Невероятный порно-сборник

…долго ли коротко ли, но дошли наши герои до деревни тихой, туманом покрытой. Мужики плюются, со страху крестятся, бабы детей малых подхватили, ставни на окнах позакрывали: опустели дороги, как только въехали в деревню молодцы на добрых конях. Ведьмак угрюмый с глазами бирючьими да скоморох с ним бродячий. Постояли среди пустого села, мимо самых смелых мужиков пошли на конях. Те на них хмурятся, шапок не снимают – не особо-то велика честь их встречать, сукиных сынов. - Барин где? - те перстами указали дорогу. Барин в самой нарядной избе живёт, с расписным крыльцом. Накормил-напоил с дороги да разговор повёл. Мол, завёлся упырь в округе, в чаще живёт, по ночам в окна скребётся. Изживи ты его, ведьмак, со свету. Измотал, окаянный, людей, жить не даёт, нечисть поганая. Златом не обижу. В хоромы на ночлег пущу. Только изгони. Ведьмак сидит, слушает мрачно, головой кивает. А музыкант тут как тут: улыбчивый, пригожий, будто королевич какой. Спрашивает, нужно ли чего от него? Спеть, сплясать, сказку рассказать? Всяко веселее народу будет. Барин хмыкает в бороду, щурит на скомороха глаз. Крепко призадумывается. - По рукам! Добры молодцы на засов закрылись – на охоту один готовится, в ступке травы мнёт, мечи осматривает, кольчугой звенит; второй – наряжается, как жар-птица, на гуляния собирается, пенную брагу пить, народ песнями и былинами услаждать. - Ты, Геральт, долго не задерживайся. Чай, не высший вампир поди? - Не похоже. - Возвращайся тогда скорее. И себя береги от когтей и клыков. - Уймись, Лютик. Гладко всё пройдёт. Улыбается тот, да в глазах его видит ведьмак тревогу чёрную. Вздыхает тяжко, рот кривит: экий балда! тревожится, малахольный! - Подь сюды, - и целует уста его сахарные, алые. – Ворочусь – моргнуть не успеешь. Окольными путями ведьмак пошёл по селению: чтоб девок не пугать белой, как у покойника, мордой и глазами чёрныя, аки ночь безлунная. Коты шипят на него – аж шерсть дыбом бугрится. Кони фыркают и копытами бьют. Собаки воют. В лесу дремучем тихо: ни зверь, ни птица крика не издаст, ветер затих. Чует ведьмак, как дрожит на груди медальон серебряный: рядом упырь. Вышла ему нечисть навстречу: глаза – во! когти – во! И рычит, аж слюна на землю капает. Вынул ведьмак меч. Бились они, бились, аж земля тряслась. Рубанул ведьмак с плеча – да голову упырю долой. Покатилась башка уродливая по земле, ведьмак её взял и в деревню потащил. Хорош выкуп за голову был, не обманул барин! Двинули они с певуном из деревни той следующим утром. У того тоже за гуляния добрая сума́ монет на поясе бренчит – славные дни! Час по часу, держат молодцы путь-дорогу: а солнце меж тем к кромке леса клонится. Сошли они с дороги, в лес зашли на ночлег. Сидят на бревне, плечо о плечо, колено к колену, об костёр руки греют. - Что смурной такой, душа моя? – спросил ведьмак, и бард его взглядом полоснул. - Славно всё. - Темнишь. Выкладывай. - Пустое, - ведёт плечом. – Сердце за тебя неспокойно, только и всего. Даже на утопца когда идёшь – пустяк такой! а поди ж ты, ничего не могу с собой поделать. Тревожусь. Ведьмак его руку белую в свою взял, на грудь себе положил. - Чуешь? Для тебя бьётся. Живой я. Не бойся. И в долгий поцелуй его утянул: слаще мёда, хмельнее пива. Музыкант на него полыхнул взглядом, наземь опрокинул, вновь к губам припадая так, что под рёбрами у обоих загорелось. Отвязал бард чембур от крутобокого коня да связал руки ведьмака над его головой крепко-накрепко. Перекинул ногу одну, сел на живот – улыбается, зараза, аж зубы мелким жемчугом блестят. Глядит на него ведьмак: на кудри его, луной освещённые, да ланиты жаркие, да очи волоокие – краше него разве сыщешь на всём белом свете? - Не терпится тебе, друг сердечный? – смеётся задорно, к бугру в ведьмачьих портках притираясь. - Ласк моих желаешь? - Ох как желаю, - стонет ведьмак, поводя руками перевитыми. И сапогами вспахивает землю, когда рука поверх сукна вздыбленного ложится. Смотрит ведьмак волком, рычит, ровно зверь дикий, а певун, знай, ухмыляется, мнёт пальцами бугор и дразнится. Ведьмак гнётся, зовя барда по матери, толчется вверх да зубы стискивает. Сжалился над ним тот, член восставший наружу выникнув да в захват его пальцами обоймя. Поелозил рукою да приник губами. Лизнул широко, губами сбоку прижал, вдоль всей длины лобзая. Охнул ведьмак несдержанно: чресла его пели под ртом умелым, жадным и рукой быстрой. - Яхонтовый мой, драгоценный! Певун глянул на него, приподнялся, распустил кулак на члене здоровом. Скинул исподнее да опустился на дрын ведьмачий, жмурясь и уста кусая. Длань вжал в грудь могучую, глянул из-под ресниц чёрных жарко – опалило ведьмака этим взглядом, обожгло, как крапивой – и принялся двигать поджарыми чреслами. Он склонился над прекрасным его ликом, на одну руку опираясь, а другую на груди широкой держа, вгляделся в черты, сердцу дорогие. Нежил ведьмака, сосок оглаживал и пощипывал, ласкал шею, волосы, по мураве рассыпавшиеся, двигаться споро не переставая. Ведьмак, не мигая, глядел на него во все очи: до чего же красив был его музыкант! Ох и силён ведьмак был, прямо-таки богатырски: десятерых одним ударом уложить мог. А перед глазами этими васильковыми бессилен был. Подтянулся он, припечатал уста поцелуем пламенным, сорвав с них нежный стон. Пошевелил запястьями связанными, перекинул их через голову барда, беря его в крепкий захват, и прижал к себе ближе, сам двигаться начав. Бард вжался лбом в чужое чело, разогнался быстрее, заходил чреслами быстро и мощно, глаз голубой зажмурил, крикнул в истоме – да и излился ведьмаку на живот белым семенем. Брызнуло - аж на грудь попало. Ведьмак за ним следом испустился, зажмурившись до багряных всполохов перед глазами, втянув ртом ночной воздух. Веки приподняв, на барда воззрился: тот лежал на нём шальной, пьяный, и уста его алчно поцелуев требовали. Пальцы длинные распустили верёвки на руках ведьмака, а тот и рад музыканта в объятия подхватить и опять ко рту его приникнуть… Денница вставала на розовеющем востоке, звёзды небесные гася. Любо сердцу! Так, что соколиным клёкотом радость в нём отзывается! То старина, то и деяние.