провести несколько дней дома — и хорошо, что не в сыром больничном крыле. Соня: а) выведала его домашний номер телефона, б) выведала его мобильный номер телефона, в) систематически звонит и интересуется краткой информацией о его самочувствии. Как бы первый раз это не было неловко, она, однако, приноровилась — на четвертый день позвонила уже «чисто поболтать» — «ну давай, выкладывай». Смит рассказывает немного — потому что происходит, правда, не шибко много. Софья рассказывает больше — зачем, только ей одной и известно, но знаете, так время коротать занятнее. «Как рука, кстати?» — «Уже лучше, спасибо» — «Все думаю: как ты о батарею-то приложился? Нет, ты не подумай — ноги тебя вообще уже не держат?» — «Меня толкнули, знаешь ли» — «О, ха-ха, спасибо хоть сказал?» — «Чего?» — «В глаза хоть толкнувшему посмотрел, говорю?» — «Это был Александр, и, к твоему сведению…» — Джеймс замолк, услышав странный и слишком резкий вдох в динамике, отстранившись от мобильного и посмотрев на дисплей так странно, словно смотрел на саму Соню; «Ты в порядке?» — спросил Смит медленно и вкрадчиво, переводя звонок в режим «Громкой связи» — рука затекла держать телефон в одном положении. — Не… не-не, ничего, — излишне задумчиво произнес голос девушки на том конце трубки. — Не бери в голову. Ты, между прочим, знаешь, что учитель химии уволился? О-оо, сейчас расскажу, слушай!.. Факт остаётся фактом: тяга к знаниям никуда не делась, но высыпаться Смит в последнее время стал лучше.***
Джеймс прикладывается о батарею, закономерно валится с ног, подворачивая одну из них — и отбивает себе копчик, приземляясь ну слишком неудачно. Гипс крошится, идет трещинами — а Смит почти грязно ругается, — либо Алексу просто показалось. Смотрит, как загнанная в угол зверушка — как в прайм-тайм по AnimalPlanet нам дают возможность поглазеть на чистую трусость, но прокол телевизионщиков проявляется вот в чем: даже загнанное в тупик зверье будет до последнего скалиться, сечёте? Джеймс же смотрит снизу вверх почти жалобно, так унизительно, что становится даже немного стыдно. Зрелищем умильным, но дикой вкусовщиной, которая чаще пугает, однако кому-то глаз все же радует. Цикл, поставленный на репит; как маршрут городского автобуса, что ездит по кольцевой. Взломанным детским каналом, где без остановки крутят жуткий видеоролик — хрониками ужаснейшего из ужаснейших: сумасшедшие не отходят от телеэкранов, стараясь не моргать. Сейчас здесь нет никого кроме них. Рука Алекса ложится на чужой затылок — сжимает до хруста пальцев и тянет наверх, к себе. Смит слушается, поднимаясь на трясущихся ногах, придерживая одной рукой вторую, задевая плечом ту же батарею — ранее упал ровно под ней. Жмурится — хромая за Алом, подходя ближе к ступенькам, им совсем недалеко — лишь пара шагов. Алекс резко садится на корточки, руки с затылка не убирая — и Джеймс почти падает туда же, неловко стукнувшись коленями о школьную плитку. Александр оттягивает руку назад — на чужой шее выступает кадык, что тут же дергается — Смит сглотнул, — противиться не стал. И со всей силы херачит лицом о ступень. Поднимает голову — встречает лишь шмыганье носом — попыткой вдохнуть, если бы не кровь, валящая из носа практически струей; по реакции на долгожданное — и вновь ебашит лбом о холодную поверхность. Два. Три. Четыре. На пятый Джеймс сам валится вперед, — оставленный любыми силами лежать без чужой помощи. Но выдыхает, тут же закрывая рот, чтобы вновь сглотнуть — иначе захлебнулся бы, не утруждаясь, — ведь короткие ногти на пальцах в затылок вцепились еще яростнее, поднимая голову над землей, опять занося, чтобы в шестой раз приложить о ступень, край которой предсказуемо окропился алым. Ал поднимает чужую голову вновь; измученный взгляд, все еще полный грусти и усталости — но зрачки по-пьяному расширяются, стоит глазами встретиться с Алексом. Из пробитой губы сочится та же самая кровь, на лбу куча ссадин и будущих синяков и гематом, а левая бровь рассечена о край ступеньки. Волосы больше не находятся в, рот его еби, таком идеальном порядке — и это так красиво, что просто пиздец: прядями, что лезут в глаза столь же настойчиво, как и там, в актовом, но сейчас до них нет еще большего дела. Персональный рай, заключающийся в обители самого порочного из демонов, самого грязного из них. Ладонью второй руки Александр проводит по щеке, испачкавшейся в пыли, поднятой с пола — и тут же большим пальцем мажет по нижней губе, грубо хватает за подбородок. Смит взгляда не отводит; сука, это так раздражает: почему он молчит?.. Алекс просыпается, подрываясь и сжимая одеяло с той же силой, с которой сжимал короткие волосы на практически выбритом затылке во сне, — садясь на собственной кровати. Переводит дыхание. Реалистичным кинопоказом в предоставленном ему зале; нет, вы не поняли: реалистичным настолько, что мутит не как обычно в животе, а чу-ууть-чуть ниже — ведет истомой, мутит и тяжелеет. Ебануться можно. «Да ты, я погляжу, вконец ахуел?» — шепотом спрашивает Алекс самого себя, исступленно разглядывая складки на тонком одеяле. Расслабляет хватку, не терроризируя покрывало — в конечном итоге, одеяло он так приложить о школьную плитку не сможет. Ал трет глаза. Смутно различает цифры на электронных часах на прикроватной тумбе. Половина четвертого утра. Шлепает босыми ногами в ванную — холодный душ, пара минут — и он вновь ляжет в кровать, более снов за эту ночь не наблюдая.***
Неделю без Джеймса проводить было прекрасно в той же мере, сколь и отвратительно: жить без напряжения, зная, что тебя не раздавит желание, в этот раз заходя дальше — и одновременно денно и нощно с этим желанием сливаясь воедино, не находя в себе сил не то, чтобы противостоять, да даже банально не выплескивать невзначай это никуда; выходит с натяжкой. Ситуация не самая завидная; как бы оно там ни было — подкреплять себя ожиданием, пресным и остывшим, осточертело практически сразу. Дом — школа, школа — дом, дом — школа; из раза в раз повторяющимися действиями, различными заботами — ведь есть дела помимо мокрых мечтаний, а? Должны быть. И они есть. Но они такие неинтересные. Ал отвык видеть и ощущать его рядом; благо, отвыкать от самых лучших своих намерений и пожеланий для Смита ему не приходится. Неделя пролетает резво — подарив возможность разобраться с некоторыми долгами по учебе, которые накопились из-за туманности, которая пусть и не до конца, но все же спадает, объявляя перерыв. Сегодня, после самого короткого дня, — все-таки пятница, спасибо Министерству образования за понимание — Алекс замечает чуть поодаль ворот не синий пиджак, но ровную осанку и черты лица, что слишком часто являются теперь в сознании. Рядом — девушка из его класса, та самая, которую боготворить или ненавидеть — Александр еще не решил. Замирает в нерешительности; идти или не идти — выбором не шибко обширным, — по вдоху и мерному выдоху, бегающими зрачками «от» и «к». Не произойдет же ничего страшного, — думается Алу. — Здравствуй, — впопыхах произносит Александр, подходя к знакомым, но приветствуя лишь одного — с Соней они с Алексом сегодня уже виделись; они обернулись, услышав знакомый голос, — как рука? — Уже лучше, — удивленно проговаривает Джеймс, забыв поздороваться. — Но не так, как хотелось бы, конечно. — Мне жаль за… — Ал машет в сторону гипса, в сознании уже успевшего стать неотъемлемой частью парня. — …ну, за это. Извини. Еще раз. Что-то не то. Куда-то не туда. — Клево знать, что ты идешь на поправку, — добавляет Александр, градус неумелости и чертовой неловкости не сбавляя. Джеймс и Софья переглядываются, и от этого становится еще более неуютно и неудобно. И если Смита Алекс понять в состоянии, то эту девушку он вообще никак прочесть не может; откуда она, такая, мать его, деловая, тут взялась — и с какого такого перепуга их со Смитом переглядки так явственно относятся к Алексу; вот так неожиданность. А, и, кстати, Ал все еще спрашивает себя, какого черта желание подойти к этим двоим стало таким навязчивым. — Та-ак, позволь уточнить, — начинает Смит, одними глазами прося подругу задержаться лишь на минуту; Софья решает смерить Джеймса взглядом, полным обиды, как бы говоря «нашел время». — В конечном итоге я… тебе не противен? Мне нужно наконец это уяснить, ты понимаешь, — обращается он вновь к Александру, спокойствием и педантичностью высекая в подкорке «ну нихуя ж себе». Если бы дело было только в этом? Если бы до омерзения было время? Если бы в голове у этого человека, Джеймс, ты не был на волоске от смерти десятки раз? Если бы все было так просто, то возможно. А вообще не подошел бы Алекс сейчас, пусть и из вежливости, но интересуясь. — С чего бы мне? — спрашивает Алекс. — Аха, знаешь, я не такой мудак. Смешно до колик. Не такой мудак. Немного другой мудила. Ну, ты в курсе, особенный мудак, — как особенные детки, в которых запрещено тыкать пальцами — моветон и невоспитанность. Но Смит молчит, дожидаясь ответа четкого и ясного. За что Алексу такое наказание, он пока не понял, но он догадывается. И, — о Боже, какой конфуз, — это в самом деле его волнует на восемнадцатом году жизни. Рановато. Ал формулирует мысль. Этого не стоит делать. — Смит, я же тебе говорю: не… — Джеймс, — поправляет парень. О, да, пусть попробует еще затирать про то, что «называй меня по имени», ведь «бла-бла-бла». Ведь и без него мало. Ведь он не в курсе, что за хуйня вообще в мозгах напротив творится. Ведь он это он, он так выглядит, он так говорит, он существует и нагло этим пользуется. Этого не стоит делать. — …Джеймс, — все-таки учитывает замечание Ал, странно мотнув головой, — я не знаю, с чего ты взял, что мое отношение к тебе разительно изменилось после… некоторых, скажем, новостей, но я смело могу тебя заверить, что… …что? «Заверить» в чем? — …что если отношение и изменилось, то точно не в худшую сторону. Пи-здец. Пиздец. Может тогда сразу скажешь, чего тебе хочется и какой сладкий сон ты видел пару дней назад, будучи на седьмом небе от счастья, не утаив и последствий? О-ох, сука, внезапная встреча выбила из колеи слишком резко, если он несет такую херню. А может, еще и в щечку чмокнешь? Че за блядь. А Смит говорит спокойно «Рад слышать», поймав наконец хоть единожды взгляд от девушки, что, в общем-то, стоит и ждет; и тянет чертову руку, — не здороваться, так прощаться. Не стоит этого делать. Александр сомневается, неловко поглядывая на вытянутую ладонь чуть больше секунды. Не. Стоит. Этого. Делать. Говорит что-то вроде: — А я рад, что недопониманий больше нет. Следом он жмет руку, мысленно шарахаясь от собственного идиотизма. С непривычки. Вспоминая. Впитывая. «До встречи». Этого делать однозначно не стоило. Сегодня проехаться на желтом кирпиче на колесиках оказалось просто необходимо: такой сильной нужды приехать домой у Алекса еще не было. Пальцами о дешевую обивку — плевав на ремни, о которых постоянно распинается водитель; рюкзаком на коленях, на котором покоится лишь одна рука — вторая сжата в кулак; глухим стуком — зацепившись головой о непозволительно низкий кожух на выходе из автобуса. Ближайшее дерево чуть ли не сотрясается от удара, стоит автобусу отъехать от остановки; тот кулак, что сжат с момента отъезда от школы — сжавшийся сразу же после прощания с одноклассницей и парнем из параллельного — да ладно вам, блядь, Ал может и он сделает. Под кроной дерева — тень. И Алексу в ней так комфортно, что можно с ума сойти; уж с кем-с кем, а с тенью Ал породниться успел давным-давно, в этом сомневаться глупо. Быстрый шаг. Порог квартиры. Одна из сбитых фоторамок — что вдребезги, что навсегда, что осколком в кожу — больно, но бесполезно. Сбитая широким махом ваза — разлившаяся по линолеуму вода. Отлетевшая в стену сумка — безумным крахом, допущением непозволительным и нежеланным; скрипом зубов, грозящимся стереть челюсть в порошок, не давая поблажек; блядским дежавю — не хватает только ключа с вахты. Баритоном где-то на затворках сознания, что вещает так громогласно и самодовольно — будто уложил в десяток слов целую Оду, словно уместил в маленькой коробочке шикарный подарок, за который обезумевшие готовы прогрызть друг другу глотки: «Знакомьтесь, это Александр! — и он просто поехавший мудак». О, считать секунды было столь мучительно; по желанию пробить стену насквозь этим пизданутым таймером, отсчитывающим часы до такого ожидаемого. Сегодня таймер вдребезги разбился самостоятельно, больше никак не сдерживая действительное и настоящее — сегодня прорвало дамбу, которая в спешке возводилась из дерьма и палок, очевидно, хлипкой и с самого начала совершенно неустойчивой. Самые хваленые фокусники рано или поздно забывают о своих выкрутасах: однажды на потеху толпе один из них распилит того, чьи вопли сольются с восторженными вскриками за пределами арены — забыв предупредить подобрать под себя ноги. Будучи ослеплённым. Будучи оглушенным. Бедные клоуны задохнутся от смеха в гомерическом припадке, пока бьются в конвульсиях — а лев побоится выйти из открытой клетки, стальные прутья которой сродни леске — такие тонкие, натянутые до предела и ненадежные; люди станут строиться к нему в очередь, где на каждого следующего полетят кровавые брызги, но он с неподдельным восхищением будет хлопать в ладоши. Memento mori? Ал в рот того ебал; только не тогда, когда передутый гелиевый шар держится лучше, чем собственная голова на плечах, что с минуты на минуту лопнет, — кровожадным открытием, достойным удивления. Разлетевшейся все-таки в разные стороны плотью. Испачкавшимися обоями, с радушием принявшими пазл, коробка которого была такой пестрой, яркой, прочной — черепной коробкой. Обращением к Смиту, интимным и личным: «Знакомься, это Алекс! — единственный зритель в зале, влюбленный в животный ужас синтетических людишек, которым ты пропах насквозь».