Одиночка

Чонгуку нравится притворяться, что он ничего не замечает. Не замечает долгих взглядов, опущенных в смущении глаз, ненарочных касаний, от которых руку одёргивают, как от горячего чайника. Чон хозяин не одного омежьего сердца, но его собственное никогда не принадлежало никому. Дерзкий и наглый, грубый, харизматичный и чертовски красивый — и как, спрашивается, он мог бы не быть объектом восторжения? Заметить неловкое поведение многих омег, с головой выдающее влюблённость, невозможно, и от этого уровень самоуверенности Чонгука несколько выше среднего. Он просто очарователен, просто красив и просто сексуален. Он любит себя, свою жизнь и место в ней. В его жизни прекрасно всё. Кроме одного. В его жизни нет места любви. Бесспорно, любовью родительской и дружеской альфа не обделён, но любви романтической он никогда не испытывал. Сколько бы омег не признавались ему в любви и не дарили шоколад на День Всех Влюблённых. А Чонгук тоже хочет любить. По-настоящему и беспамятно. — Эм, прости? — зовёт мягкий голос из-за спины. Альфа оборачивается и натыкается взглядом на неуверенно мнущегося омегу. Влюблён — Чонгук понимает уже с первой секунды. У него на влюблённость чутьё. Омега симпатичен, но слегка несуразен, в длинном сером свитере и с каштановыми волосами. Такой обыкновенный, каких тысячи. Чон не заинтересован, но ради элементарной вежливости не отказывает в разговоре. — Я Пак Чимин, — у Пака дрожит голос, но он продолжает, понимая, что второго шанса произвести первое впечатление у него не будет. — Я… я из параллельного класса и ты… очень мне нравишься. Давай встречаться? Улыбка на лице Чонгука расцветает незамедлительно, но надежды на положительный ответ она не даёт. Чимин чувствует себя идиотом и искренне желает исчезнуть. Улыбка переходит в тихий, не издевательский, но до глубины души обижающий смех. — Прости, — отмахивается альфа. — Не хочу тебя обидеть, но ты… слегка не в моём вкусе. Прости, но я вынужден отказаться. Пак выжимает из себя кривую улыбку, коротко кивает и шагает назад к своему столику, где его ждёт обеспокоенный Хосок. Чон достаточно внимателен для того, чтобы увидеть — отвергли. С позором. А покрасневшие глаза омеги говорят в тысячу раз красноречивее. — Чимини, ну чего ты? — альфа спокойно принимает Пака в свои объятия и слышит громкие всхлипы на своём плече. Рукав рубашки намокает в считанные секунды под водопадом слёз. — Чимини, он мудак, раз так тебя отверг. Он тебя недостоин. — Сдохнуть хочу, — Хосок понимает, что здесь утешения бессильны. Чимину просто нужно проплакаться и проговориться. — Сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть! — троекратный удар по груди маленьким кулачком ранит похлеще кухонного ножа. Больно слышать, как любимый омега убивается. Убивается по другому альфе. — Чимин, всё будет хорошо. Проревись, — тощая ладонь успокаивающе зарывается в тёмные волосы, поглаживая нежно, так тепло и с такой любовью, что пары минут хватает, чтобы Чимин проплакался. Ещё не успокоился, но уже проплакался. И плевать, что звонок прозвенел и все уже разошлись по занятиям, а столовая опустела. Чувства превыше всего. — Хосоки, спасибо, — Пак обнимает Чона, утыкаясь носом в грудь и ластясь к ней, как котёнок к ладони. Хосок чувствует себя невыносимо прекрасно и чертовски паршиво. — Прости, что замарал рубашку, — смеётся Чимин, утирая пальчиком пятно от своих слёз. Сердце альфы плавится от светлой, благодарной улыбки, припухшего, красного личика и доброго, родного смеха. — Не за что, — Чон улыбается и берёт омегу за руку, мягко сжимая её в своей ладони. — Давай мы обсудим это после урока, хорошо? Мы уже как две минуты опаздываем. Ахнув, Чимин кивает и сам тащит смеющегося альфу к выходу из столовой.

***

По приходе домой вся дрянь прошедшего дня накатывает на Пака новой волной. В пустой серой квартире так ужасно: стены давят, мысли сматываются в клубок, меланхолия накрывает с головой. Дома Чимин не останется. Но он знает, где проведёт эту ночь не только с удовольствием, на время забыв о главном стыде своей жизни, но и с пользой. — Алло, Намджун-хён?..

***

Запах алкоголя, духов и потных тел, аппетитные фигуры, развязные поцелуи в туалетных кабинках, дорогие мальчики в откровенных нарядах — всего этого Чонгуку так не хватало. Он рыба в воде, в своём собственном море, свободный и бесстрастный. Хотя нет, страсти в нём как раз через край. Отличный повод немного отпить из переполненной чаши чего-нибудь покрепче. — У тебя прям глаза разбегаются, — ехидно замечает Намджун, провожая друга в вип-ложу. Да, Чонгук отлично умеет выпрашивать халявные походы в стрип-бары. А почему бы и нет, когда лучший друг — владелец одного из них. Приглушённый красный свет приятно расслабляет глаза, позволяя сконцентрировать взгляд на обнажённом омежке, вертящемся на шесте с грацией балерины и ошейником на шее. Чон непроизвольно облизал губы. После долгого воздержания от созерцания подобной красоты он особенно чувствителен. Впрочем, вероятно, дело скорее не столько в вынужденном целибате (примечание: целибат — воздержание от секса), сколько в мастерстве этой куколки на шесте управлять своим телом. В ответ на лёгкий тычок в плечо от хёна Чонгук готов огрызнуться за то, что старший отвлекает его от искушающего представления, но вид двух подходящих к ним с подносами омег заставляет замолкнуть. Один из мальчиков присаживается на колени к Намджуну и сразу же одаряет целомудренным поцелуем в щёку. Ким тоже улыбается совершенно по-дурацки и большими ладонями скользит по тонкой талии, не спеша опускать ладони на бесстыдно обнажённые экстремально короткими шортиками ягодицы. Второй омега, поставив поднос с коктейлями на столик рядом, аналогично присаживается на колени к Чону, самостоятельно опуская чужие ладони на свои ягодицы. Чонгук, собственно, и не против такого поворота событий — мнёт гладкие, мягкие половинки руками, от чего омега ёрзает на коленях, просяще трётся о грубую джинсовую ткань и тихо постанывает голосом таким высоким, живым и соблазняющим, что альфу слегка ведёт. Он поднимается поцелуями по плечу к ключицам, старательно вылизывает их — не думая о том, что официанту-стриптизёру может быть неприятно, — и выцеловывает изящную шею, тая от запаха сочного персика, идеально подходящего такой прелести. Чимин знает, что он в руках молодого альфы, симпатичного — потому что другому бы Намджун его не отдал, — страстного, и потому позволяет себе расслабиться под в кои-то веки не омерзительными прикосновениями. — Детка, сколько ты стоишь? — голос знаком до чёртиков, до них же и пугает. За мгновение до того, как взглянуть на лицо своего клиента, Чимин молится всем известным богам, чтобы ему послышалось, но, видимо, боги его молитв снова не слышат, потому что он сейчас сидит задницей на коленях того самого Чон Чонгука. Сногсшибательного альфы из параллельного класса, который не узнал его. Или узнал? — Чимини, крошка, не молчи, — включается Намджун, пьющий коктейль из одного бокала на две трубочки с Джином — своим омегой. — Если не хочешь — так и скажи. — Чимини? — знакомое имя играет на устах Чонгука особенно сладко. Он не отказывает себе в удовольствии увидеть смущённо порозовевшее личико Пака, пусть приглушённый красный свет и не позволит увидеть прелестный румянец. В откровенном наряде и с щедрыми смоки Чимин выглядит гораздо интереснее, чем при дневном свете в школе и том нелепом свитере. Чонгук ухмыляется и оставляет мазок языком на пухлой щёчке, чтобы в самое ухо прошептать: — Так что же? Сколько, детка? Чимин снова искренне желает сдохнуть, но вместо этого он совершает фатальную ошибку: — Сто пятьдесят тысяч.