From the ashes

      Данте считает дни, чтобы подвезти черту своего бессмысленного существования. Ему скоро десять. И все снова помнят.       Его комнату разрушили: ублюдки пришли сразу после того, как он проснулся в крови и лихорадочной дрожи. Давили на больное и слабое сердца сквозь сломанные ребра и держали за волосы так, чтобы тот видел, в какое ничто превращается его комната. Выл сквозь стиснутые зубы — готовился к худшему. Очнулся уже в саду. Сбежал — точно понял по торчащему из живота ножа. — Черт, — давит стон в горле, хочет дотронуться до лба, но сильнее вжимается затылком в траву. — Что за хрень, Кэт? Холодные пальцы приносят нужное спокойствие горящему телу. Данте нехотя скидывает чужую руку с щек, вытирает ими кровь и предпринимает еще одну попытку встать. — Не советую, — и повинуется тихому шепоту. — Они вкололи тебе что-то. — Что? — следит краем глаза за чужим передвижением — еще чуть-чуть — рядом с плечом ощущается иное — знакомо костлявое, но не фантомное. — Ты холодная — свали подальше. — А ты горячий, поэтому терпи, — невозмутимо ему ответили, двигаясь еще ближе — Данте морщится от того, насколько сильно чужая одежда пропиталась табаком и знакомым ублюдочным потом. Не держит смешок — еще и в рубашке только выперлась, смотрит вверх, на облака и без интереса бормочет: — Я спрятала шприц возле шестой колоны, — сдувает челку с глаз, — там осталось что-то, можешь вколоть одному из них. — Зачем? — Может, ты и правда не как они, — и это все. Целое все из ничего, что вновь побудило в нем выброшенные и похороненные чувства. Данте траву с корнем рвет, когда старается хладнокровно подняться. Но падает. И смотрит прямо в девичьи глаза: — Неси. Сюда, — шипит и заламывает пальцы. — Быстро. И испепеляет взглядом босые ноги, неровную поступь и дрожащие плечи. Нащупывает пальцами почти пустой тюбик лечебной мази и старую, до дыр выстиранную тряпку. Задумчиво перебирает пальцами. Он не мог сюда доползти. Смотрит в сторону шедшей обратно девчонки. Она не могла — по выходным таких не выпускают — гулять здесь случайно. Данте не знает, что ищет в малахитовых глазах. Они огромные, и среди отрешенности и отчаяния он точно различает заинтересованность. Кто ты? — Я не знаю.       Вгрызается в жилистую шею. Не отпускает — им таранят чертову стену и пытаются выбить зубы кулаком. Сохраняет напористость пока огромное тело обессиленно не падает. — Шлюхино отродье, — шепчут ему и обычно плюют в лицо — Данте стирает вязку черную каплю с лица и подбирается на коленях ближе, — Из-за вас он ушел. Из-за тебя, ублюдок, и твоей шлюхи-матери мы вынуждены… Уже лишь испуганно хрипит — грязная игла входит в шею. — Нет… Нет! — испуганный шепот восхищает — такие жалкие — его просят пощадить. — Нет, прошу, я… — Сдохни.       Демон мертв. Не насчитал и пяти секунд — тварь не успела моргнуть и уже исчезла в синеве собственных вен. Человеческая кожа стянулась, и Данте пришлось прикрыть глаза: она оказалась по всей комнате, словно ненужная старая чешуя. Под ней, будто в утробе, было настоящее обличие — уродство, вместо которого лучше было бы увидеть нутро человека. Данте дотрагивается до монстра — мертвого, уже навечно безмолвного. Мгновенная смерть. Кто ты? – Я – не они. Они все могут сдохнуть, а он почему-то все еще жив. Как? Я сильный. Я сильнее их.       Утром к Данте никто не прикасается.