Несколькими годами ранее…
— Папа, я хочу с тобой! Возьми меня на миссию, пожалуйста! В свои восемь Чуя ничем не отличался от сверстников, был активным ребёнком, что вечно искал приключения на причинное место и мечтал путешествовать по свету вместе с отцом. И вот сейчас, пока Рандо натягивал длинное пальто, собираясь по срочному вызову, этот рыжий мальчишка бегал по прихожей в отцовской чёрной шляпе с коричневым ремешком, которая была ему велика и постоянно спадала на глаза. Мать стояла в дверном проёме кухни и, прикрывая рот ладошкой, с нежностью наблюдала за этой картиной. — Мы ведь с тобой уже говорили об этом. — Артур, полностью готовый к выходу, присел на корточки и поймал сына, что наматывал неизвестно какой по счёту круг в узком коридоре, усаживая его на своё колено. — Для начала поступи в Хогвартс и научись пользоваться магией. — он приподнял поля шляпы, заглядывая в грустные голубые глаза и умиляясь с обиженного выражения лица мальчишки. — Но ведь этого так долго ждать. — Если будешь тренироваться каждый день, то и время пойдёт быстрее, и результаты порадуют и тебя, и нас с мамой. — мужчина глянул на жену, улыбаясь ей. — Я стану таким же сильным, как и ты? — с сияющими надеждой глазами Чуя спрыгнул на пол, беря в руки крупную ладонь отца, намереваясь заставить его поклясться на мизинцах. — Нет. Ты будешь намного сильнее меня. — тот с широкой улыбкой наблюдал, как глаза мальчишки расширились ещё больше, наполняясь восторгом. Крохотный мизинец с аккуратным ноготком сцепился с более крупным и слегка грубоватым. — Мне пора, позаботься о маме в моё отсутствие. Рембо подхватил сына на руки и прокрутил в воздухе, слушая заливистый смех, затем опустил его на пол и со всей любовью поцеловал в лоб. Крепко обнял жену, оставляя короткий, почти невинный поцелуй на её губах, а затем исчез за дверью в поздних сумерках. Кто же мог подумать, что исход миссии будет плачевным? Чуя в подробностях запомнил тот день, когда отец вернулся. И поначалу ничего не предвещало беды. Было лишь одно но. Артур не помнил ни сына, ни жены, вообще почти ничего. Люди, что привели его, кратко пояснили ситуацию расстроенной женщине, что со слезами на глазах слушала рассказ о несчастном случае, где погиб весь отряд за исключением её мужа. А Чуя в это время, что-то решив для себя, бросился к старому комоду, вынимая из него толстый фотоальбом, затем положил его на стол перед отцом, что с неподдельным интересом наблюдал за ним, и забрался к нему на колени. Рандо немного опешил от таких действий, но потом мысленно напомнил себе, что это его сын и внимательно оглядел его личико, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь. Но ни рыжие локоны, ни голубые глаза, ни маленький вздёрнутый носик никак не всплывали в памяти, однако где-то внутри он чувствовал, что это всё родное и безумно дорого его сердцу. Впрочем, как и женщина, что выслушивала рекомендации доктора по поводу состояния мужа, краем глаза поглядывая в их сторону, утирая слёзы белым платочком. — Смотри, папа! — мальчик раскрыл альбом и задрал голову вверх, чтобы убедиться, что его слушают. Артур неуверенно приобнял его и слегка наклонился вперёд, чтобы разглядеть снимок. — Это ты и мама, а вот тут я. — он указал пальчиком на изображение в том месте, где женщина в белом свадебном платье касалась ладонью пока ещё плоского живота, целуя в губы будущего отца, что приобнимал её за талию. Чуя перевернул страницу. Артур почему-то затаил дыхание, когда понял, что это должно быть его самым счастливым моментом в жизни, но он не помнил его, а потому не чувствовал ничего, лишь в груди что-то болезненно кололо. — Ты тут такой крохотный. — прокомментировал он, рассматривая снимок новорождённого сына, расплываясь в слегка грустной улыбке. Чуя на его руках обиженно фыркнул и спрыгнул на пол, подбегая к дверному косяку гостиной, прислоняясь к нему спиной, выравниваясь. Он показательно поставил ладонь ребром прямо над своей макушкой и слегка отошёл, оставляя руку на прежнем месте. — Я уже не крохотный! Я вырос и тут даже нет такой метки! Артур вновь улыбнулся, подошёл к нему и прочертил карандашом новую линию, ставя над ней сегодняшнюю дату. Похоже, это было единственным, что он помнил. Чуть позже те люди ушли, а женщина, не выдержав, бросилась к мужу, крепко обнимая его, рыдая куда-то в широкое плечо. Тот нежно обнимал её и успокаивающе гладил по спине, пока их сын, сдерживая слёзы, прятал лицо под узкими полями шляпы и усердно делал вид, будто собирает пазлы. На самом же деле он просто хотел позволить им побыть наедине, но при этом старался быть недалеко от них, боясь, что отец вновь уйдёт и больше не вернётся. А потом, поздно ночью, дом неожиданно начало сильно трясти, от чего Чуя тут же подскочил на кровати, выбегая из комнаты в поисках родителей. Он распахнул дверь в их комнату и замер прямо на пороге, всматриваясь в пугающую картину. Отец стоял напротив кровати спиной ко входу. Его волосы непонятно от чего развевались в воздухе, взлетая вверх и вновь опускаясь. А прямо над кроватью парила мать. Мальчик зажал себе рот рукой, чтобы не закричать, но вот слёз он остановить не мог. Он сильно испугался, даже было видно, как дрожит его тело, а потом он просто кинулся вперёд, чтобы попытаться остановить всё это, оббегая отца и забираясь на кровать, хватаясь за свисающую с воздуха руку матери, но та неожиданно взметнулась под самый потолок, а комнату наполнил пронзительный крик женщины. Мальчик от испуга оступился на краю кровати и упал на пол, отползая к стене и с ужасом наблюдая за этим, боясь что-либо предпринять. Он давился собственными слезами, рваными вздохами, и что-то заставило его направить взгляд в сторону отца, натыкаясь на ответный взгляд ярко-жёлтых глаз, светящихся в темноте. Чуя с большим трудом судорожно прошептал одними губами: «Папа, не надо!». Мгновение, и лицо Артура оказалось настолько близко к лицу мальчишки, что тот дёрнулся, ударяясь затылком и пытаясь вжаться в стену. Позади мужчины послышался приглушённый удар. Обездвиженное тело матери упало на кровать, и крики наконец стихли. Сердце мальчика пропустило удар. «Она… умерла?». Тут его прижало к стене с такой силой, что дышать стало невыносимо трудно, перед глазами поплыли разноцветные пятна, но он отчётливо видел внимательный взгляд отца, на лице которого сияла зловещая ухмылка. Теперь дом наполнили уже крики Чуи. Он не помнил как оказался в коридоре, но скорее всего его просто вышвырнули туда. Он с трудом поднялся на ноги, опираясь на стену позади, и откашлялся, сплёвывая кровь. В паре метров от него стоял отец. Тот резким движением вытянул руку вперёд, и Чуя почувствовал, будто в его грудь в области сердца вонзается нож. Он схватился за это место обеими руками, рвано хватая воздух ртом, но не обнаружил ничего, ни ранения, ни самого ножа, словно это было что-то внутри. А дальше, когда его грудную клетку сдавило вновь, он просто потерял сознание. Пришёл в себя, по словам доктора, лишь спустя два дня. Первым делом он потребовал сказать что с его мамой и, услышав, что она жива, но в тяжёлом состоянии, попросился к ней, но ему не позволили. С того дня он больше не видел отца, а мать так и не оправилась окончательно. Её осмотрел маг, и сказал, что в неё попала магическая энергия, что плохо сказывается на маглах, но она будет жить, но вряд ли проживёт долго. Чуя тогда не мог успокоиться до тех пор, пока ему не вкололи успокоительное. А когда после долгой реабилитации их с матерью наконец выписали, он и вовсе не отходил от неё ни на шаг, постоянно держался где-то рядом. Странно, но Чуя не винил отца, словно тот мужчина, которого привели в их дом, был вовсе и не он, а настоящий отец должен вот-вот вернуться с затянувшейся миссии. Он ждал его прихода каждый день, но тот так и не объявился.***
Двумя годами позднее…
Это случилось зимой, лунной ночью. Ветер завывал, шатая деревья, заставляя те бить ветвями по стёклам. Было ясно и звёздно, а от того снег будто искрился, а на улице было светло и без фонарей. Кровавые пятна, размазанные по зеркалу и кухонному гарнитуру, поломанная мебель, бездыханное тело отца на пороге в прихожей и отчаянный вопль матери, что была уже не в силах сражаться дальше и лишь прижимала сына к груди, закрывая его собой от обезумевшего монстра. Эти моменты были упущены из памяти Осаму. Высокий мужчина в тёмной мантии пнул стул, лежащий в дверном проёме и мешающий пройти дальше, и двинулся прямиком к женщине, занося палочку над головой для резкого взмаха. Та зажмурилась, уткнулась лицом в каштановую макушку мальчишки и оставила на ней короткий смазанный поцелуй, прижимая бессознательное маленькое тельце дрожащими руками ещё ближе к себе. Из глаз посыпались слёзы, утопая в тёмных кудрях и падая на бледное лицо, и женщина вздрогнула, когда заметила, что сын открыл глаза. Лучше бы он этого не делал… Взгляд карих глаз заметался по сторонам, а потом резко остановился на глазах матери. Таких тёмных и глубоких, грустных, полных слёз, но донельзя заботливых, огонёк любви в которых пылал даже в такой момент. На пару мгновений лицо женщины озарила яркая улыбка, заставляя мальчишку в недоумении уставиться на неё, а тихие шаги со стороны входной двери — подскочить на ноги. И эта улыбка на заплаканном лице было последним воспоминанием о матери… — Авада Кедавра! Осаму каждый раз просыпался в холодном поту после этой фразы, с криком подскакивая на кровати и прерывисто дыша. Он какое-то время бездумно пялился в темноту комнаты, пытаясь разглядеть обстановку и убедиться, что это был всего лишь сон. Сон, вещающий о событиях прошлого. Пусть он уже и не спал, но видение, воспроизводимое в памяти, продолжалось само собой, дорисовывая в голове ту ужасную картину, заставляя в ужасе вцепиться в собственные волосы и громко рыдать… Мать упала замертво прямо у ног мальчишки, глухо приземлившись на окровавленный ковёр, но тот даже не смел опустить взгляд, с ужасом глядя на монстра, что всё это время скрывался за её спиной… Жёлтые глаза будто светились во мраке, зловещая ухмылка не предвещала ничего хорошего, а чёрные длинные волосы, виднеющиеся из-под капюшона, неестественно развевались в воздухе словно находились в воде и поддавались течению. Высокая фигура, облачённая в длинную мантию поверх серого пальто, длинный красный шарф в клетку и тёплые белые наушники, частично скрытые капюшоном; Дазай запомнил его образ в мельчайших деталях за те считанные секунды, пока смотрел на него, и мог безошибочно назвать количество небольших морщин под глазами и предельно точно изобразить его портрет на холсте, пусть он и ни разу в жизни не занимался этим. Он был уверен, что прямо сейчас отправится вслед за родителями, и принял бы эту учесть с благодарностью, ведь терпеть то чувство утраты на протяжении оставшейся жизни он бы не смог, но тут яркий взгляд жёлтых глаз напротив медленно угас, а палочка, уже занесённая над головой, неожиданно плавно опустилась вращающимися движениями кисти на уровень груди Осаму, слегка освещаясь на конце. После этого мужчина словно вынырнул из дрёмы, убито озираясь по сторонам. Он пробежал взглядом по двум безжизненным телам и остановил его на десятилетнем мальчишке, что стоял в паре метров от него с неописуемым выражением лица. На нём смешались и страх, и злоба, и ненависть, и оцепенение, и ужас… Карие глаза были широко раскрыты, губы слегка разомкнуты, оголяя два передних резца, а ноздри рвано раздувались при каждом судорожном вдохе. Маленький кулачок был сжат на тонкой футболке, а ладошка второй руки прижата к области сердца, которое с каждой секундой билось всё сильнее и громче, наполняясь чем-то пугающим. И это чувство пугало не только Дазая, но и мужчину, особенно когда в глазах мальчишки вспыхнули ярко-оранжевые искры, словно пламя костра, раздутое ветром. Дазай не двигался с места, дрожа всем телом и не воспринимая реальности вокруг себя. Он даже упустил тот момент, когда в разгромленный дом ворвались люди из Министерства Магии и увели мужчину под тщательным наблюдением, а его самого подхватили крепкие руки и куда-то понесли, прикрывая глаза широкой ладонью, чтобы он не видел происходящего в доме. Но это не помогло. Он всё же успел уловить краем глаза тела родителей и его словно прошибло током в момент осознания всего произошедшего. Он уже не смог сдержать горьких слёз и душераздирающего крика, уткнулся лицом в плечо незнакомца, рыдая в голос. Мори Огай, в дом которого принесли осиротевшего мальчишку и который лишь по счастливой случайности оказался вне Хогвартса на рождественские праздники, поначалу казался устрашающим, особенно когда он с неким садистским удовольствием колол тому успокоительное. Или это просто мозг Дазая настолько вскипел от накативших эмоций, что в воображении любой нормальный человек представал с широкой ухмылкой, больше схожей с хищным оскалом, даже если таковой и в помине не было? Однако он оказался доброжелательным и очень чувственным человеком, пусть на то, чтобы принять это, ушло некоторое время. Осаму проспал около суток и, на удивление профессора, очнувшись, совершенно спокойно воспринял тот факт, что он находился не в своём доме, рядом с незнакомым человеком, который в первые же минуты пробуждения напоил его какими-то микстурами и потыкал волшебной палочкой по каким-то точкам на теле, от чего мышцы сводило неприятными спазмами. Он молча сидел на кровати, разглядывая забинтованные конечности и пытаясь припомнить тот момент, когда успел получить такие травмы, но последнее, что всплывало в памяти — это то, как в дом ворвался незнакомый мужчина и взмахом волшебной палочки разрушил половину здания, а затем уже те события, после того, как очнулся на руках матери. Он провёл указательным пальцем левой руки по слою бинтов на правой, чувствуя, как под ним горит содранная в кровь кожа. Внутри почему-то всё скукожилось. Дазай лишь отвернул голову в сторону окна, когда Мори присел на корточки рядом с ним, пытаясь поймать взгляд потухших карих глаз на себе. — Осаму, ты ведь не хочешь оставаться один, так ведь? — он аккуратно огладил уцелевшее от травм колено и натянул на голые ступни мальчишки подогретые у камина длинные гольфы. Всё же на улице зима и можно легко подхватить простуду, просто гуляя босым по не застеленным коврами полам. Тот не ответил, лишь немного дольше подержал глаза закрытыми, чем это нужно при обычном моргании, но Мори расценил это как положительный ответ. Ближе к ночи заглянули какие-то люди, но Дазай их не видел, лишь отчётливо слышал из соседней комнаты слова хозяина дома: — Я возьму его под опеку… Благодаря заботе Мори и его глубоким познаниям в области медицины и психологии Осаму довольно быстро пришёл в себя. Пусть он и стал несговорчив, хмур, замкнулся в себе после самой огромной потери в своей жизни, что, к слову, было более, чем ожидаемо, но он больше не бился в истерике по ночам из-за очередного кошмара, вырывая волосы на голове и судорожно хватая ртом воздух, не отказывался от еды, даже доверился Огаю, позволяя ему гладить себя по голове и в редких случаях носить на руках, начал разговаривать с ним и просить какие-нибудь книжки, чтобы развлечься. Вскоре Мори взял его с собой в Хогвартс, билет в который Дазаю заказан лишь на осень этого года. Профессора́ приняли мальчишку как родного, разрешали заглядывать в свои кабинеты вне лекции, брать учебники и даже летать на метле под присмотром старших. Он с каким-то странным рвением заучивал слова заклинаний и способы их применения, даже не имея палочки под рукой, нарочно избегал встреч со студентами, не желая заводить с ними знакомств раньше времени, оставляя все эти привилегии на осень, и втихаря проникал в самые потаённые уголки замка, изучая его. Мало ли, пригодится когда-нибудь. И всё бы ничего: ребёнок осваивался, хорошо общался со взрослой половиной школы, много читал и практиковался в зельеварении, но… Единственное, что напрягало Мори, это то, что мальчишка отказывался снимать бинты. Он лишь позволил профессору убедиться, что его раны зажили и больше не нуждаются в обработке, и вновь закутался в белые ленты едва ли не с головой. На все вопросы Огая об этом он лишь отводил взгляд в сторону, буднично отвечая, что так он чувствует себя намного лучше и как-то комфортнее. И Мори действительно поверил в это. И верил до тех пор, пока на бесполезных бинтах не появились багровые пятна, а лицо его воспитанника едва не слилось цветом с первым снегом. — Осаму, зачем ты это сделал?! — негодовал Мори, спешно извлекая большую аптечку из шкафа. — Хотел вновь увидеть родителей. — проговорил тот едва слышно, а после потерял сознание. Это была первая попытка свести счёты с жизнью… Вторая случилась двумя месяцами позднее, когда Дазай совершенно случайно наткнулся на снимок в газете, на котором был изображён тот самый мужчина, чей образ въелся в его память. «Артур Рембо, он же — Рандо…» — вычитал он из статьи, а спустя некоторое время его нашли на полу в библиотеке с окровавленными запястьями, на которых ровные полоски кровоточащих ран складывались в чёткое слово «Рандо». Мори винил себя в том, что не доглядел за воспитанником, корил себя за это, но как бы ему не хотелось пожалеть мальчишку, прижать к себе и вместе с ним на пару ронять горькие слёзы, всё же пришлось провести с ним серьёзную беседу. Снова. — Осаму… — начал было Огай, но малец его перебил, с силой ударяя кулаками по столу и непроизвольно морщась от боли в туго перебинтованных запястьях. — Нет! Не поучай меня! — едва не выкрикнул он. — Ты не поймёшь, а потому и нет смысла рассказывать об этом, но я не прекращу! Слышишь?! Не прекращу попыток, пока в моей жизни не появится хоть какой-нибудь смысл существования. Мори прикрыл глаза и вздохнул, поднимаясь с кресла и подходя к мальчику со спины, укладывая свои ладони на его дрожащие плечи. — Месть, Осаму, не заполнит ту пустоту в душе, от которой ты стремишься избавиться. А если и заполнит, то только тёмными чувствами, не оставив места для чего-то светлого. Смотри, не заблудись в этой темноте. — он немного сжал пальцы на толстом свитере, а затем развернулся и вышел, оставив Дазая наедине со своими мыслями, которые, к слову, не поменяли его желания, исход которого заключался либо в смерти Рандо, либо в его собственной.***
Осень. Начало нового учебного года.
Этот учебный год начался совсем не так, как множество других до этого. Он начался с паники из-за гибели первогодки в первый же учебный день. Студенты требовали объяснений, но ни профессора, на директор не могли дать ответы на их многочисленные вопросы, так как сами ничего не понимали. Министерство грозило обрушиться на школу смертоносным тайфуном, но по какой-то причине так и не ступило на порог Хогвартса. Лишь спустя месяц всё более-менее пришло в норму, но никто не забыл об этом. По школе уже ходило множество слухов, теорий, но правду так никто и не знал. Мори и представить не мог, что Дазай, тот холодный, молчаливый и ненавидящий жизнь мальчишка с садистскими замашками так изменится с началом учёбы. Вокруг него всегда было много народа, желающего с ним общаться, а Осаму и не был против, с радостью знакомясь с новыми людьми. Он всегда был более чем дружелюбен в общении, часто улыбался и шутил, но профессор не был уверен, что это всё настоящее. И оказался прав. Знакомство с Чуей заставило снять с себя эту маску. Они совершенно случайно столкнулись в пустом коридоре, обменялись недовольными взглядами и уже собирались молча разойтись, как вдруг… — Дазай Осаму. Накахара остановился и обернулся, вопросительно вскинув бровь и слегка склонив голову к плечу, глядя в спину незнакомца. Ему послышалось? — Что? — Моё имя. — пояснил шатен, улыбаясь, и повторил: — Дазай Осаму. — И что мне даёт эта информация? — не понял гриффиндорец, вообще не догоняя к чему весь этот разговор. Он пару раз слышал это имя от ребят с разных факультетов, но не понимал, почему многие так тянутся к нему. Может дело в харизме? — Дурачок. — усмехнулся тот, только сейчас поворачиваясь лицом к собеседнику, разглядывая явное недовольство на лице рыжего. — Я познакомиться хотел. И они познакомились. Сдружились с первых дней, будто всю жизнь были знакомы, стояли друг за друга горой, как братья. Многие удивлялись таким отношениям, завидовали, но абсолютно все были повергнуты в шок, когда вся эта идиллия между слизеринцем и гриффиндорцем обратилась в прах за какое-то ничтожное мгновение, словно её никогда и не существовало. В тот день Чуя допустил страшную ошибку. Дазай решил познакомить его с Фёдором и Николаем, что давно заметили их слишком хорошие отношения и изъявили желание знать друга Осаму лично, и поначалу всё шло хорошо, пока гриффиндорец, забывшись, не представился фамилией отца. — Рембо Чуя. Дазая словно ледяной водой окатило, а двое остальных просто замерли, внимательно глядя на рыжего, что испуганно замахал руками, пытаясь исправить ситуацию. — Н-накахара! Накахара Чуя! Но было поздно. Дазай повернулся к нему с таким безэмоциональным лицом и пустым взглядом, что казалось, что в этот момент он запросто может убить. Он вплотную подошёл к гриффиндорцу, протянул руку к его лицу и обманчиво нежно провёл по ней холодными пальцами, что в следующую секунду сначала оставили сильную пощёчину, а после сжались на бледной шее с такой силой, что последующие полторы недели с кожи не сходили тёмные синяки. — Рембо, значит? — прошептал он на ухо, запуская вторую руку в рыжие локоны, сдавливая их у корней, от чего Чуя, задыхаясь, захрипел. — Неужто ты сынишка Артура? Сменил фамилию, чтобы не привлекать ненужного внимания и не вызывать кучу вопросов? Умно. Чуя стоял, прижатый к стене, никак не сопротивлялся и не пытался высвободиться, лишь с ошарашенным видом глядел в обезумевшие глаза напротив, не понимая такой реакции. Да, мать предупреждала его насчёт оговорок и того, что они могут вызвать весьма бурную реакцию окружающих, но чтоб такую… С чего бы? И всё из-за отца, о котором Чуя ничего не слышал с того дня, как вместе с матерью едва не погиб от его рук. — Дазай-кун! — Николай подскочил с места, отмечая, что гриффиндорец уже не может дышать, и заставил друга отпустить его. — Не горячись! Ты чего так завёлся? — Чего я завёлся?! И вправду, чего это я так завёлся? — Осаму выглядел пугающе, размахивая руками в порыве ярости и наматывая круги по пустому залу библиотеки. Он, то и дело, нервно зачёсывал волосы назад, грыз ногти, к слову, этой привычкой он заразился от Фёдора, бросал уничтожающий взгляд на ничего не понимающего Чую, что так и остался стоять у стены, держа ладонь у ноющего горла, с неким страхом наблюдая за Дазаем и строя самые пугающие теории о том, почему его отца так возненавидели. — Ты! — неожиданно выкрикнул Дазай, наставляя палец на гриффиндорца и вновь подходя к нему почти вплотную. Его всего трясло не то от злобы, не то от чувства, будто его только что предали. — Ты… Твой отец безжалостный монстр! Убийца! Знаешь, что я чувствую сейчас, глядя на его отродье? Ненависть! Желание причинить боль! Убить! Как там поживает твой папочка? Не болеет? Надеюсь он корчится от боли и страданий где-нибудь в темнице Азкабана, умирает медленно и мучительно. В противном же случае я сам лично устрою ему эту участь в ближайшее время. — Заткнись, чёртов интриган! — вскипел Накахара, впервые за долгое время услышав что-то о своём отце из уст другого человека, к тому же в такой форме. — Я понятия не имею чего ты так взъелся на меня, но… — он почему-то осёкся, поднимая взгляд на шатена, что стоял перед ним тёмной тенью. — Убийца? Ты назвал его уб… — Только не говори, что ты не в курсе! — Да, я не в курсе! Я не в курсе! — закричал Чуя, срывая и без того осипший голос. Связки болели, а в глазах предательски защипало. Он схватил Осаму за воротник, тот сделал тоже самое, и от резкого рывка на себя они болезненно столкнулись лбами, но не посмели отступить ни на шаг. Фёдор не вмешивался и старался удержать на месте Николая, который стремился разнять разбушевавшихся первогодок. Те, к слову, уже были на пределе. — Ну теперь то ты знаешь, что он самый настоящий монстр, и я более чем уверен, что ты ничем не будешь от него отличаться, когда вырастешь! Эти слова засели в памяти Чуи так крепко, так болезненно, что даже спустя несколько лет после этого он в первую очередь, при любых оправданиях произносил: «Я не монстр», даже если подтекст предложения не подозревал за собой ничего такого. Он говорил это скорее для себя, напоминая и боясь, что однажды слова когда-то лучшего друга окажутся правдивыми, и он будет таким же, как и его отец. Накахара до последнего отказывался верить в это, а потому просто не выдержал и прошёлся кулаком по челюсти слизеринца. Тот ответил тем же, и вот тогда уже и Фёдор подорвался разнимать их, больше не сдерживая Гоголя. На помощь пришли ещё двое второкурсников, Ода и Анго, что просто вовремя заглянули в библиотеку, и с их помощью драку быстро удалось остановить. В тот день Дазай впервые со дня смерти родителей, позволил себе разрыдаться от безысходности, причём на глазах у свидетелей, прижимаясь к плечу Сакуноске, размазывая по его мантии слёзы и кровь из разбитой губы. Он ненавидел мир за то, что тот оказался чертовски тесен, и за то, что возненавидел своего друга, пусть и не должен был, но ничего не мог с собой поделать. Чуя забился в какой-то угол под столом, а Сакагучи пытался его успокоить, хоть тот и не рыдал, но было видно, что он на грани истерики. Накахара после этого пропал с поля зрения на две недели, не появляясь на занятиях, да и вообще никому не попадаясь на глаза. Как выяснилось позже, он уезжал домой, где мать ему всё дословно объяснила, помогла принять факт того, что его отец и в самом деле опасный убийца в розыске, и уговорила вернуться на учёбу, несмотря на ярые протесты со стороны сына. Но стоило ему вернуться, как на него тут же обрушился такой шквал ненависти от большинства студентов, что складывалось ощущение, будто его гонят из Хогвартса. Драки с Дазаем стали рутиной, как и просиживание штанов в кабинете директора, нудные лекции и наказания. Чуя терпел все издёвки, подлости, презрительные взгляды и шушуканья прямо за спиной, но последней каплей стало обвинение в убийстве. Он, видите ли, сын убийцы, пусть и маленький ещё, но кто его знает, чему его учил отец. Больнее всего было слышать это из уст Осаму, что в моменты ярости никогда не следил за языком. И Накахара вскипел. По-настоящему разозлился. Он запугал большую часть школы своими действиями, заставив всех поверить в то, что он действительно способен убить, пусть и наврал, взяв за основу своего рассказа все те слухи про себя, что ходили по школе. Он рычал на Дазая, пока тот с усмешкой на лице слушал его байки, а в конце вновь избил его. И это выглядело довольно эффектно, а потому студенты стали остерегаться его, боясь даже смотреть в его сторону. Даже некоторые старшекурсники обходили его стороной. В любом случае Чуя был доволен результатом, по крайней мере до него больше не докапывались и не пытались высмеять, лишь Осаму всё продолжал измываться над ним, впрочем, Чуя тоже не отставал, порой задевая его за живое, из-за чего ненависть друг к другу только росла с каждой новой встречей. На следующий год в прочную броню Накахары, которую тот возвёл, скрываясь ото всех, неожиданно постучали. Мичизу сам изъявил желание познакомиться с ним, и это помогло Чуе не сгнить, не разочароваться в людях окончательно. Тачихара стал для него тем самым человеком, про которых обычно говорят луч солнца в непроглядной тьме. И это определение подходит как нельзя лучше, ведь он действительно внёс в жизнь замкнувшегося в себе Накахары что-то светлое, помог выкарабкаться из ненависти ко всему миру, заставил его подняться на ноги и двигаться дальше. Чуя не знал, что с ним сталось бы, не прояви Тачихара инициативу в их дружбе, но он безмерно ему благодарен за это. На третий год обучения Осаму почему-то взъелся на первогодку Рюноске со своего факультета, что бегал за ним, как щенок, верно размахивая хвостиком. Вот только эта верность быстро притупилась, стоило Дазаю показать себя с худшей стороны при очередной стычке с рыжим гриффиндорцем. Акутагава разочаровался в нём, а после и вовсе превратился в хладнокровного, безэмоционального студента, когда до него начал докапываться Достоевский по поводу «грязной» крови. Но тогда уже Осаму заинтересовался в нём, втянув в свою компашку, из которой, к слову, он довольно быстро вылетел по собственной инициативе, не желая иметь дело с таким бесчестным и коварным человеком как Дазай. Но от того сложно отделаться, если связался с ним. Ну, а четвёртый год обучения стал самым запоминающимся в истории школы. В первую очередь тем, что при неизвестных обстоятельствах был убит директор. И Дазай, и Накахара немного сбавили обороты в своей войне, став старше и уже не реагируя на простые обзывательства. Вместо драк они по большей части просто ругались и кричали друг на друга, но при этом могли даже спокойно завести короткий, непринуждённый разговор, обменяться комментариями по поводу предстоящего теста по травологии, и Осаму даже поздравил Чую с должностью капитана факультетской сборной по квиддичу. Могло показаться, что они остыли после трёх лет войны, их отношения начали налаживаться, да они и сами так думали, но не тут то было. После рождественских каникул между ними вновь разгорелась ссора. А всё, казалось бы, из-за никчёмного пустяка. Осаму просто нацепил на гриффиндорца чокер со словами: — Теперь ты пёсик. — и это не так сильно разозлило Чую, как добавление «мой», произнесённое на самое ухо. Накахара сначала вспыхнул, а потом вспылил так, что Дазай пробил собою окно первого этажа, выкатившись во двор с болезненным стоном. Чуя последовал за ним, намереваясь вправить мозги осмелевшему и обнаглевшему слизеринцу, причём чокер он по какой-то причине не мог отстегнуть. Он даже попытался снять его с помощью магии, но ничего не вышло, поэтому он угрожающе наставил конец волшебной палочки на Осаму, что с предвкушающей улыбкой доставал свою. На улице уже было темно, морозно, была метель, а они, два студента в одной школьной форме, устроили настоящую дуэль, даже не заметив, как перебрались на территорию Запретного леса. А потом в какой-то момент по воздуху над ними прошлась цветная волна, чем-то схожая с северным сиянием, но ребята быстро сообразили, что это неполадки с барьером. Рёв, раздавшийся мгновением позже, заставил содрогнуться и прикрыть уши ладонями, в ужасе озираясь по сторонам. Это был дракон. Огромный, массивный, свирепый, плюс ко всему этому ещё и огнедышащий. Он пролетел над студентами прямо по направлению к замку, но Осаму быстро сообразил, выпустив в него одно из самых мощных заученных заклинаний, сбивая его на опушке леса. В школе уже поднялась тревога, паника и суета мешали профессорам принять какие-либо меры, а потому было принято решение скрыться в подземелье Хогвартса. Накахара и Дазай тем временем пытались пробраться к замку, но, пробегая мимо подбитого, но ещё живого дракона, что-то заставило их остановиться. Это «что-то» было странным чувством, что расползлось в груди необычным теплом, отдаваясь глухими ударами сердца где-то в глотке. Они так и стояли, неподвижно замерев на месте, переводя дыхание и пялясь на постепенно открывающиеся веки громадного создания, пока из-за его массивной лапы не показалась фигура человека. В момент осознания сердца обоих пропустили удар, только по-разному: у Чуи от неверия и некой радости вновь видеть родное лицо спустя столько лет, а у Осаму от встрепенувшейся ненависти и жажды мести, которую он уже не мог контролировать и стремительно бросился в атаку под пронзительный крик Накахары с просьбой остановиться. Но он не остановился. Он даже не слышал отклика и не заметил того, что дракон поднялся, намереваясь сожрать его, но Чуя предотвратил это. А дальше всё как в тумане. Расплывчатые воспоминания о сражении, боль в мышцах, жар в руках и непонятные красные узоры на теле, обведённые чёрным контуром. Накахара полностью пришёл в себя, когда перед ним уже лежало громадное бездыханное тело, а в нескольких сотнях метров от него стоял Дазай, пялясь куда-то под ноги. И Чуя сорвался с места, бросаясь к телу отца, заходясь в безудержном рыдании в кровавой луже, прижимая распотрашённую плоть к себе… Странно, но ни тот, ни другой толком не могли ничего объяснять профессорам и людям из Министерства, что прибыли по срочному поручению, так как из всего произошедшего помнили лишь небольшую часть, но были уверены, что на них что-то повлияло. Их чудом не забрали тогда, но благодаря Фукузаве Юкичи позволили остаться. Тогда в знак благодарности за спасение школы директор выполнил по одной их просьбе. И если Дазай попросил повысить его до звания старосты факультета, что перечило правилам, ведь им возможно стать только с пятого курса, но ему позарез как нужно было это, то Чуя просто отпросился домой, взяв больничный на месяц. За время его отсутствия Осаму прочувствовал всё, что испытывал Чуя, на себе. И пугливые взгляды, и призрение и даже одиночество, понял, какого ему жилось всё это время, но это быстро прошло, стоило ему только вновь нацепить на себя маску добрячка и сделать вид, что ничего не было и это не он убийца Рандо. А вот Чуя долго отходил после смерти отца, игнорировал Дазая по полной до самого конца учебного года, пока тот не спалил его метлу, лишь бы привлечь внимание. Но нормально поговорили и помирились они лишь на Хэллоуин следующего года.