***
Дазай беззаботно прохаживался по пустым коридорам школы, проводя обход перед отбоем. В подземелье Слизерина всегда был влажный воздух, но, на удивление, никаких намёков на плесень или замшелые камни не было. Темно и прохладно. Староста замер на месте, прислушиваясь к тихому шороху где-то в тени факелов, и усмехнулся, поворачиваясь на звук. — Несмотря на то, что ты старше меня на год, я всё-таки староста и имею полное право наказать тебя за прогулки в столь поздний час. — он секунду молчал, а после добавил. — Гоголь. — От тебя, как обычно, нигде не скроешься, Дазай-кун. — Николай вышел из темноты на освещённый блеклым светом факела участок. — У меня к тебе пара вопросов. Не против, если я прогуляюсь с тобой? От этого русского можно ожидать чего угодно, когда он желает о чём-то спросить. Вопрос может быть слишком сложным или же простым, но с подвохом. Порой он спрашивал такие вещи, что хочется спрятаться за какую-нибудь штору от смущения, иногда вопросы слишком личного характера, на которые не все отвечают. Блондин совершенно не стеснялся говорить в лоб о недостатках человека, но Осаму видел в этом плюс, нежели минус — хоть не притворяется и предельно честен со всеми. В этом и заключалась особая фишка Николая, но Дазай чуть не подавился кислородом в лёгких, когда услышал первый вопрос. — Ты влюблён в Накахару-куна? — невинная улыбка и блестящие от ожидания ответа глаза совсем сбивали старосту с толку. С чего он это вообще взял? Если он не помнит, то полторы недели назад они довольно сильно поцапались. — Дос-кун сказал, что на смежном уроке ты подсел к Чуе на парту и беззастенчиво трогал его лицо. А потом по какой-то необычной для тебя щедрости ты возместил ему прошлогодний ущерб в виде новой метлы. И вообще в этом году ты начал странно себя вести в его присутствии. — Не припоминаю никаких странностей в своём поведении. — Осаму пожал плечами, словно понятия не имеет о чём идёт речь. — Я по-прежнему ненавижу его всем сердцем и душой. Вот только от этих слов в груди Дазая что-то шевельнулось. Шевельнулось, встрепенулось и вновь затихло. Совесть? Да нет, бред какой-то. Осаму вообще не знал, что такое совесть и с чем её едят, бессовестная скотина, да и не за что ему совестничать. Может, тогда обида? Тоже бред, ведь он по натуре своей не обидчивый. Может это тогда «сердце» и «душа», как он выразился, не желают признавать этих слов, считая враньём в чистом виде. Возможно. Тогда что, если он всё же не ненавидит Чую? Недолюбливает? Вполне возможно. И есть за что. — Анго рассказал, как ты при первой встрече в этом году прижал Накахару к стене, тогда как обычно ваши встречи обычно начинаются с кулака по челюсти. — эта странная злорадная ухмылка на лице Гоголя заставила толпу мурашек пробежаться по телу младшего. Чёртов Николай! Почему он всегда такой… Такой?! — Желаешь доминировать? В случае с рыжиком тебе будет непросто подмять его под себя, возможно даже опасно для жизни, так что я бы посоветовал для начала задобрить его. — И с каких это пор наши общие знакомые стали такими сплетниками? — Осаму цыкнул, но его губы всё же были растянуты в слабо заметной улыбке. — К тому же, советчик из тебя так себе. Если бы твои советы были действительно хорошими, ты бы уже давно ходил с Фёдором под ручку, а не пытался по-прежнему добиться его внимания. — Николая прошибла мелкая дрожь, а по виску скатилась маленькая капелька пота. Его чувства к Достоевскому были секретом, откуда этот засранец мог узнать? — А вот на счёт «доминировать» идея неплохая. — он сложил пальцы на подбородке в своей излюбленной манере, всерьёз задумавшись над этим. На самом деле он это и задумывал, но признавать, что его раскрыли, было не очень приятно, поэтому проще притвориться, что идею ему подкинул друг. — Лови и от меня дружеский совет. Перестань ходить вокруг да около и признайся ему наконец. Николай замер на месте, отставая от старосты на несколько шагов, но потом поспешил нагнать его, со смехом кидаясь на шею товарища со словами, что он никогда этого не сделает, хотя бы из-за того, что боится быть отвергнутым. Для него лучше страдать от неразделённой любви, чем от разбитого сердца, хотя, по сути, разница и небольшая.***
Акутагава возвращался с последней дисциплины в обитель слизеринцев, как вдруг его кто-то схватил за рукав мантии, вынуждая остановиться. Он повернулся назад, видя перед носом знакомую белую макушку. Белую макушку человека, сердце которого он должен завоевать к концу учебного года, а после этого украсть первый невинный поцелуй. И почему Дазай такой злопамятный?! Разве можно заставлять малолеток играть в любовь?! Ацуши всего одиннадцать, Рюноске — тринадцать, и они оба ещё практически ничего не смыслят в этом, так какого хрена Осаму так поступает?! Что он хочет этим добиться?! Посмотреть как Акутагава страдает, бегая за первогодкой с Гриффиндора, выпрашивая один-единственный поцелуй, лишь бы Дазай-сан наконец засчитал это, как выполненное желание?! Скорее всего так и есть, и за это Рюноске самолично хочется исполнить мечту старосты — попасть на тот свет, вот только вряд ли это будет безболезненно, как хочет Осаму. Уж Акутагава постарается, чтобы тот помучался от боли. — Я сделал то, что ты велел, теперь будь добр — рассказывай! — Ацуши казался немного запыхавшимся, видимо, какое-то время пытался догнать слизеринца, который очень быстро ходит и без всяких сапог-скороходов. Его брови были слегка сведены к переносице, а хватка на рукаве крепкая, намекающая на то, что поведать историю Двойного Чёрного лучше здесь и сейчас. — Библиотека, — единственное, что сказал Рюноске, прежде чем освободиться от цепкой хватки и отправиться в заданном направлении. Накаджима поспешил следом, то и дело отставая и тут же нагоняя спутника. В библиотеке было тихо и малолюдно, если постараться, то можно было засесть в каком-нибудь углу, чтобы никто не видел и не слышал. Примерно в такой уголок Акутагава и привёл первогодку, раскладывая перед ним на столе старую газету с той самой статьёй, которую совсем недавно блондин изучал с рыжим. — Ты чистокровный волшебник? — спросил Рюноске, садясь напротив блондина, давшего положительный ответ. — В этом случае ты наверняка знаешь Артура Рембо? — снова кивок, означающий «да». — В прошлом году после рождественских праздников, он напал на школу, намереваясь совершить массовое убийство. Потери и разрушения были бы масштабными и, возможно, в этом году мы бы даже и не учились здесь, но атаку вовремя отразили Осаму и Чуя. Они в тот вечер, как мне известно, покинули территорию школы поздно вечером, намереваясь без свидетелей разобраться в своих разногласиях. Проще говоря, они просто снова выясняли отношения, но, как обычно, поубивать друг друга им кто-то помешал. В тот раз это было вторжение через магический барьер. — Акутагава мимолётно глянул на слушателя, отмечая, что тот весь во внимании. — Пусть они и ненавидят друг друга, но оба верны своей школе, поэтому объединили усилия против врага. А дальше… — он повернул газету лицевой стороной к первогодке и указал на то самое живое изображение. — Чуя пробудил в себе невероятную силу. О ней так до сих пор ничего и неизвестно, к тому же, задействована она была лишь единожды, но масштабы её поражения напугали даже учителей. Накахару чудом не забрали в Министерство Магии, выяснять, что с ним и что это за магическая энергия неизвестного происхождения, но оставили его в покое лишь потому, что Фукузава Юкичи — наш директор, приложил немалые усилия. Что касается Дазая… — он прокашлялся в кулак. — Его познания в области заклинаний пугают не на шутку. Он может спокойно использовать запрещённую магию так, что никто этого даже не заподозрит. Он не раз демонстрировал свои способности на уроках, заставляя учителей жутко нервничать от того, что даже они не знали таких заклинаний. Но пугаться его стоит не только из-за этого. Ацуши громко сглотнул, готовясь услышать что-то воистину пугающее, а Рюноске, немного помолчав, продолжил. — Он очень жесток. С помощью заклинания он материализовал кинжал и собственными руками распотрошил тело нападающего, в то время как Чуя взял на себя дракона. Он перерезал горло Артуру, затем вырезал его сердце из груди и испепелил его очередным заклинанием. В тот день Осаму показал всю жестокость, на которую был способен. Руки в чужой крови по самые плечи, глаза горят яростным огнём, жаждующим смерти. В нём словно всё это время жил демон, скрывающийся глубоко внутри, но проявивший себя на несколько мгновений. И за эти несколько мгновений он собственноручно зарезал человека. Накаджима сидел как статуя, вслушиваясь в постепенно затихающий под конец рассказа голос Рюноске, и ему казалось, что это всё неправда. Он не мог представить себе Дазая таким, каким только что описал его Акутагава. Он понимал, что это вполне возможно, ведь Ацуши практически ничего о нём не знает, не видел его в прошлом и уж точно не может знать, что он сотворил, но ведь он показался ему весьма дружелюбным, весёлым и отзывчивым, а не вот это вот всё. Правду говорят, что первое впечатление обманчиво. Однако Накаджима не думал, что после этого будет избегать Осаму. Да, он будет более настороженным при общении с ним, более боязливым и всё в этом роде, но он не откажется от общения с ним, как предсказывал ранее Рюноске. Дазай неплохо повлиял на него за эти две недели, и перестать с ним общаться лишь из-за пугающего рассказа из его прошлого, будет нечестно, ведь в настоящем он ни разу не проявлял свою «внутреннюю сущность», а это уже что-то да значит. — Ты должен ещё кое-что знать. — Акутагава уже собирался уйти, но вдруг остановился, вспомнив кое-что важное. Кое-что, что заставило Ацуши понять, почему к Чуе так относятся. — Артур Рембо был отцом Чуи Накахары.