Брачный договор

— Ну что ты творишь? Что ты творишь? — и голос, еще пять минут назад дерзивший и брызжущий сарказмом, сейчас исступленно и умоляюще кутался и пропадал в роскошных локонах, которые прилипали, как к меду, к воспаленным, обидчиво искривленным губам. — Ты, сущий дьявол, Рапунцель! Зачем ты так со мной? — распахнутые уста горели пуще обожженного текилой рта. Только вот вместо соли, что всегда подается в дуэте с напитком, были собственные слезы. Они стекали по выточенной божественной рукой траектории острых скул и замирали в уголках губ, пощипывая и доставляя боль, созвучную боли его сердца. Внезапно шумное дыхание стихло и казалось, истерика приказала долго жить, однако, это был лишь временный отлив перед новой, сбивающей с ног волной. Жарко, влажно и глубоко он захлебнулся в порывистом вздохе, как делают дети, когда не справляются с объемом слез и своих рыданий, распирающих грудную клетку, в попытке получить желаемое. И губы вновь начали жадно искать пристанище, неистово блуждая по чужому подбородку, ямочке, и нежной, алебастровой коже шеи. Что следовало сделать в таком исключительном случае с капризным ребенком, намертво вцепившимся в свою любимую игрушку? Ответ почему-то никак не хотел возникать в голове, без пяти минут будущего молодого отца. Джон лишь измученно запрокинул голову назад, прислонившись к двери квартиры на втором этаже, которую он снял для гостей свадебного торжества, и куда они поднялись, дабы не выставлять назревший разговор на показ. Джон бы тоже мог засыпать Фредди вопросами и просьбами больше никогда, слышишь, никогда не подставлять его под удар сокрушительной, безумной страсти, высвеченной софитами, выставленной как на витрину под прицелом камер и нервных взглядов Роджера и Брайана. Он бы тоже хотел прекратить эту кажущуюся уже бесконечной, то ли дуэль, то ли прелюдию перед… Чем? Но его губы уже расплылись в легкой улыбке, предательски задрожав. И опять он промолчит и не сможет сказать «да». В который раз. Впрочем, как и нет… Мокрые, слипшиеся ресницы распахнулись и почти черные, как угольки, совершенно потерявшие свой кофейно-красный оттенок, глаза уставились на Дикона, отчаянно скользнув по показавшейся в данный момент неуместной улыбке басиста. — Ты смеешься надо мной? Думаешь, это весело? — звонкий шепот зазвенел в ушах. И Фредди, как прокаженный, готов был отпрянуть от застывшего на месте преступления Джона. Смуглая кисть вспорхнула вверх и изящно метнулась по губам, по-детски утерев остатки слез с пухлых губ. — По-твоему я идиот? Конченный придурок, потерявший голову от своего… — он в очередной раз глубоко вздохнул и переведя немного дух, хотел было продолжить, но монолог был прерван. — Ты прекрасен. И не смешон, — Джон слегка подернул плечами и плотнее прижался спиной к двери, мягко и уверенно взглянув на растрепанного, как воробья, парня. Хотя с этим сбившимся в кучу белоснежным боа, Меркьюри и выглядел, как птенчик, попавший в переделку. Чувственные губы новоявленного мужа едва раскрылись, выпустив на мгновение кончик языка, облизавшего их и сложились в упрямую, по-античному идеальную линию. Джон опустил глаза и затаился в ожидании реакции на свой строгий комплимент. Он не умел в сантименты или красноречие, как Роджер. Уже это — для него шаг в пропасть. Сердце взволнованно начало выбивать канкан где-то в грудной клетке, тревожно и невыносимо. Начиная от пяток и до макушки, Джона охватил какой-то жуткий жар, словно его крутили на вертеле в аду. Жар распоясался по телу и испепелял последние, не захваченные территории. — Это невыносимо, Дики. Это убивает. Раздирает меня изнутри, — шепот снова стал бархатным и томным. Невыносимо тебя… терять… Сколько еще раз я должен пройти через этот Дантов круг? О, если б он мог ответить… И уверить в то, что это скоро закончится. Джон поднял свои глаза и посмотрел на того, кого так и не смог потерять сам. И ради кого или от кого теперь будет бежать как белка в вечном колесе. Он все ещё ждал, что… В то же мгновение, острый как лезвие ножа, нос беззащитно и кротко коснулся сначала губ Дикона, а затем осторожно поднялся вверх и застыл на щеке. Руки обхватили его голову, зацепившись пальцами за шелковистые локоны, как крылья сойки за ветви чайной розы. — Ну же? — мысленно взмолился Джон, ожидая и предвкушая поцелуй, самый сладкий, самый красноречивый и важный в этот момент. Чертовски необходимый, как глоток воды обезвоженному. От этой видимой только ему жажды, он даже невольно раскрыл свои губы. Однако Фредди отрешенно отпрянул от его лица и глухо, безнадежно произнес: — Ты все сделал правильно. Ты прав. Мой мир не для тебя. Он пуст и одинок. Изящный, как статуэтка, — Меркьюри шагнул назад, попав в луч солнца, как в свет прожектора, залившего внезапно комнату. Кажется, само светило подыграло ему в этот момент. Это было бы смешно, да смеяться вовсе не хотелось. Сердце сорвалось вниз и «разбилось» вдребезги, а сам Джон будто съежился в комок, превратился в неумело сложенное оригами с помятыми краями и варварски смятое в порыве разочарования чьей-то сильной рукой. Аккуратная клетчатая бабочка, нежно голубого оттенка в тон изысканной и одновременно простой бутоньерке из незабудок на груди, стала жутко давить на шею, словно ошейник, и Джон трясущейся рукой, абсолютно ему не подвластной, вцепился в аксессуар, попытавшись ослабить его хватку. Тело инстинктивно подалось вперед, будто хотело заговорить вперед голоса, рассечь стену, которая в мгновение выросла между двумя мужчинами. И вот уже он сам оказался в золотистом потоке, все больше заполоняющем пространство. Пылинки вновь закружились в танце дервиша, напоминая о клятве, которую он дал сегодня. Печать из двух букв. Мелкие частички растворялись в блестящей смоли волос Фредди. Ну же, протяни руки, коснись своими ладонями… Но Джон одеревенел и мог только глупо хлопать глазами, в которых вот-вот задрожат слезы. — Я больше не буду, — едва различимо прошептал Фред. Точь-в-точь как маленький ребенок, в очередной раз извинявшийся за сотворенную шалость. — Ты слышишь? — робкий вопрос не подразумевал ответа: ни Джона, ни собственного. Он риторически повис в воздухе, который словно обрел не только краски, но и звук. Подобно натянутой струне он сначала напряженно загудел, а затем завибрировал множеством обертонов, создавшим бесконечный лабиринт звуков, в котором затерялись оба. — Я больше не буду к тебе прикасаться… И эхом забилось: «Касаться….Нет! Только не это…». Не это он хотел услышать сейчас. Судорога свела колени, и они неловко соединились в иксе, дабы не сложиться окончательно. — Я принимаю эти правила. Я не прикоснусь к тебе… Я не потревожу тебя… Не нарушу… Я… — и Фредди наконец-то взглянул на испуганного Дикона. — Если ты сам не попросишь… Эта фраза, кажется, довершила приговор. Но Джон уже ничего не слышал. Гильотина рухнула, отрезав мятущуюся голову от бьющегося в невидимых конвульсиях тела. Он даже не понимал и не ощущал, как глотает и дышит. Тысячи острых игл пронзили горло, и стянув его тугими нитками, обесточили его голос. А лучи солнца, тем временем, купались в кофейной радужке глаз Фредди, превращая их в застывший, диковинный янтарь, которому ни одна чертова тысяча лет. Джон будто глотнул крепкого эля и захмелев от этой ускользающей от него красоты, едва заметно покачнулся, чуть не завалив горизонт. Руки Фредди мгновенно поймали это движение и застыли около плеч, не дотрагиваясь, а создав невидимую опору, о которую оперся Джон. Все те же лучи просквозили миндально-смуглые пальцы, подчеркнув их изящество и медный оттенок, и не отрывая взгляда от зеленых, как ведьмины омуты, глаз Дикона, Меркьюри беззвучно промолвил: — Позволь… Джон мелко и отзывчиво закивал головой в такт дрожи, что сотрясала юношу с первого мгновения, как они остались вдвоем в комнате. Ресницы захлопали в унисон, и кажется, их шелест запечатлелся в этой удивительной, ткущейся в данный момент, свето-звуковой партитуре. Как падающие по осени ажурные листья, руки Фредди устремились вниз, очерчивая контуры фигуры Джона. Замерев у его кистей, он перевернул свои ладони вверх, словно желая вложить их в ладони своей Галатеи, которую ваял из некогда нескладного подростка. Практически не шевелясь, Джон опустил глаза, наблюдая за этим восхитительным актом своего «рождения» в руках мастера. Губы Фредди дрогнули слабым подобием улыбки, дернувшей уголки вверх, открывая непослушные зубы, и тонкие кисти вновь пришли в движение, распарывая и сшивая воздух, творя образ, призванный запечатлеться в их памяти… Только им двоим была подвластна эта музыка, рожденная вибрацией их душ и тел. Фантастически прекрасный терменвокс, на котором играл маэстро Меркьюри звучал все тоньше и благозвучнее. Он ловил солнце подушечками пальцев и притягивал магнитом частицы бьющейся в эйфории энергии Дикона, сквозящей через белый атласный пиджак, хлопковую рубашку, через фарфорово-молочную кожу. Когда же кисть Фредди замерла у бутоньерки, Джон и вовсе перестал дышать, он растворился в бесконечном, как горный поток, шуме своего сердца. Оно грохотало и словно сорвалось с цепи. Минус на минус рождают плюс. Полюс его сердца совпал с полюсом ладони Фредди. Пальцы Маэстро, Мастера вздрогнули и инстинктивно сложились так, будто он взял его сердце в свою руку. Меркьюри вновь взглянул на Дикона, прекрасно понимая, чего он ждет… Левая рука Фредди замерла на уровне своего сердца, тем самым соединив их одной невидимой цепочкой. А затем все выше и выше руки вновь поползли по очертаниям плеч и заключили в невесомый кокон голову Джона. Каштановый мед его волос сладко заблестел на пальцах Фредди. Наэлектризованные локоны притянулись и обвились вокруг них. Рапунцель окончательно потеряла связь с действительностью, запрокинув невольно голову и распахнув уста. — Ну же… — вновь мысленно взмолился Джон, ожидая и предвкушая поцелуй, самый сладкий, самый нужный и важный в этот момент. Воздух стал настолько горячим, что дышать стало обжигающе больно, но Джон не мог отвести взгляда от лица Фредди, от его грильяжно-шоколадных глаз, которые устремились в одну точку, в безумно прекрасную линию губ возлюбленного. Пальцы Меркьюри потянулись к ней, как к долгожданному кладу, на поиски которого он потратил всю свою жизнь. Легкое покалывание тонкой кожи губ возвестило о том, что чаша Грааля вот-вот окажется в руках счастливца и Джон в последний раз взглянул в глаза ее обладателя. В них стояли слезы. Не все сокровища должны быть найдены… Джон больше не мог этого выдержать. Он послушно закрыл глаза, молчаливо дав еще одну клятву и подписав Брачный договор, имя которому — вечность… Крупная, тяжелая слеза Фредди сорвалась в стремительном полете вниз и расшиблась об аристократически светлую кожу кисти Джона. Еле уловимый, с придыханием стон зазвучал последним аккордом. Тело сотрясло от потока энергии, сорвавшейся внезапно с места. «Музыка» стихла. Джон не спешил открывать глаза. Он боялся и наслаждался тишиной. Ибо не знал, что зазвучит следом — свадебный или похоронный марш. Сколько длился этот ауфтакт перед новым произведением, трудно сказать, но губы сами сдирижировали, произнеся легонько: — Фредди… — пауза. — Фредди? — все еще не размыкая глаз. Резкий хлопок, словно чья-то рука вздрогнула и нажала на курок… — Фредди! — Джон встрепенулся, как подстреленный олень, и с ужасом распахнул глаза… В комнате было пусто

***

— Черт, я теперь липкий и сладкий, как карамель. Но… — Фредди смачно хлебнул из только что шумно и не совсем успешно открытой бутылки, — это шампанское определенно лучше предыдущего, дорогуша. — В распахнутых настежь дверях балкона стоял белоснежно-икристый Фредди, заморозив свои рыдания на бодрящем январском воздухе и обнаруживший заначку для дорогих гостей. — Господи… — выдохнул Джон, и гомерический хохот накрыл уютную комнату. — Нет, дорогуша, мне пока рановато. Я еще хочу посмотреть, на кого будут похожи твои маленькие лисята. За тебя, Рапунцель! — и сделав еще один глоток, Фредди протянул бутылку Джону. — Спасибо… — Дикон последовал примеру Меркьюри, насладившись, действительно, неплохим игристым вином. — Шевелись, муженек. Фредди щедро улыбнулся и двинулся в сторону двери. — И, кстати… Иногда павлин не прочь продемонстрировать свое совершенство петуху, который лениво топчется в курятнике, трусливо пряча при этом голову в песок как страус. Только вот незадача: пока твоя голова в песке, твой зад задорно смотрит вверх. Согласись, это оставляет широкое поле для фантазии… Щеки Дикона залились румянцем, и он понял, что фраза про павлина была услышана не только Вероникой. — Не благодари! — театрально махнув рукой, Фредди шумно засеменил по лестнице. А Джон, окинув комнату взглядом, расплылся в счастливой улыбке. Spread your wings… Да, ему еще только предстояло расправить крылья и научиться летать самостоятельно. В конце концов, еще вся жизнь впереди…