Ничейная

      Цзинши выглядит таким же опрятным и аскетичным, каким Лань Чжань оставила его год назад. Её вещи перевезены обратно из Дома Горечавки и расставлены по местам, словно ничего и не было. В воздухе витает аромат свежезажженного ладана. Все кажется таким знакомым, но в то же время совершенно чужим.       Во дворце Вэй Ин было гораздо больше красок: украшенная резьбой мебель, разноцветные пологи над огромными кроватями и нелепые картины, развешанные вдоль мрачных стен. В воздухе все время пахло чем-то пряным или сгоревшим, и последнее постоянно пытались перебить сладкими ароматами благовоний. Это составляло ужасное сочетание, но отчего-то наполняло все ее существо теплом и тихим весельем.       Цзинши никогда не вызывало в Лань Чжань такого чувства душевного покоя и уюта. Она называла его своим домом, потому что так было принято. Это всегда было тем местом, где молодая госпожа Лань ожидала начала нового дня, чтобы продолжить свое обучение, где она занималась медитацией и изредка беседовала со своим братом. Однажды ей просто сказали, что это пространство принадлежит ей, и Лань Ванцзи приняла это к сведению. Последняя связь с этим местом оборвалась для нее, как только она узнала о его разорении.       У Лань Чжань с собой совсем немного вещей, и их раскладка не занимает много времени. Она бережно заворачивает в белоснежную ткань подаренные Вэй Ин украшения для волос и прячет их под половицами в углу комнаты. Было бы глупостью снова поверить в неприкосновенность Цзинши, когда она даже не знает наверняка, кому было поручено нарушить ее в прошлый раз.       После этого Лань Ванцзи достает из объемистого сундука одну из множества одинаковых белых мантий Гусу Лань. Она рассеянно прослеживает пальцем облачный узор на рукаве и откладывает одеяния в сторону.       Вместо этого спешно распускает волосы и берется за гребень. На то, чтобы пригладить волнистые от косы пряди, уходит некоторое время. Лань Чжань с сожалением наблюдает, как темные завитки разглаживаются и становятся безупречно ровными. Ее руки действуют по отточенной годами привычке, собирая верхнюю часть волос в аккуратный пучок на затылке и закрепляя его простой серебряной шпилькой.       Лань Ванцзи позволяет темному бархату верхних одеяний и светлому шелку — нижних соскользнуть с тела, вместо этого покрывая его хлопковыми и льняными тканями, из которых обычно шилась одежда в Облачных Глубинах. Она любовно укладывает снятые одежды рядом с украшениями, надежно пряча их от чужих глаз.       Когда Лань Чжань возвращается к зеркалу, то из отражения на нее смотрит она прежняя: скромная и послушная ученица Гусу Лань. Тихая, безукоризненно вежливая и прилежная. Должно быть, именно этого от нее хотел дядя, когда потребовал переодеться, стоило им увидеться у главных ворот. Он не сказал ничего больше, но ей было достаточно выражения его лица, чтобы прочесть постигшие дядю недовольство и испуганное удивление. В памяти Лань Чжань навсегда запечатлелся момент, когда он впервые не смог сдержать своего разочарования в ее присутствии, удалившись молча, словно один вид племянницы наносил ему личное оскорбление.       Лань Сичень смотрел на нее усталым и виноватым взглядом, когда извинялся за резкость дяди и обещал поговорить с ним.       Она говорила себе тогда и говорит сейчас, что не обижена, что не расстроена. Она не уверена, что хочет знать, что именно подумал о ней дядя, когда увидел такой, какой раньше не мог представить себе и в страшном сне: разодетой, с причудливой прической и без лобной ленты.       Этим же вечером дядя посылает за ней слугу с просьбой явиться на вечернюю трапезу в Ханши. Лань Чжань старается игнорировать взгляды, которые бросают на нее ученики, когда она неспешно идет к нужному павильону. Лань Сичень тепло приветствует ее и просит занять место за столом. Дядя также здоровается с ней, хотя и бросает недовольный взгляд на ее ничем не прикрытый лоб.       Они ужинают в тишине, и Лань Чжань немного расслабляется, зная, что дядя не заговорит с ней ни о чем, пока трапеза не будет окончена. К сожалению, травяной отвар невозможно пить вечность, поэтому, когда слуги убирают посуду и спешно уходят, в комнате воцаряется напряженная тишина. — Ванцзи, — наконец, дядя прерывает затянувшееся молчание. — Твой брат рассказал мне о принятом тобою решении. О том, что ты хочешь вернуться в Курганы с приходом весны. Это действительно так?       По его выражению лица сложно понять, как именно он относится к этой идее. Он выглядит скорее настороженным, чем злым. Но как бы Лань Чжань ни расстраивало дядино разочарование, это не заставит ее отказаться от принятого решения. Она молча кивает, выдерживая пристальный взгляд Лань Циженя. — Чем вызвано это желание? Что может связывать тебя с этим проклятым местом? — спрашивает он скептически.       Лань Чжань думает о Вэй Ин, ее заботе, громком смехе и умных глазах. Вспоминает приятный вес А-Юаня на своих руках, когда мальчик слишком уставал от пеших прогулок и начинал хныкать, протянув к ней свои маленькие ручки. В ее голове мелькают десятки образов: бабушка с добродушной улыбкой учит ее лепить клецки; Вэнь Цин ругает Вэй Усянь за то, что та снова вытащила Лань Чжань на улицу в холодную погоду; Вэнь Нин, который с таким вниманием и осторожностью относился к ней после случившегося в Облачных Глубинах, трогательно беспокоясь, что его присутствие может доставить ей дискомфорт. — Там живут хорошие люди, — отвечает Лань Чжань, не зная, как иначе облечь в слова ту теплую привязанность, которой она успела проникнуться к обитателям Курганов.       Взгляд дяди становится еще настороженнее, словно он сомневается, что Лань Ванцзи пребывает в здравом уме и памяти. — Здесь твоя семья. Как ты можешь отказаться от всего, что мы тебе дали, в пользу едва знакомых тебе людей? — недоумевает он. — Дядя, — Лань Счичень пытается сгладить резкость его слов, но этих попыток недостаточно, чтобы смягчить дядину позицию. Он всегда был таким, строгим и упрямым, способным смотреть на вещи только с одной стороны. — Не вмешивайся, Сичень, — одергивает племянника Лань Цижень, не отводя от Лань Ванцзи сурового взгляда. — Я пытаюсь понять, что происходит в голове у ребенка, которого я вырастил.       Лань Чжань чувствует вину и стыд за то расстройство и разочарование, которое она приносит ему, нарушая свой дочерний долг. Раньше она никогда не испытывала на себе дядиного недовольства, привыкшая к тому, что его требования никогда не противоречили ее собственным желаниям.       На самом деле, едва ли можно сказать, что Лань Ванцзи когда-либо испытывала желания, достойные того, чтобы за них бороться. Только однажды, в далеком детстве, не признающая дядиных слов об уходе матери, она упрямо оставалась сидеть на широком крыльце опустелого дома.       Тот болезненный эпизод заставил ее понять и примириться с тем, что она никогда не получит того, чего хочет, каким бы сильным ни было ее желание. А раз так, то лучше ничего не желать вовсе. Не искать привязанности ни к чему земному: ни к тому, что у нее смогут отнять, ни к тому, кто сможет оставить ее сам.       Вэй Ин стала исключением и совершенной неожиданностью. Лань Чжань упала так быстро, что не успела и подумать о том, чтобы ухватиться за что-то. Чернильная клякса стала для куда важнее сухих, безликих строчек сценария ее жизни, расписанного вплоть до судного дня. И она будет бороться за это, какой бы высокой ни была цена. — Мне сложно оставаться здесь.       Это правда. В холодном и одиноком месте, вдалеке от солнца, к ласковому теплу которого она успела привыкнуть.       Лицо дяди смягчается. Глубокая морщина, пересекающая его лоб, разглаживается, а глаза полнятся снисходительным сожалением. — Ванцзи, мы с Сиченем понимаем, что произошедшее сильно на тебя повлияло. Я всегда старался уберечь тебя от жестокости мира, но боги решили иначе и ниспослали на нашу долю это испытание. И мы с ним справились, ты с ним справилась. С этим покончено, и проблема уже решена. Твои обидчики наказаны, и я позаботился о том, чтобы твоя репутация осталась нетронутой. Больше нет смысла об этом беспокоиться. — Это не отменяет моей вины, — возражает Лань Чжань. — Я нарушила главную заповедь ордена. — Это не так. Забудь об этом, как о страшном сне. Я не считаю, что в этом есть твоя вина, как не считает и твой брат.       Она была уверена, что дядино разочарование связано в первую очередь с этим ее поступком. Думала, что он осудит ее, накажет или настоит на исключении из клана. Лань Ванцзи всегда знала его как человека, непреклонного во всем, что касалось правил и наказаний за их нарушение. Его снисходительность для нее неожиданна. — В стенах родного дома, в кругу семьи всегда легче справиться с подобными потрясениями. Ты вернешься к прежней жизни, и постепенно эта боль оставит твое сердце, словно ее никогда и не было. — Я не думаю, что это так, дядя, — возражает она.       Невозможно стереть из памяти чувства боли, стыда и унижения, которые Лань Чжань испытала во время избиений со стороны людей, которых видела и уважала большую часть своей жизни. Невозможно забыть лицо мужчины, преисполненного похоти и низменных желаний. Невозможно забыть, как это самое лицо искажается в предсмертной агонии.       Её дядя говорит снисходительно и просто: — Ты слишком молода, чтобы понять, как устроена человеческая душа. То, что кажется тебе гноящейся раной сегодня, завтра бесследно затянется.       Внезапно он добавляет: — Это касается и твоей увлеченности чем бы то ни было. Все люди склонны к тому, чтобы поддаваться мятежным страстям. Я растил тебя человеком, способным противостоять этой пагубной тяге. И я знаю, что тебе по силам справиться с этим.       Лань Чжань холодеет от этих слов. Как дядя смог прочесть ее так легко, словно всё было написано у нее на лице? Было ли это главной причиной его разочарования в ней? Эта мысль причиняет ей боль, но в то же время и придает больше смелости. — У нас был уговор. Я проведу в Гусу зиму, после чего буду вольна поступать так, как сочту нужным.       Лань Чжань была бы счастлива сохранить хорошие отношения со своим дядей, но в то же время она не хочет оставаться лишь его тенью, без желаний и потребностей. Он может считать ее всего лишь глупым ребенком, потерявшим голову от любви, но она пережила слишком многое, чтобы не усвоить урок. Необходимо бороться за то, что хочешь получить. Любыми методами, которые тебе доступны. — Я не стану идти наперекор твоему решению, когда придет время, потому что знаю, что в этом не будет никакой необходимости. Те силы и знания, которые я вложил в тебя и твоего брата, не могли пропасть даром. Ты юна и сбита с толку выпавшими на твою долю трудностями, но в конечном итоге ты вернешься на путь истинный.       Лань Ванцзи не спорит с ним, потому что знает, что в этом нет никакого смысла. Её дядя поклялся не держать ее, когда придет время, и это единственное, что имеет для нее значение.       Привычно расценив ее молчание как согласие, Лань Цижень достает из кармана своей мантии узкий деревянный футляр и протягивает ей. — Не снимай этого впредь. Негоже, чтобы ученики видели тебя без нее снова.       Лань Чжань раскрывает футляр и со смешанными чувствами достает из него белоснежную ленту с вышитыми на ней облаками. Она носила ее с детства, снимая ее только во время купания и перед сном. Сдержанность. Невинность. Честь. — Возвращайся в свою комнату. Уже почти девять, — дядя отсылает ее, и жестом просит Лань Сиченя задержаться.       Лань Ванцзи может догадаться, о чем пойдет речь, и не имеет никакого желания оставаться дольше необходимого.

***

      Вдалеке от Вэй Ин время течет иначе. Большинство дней для нее проходит, как в тумане. Они сливаются друг с другом, один похожий на другой, и Лань Чжань чувствует, что медленно вязнет в рутине, как в болоте. Её нынешняя жизнь ничем не отличается от жизни прошлой, но теперь она видит все изъяны и лишения подобного существования, всю его ущербность.       Лань Ванцзи старается быть ближе к брату, но тот кажется слишком далеким и отстраненным, как бы ни старался это скрыть. Лань Чжань видит хрупкость его улыбки, замечает, как он постоянно оглядывается по сторонам и никогда не находит того, что ищет. В его глазах та же тоска, какую она видит в зеркале каждый вечер, прежде чем лечь в свою жесткую холодную постель. «В ней не было особой силы, зато был опасный талант к любовной магии»       Вэй Ин сказала ей, что сняла любовные чары ведьмы, и Лань Сичень не должен помнить дней, проведенных в сладостном дурмане, но было ли все на самом деле так просто? Лань Чжань пытается поговорить с ним, но стоит ей начать разговор, как брат прячет взгляд и откланивается.       Однажды, когда Лань Ванцзи играла на гуцине в сумеречной тишине уединенной поляны, Лань Сичень сам нашел ее. Он обнаружил себя, когда Лань Чжань закончила играть одну из песен. — Я никогда не слышал этой песни. Ты сама ее сочинила? — спросил он тогда, опустившись на траву рядом с ней.       Она не могла сказать, что сочинила ее. Это было прямым отражением ее души, теми словами, которые Лань Чжань с трепетом хранила и взращивала в своем сердце, но никогда не решалась произнести вслух. За долгое время она впервые решилась снова сесть за гуцинь, не зная, как еще справиться с ноющей болью разлуки. Тревожные мысли терзали ее каждый день.       Первая мысль, которая посещала ее после пробуждения, была о Вэй Ин. Последняя мысль, прежде чем погрузиться в сон, была о Вэй Ин. Сны, путанные, полные неудовлетворенных фантазий и нелепых мечт, все они были о ней одной. Это было похоже на зияющую рану в ее груди, которая кровила и никак не желала затягиваться.       Лань Сиченю никогда не нужны были слова, чтобы понимать ее. В момент, когда он поднял на нее глаза, Лань Чжань увидела в них всю ту скрытую, спрятанную от чужих глаз, бессильную муку. Словно в бесконечной агонии, тело стало тюрьмой для его духа, сжигаемого неясной, невыразимой тоской. — Её звали Мэн Яо, — сказал он, и незнакомое имя сорвалось с его губ, как самая сокровенная тайна, как священный запрет. — Я помню только имя и звучание ее голоса. Не могу ни спать, ни есть. Всюду ее вижу, как злое наваждение.       Лань Чжань глубоко задумалась и уже хотела было предложить обратиться к местной колдунье, чтобы избавиться от последствий приворота, но Лань Сичень опередил ее. Он достал из рукава кусочек янтаря. В его дрожащей руке он оставался чистым и отливал золотом, как маленькое солнце.       Не потемневший, светлый, он словно издевался, служа прямым доказательством того, что на владельце нет запретных чар.

***

      Лань Чжань возвращается в Цзинши еще до захода солнца. В ее руках небольшая корзина, которую она обычно использует для походов в город. На корзину накинут широкий платок нежно-голубого цвета, скрывающий ее содержимое от посторонних глаз. Лань Ванцзи заставляет себя идти медленно и не позволяет нетерпеливому возбуждению отразиться на своем лице. В Облачных Глубинах запрещено чрезмерное проявление эмоций. Она думает о том, что стало бы с ее дядюшкой, если бы тот узнал, что пронесла в этот обитель праведности и благочестия его дражайшая племянница. К счастью, он никогда не узнает.       Лань Чжань плотно запирает за собой дверь, убедившись, что никто из учеников не преследует ее по наказу Лань Циженя, как это было в первые дни после ее возвращения. Она ставит корзину на подоконник и зажигает свечи, чтобы рассеять сумеречный полумрак, царящий в комнате.       Нетерпение клубится в груди Лань Чжань, пока она спешно раздевается, избавляясь от внешних слоев и лобной ленты. Ее руки аккуратно складывают одежду и убирают ее в сундук, к таким же белым мантиям.       Когда с этим покончено, Лань Ванцзи берет в руки кисть и рисует простой нагревающий талисман, который крепит к заранее наполненной бочке для купания. Пока вода нагревается, она распускает волосы и подхватывает с подоконника корзину. Ее дыхание слегка сбивается от нетерпеливого волнения, когда она откладывает платок в сторону.       Лань Чжань берет в руки два маленьких прозрачных пузырька и, внимательно их осмотрев, убирает один из них обратно в корзину, а другой оставляет рядом с бочкой.       Холод ползет по деревянным половицам, неприятно обжигая ее голые лодыжки. С трудом она сдерживает прерывистый вздох и заставляет себя изящно опуститься на подушку перед зеркалом. Гребень удобно ложится в руку и привычно ощущается в волосах. Не так приятно, как руки Вэй Ин, но Лань Чжань может примириться с этим, особенно когда чувствует, как знакомые мурашки поднимаются по ее позвоночнику.       Удовлетворенная, она убирает волосы в высокую прическу и закрепляет ее гребнем, обнажая затылок. Пламя свечи, оставленной возле зеркала, заметно дрожит. Лань Чжань делает вид, что не замечает. Вместо этого ее руки опускаются на пояс, скрепляющий ее нижние одежды, и ослабляет его. Мягкая хлопковая ткань легко соскальзывает с ее плеч, и Лань Ванцзи чувствует, как возбужденно дрожит воздух. Возможно, это ее собственная дрожь.       Лань Чжань позволяет своим рукам рассеяно огладить нежную кожу плоского живота, округлых плеч и пышной груди. Ее соски твердеют от холода, и она вздрагивает от неприятных ощущений. Лань Ванцзи отворачивается от зеркала и неспешно подходит к бочке, от которой уже поднимается прозрачный пар.       Прежде чем опуститься в воду, она подбирает с пола пузырек и добавляет несколько капель его содержимого в воду. Мягкий цветочный аромат с медовыми нотками наполняет влажный от пара воздух. Лань Чжань жадно вдыхает его, чувствуя, как безотчетная радость переполняет все ее существо.       Ее тело плавно погружается в воду, приятное тепло и родной аромат окутывают его, как ласковые объятия. Краем глаза Лань Чжань замечает движение в углу комнаты и слегка прикусывает нижнюю губу, чтобы сдержать восторженную улыбку. Низ живота начинает сладко ныть от одной только мысли о том, чем она собирается заняться.       Лань Ванцзи прикрывает глаза и заставляет свое дыхание выровняться. Она должна взять себя в руки и показать незабываемое представление своей ночной гостье. Ее руки подхватывают со столика тряпицу для купания и медленно натирают ее сладко пахнущим мыльным корнем.       Лань Чжань ухаживает за своим телом так же, как это однажды делала Вэй Ин. Она покрывает свои руки и плечи тонким слоем мыльной пены, массирующими движениями омывает чувствительную грудь, не забыв приподнять ее, чтобы очистить нежную кожу под ней. Ее пальцы подрагивают от возбуждения, когда она чувствует на себе пристальное внимание извне. Лань Чжань заставляет их слушаться, скользить ниже, к лобку.       Ее средний палец погружается чуть глубже и медленно поглаживает половые губы и узкую дырочку влагалища. Это приятно, но она не позволяет себе отвлекаться, довольствуясь только легкими прикосновениями и едва ощутимым трением.       Когда ее кожа становится розоватой и чрезмерно чувствительной от долгого купания, Лань Чжань вылезает из воды и кутается в мягкое банное полотенце. Оно короче тех, что она использует обычно, и едва прикрывает ее грудь и ягодицы. Холод комнаты неприятен, но его компенсирует жар, томящийся в теле.       Лань Чжань подхватывает забытый на полу пузырек и возвращается к корзине. Жар приливает к ее щекам, когда она достает из нее красный кружевной халат, слишком тонкий, чтобы скрыть хоть что-то. Она заказала его две недели назад, когда заметила в серой рутине своих будней кое-что странное.       Впервые Лань Ванцзи обратила на это внимание после очередного семейного ужина, где дядя был неоправданно холоден и строг с ней. Помимо работы, которую Лань Цижень поручил ей в ордене, он также настоял на том, чтобы вечера она проводила в библиотеке за копированием священных правил и устоев. И хотя Лань Чжань знала их наизусть с самого детства, дядя был непреклонен в своем решении. Лань Ванцзи не до конца понимала, чего именно он пытался добиться своим давлением и нарочитой суровостью, но это сильно ее расстроило.       Возвращаясь в Цзинши, Лань Чжань едва сдерживала слезы. Облачные Глубины встретили ее еще более холодно, чем она могла предположить. Ее брат был утомлен и потерян, а дядя вел себя так, словно она больше не была той девочкой, которую он растил с младенчества. Несмотря на все старания ее семьи сохранить репутацию Лань Ванцзи нетронутой, ученики теперь держались с ней еще более настороженно, чем прежде, и начинали шептаться сразу же, стоило ей отвернуться.       Ей не нравилось спать в одиночестве: просыпаться от кошмаров посреди ночи и еще подолгу ворочаться на влажной от холодного пота и слез постели, прежде чем снова забыться беспокойным сном. Не нравилось проводить дни запертой в собственной комнате, отвечая на письма важных чиновников вместо того, чтобы делать что-то действительно полезное. Она находила свой нынешний быт настолько чуждым и отвратительным, что даже знакомый с детства аромат ладана ей опостылел.       Вместо того, чтобы вернуться в комнату, Лань Чжань осталась сидеть на крыльце. Ее руки мелко дрожали, но щеки оставались сухими. Она почувствовала, как затруднительно стало дышать, и попыталась отвлечь себя медитацией, но не смогла оградиться от переживаний, которое долгое время тщательно скрывала даже от себя самой.       Когда от расстройства и внезапно охватившей ее паники Лань Чжань уже едва могла осознавать пространство вокруг себя, ее дрожащей руки вдруг мягко коснулось что-то холодное и почти неосязаемое. Рефлекторно она отпрянула и посмотрела вниз. Черная полупрозрачная материя испуганно метнулась в сторону и скрылась в тенях деревьев, словно ее никогда и не было. Это странное событие помогло Лань Ванцзи отвлечься.       С тех пор она часто замечала бесформенную тень, которая иногда сопровождала ее, прячась в темных углах или сливаясь с тенями других предметов. Она не была злобной или опасной, и Лань Чжань ощущала себя более чем комфортно в ее присутствии.       Иногда тень темнела и сворачивалась в клубок, как змея, излучая зловещую ауру. Обычно это случалось, если дядя снова был недоволен Лань Ванцзи или с ней не была любезна одна из учениц. Когда Лань Чжань садилась за гуцинь, тень становилась тягучей, расплывалась на полу Цзинши большой темной лужей и даже издавала что-то едва слышное, похожее на урчание.       Временами она обретала материальность: прятала письма, на которые Лань Чжань не успевала ответить до девяти и была вынуждена разбирать по ночам, и возвращала их на место только на следующее утро. Когда сны Лань Чжань становились тревожными и жуткими, тень вмешивалась почти мгновенно, отгоняя их и укрывая Лань Ванцзи собой, как надежный щит.       Ко всему прочему, тень была очевидно уверена в том, что Лань Ванцзи не догадывается о ее существовании. Это было так нелепо и самонадеянно, что не оставляло Лань Чжань никаких сомнений в личности ее мистического преследователя.       Она была так окрылена одной только мыслью о том, что Вэй Ин не оставила ее снова, что беспокоилась о ней и присматривала. Это было так волнительно, что Лань Чжань наконец перестала зацикливаться на холодности дяди. Теперь, когда она знала, что не одинока, ей было легче примириться со всеми ограничениями своего нынешнего положения.       Рано или поздно зима должна была передать свои права весне, и Лань Ванцзи все чаще думала о предстоящем уходе. Лишь одно не давало ей покоя: состояние брата и их последний откровенный разговор о ведьме из Ланьлина. У нее было на уме одно решение, но предлагать его брату сейчас было бы несвоевременно, и Лань Чжань решила прежде как следует все обдумать и подготовить. Нрав Лань Сиченя был горячее ее собственного, и она не хотела, чтобы он снова пострадал.       В тот день Лань Чжань как раз спустилась в город, чтобы подыскать кое-что, необходимое ей для этого самого дела, но не смогла пройти мимо лавки масел. Еще на входе она почувствовала нотки знакомого аромата и поспешила купить несколько пузырьков того самого масла, каким обычно пользовалась Вэй Ин.       От мыслей о том, чтобы вновь окружить себя запахом Вэй Усянь, она почувствовала себя такой легкомысленной и влюбленной, что решила не останавливаться на достигнутом. На следующий день Лань Чжань снова отправилась в город, выждав момент, когда тень на время оставила ее. Она переоделась в одеяния, подаренные ей Вэй Ин, и накинула поверх них серый невзрачный плащ. Спрятала лобную ленту в небольшой корзине, надежно прикрытой платком, и покинула Облачные Глубины через тайный ход, который иногда использовали для шалостей младшие ученики.       Первым делом Лань Ванцзи забрала заказ, сделанный ею еще несколько недель назад у одного бедного, но исключительно талантливого художника. Тот странно смотрел на нее, отдавая законченный сборник иллюстраций, но не задавал лишних вопросов. Лань Чжань вручила ему увесистый мешочек серебра и отправилась в швейную лавку. Ее хозяйка, женщина средних лет, только понимающе улыбнулась, отдавая ей готовый наряд, и выразила надежду на то, что муж ее хорошенькой клиентки останется доволен таким сюрпризом. Лань Ванцзи ничего не ответила, но заметно покраснела от мысли о том, чтобы назвать Вэй Ин своей супругой, спутницей на пути самосовершенствования.       Это было так хорошо и несбыточно, что Лань Чжань едва удержалась от того, чтобы отхлестать себя по щекам. Вэй Ин прожила на свете не одно столетие и, конечно, она не захотела бы связывать себя брачными узами с кем-то вроде Лань Ванцзи, маленькой и скучной девочкой, приносящей ей одни неприятности. Она могла быть заинтересована в ее теле, и Лань Чжань была более чем счастлива удовлетворить этот интерес, но понятия не имела, чем еще может удержать внимание этой удивительной женщины.       В первые дни пребывания Лань Ванцзи в курганах Вэни часто дразнили ее наложницей Вэй Усянь. Воспитанная и хорошенькая, пользующаяся особым расположением их госпожи, она могла понять их насмешки. К ее облегчению, по какой-то причине они довольно скоро оставили эти шутки, но Лань Чжань все равно хорошо их запомнила.       Дядя и брат, должно быть, тоже так подумали, увидев ее в шелках, простоволосую и без лобной ленты. Думали ли они, что это было платой за оказанное ей покровительство Демонической госпожи? С их стороны было крайне наивно полагать, что Лань Чжань, неумелая во всем, что касается жизненных вопросов, смогла бы заключить сделку такого толка.       Она долго думала о том, что стало причиной такого особого к ней отношения, и наконец пришла к выводу, что добросердечная Вэй Усянь просто пожалела ее и невольно прониклась привязанностью на этой почве. Так или иначе, Лань Чжань не сомневалась в добрых намерениях Вэй Ин и в том, что та действительно по какой-то причине находила ее тело крайне привлекательным.       И именно в момент этого осознания в голову Лань Чжань закралась безумная идея о том, чтобы разыграть это бесстыжее, вульгарное и совершенно лишенное всякой морали представление.       Она хотела быть красивой для Вэй Ин. Хотела удивить ее, обескуражить чем-то настолько нехарактерным для себя обычной. Если Вэй Усянь действительно хотела видеть ее своей наложницей, то Лань Чжань была не против предоставить это. О, она была бы такой хорошей для своей госпожи, такой послушной.       Вэй Усянь была доброй и искренней, но быстро и легко теряла интерес ко всему, что было ею разгадано. Лань Чжань хотела приберечь для себя еще немного времени, еще несколько капель ее драгоценного внимания.       Она думает об этом, когда скидывает с себя полотенце и позволяет мягкому красному кружеву скользить по своему телу.       Лань Чжань не расправляет постель, просто медленно устраивается на подушках, ерзая и взволнованно сжимая в пальцах маленький флакон с маслом. Ее халат связан тонкой полоской красного шелка прямо под грудью, поэтому, когда ее ноги сгибаются в коленях и медленно раздвигаются в стороны, кружево сразу же расползается и делает ее положение особенно развратным, обнажая пышность округлых ягодиц и узкую, дрожащую от возбуждения дырочку.       До ушей Лань Ванцзи доносится слабый, задушенный звук. Она слышит, как тихо скрипят половицы рядом с кроватью. Мысли Лань Чжань путаются от возбуждения, и она осознанно раздвигает ноги чуть шире, чтобы предоставить тени лучший обзор.       Она нетерпеливо откупоривает пузырек и выливает немного масла на ладонь. Оно холодное, но Лань Чжань быстро привыкает к этому, разогревая ароматную вязкую жидкость своим собственным жаром.       Когда масло достаточно теплое, она выливает его на бледную плоскость живота и начинает нежно поглаживать чувствительную кожу вокруг пупка. Это приятно, но недостаточно, и она может чувствовать нетерпение, звенящее в воздухе.       Наконец Лань Чжань чувствует себя достаточно одурманенной возбуждением, чтобы забыть обо всех предрассудках и переступить черту между стыдом и абсолютным бесстыдством. Ее длинные мозолистые пальцы порывисто накрывают влажное пульсирующее тепло промежности, и Лань Чжань ахает от удовольствия, прикрыв веки и запрокинув голову назад.       Она ласкает себя торопливо, не так, как обычно, слишком возбужденная и жадная до удовольствия. Осознание того, что Вэй Ин наблюдает за ней, распаляет ее так сильно, что она уже не может найти в себе сил сдерживать смущающие звуки, рвущиеся из груди.       Когда пальцы Лань Чжань нащупывают ее трепещущую дырочку, на мгновение она задумывается о том, чтобы попытаться проникнуть в нее пальцами, но быстро отказывается от этой идеи. Она бы предпочла, чтобы пальцы Вэй Ин были первыми, наполняющими ее и доводящими до исступления.       Тогда Лань Чжань ослабляет поясок своего халата и открывает грудь. Раньше она всегда стеснялась ее, но Вэй Ин каждый раз смотрела на нее с таким неприкрытым восхищением и голодом, что Лань Ванцзи не могла не побаловать ее сейчас. Скользкими от масла пальцами она поглаживает округлую мягкость одной из грудей, прежде чем начать теребить твердый розовый сосок.       Она кончает с именем Вэй Ин на губах. Пока Лань Чжань пребывает в знакомой сладкой неге, ее телесные соки перемешиваются с лотосовым маслом и стекают по бледному животу и бедрам.       Вэй Усянь не выводит ее из этого состояния глупыми словами и мягкими поцелуями, как это было в прошлые их разы вместе, но Лань Ванцзи может чувствовать ее успокаивающее присутствие у изножья кровати. Аромат лотосов и пряностей окутывает ее, и, пусть он всего лишь слабая пародия на оригинал, это все же лучше ее ладана. Чувства удовлетворения и безопасности полнятся в ее груди и ощущаются так приятно, что она не может сдержать слабой улыбки.       Она надеется, что Вэй Ин осталась довольна этим маленьким представлением, которое Лань Ванцзи подготовила со всем старанием только для нее одной. В конце концов, у этой женщины всегда была сомнительная тяга к наблюдению исподтишка.