From the ashes

      Данте скоро восемь. У него около дюжины попыток побега. Его в этой прогнившей будке знают все: дети боятся из-за силы и слов, мудо-воспитатели пишут маркером на его двери даты и цифры (готовят его к вечеру — Данте знает каждую мразь в лицо и по имени — тоже ведет свой счет), сторожевые псы все еще не пресытились его мясом, а те ублюдки, что приходят под видом «усыновителей», буквально плюются ему под ноги (он чувствует, как эта слизь жжется, но не смеет опускать взгляд и прекратить смотреть в эти бесконечно пустые черные дыры). Данте ощущает себя единственным живым среди полумертвых туш, потому что видит, как других детей съедают заживо. Вчера он выдавил глаза мальчику шести лет, потому что тот начал видеть Лимбо. Данте был рад ровно до тех пор, пока острие ножа не полоснуло его по лицу. К концу дня он не мог понять, чья кровь на нем теперь. Он празднует свой восьмой день рождение в подвале. Чувствует ладони только, когда старается отнять их от стены, но снова шипит, потому что ржавые гвозди смазаны солью. Ему приносят торт и поют, обливая холодной водой, праздничную песню, а затем держат кончики пальцев над свечами. Крики здесь в каждой комнате, но Данте лишь скулит. Злит, раздражает этим, вынуждает выбивать все детское дерьмо из души, а потом громко смеется. Срал он на это все. Вчера сдох первый, сегодня — второй, завтра — третий. Действительно. Играть с огнем опасно. Сегодня ночью в саду сожгли еще одно тела. Завтра уже ждут нового воспитателя. Данте неотрывно смотрит на заживающие пальцы и снова поджигает подушечки украденной зажигалкой (гниющим такие вещи не нужны). Запах паленого мяса вызывает тошноту, а сам вид — неверие. Кто он, черт возьми, такой? Пустая комната (в ней даже нет кровати, лишь доски и матрас) укрывает его темнотой, скрывает слезы на щеках, но сама наблюдает, как мальчик тихо стонет в колени и мычит от душевной боли — она давно выгрызла все светлые чувства, но, как будто нарочно, игнорирует боль. Данте ложится на пол и бьется об него затылком. Он не может сбежать — все еще слишком слаб. Слишком слаб. Слишком слаб… Крики. Прямо под ним комната. Таких же брошенных, как он сам, не знает, но отчетливо понимает, что крик девчачий. Слышит его еще секунд двадцать, а затем вновь тонет в тишине. Прислушивается, не хочет в завтраке найти еще такого же мяса, как неделю назад после пропажи Больного Стьюи (неосознанно проводит целыми кончиками пальцев по шраму на брови). Тошнота. Он слышит стон одного из ублюдков и шлепки. Дышит часто, когда улавливает приглушенное мычание и всхлипы. Тварь, сука-а-а…. Данте ложится на пол и начинает, как заведенный биться головой о пол. Не может выйти, но загнать сюда попробует. Слышит шаги и сбитое дыхание уже возле собственной двери — сжимает дрожащими от предвкушения пальцами гвоздь. — Тупая мразь, да как ты смеешь!?.. Второй. Сегодня их было двое.