Если ты ищешь свет, то в конце концов можешь его найти. Но если ты ищешь тьму, ты всегда и везде будешь видеть только тьму. Дядя Айро, "Аватар: Легенда об Аанге"
Ветер жизни иногда свиреп. В целом жизнь, однако, хороша. И не страшно, когда чёрный хлеб, Страшно, когда чёрная душа. Омар Хайям, рубаи
Скрежет кинжала о кость и сбивчивое частое дыхание были тем единственным звуком, что был слышен в зале пыток. Эльфийка стиснула зубы так сильно, что челюсти свело, но не позволила крику сорваться с обветренных бледно-голубых губ, пока послушник отсекал ее белоснежные пальцы, фаланга за фалангой. Великий жрец насмешливо искривил бровь. В такие моменты он жалел, что кодекс велит носить маску при посторонних. Он бы с удовольствием продемонстрировал девчонке презрение и издевку, что живо отражались на его лице. Пусть бы знала, что ее так называемая «выдержка» не достойна ничего, кроме смеха. Это вымученное молчание было притворством, блажью высокомерности, что так присуща остроухим. Фалмерка могла запретить себе голосить от боли, но Азидалу не нужен был ее голос, ведь он ясно слышал как все ее существо вопит в агонии там, за тоненькой костяной оболочкой вытянутого эльфийского черепа. Она была уверена, что ее гордость не сломить, а он знал, что не было на свете ничего проще. Послушник закончил с левой рукой. Пленница, по эльфийским меркам совсем еще молодая девушка, предпочитала не глядеть вниз, не видеть изуродованную кровоточащую культю. Слезы текли по ее лицу, светлыми дорожками прочерчивая грязные щеки, но мерка продолжала упрямо молчать и злобно смотреть Азидалу в лицо. В маску. Дурочка. — Итак, Нуинор, неужели память к тебе не вернулась? Ты что, так и не вспомнила, где твои братья? Девушка лишь сплюнула и надменно тряхнула головой. — Будь ты проклят, renrij, и весь твой драконий сброд. — ее голос хрипел и дрожал, но так сладко сочился ненавистью, что Азидал плотоядно облизнул губы. — Гелебор и Виртур совсем еще дети, они не делали дурного. И ты никогда не узнаешь от меня, где их искать, n’wah! Владыка Саартала страстно желал рассмеяться, но поиграть с добычей словно кот с мышью он хотел сильнее. Жрец повел сухощавой рукой, словно показывая мерке узорные барельефы зала. — Дети, говоришь? Так ты и твои братья не застали этого места в цвете его величия? Его тихий, вкрадчивый голос был полон удивления, сочувствия. Чуткий же слух легко уловил как резко участился пульс пленницы. Он встал с каменного трона и спустился вниз, подошел почти вплотную к ее клетке. В свете горящих жаровен были видны его глаза, утерявшие за долгие годы глубокий серый оттенок и ставшие почти бесцветными, призрачными. Ее начала бить дрожь. Нуинор была готова к пыткам, ни к этому. — Мне в тот год едва исполнилось пять... Гелебора и Виртура еще даже на свете не было... — Пять? Праотец Дова, да ты была совсем еще крошка! Длиннопалая длань скользнула меж толстых прутьев и почти нежно погладила щеку эльфийки. Когда-то это лицо было бело, как первый снег, пока пепел, кровь, пот и пыль не сделали его бурым, словно дорожная грязь. Слезы все катились из ее голубых глаз, попадали на пальцы Азидала. Жрец чувствовал, как девчонка напряжена. Он втянул ноздрями воздух, вбирая в себя манящий запах ее страха и боли. Нуинор колотил озноб. Девушка не была глупой, разум твердил ей, что норд скорее всего доподлинно знал о ее возрасте еще до того, как покалечил ей руку, но незваная упрямая надежда затеплилась, забилась где-то в уголках ее подсознания. Может быть, может все-таки… — Так крови саартальцев нет на твоих руках, дитя? И тебя не было здесь когда ваш отец и его сородичи пришли сюда в ночи как воры? Это ведь был он, не ты, моя бедняжка? Выходит, нам не стоило тебя так жестоко наказывать… Да, Нуинор? Она пыталась держаться, но его взгляд вынуждал, ломал ее, его магия была сильнее ее воли, и мерка не смогла устоять и кивнула. На Азидала смотрела уже не разменявшая который десяток эльфийка, но напуганный пятилетний фалмерский ребенок. Припухшие веки и небесные глаза. Ее губы молчали, но зато эти глаза молили. Она ведь никого не убивала. Ее и вправду было не за что карать. Прошу, ned… adon…, не терзай меня больше, я не причиняла зла твоему дому… Азидал гладил ее лицо, проводил кончиками пальцев по сбившимся в колтуны волосам. Его касания заставляли фалмерку дрожать еще сильнее, и она невольно закрыла глаза. Девушка могла выдержать увечья и физические муки, но не надежду. А ведь эта сука ломает гораздо сильнее. Жрец кровожадно улыбался. Наивная эльфийская девчонка ничего не понимала в таких вещах. Сейчас его лживая ласка давала ему больше информации, чем кинжал верного слуги. Ее мысли послушно обнажались, повинуясь его воле. Улыбка Азидала стала шире, превратилась в хищный оскал. Так он и думал. Ничего она не знала. Молодых фалмерских выродков придется искать иначе. Колдун видел: его аура была сильнее ее глупой спеси. Мощь Азидала безжалостно, в осколки расколотила ее гордыню и уверенность в себе, его сила разом и целиком покорила ее, настолько бескомпромиссно завладела ее сознанием, что даже притупила чувство боли. Он знал: один его приказ, и эльфийка с готовностью опустится на колени, будет скулить и ластиться к его рукам. Так шелудивая шавка повинуется авторитету вожака волчьей стаи. Мерка станет лизать его ноги и благодарить за это, стоит только ему того пожелать. Рука скользнула ниже, по тонкой шее, по бледным ключицам. Девчонка была недурна. Отмыть, зашить и забинтовать искалеченную кисть, и она сможет скрасить ему ночь или парочку. Фалмерка боится и ненавидит его, трепещет словно осенний лист под его ладонями. Это возбуждало, будило древний, как жизнь, голод. Совсем еще юная для эльфа, по словам служанки еще не знавшая мужчин. Она могла бы стать послушной куклой, хрупкой, сломанной, сладкой, как сама месть. И если Азидал пожелает, он будет владеть её телом и душой как и когда захочет... Только вот сейчас он жаждал иного. Бывшая нежной секунду назад его ладонь резко схватила ее изуродованную культю и сжала в болезненный захват. Девушка, почти полностью покорившаяся его ласкам, завопила от боли и неожиданности. Серые блеклые глаза смотрели на нее с ненавистью — злоба Азидала была отчетливо видна даже в узких прорезях металла. — Лиен, моей дочери, было четыре, остроухая ты шваль. Дааносу, сыну, — девять. А моя жена, Френи, ни разу не подняла руки ни на человека, ни на животное. Маленькие дети и женщина, что ни разу слова дурного о эльфах не сказали. Фалмеры, твои сородичи, пришли в наш дом и зарезали их словно свиней! Между пальцев мага горячими струями текла алая кровь мерки, а ее визг лишь подхлестывал, заставлял его все сильнее сжимать кулак. Мужчина притянул ее почти вплотную, настолько близко, что от судорожных всхлипов пленницы запотели серебряные изгибы его маски. Рука жреца держала девушку словно в тисках, пока он выплевывал ей в лицо слово за словом: — Тут был мирный город ремесленников и тружеников, и он пал за ночь. Сотни недов были убиты в собственных постелях! Твой отец не пожалел младенцев, дев, калек. Никого! Слышишь меня, тварь? Это они, дети и жены Саартала были невинными, ОНИ, а не ты, и твое проклятое племя! Окровавленная кисть эльфийки неестественно выгнулась: лорд жал так сильно, что сломал хрупкую пясть. Голос Азидала становился все громче, заглушая её крики. Он был обуян такой неприязнью, что даже воздух вокруг, казалось, наполнился ядом: — И что же, теперь ты, лицемерная мразь, считаешь, что после всего содеянного вашим народом, мне важно, были ли вы, ублюдки, детьми? Почему меня должно волновать застали ли вы ту резню? Разве не снежные меры показали нордам, как в этих краях пристало обращаться с малышами и женщинами? Или кровь ваших детей ценнее крови наших? А, Нуинор? Он брезгливо сморщился, резко отпустил рыдающую девушку и повернулся к послушнику. — Приступай. Если скажет что-то важное, донесешь. Азидал шел по гулкому каменному коридору, и облаченные в черное хускарлы тенью скользили за повелителем. Саартал был пронизан криками Нуинор, которой сейчас заживо сдирали кожу. Жрец бы с удовольствием остался и насладился зрелищем сполна, но правитель был занятым человеком, и умел дозированно уделять время маленьким радостям.***
Личные покои Азидала были устланы атласной чернильной мглой. Плотно занавешенные высокие окна не впускали в опочивальню лунные лучи. Жрец наколдовал сияющий голубоватый шар и пустил его парить над головой. Этого тусклого света ему вполне хватало. Чуть ранее, довольный сегодняшним допросом колдун повелел управительнице привести наложницу, и та сейчас дожидалась посреди комнаты, не смея встать с колен или поднять взор без его дозволения. Сколько она так просидела, словно застывшая статуя? Час? Два? Азидалу это было неинтересно. Жрец стоял перед широким, украшенным витиеватым узором зеркалом. Из него смотрел высокий худощавый мужчина, не потерявший, однако, ширины в плечах. Длинные пальцы коснулись мерцающей в свете шара маски и медленно сняли ее. Бесцветные глаза разглядывали человека в отражении: старость покрыла лоб морщинами, борода оттенком напоминала черный перец вперемешку с солью, шрамы обильно украшали лицо. Это был лик воина, искусного мага, владыки и… безумца. Азидал улыбнулся самому себе уголком рта. Пусть он не узнал, где искать сыновей фалмерского отморозка, но на сегодня ему хватит и полных отчаяния криков Нуинор, что до сих пор стояли в ушах. Ради тебя, Лиен. Когда-то саартальцу казалось, что помощь Исграмору на поле брани должна была насытить алчущее чувство мести, но этого так и не случилось. Азидалу было мало пособлять в войне, он желал вершить справедливость своими руками. С Ночи Слез минули долгие десятилетия, он успел сменить имя, достигнуть таких колдовских высот, о которых раньше и мечтать не мог, попрощаться с молодостью, но жажда покарать фалмерских ублюдков была неутолима. Азидал лично расправился со всеми своими многочисленными эльфийскими «учителями». Маг узнал имена всех снежных тварей, что вырезали его город, и лично казнил добрую половину. До отца Нуинор он так и не добрался, хворь взяла того раньше, но Азидал не собирался останавливаться пока его род и род каждого, кто дерзнул напасть на Саартал, не истребится. Он найдет их всех, где бы в целом Нирне потомки палачей ни прятались от его гнева. В бытность Азидала жрецом рабыни подарили ему четверых сыновей. И хотя колдун испытывал к ним отеческое тепло, умение истинно любить погибло вместе с настоящей семьей. Он и родным братом уже не мог дорожить как раньше. И даже скорбеть по его недавней кончине не мог. Закрисош умер, а Азидал воспринял это так спокойно, что даже самому было не по себе. Мужчина медленно моргнул. Глаза были сухими, они уже давно разучились рождать слезы. Лиен было четыре. Дааносу — девять. Френи была его солнцем, его жизнью. Они ушли, и навсегда забрали часть его души с собой. Жаль, но он давно уже начал забывать их лица. Если бы не их статуи в саду, которые он приказал вытесать когда-то, они бы ушли из памяти уже давно. А что может быть страшнее, чем не помнить, как выглядели родные дети и любимая жена? Жрец нахмурился. Он и не хотел помнить. Он желал вернуть. В обмен на службу, дова обещали великому нордскому волшебнику многочисленные блага, силу, вечную жизнь, и именно последнее убедило его принести им клятву в верности. Маг надеялся, что сможет использовать их знания о бессмертии для того, чтобы вновь обрести утерянное. Но даже самые могущественные существа Мундуса не дали Азидалу того, чего он так жаждал. Какого было его разочарование, когда чародей понял, что драконы могли оживлять лишь других драконов! И даже бессмертие, обещанное ими собственным жрецам, было фикцией. Алдуин не умел продлить век послушников, он лишь мог воскресить своих человеческих слуг в качестве безвольных личей. Азидала это не устраивало. Он чувствовал себя обманутым, но не удивленным. Маг привык не верить никому, кроме себя. Однако колдун не собирался мириться со своим бессилием. С помощью дова или нет, но он будет жить и искать настолько долго, насколько нужно, чтобы познать нужный ему секрет. Он должен был вернуть Френи, Лиен и Дааноса. При жизни он бывал с ними слишком редко. Жена справлялась со всем одна, пока он искал знаний и власти. Возможно, дети бы даже не узнали его лица, воротись он домой до кровавого побоища. Азидал… Андрос должен был искупить свою вину. Ему хватило бы дня. Дня, ради которого стоило положить годы и века на исследования и поиски. Эти поиски были единственным, что занимало его внимание больше, чем истребление фалмеров. Жрец сверкнул глазами. Кто знает, может вскоре он и найдет ответы на свои вопросы. Третьего дня послушники донесли ему, что вышли на след Черной Книги. И если Азидала не подводило его природное чутье, артефакт должен быть доставлен в Саартал уже в начале следующей луны. Маг хищно осклабился. Во всем свете было лишь одно существо, что знало воистину больше всех остальных. И вскоре Азидал с ним побеседует. Тоненький всхлип донесся до чуткого слуха жреца. А ведь он и забыл, что был сейчас в опочивальне не один! Возможно, конечности девчонки уже настолько затекли от неподвижного сидения на каменном полу, что причиняли ей острую боль. — Поднимись. Она исполнила его приказ не без труда, мучительно морщась. Руки и ноги плохо слушались, и девчушка находила в себе силы стоять ровно только из страха перед Азидалом. Невольнице было на вид лет четырнадцать, а сколько зим она застала в действительности маг никогда не спрашивал. Юная, свежая, кроткая, совсем недавно познавшая первую кровь, нордка была поистине лакомым кусочком. Чародей сделал ее женщиной всего пару лун назад и она пока не успела ему приесться. Мужчина самодовольно ухмылялся, пока пальцы медленно распускали на ее одеянии шнурок за шнурком. Хорошо, что рабыня напомнила ему о своем присутствии. Жрецу было самое время отвлечься от мыслей и долгих забот сегодняшнего дня. А что могло польстить обрадованному местью разуму сильней, чем удовольствия плоти? Что лучше скрасит долгое ожидание перед тем, как таинственный фолиант наконец попадет в его руки? Полупрозрачная тога упала к ногам, оголив худенькое тельце. Внимательный взор выцветших глаз изучал миниатюрную фигуру. Совсем еще крошечная грудь белела в свете волшебного шара, вырезанное на ней имя владыки казалось напротив угольно-черным. Руки Азидала властно скользили по нагому телу, ощущали как каждое его касание заставляет волоски на ее коже становиться дыбом. Она боялась, но была целиком покорна его воле, словно лань в зубах саблезуба. Он грубо сжал пальцами светлый маленький сосок. Невольница слабо пискнула, и тут же с силой прикусила губу, бессловно ругая себя за то, что посмела издать звук без его веления. Жрец облизнулся. Она напоминала ему Нуинор. Ее трепет перед колдуном был почти так же терпок и приятен на вкус, ее осязаемый ужас так же сладко пьянил разум и наполнял горячей кровью его естество. Однако между девушками было одно, довольно существенное отличие. И оно единое определяло почему одна сейчас гнила на столбе за крепостной стеной, а вторая сегодня будет удостоена чести согреть его постель. Эта наложница родилась истинной недийкой, в жилах которой не было ни капли грязной крови остроухих мразей. И именно поэтому она будет жить и дышать, в то время как вороны снаружи пируют мертвым телом молодой фалмерки.