Люди не делятся на расы, это расы делятся на людей и нелюдей. Борис Шапиро Не надо убивать в себе чувства. Достаточно убить в себе ненависть. Анджей Сапковский, "Ведьмак"
Солнце уже на четверть утонуло в Море Призраков; его последние лучи пробивались промеж каменных зубцов крепостной стены, окутывая полудикий садик медовым маревом умирающего тепла. Мирак облокотился спиной на узловатый ствол приземистой яблони, и внимательно слушал рассказ невольницы, не перебивая и не останавливая. Слушал, и ненавязчиво рассматривал собеседницу, чьи черты наконец удалось хорошенько разглядеть в прощальном свете Магнуса. По нордским меркам девушку сложно было назвать миловидной. Совсем невысокая, с почти мальчишеским телом и маленькой грудью. Ее слишком темная кожа казалась расплавленной бронзой в закатных лучах, а черные брови были чересчур густыми. Крепкие косы обрамляли лицо ночным облаком, что в этих краях также не считалось достоинством: у нордок ценились оттенки золота и пшеницы. «Уголек», — подумалось жрецу. Сравнение было удачным, ведь ее глаза то и дело вспыхивали подобно углям: гневом, обидой, болью. В них живо отражалась вся палитра горестных чувств, пока по его просьбе Каана рассказывала свою историю. Такую же типичную, как истории сотен других сирот, что встречались Мираку за долгие годы. И все же была здесь легкая, почти неуловимая разница. Норды теряли близких, убитых эльфами. Эльфы хоронили сородичей, сраженных людьми. Истребление началось в Ночь слез и с той поры оба народа по локоть замарали руки кровью друг друга. Каана же не принадлежала полностью ни тем ни другим — дитя двух враждующих рас, в душе она была меркой, а лицом вышла такой же недийкой, как он сам, лишь смуглее и тоньше, да форма ушей чуть острей, чем бывает у нордов. Мирак был в авангарде войск Валока с пятнадцати лет и за эти годы он повидал много эльфов. Встречались ему и манмеры, но редко — сказывалось то, что хотя за столетия полукровки все больше походили на обычных недов, их собственная вера в то, что они принадлежат к эльфийскому племени, заставила их скрываться и рвать связи с нордскими сородичами. Но с манмерами, много лет жившими среди недов, он доселе не сталкивался никогда. Оттого столь необычным было видеть девушку, внешне так схожую с нордами, знавшую все об их культуре, чистейше изъяснявшуюся на их наречии… которая всем сердцем их ненавидела. Была ли она истинно своей хоть где-то, помимо родной деревни? Мирак слишком хорошо знал горделивый нрав эльфов, чтобы заблуждаться на их счет. Норды показали себя не лучше – не вмешайся он, сердце Кааны уже булькало бы на дне котла. Значит ли это, что он сейчас смотрит на самое одинокое существо из тех, с кем ему когда-либо доводилось встречаться? Видно было, что поначалу рассказ давался манмерке с трудом, и все же, чем больше она говорила, тем легче было продолжать. Каана, казалось, вовсе не придавала значения, как лучше облачить мысли в слова. В отличие от людей, окружавших Мирака, ее не волновало, чтобы речь была плавной. Девушка не стремилась услаждать его слух: просто обнажала перед ним все, что думала, что помнила. Делилась ли она своей болью хоть с кем-то? Или за семь лет ни одному норду не было интересно, что случилось с девочкой? Каане было шестнадцать, но горе сделало ее гораздо взрослей. В тяжелом горьком взгляде, в болезненно сжатых губах, даже в торчащих крыльями ключицах, во всем прослеживалась вымученная, трагическая утрата: в один миг манмерка потеряла все — дом, семью и детство. И судя по ее словам, жестким и хлестким будто плеть, с тех пор у Кааны не было ни дня, что возвратил бы ей хоть толику былой радости. Мирак просил ее поведать лишь о гибели деревушки, но Каану словно прорвало: она уже добралась и до невольничьего рынка, и до рабской жизни у нордского крестьянина, который до глубины души презирал полукровок. А потом хозяин ее изнасиловал, и девушка сбежала. Не мудрено, что вчера она и его приняла за «вечно голодного нордского кобеля». Жрец слушал, и по его изредка подрагивающим на скулах мускулам, по слегка опустившимся уголкам рта и радужке потемневших синих глаз скользила глубокая тень сочувствия. В свое время ему тоже пришлось быстро повзрослеть. Мирак перестал быть ребенком в ту самую секунду, когда руки матери, в последней попытке защитить, толкнули его прочь — прямиком в юношество, пропитанное внезапным осознанием несправедливости мира. И все же, взамен отнятой семьи он вскоре обрел иное, — отца в великом жреце Валоке, брата в неугомонном Скьельде, мудрого учителя во владыке Партурнаксе, истинное призвание в магии, а ныне и в управлении провинцией той земли, что звалась родиной. У Кааны ничего подобного не было. Она казалась сорванным цветком, который швырнул в море беспечный ветер — прочь от родных полей, от земли, где могут взойти новые семена, от всего, что было знакомо и дорого. Может именно поэтому Мирак и не мог отвести взгляда. Не от лица или фигуры, но от того, что отражалось в яростно полыхающих глазах: жестокое зеркало, что без прикрас показывало бессмысленное грязное нутро многолетней войны. Поселение Кааны сжег дракон, но это случилось из-за вражды JooRE. Так бывало, когда владыки желали уничтожить крупные отряды эльфийских мародеров или лазутчиков самостоятельно. Чтобы те перестали вести подпольную борьбу против нынешней власти. Борьбу против нордов и их живых богов. Огонь. Страх. Смерть. Эльфы и неды прекрасно воплощали последний пункт и сами. Годами. Десятилетиями. Дова унесли лишь крупицу от всех потерянных за это время жизней. Мирак столько раз задумывался о том, что делает с их народами ненависть, как будит в сердцах злобу и рушит судьбы. Думал он и о том, что было бы, живи норды и меры в мире. Он неустанно говорил об этом и с учителем Партурнаксом, и с детьми, которых обучал сам. И сейчас рассказ Кааны воскрешал перед мысленным взором многочисленные кострища пожаров, чумазых сирот, разоренные дома и мертвые тела. И, как и в те моменты, а может и чуть сильней, ему неистово хотелось положить этому конец. В моих землях такого не будет. Только не на Солстейме. Хватит. Рассказ Кааны оборвался вчерашним падением с городской стены. Остальное он уже знал. Взгляд миндалевидных глаз стал жестким. — Мне больше нечего тебе поведать. Скажешь, зачем тебе было это все знать, норд? Мирак. — Маар. Меня зовут Маар, Каана. Неужели до сих пор не запомнила? Весь ее вид говорит, что ей плевать. — Зачем тебе помогать мне, Маар? — Потому что я могу. Ее ноздри гневно раздулись. — Ах, значит все дело в этом? Странно. Норды могли не приводить драконов с Атморы, Маар. Могли не жечь поселения и не вырезать исконных жителей континента. Могли бы не превращать меня в невольницу. Не уродовать мне руки рабскими татуировками. Нордская гадина, что стала моим хозяином, могла не колотить каждый божий день и не трахать без согласия на грядках, будто голодная псина. Все вы могли бы вести как люди, а не дикое зверье. Могли, но не делали. И чем же ты отличаешься? Что, где-то в глубине души ты — не норд? Мирак медленно выдохнул. Что ж, после многолетней войны, другого он не ожидал. Обвинения Кааны были справедливы, но она забывала о том, что норды и меры друг друга стоили. Эльфы тоже жгли, порабощали и насиловали. Все началось с Саартала, и никак не могло закончиться по сей день. Меры кричали о преступлениях нордов, норды – о коварстве эльфов, но и те и другие упорно не замечали корня трамы в своем глазу. Мираку с отрочества набили оскомину рассуждения о мерах, пьющих кровь младенцев. Эльфы говорили о недах не лучше – он всякого наслушался в походах. И безумно устал от этого сумасшествия. Меры лишили Мирака матери. Через четыре года эльфийская знахарка-отшельница своими эликсирами вытащила его и Скьельда с того света. Норды вырастили Мирака. Нордский солдат изнасиловал и убил ту знахарку. Кто-то должен это прекратить. Отныне Солстейм – его вотчина и здесь он был не намерен поощрять подобное. Он правитель, и этого его воля. И начнет он с малого. С девчонки. — Ты правда думаешь, что все норды как один — монстры и убийцы, Каана? — Гиены все как одна — падальщицы, а любая крыса переносит заразу и портит припасы, Маар. — огрызнулась та. «Гвардеец» улыбнулся самыми уголками рта: — В том-то и дело, Каана. Мы люди. У нас все устроено сложнее.***
Следующий день был полон забот, но Мираку удалось выкроить полчаса и разрешить себе полюбоваться полуостровом с крепостной стены. В ультрамариновых глазах отражался чудесный пейзаж: бурно покрытые некошеной травой холмы волнами трепал северный ветер. Окаймлённый густыми ресницами взгляд скользил по посеребренным будущим дождём облакам, которые стелились совсем близко к земле. Высоко над растертыми клубами ярко светил жёлтый глаз Магнуса, ниже раскинулась лесная чаща: листва казалась совсем тёмной на фоне сочной травы. Мирак улыбался, взирая на обширные владения. Полуостров был сосредоточением жизни в лучшем из её пониманий. Природа здесь буйствовала, но оказалась ласковой, дружелюбной. Тут было жарче, чем в остальном Скайриме, даром, что Солстейм лежал меж материком и морским путем на заснеженную Атмору: теплое течение, которое норды окрестили Инголом, грело берега полуострова и климат здесь всегда оставался мягким. Озера полнились рыбой, в лесах водилось много дичи, грибы и ягоды усеивали зеленые поляны, а земля была черна и плодородна. И хотя Солстейм считался форпостом на северо-восточной границе с царством меров, следов войны с эльфами здесь глазу было не сыскать. Даже золотые шпили заброшенного Нчардака не казались чужими или враждебными. Все вокруг было пронизано умиротворением. И солнцем. К зиме будет холоднее. И все же это место останется прекрасным. Жрец представил покрытые белоснежной порошей холмы и вдохнул фантомный морозец. Такой же уютный Солстейм. Дом с самого первого взгляда. Кто бы знал, что он так привяжется к этим владениям? Сразу, едва завидев крепость и горные гряды с моря. Едва коснувшись прохладного песка обнаженной ступней. Услышав музыку Солстейма. Поймав чарами сорвавшуюся со стены «воровку». Воровка. Сейчас девушка занимала неожиданно много места в его голове. Вчера они с Кааной проговорили до… Хм. До сегодня. Проводили и встретили солнце в заброшенном саду, беседуя на непростые темы. Манмерка была полна горечи и обиды. А он — странным желанием что-то исправить. Ее селение сжег дракон. Мирак был драконьим жрецом. Правда она так и не узнала его титула. И вряд ли теперь узнает. Каана встретила Маара, человека без маски. Мааром он для нее и оставался. И пусть, ведь Мирака она ненавидела, как и весь драконий культ. — Повелитель? Мирак не обернувшись сделал Скьельду знак подойти. Вармастер скользил как тень, но владыка всегда слышал его шаги, так же отчетливо, как свои собственные. — Думаешь куда бы съехать из замка? — не удержался поверенный, которого и забавляло и пугало то упорство, с которым друг отметал все более или менее приемлемые варианты для своей новой спальни. — Вон в том дереве на опушке вроде виднеется уютное дупло. Жрец хмыкнул. — Напомни, пожалуйста, почему я до сих пор не отправил тебя жариться в Обливион, Скьельд? Светловолосый норд оглушительно расхохотался. — Чтобы было кому прикрывать твой сиятельный зад, владыка? Мирак лишь с притворной усталостью коснулся ладонью того места, где под маской находился лоб. — Тебе бы для начала научиться прикрывать собственный рот. Но сказал это без злобы. Боги, ведь это Скьельд. Лебези он перед жрецом как другие лицемеры, мог бы правитель так безоговорочно ему доверять? — Чего ты хотел? Поверенный молчал дольше обычного и жрец, не дождавшись ответа, обернулся, чтобы увидеть хитрый прищур приятеля. — Тут такое дело, повелитель. Я с утра хотел удостовериться, что остроухую девчонку по твоему приказу благополучно посадили на корабль и снабдили необходимым, но... — Но тебе донесли, что её отсылка на континент отсрочена. — Верно. — И ты прибежал вынюхивать почему? Праотец Дова и богиня Кин были тому свидетелями, Мираку порой казалось, что в тело его главного воина кто-то по ошибке упрятал любопытную сплетницу восьмидесяти лет. Нос Скьельда неизменно залезал в любые мало-мальски интересные события и, хотя это тоже было вполне полезным качеством при дворе, Мирак слишком уж часто ловил себя на мысли, что он такими темпами скоро окосеет от закатывания глаз к небу. Каана не уплыла, потому что я узнал, что плыть ей некуда. Никого из ее близких не осталось в живых. Вчера он рассказал ей о том, что все известные ему манмерские общины давно покинули свои дома. И раз в нордских городах у нее не было родни, а корабли между Солстеймом и землями кимеров не ходили, он не мог дать ей безопасного сопровождения до места, где кто-то доверенный о ней бы позаботился. За пределами полуострова ей оставалось жить чужачкой в селениях недов или самостоятельно пытаться найти дорогу к манмерам или эльфам. Не лучше ли было обосноваться на Солстейме и получить свободу, дом и работу при дворе или в городе? А заодно и гарантию от «личного гвардейца правителя», что здесь ее никто не тронет? Каане идея не понравилась, но он убедил ее поразмыслить. Все же рабыням не каждый день предлагают подобное. Выкладывать все это вармастеру Мирак счел необязательным. Скьельд издал странный звук. — Просто хотел поинтересоваться, предупреждать ли управительницу, что ты решил расширять гарем. Сам понимаешь, тут дело хлопотное, ванну горячую набрать, в шелка нарядить, локоны навить. Ты же важная шишка, тебе абы как девку не отправят. А чтобы к ночи управились, начинать надо загодя. Мирак чуть не поперхнулся. — Тебе Шеогорат мозг вынул? Что будет завтра, начнешь мне сватать Закарию? — Каане вот-вот стукнет семнадцать, повелитель. Уже год как в возрасте. Жрец покачал головой. — Скьельд! Если бы ты хоть иногда думал головой, а не содержимым штанов! У эльфов возраст считается не по нордским меркам. — Во-первых, она не совсем эльф. Даже не на четверть. Цикл жизни манмеров близок к нашему. А во-вторых... На его плечо легла шершавая жреческая перчатка. — А, во-вторых, давай-ка ты перестанешь молоть чушь и пойдешь в казармы. Займись делом, прошу тебя. Ты — генерал моего войска, а не сваха. Скьельд пожал плечами. Во взгляде читалось, что он остался при своем мнении, но вслух поверенный возражать правителю не стал. И все же он не утерпел. Почти покинув поле зрения повелителя, Скьельд подумал — специально подумал громко и чётко изложив мысль в их ментальный канал связи: "А вчера в саду, когда на девчонку пускал слюни, ты не казался таким ханжой, сын Дова!" Ему крепко прилетело чарами, но Скьельд не унывал: оно того стоило.***
Дни постепенно складывались в недели, и новый жрец Солстейма постепенно обживался на полуострове. Сегодня, как и во многие дни до того, Мирак уединился с пергаментами в покоях Закрисоша, замену которым так пока и не нашел. Не успел найти. Облокотившись на обитую парчой спинку кресла, он перебирал страницы учетной книги и потягивал крепкий травяной настой из дымящейся кружки. По правую руку на изящном резном столике сиротливо поблескивали посеребрённые кувшины полные вина и меда, но от таких напитков притуплялась ясность мышления, и жрец отдавал им предпочтение лишь во время отдыха. Не сказать, что питье простаивало впрок: стоило Скьельду присоединиться к, как он сам выражался, «рытью нор в завалах из бумаги», емкости довольно быстро пустели. Теперь, когда количество официальных аудиенций удалось сократить, в послеобеденное время Мирак с удовольствием покидал тронную залу: без лишней помпезности и витиеватых речей совета он спокойно вникал в отчеты и письменные доносы, навещал угодья, подмечал, планировал и думал. Сказывалась привычка: с юных лет будущему жрецу не сиделось на месте, вот и теперь он не был в восторге от протирания шаровар о трон без лишней на то нужды. Разбираться в том, как все устроено, Мирак предпочитал лично — хочешь узнать, как всходят посевы, отправляйся на поле, погляди своими глазами и побеседуй с тем, кто ухаживает за пшеницей, а если понадобится понять отчего у местного хозяйства прибыль и убыток — подними бумаги и сравни что видел и что написано. Он, конечно, знал, что на это у него имеются советники, и жрецы обычно возлагают на них бремя забот и контроль, но рассуждал так, что раз тут правит он — понимать как все устроено ему дóлжно не хуже других. Потому жрец изучал все, что мог, а затем приглашал ответственных мужей, уточнял, что было неясно и уж только разобравшись, раздавал указания. Скьельд ворчал, что правитель мог бы хотя бы раз в неделю устраивать день отдыха, и Мирак был совсем не против. Но только не прямо сейчас. Сначала нужно было разобраться с этим. А потом вон с тем. Узнать что-то третье. И проверить, как исполнено первое. А уж после, когда-нибудь… В перерывах между делом он просил приводить к себе дочь Закрисоша. У Закарии обнаружились таланты к колдовству, и жрец с удовольствием взялся объяснять малышке основы, отказавшись от помощи послушников. В такие моменты он и отдыхал. Мысль вновь набрать побольше ребятишек и учить их магии с каждым днем все укреплялась. В Ниредии его планы осуществлял Дукан, но почему бы не воплотить их теперь и на Солстейме, где никто ему не указ? Ближе к вечеру, когда в глазах начинало рябить от цифр и писем, бумаги откладывались, сеансы личных встреч, переговоров и проверок заканчивались, и Мирак уделял время личным тренировкам. Отрабатывал ли он чары с магами-гвардейцами, упражнялся ли со Скьельдом на мечах, но хоть как-то размять кости и очистить разум было просто необходимо. После был ужин и лишь когда тьма плотно укутывала Солстейм, жрец разрешал себе немного отвлечься от забот. Но не сегодня. Сегодня предстояло разобраться с записями. Завтра он встречал посла из Атморы и перед этим было необходимо уточнить кое-какие важные вопросы. И хотя в книге учета должны были быть все необходимые ответы, кое-что не сходилось. С утра было нужно созвать срочный совет. В ночной тиши Мираку послышались шаги и шелест, а затем раздался глухой стук.— Владыка, пожаловала фрилла Сив. Шорова борода, совсем вылетело из головы! Ночь гарема. Пусть другими вечерами он распоряжался по своему разумению, но Тирдас и Турдас принадлежали Сив. Дова велели своим жрецам сделать все возможное, чтобы продолжить род. Мирак выдохнул и едва заметно кивнул, разрешая прислужнику впустить наложницу. Девушка вошла, и за ней плотно затворили двери. Как и пристало избраннице высшего жреца, Сив облачали в шелка и бархат, а ее уши и пальцы были усыпаны каменьями. Сегодня ее плечи окутывала тонкая изумрудная тога, а на груди и мочках сверкали топазы. — Повелитель. Мирак подцепил пальцем золоченый уголок и закрыл толстую книгу. Управитель Закрисоша вел записи из рук вон плохо, и жрецу приходилось выписывать целые куски текста, чтобы завтра задать десятки вопросов казначеям и советникам. От мелкого колкого почерка рябило в глазах, сказывалось и то, что над книгой он корпел не первый час. Норд чарами отстегнул маску, прикрыл веки и устало потер пальцами внутренние уголки глаз. — Входи. В каждый свой визит нордка порывалась удивить жреца то танцем, то новыми ласками. Судя по флюидам, сегодня она принесла драгоценное розовое масло. Неплохая догадка, ведь он и впрямь любил цветочный аромат. Наложница ловко вытащила пробку из маленького хрустального флакона. Запах усилился. — Вы так утомились, мой In. Позвольте вашей Сив помочь? Мирак улыбнулся и кивнул, разрешая ее тонким рукам лечь на затылок. Сив распустила шнурки, и темная жреческая роба скользнула вниз, оголив лопатки. Девушка обмакнула кончики пальцев в масло и принялась массировать его виски, шею и плечи, втирать в кожу аромат роз, изгоняя усталость из затекших мышц. В какой-то момент массаж превратился в ласку. Руки будто невзначай скользнули на его грудь, по мышцам пресса и еще ниже, за кромку черных шаровар. Еще миг и его ухо защекотало ее дыхание: — Я так скучала по вам, повелитель. Жрец при всем желании не мог сказать ей того же, ведь за заботами и мыслями о насущных делах, он думать забыл про гарем и про его единственную представительницу. Поэтому он молча притянул девушку к себе, вбирая остатки ее шепота поцелуем. По крайней мере его тело с готовностью отозвалось на ее близость, и Мирак рассудил, что наложницу устроит такой ответ. Спустя час, дважды исполнив предназначение сегодняшней ночи, он ласково коснулся ее влажного лба губами в благодарном жесте. — Можешь идти, Сив. Доброго тебе сна. Девушка не смогла сдержать едва различимого вздоха разочарования. Мирак знал, что ей хочется остаться здесь, с ним, так же как хотелось в любой другой визит перед этим. Но он ни разу не разрешил ей этого сделать. Вроде совсем просто, взять и порадовать наложницу этакой мелочью, однако он так и не смог себя заставить. Для того чтобы зачать ребенка, ей необязательно спать со мной в одной постели. Или быть рядом, пока я занят иным. Ведь Сив приходила сюда только ради того, чтобы произвести на свет наследника. Вся идея гарема заключалась в этом. Общество наложницы Мираку было приятно, но жреца не отпускала мысль, что возлежать с Сив по сути являлось его долгом. И пусть он беспрекословно исполнял любую свою обязанность, как и пристало избраннику дова, внутреннее упрямство не давало ему увидеть в Сив ту, в чьих объятьях ему хотелось бы встречать новый день. Ведь долг в себя этого не включал. И ни одно ее ухищрение не могло этого изменить. Для себя Мирак решил, что, если кому-то и предстоит разделить с ним ложе до рассветной зари, он обретет такую женщину не по указке, а по велению души. Что-то поистине свое, личное, выбор, не продиктованный ничем, кроме собственного желания. Крошечный протест. “Верный до глубины SIL, но своевольный до безобразия. MIR и STIN. Ты полон противоречий, Miraak!” — так о нем часто отзывался мастер Партурнакс. И все же, видя печаль в серых глазах одевавшейся Сив, жрец немного завидовал Скьельду, которого подобные мысли явно не волновали. Поверенный умудрился затащить в постель половину замка уже за первые пару недель, и останавливаться явно не планировал. И Скьельду, казалось, было все равно, сколько женщин слушали во сне как бьется его сердце. А вот Мирака это, как ни странно, волновало. Хотя прямо сейчас его больше заботили записи в книге учета. Поэтому после того, как за наложницей мягко закрылась дверь, жрец поборол приятное чувство сонливости, поднялся с постели и вернулся к бумагам. Цифры все так же не сходились.
***
Когда утренний совет закончился и Мирак наконец получил свои ответы, Скьельд сообщил ему, что до аудиенции посла осталось достаточно времени, чтобы пообедать и уделить время другим делам. Поэтому друзья не спеша перекусили печеной олениной и пряными овощами, после чего Мирак повелел слугам привести Закарию. Уже через четверть часа ученица жреца смешно морщила носик, изо всех сил пытаясь сконцентрироваться на сияющем шарике света, парящем в паре локтей от её макушки. Девочке нужно было сдвинуть сферу в сторону. Она напрягала ручки, растопыренные пальчики подрагивали, а насупленное сосредоточенное личико сердито подергивалось, и все же упрямый шар продолжал висеть на месте, как приклеенный. — Не забывай дышать, кроха. А то рванешь как двемерская мина. Закария досадливо пискнула, рука дернулась, и только-только начавшая образовываться на кончиках пальцев аура исчезла, как пламя с фитиля задутой свечи. Мирак с укором глянул на влезшего ни к месту Скьельда. Скьельд пожал плечами и подмигнул начинающей колдунье. — Спорим на миску персиков, что ты не сдвинешь эту штуковину до конца дня? Малышка вздернула носик и зыркнула глазами. — На две. А проигравший будет неделю носить бусы из косточек. Идет? Норд хохотнул, и скрепил пари рукопожатием. Ручка Закарии на мгновение утонула в его лапище, а затем девочка повернулась к источнику сияния и принялась его сдвигать с удвоенным усердием. Мирак лишь ухмыльнулся под маской. Дети малые. Любовь к анедилским фруктам помноженная на закрисошье упрямство, что девочка в полном объёме унаследовала от почившего жреца, дала плоды. Не прошло и пяти минут, как шарик дернулся раз, другой, и вскоре опустился ниже, так, что Закария могла бы при желании сжать его в ладонях. — Победа! — захлебываясь от восторга пропищала малышка. — Пе-е-ерсики! Вот она, мотивация. Не желание постичь секреты магии, не великое наследие отца или возможность познать, как устроен Нирн. Персики. — Э-э, попридержи скальных наездников, жречонок! Слабо повторить? А я буду внимательно смотреть за руками повелителя, чтобы он не помогал. Почём я знаю, вдруг вы, маги, жульничаете? Мирак искривил бровь и шарик света стрелой рванул к поверенному и щелкнул того по носу. — Вот сейчас я ей помогал. Могу помочь ещё раз. Сфера заискрилась и нырнула поверенному за шиворот. Скьельд согнулся пополам, тщетно пытаясь стряхнуть щекочущее колдовство и задыхаясь от смеха махнул Мираку рукой — понял, мол, понял. Закария радостно заливалась, прижав ручки к пухлым щекам. Мирак щелкнул пальцами, и шар растаял. — А теперь вперед, держи слово, воин. Не учи мою воспитанницу жульничать. Этому при дворе она и без нас с тобой быстро научится. Скьельд хлопнул в ладоши. Массивная дверь отворилась и в комнату с поклоном вошёл молодой послушник. — Принеси-ка нам миску персиков, Фроги. — Две, — не согласилась девочка. Поверенный широко ухмыльнулся и кивнул, подтверждая слова ребёнка. Через мгновение за спиной Фроги появился член совета. Старец почтительно согнул спину и сделал жрецу знак. Мирак ответил советнику приглашающим жестом. — На этом на сегодня закончим, Закария. Поешь в своих покоях. Нам со Скьельдом сейчас нужно будет встретить атморцев. А ты пока смастери ему ожерелье понарядней. Только не жалей косточек.***
Посол Аксель подошел к визиту предусмотрительно. Двор Мирака не без удовольствия наблюдал, как облаченные в дубленые шкуры йолкурфикцы вносят в тронный зал дары в знак почтения к новому правителю полуострова. Меха, драгоценные камни и множество серебряных украшений, подсвечников, блюд — среди привезенного гостями добра было все, чем славился северный континент. Однако, как только пришел черед основного подношения, жители крепости и думать забыли про резные сундуки и сверкающие каменьями подносы. Восемь здоровенных нордов, чьи мышцы на руках бугрились каменными валунами, внесли в зал громадную клетку. Громогласный рык плененного зверя заставил собравшихся на мгновение удивленно замолчать, а затем разом восторженно загалдеть. Белоснежный, мохнатый: за толстыми стальными прутьями сидел самый настоящий морозный медведь. Мирак удивленно искривил бровь. Он и не думал, что такие в Атморе еще водятся. Тотемное животное Тсуна, дважды превышавший в размерах бурого, этот медведь считался самым редким и самым благословенным верховым животным. На таких в старину ездили атморанские цари. И неудивительно. Подобного зверя нужно было долго приучать и лишь человек с железной волей был способен покорить гордого хозяина ледяных скал. Более невероятным было лишь увидеть вживую штормового атронаха, на котором, согласно утверждениям очевидцев, ездил сам Исграмор. Привезти такого редкого зверя сюда было без сомнения крайне щедрым жестом, достойным короля. Атморцы явно лезли из кожи вон, чтобы заслужить расположение нового владыки Солстейма. И немудрено, ведь от него зависела не только торговля с полуостровом, но и возможность беспрепятственно продвигаться дальше, в Скайрим. Медведь оказался диким, необъезженным: молодой самец в самом зените юношеской ярости. Владеть таким было не только честью, но и испытанием. Ибо чтобы просто приблизиться к зверю вне клетки и не получить смертельной травмы, нужно было умудриться усмирить морозное чудовище. Глядя на свой косматый «подарок», Мирак живо вспомнил Закарию. Девочка уже неделю канючила у мамы котенка. Поняв, что кюна непреклонна, она сменила тактику и побежала к Мираку. Жрец ухмыльнулся в маску и отметил в планах все же исполнить мечту малышки после первых самостоятельно воспроизведенных чар. То есть где-то через месяц, два. Теперь же внутренний голос шептал норду: воспитанница вот-вот забудет о коте и начнет просить медведя. Может быть не такого редкого, а просто бурого. Но попросит обязательно. Чтобы было как у учителя. Она и так уговорила мать перешить ей платья на манер его жреческих роб. Хорошо, что он предусмотрительно отправил Закарию из зала. В качестве питомца для пятилетней крохи, Мирака все же больше устраивал котенок. Да и кюна целиком разделит его суждение, в этом он был абсолютно уверен. Мысленный диалог с собой пришлось прервать: придя в ярость от вида людской толпы, животное встало на дыбы и зарычало. Мирак почувствовал вибрацию. Казалось, задрожали сами стены. Он медленно встал с трона и подошел к клетке. Медведь полоснул по прутьям лапой: от скрежета когтей о металл заложило уши. Мирак не дрогнул. — Не буянь, KODaaV. У тебя не выйдет устрашить меня. Я служу драконам, так что привык к реву и когтям. И тебе меня бояться тоже не стоит, — спокойно сообщил он зверю. Жаль, что не мог снять маску: слишком много посторонних было вокруг. И все же даже за ней медведь явно почувствовал то, что обычно чувствовали в присутствии Мирака дети и животные. Я не причиню тебе вреда. Могу, но не буду. Зверь вновь зарычал, но гораздо тише и глуше. Мирак улыбнулся уголком рта. Радоваться было рано: им предстоит провести вместе немало часов, чтобы медведь дал себя оседлать. И все же начало было положено. Восхищенный нордский мальчонка, живший где-то под кожей драконьего жреца, рвался приступить к немедленной дрессировке нового любимца. С трудом подавив искушение перенести все остальное на потом, Мирак велел унести клетку подальше, разместить ее в отдельном крыле конюшни и осторожно накормить животное через прутья. Самому себе он пообещал навестить зверя сразу же, как только Аксель откланяется. Тем временем, гости закончили осыпать жреца дарами и приступили к делу. Атморцы рассчитывали продолжать торговлю при новом правителе, по меньшей мере на том же уровне, как это было при Закрисоше. Обсуждение о поставках и отгрузке товаров обещало продлиться несколько часов. Оно почти подошло к концу, когда со двора послышался крик. Стража двинулась на звук, обнажив мечи, а у Мирака сработали разом все инстинкты, которые он обрел в походах Валока. Чары быстрых ног позволили ему опередить хускарлов и уже через семь ударов сердца жрец был во дворе. Крик повторился, и норд рванул в ту сторону, легко лавируя между людьми и пристройками. На перчатке рождалась внушительная сфера из искрящихся серебром молний. Вскоре Мирак увидел крикуна: им оказался смертельно побледневший мальчик-конюший, который выбегал из того самого крыла, куда было велено отнести клетку. Его предплечье было глубоко рассечено, судя по всему — громадными когтями. Медведь. И тогда, громом среди ясного неба жреца резанула нехорошая догадка. Уже через пару часов Скьельд, в свойственной ему манере, окрестит ее “приёмноотцовским инстинктом”: А что, если Закария ослушалась и не пошла в свои комнаты? За короткое время он слишком хорошо изучил девочку, чтобы понять: если кроха увидит на своем пути животное, любое животное, то полезет погладить, невзирая на рост в холке и ширину пасти. Его воспитанница была гремучей смесью безрассудной нордской смелости и непринужденной детской доброты на двух маленьких шустрых ножках. Сердце норда пропустило удар. Молодой конюший тем временем приметил стражу и бросился навстречу. Он бежал со всех ног, осоловевший от страха и боли, и сипло выкрикивал на ходу призыв о помощи. Каждое слово взволнованного мальчика тяжелым эхом стучало по вискам, укрепляя тревогу Мирака: — Помогите! Там леди Закария! Леди Закария пробралась сквозь прутья клетки! Я попытался ее вытащить, но он меня ударил, а та девушка… Мирак мысленно помянул всех даэдра разом. Молнии на кончиках пальцев развернулись жесткими угловатыми хлыстами: как бы ему ни понравился зверь, он ни мгновения не сомневался кого выберет между ним и ребенком. И все же в глубине души жрец надеялся, что у него будет несколько лишних секунд успеть прокричать успокаивающий ту’ум и остановить медведя, не навредив никому. Он не дослушал перепуганного юнца, смазанным фантомом пронесся мимо него и нырнул в полутемное помещение. И остановился. Увиденное заставило его сжать ладонь, погасив тем самым чары электричества. И коротко выдохнуть от крепкой мешанины из облегчения и удивления. В армированном углу клетки обняв коленки сидела оробевшая и тихая Закария. В противоположном конце железного ящика беспомощно рычал обозленный, но бездействующий медведь. А между ними, прикрыв собой Закарию, стояла тоненькая манмерка. В ее ладонях полыхал разящий жаром огненный шар размером с медвежью голову. За долю секунды оценив обстановку, Мирак медленно, но уверенно двинулся вперед, сфокусировав внимание зверя на себе, отвлекая того от соседок по клетке. И с каждым шагом нечто одновременно обжигающее и леденящее разносилось мощными потоками прямо под его кожей. Если бы не Каана… Еще один шаг, глубокий вдох и Голос жреца тягучей дымкой накрыл собой конюшню: — KODaaV! Медведь встал на задние лапы и оглушительно заревел, отзываясь на оклик норда. — NiiD . Kaan-DREM-OV! Рассерженный рев тут же затих.***
— С чего вдруг такая щедрость? Манмерка недоверчиво осматривала просторную комнату. Перед кроватью стоял распахнутый кованый сундук, доверху забитый одеждой. В руках девушка вертела грамоту, свидетельствующую о том, что высший жрец благословил обряд очищения от рабского клейма. В паре шагов, облокотившись о дверной косяк, стоял улыбающийся «Маар». — А ты не догадываешься? — Ее привычно нахмуренное, но такое удивлённое лицо его немало развеселило. — Разве не ты спасла воспитанницу повелителя? Не напугай ты зверя огнем, Закария бы погибла. Каана тряхнула головой так, словно ей на лоб приземлилось надоедливое насекомое. — Я понятия не имела, что она его воспитанница. Предпоследнее слово она не сказала, а злобно выплюнула. — А если бы знала, разве не помогла бы? Каана на секунду застыла, а потом бросила на «Маара» свирепый взгляд. — Не путай меня со своими отмороженными сородичами. Она в первую очередь маленькая девочка. Безмозглый, нордский, и все же ребенок. Порядочный человек не оставит в опасности дитя. Улыбка Мирака из задорной превратилась в теплую. — Ты рисковала жизнью. Манмерка насупилась еще больше, скрестила руки на груди и промолчала. Мирак чуть заметно прищурился. Он был глубоко признателен Каане за спасение Закарии. Свидетелями ее отваги также стали многочисленные слуги, что вбежали в конюшню следом за повелителем. Благодаря им Каана стала героиней восторженных сплетен даже за пределами крепости: одобрительные шепотки вились за манмеркой шлейфом. Закарию в замке любила каждая собака и ее спасительнице, пусть и полукровке, все были искренне благодарны. Потому сейчас, стоя на пороге выделенных ей покоев, Мирак как никогда сильно был убежден, что девушке лучше остаться на Солстейме. Плыть все равно было не к кому, да и где ей сейчас жилось бы привольней? Вряд ли хоть один уголок Скайрима станет Каане родным. Другие правители, в своей основе, придерживались мнения «норды превыше всего», а потому в городах и селениях к остроухим зачастую складывалось не лучшее отношение. Зато здесь у манмерки уже начало складываться, и довольно неплохо. Та же Закария только и говорила что о девушке, отогнавшей от нее хищного зверя. Но решать было Каане. Ее взгляд скользил по высокому — в потолок — окну, дубовой кровати с периной, внушительному платяному шкафу, круглому обеденному столу, толстому ковру, серебряным кубкам и пустым (пока пустым?) книжным полкам. Одно слово, и это место будет принадлежать ей. И Мирак ждал, пока слово будет произнесено. Пусть она пока и его рабыня (хоть манмерка даже не подозревала, что, согласно закону, принадлежала стоявшему прямо за спиной “Маару”), но Каана была вольна выбирать какие дары от ненавистных нордов принимать и принимать ли их вообще. Всего этих даров ей было предложено четыре. Первым была эта комната — жрец выделил Каане покои недалеко от спальни Закарии. Это показалось ему уместным, да и девочка с кюной после произошедшего были рады такому соседству. Вторым стали вещи и серебро на содержание. Одежду для манмерки он велел пошить сразу после того, как понял, что чуть не сотворил с девушкой авгур Сверр. Сундуку предстояло отправиться с Кааной прочь с полуострова еще до того, как жрецу перехотелось ее отсылать. Третьим подарком была свобода. Указ о стирании рабского клейма Мирак был намерен издать с момента первой встречи и сейчас оставалось лишь дождаться подходящего для ритуала дня. Был и четвертый. И «Маар» озвучил ей его несколько минут назад. Каана внимательно смотрела ему в глаза, будто пытаясь уличить во лжи. Наконец, она тяжело выдохнула и задала вопрос в лоб: — Ты правда можешь обучить меня колдовству? — Могу. — А я? Я точно смогу научиться? Ты уверен? — Я ни в чем не был уверен сильнее, поверь. Так бывает очень редко, чтобы человек по наитию повторил однажды увиденное заклинание, не зная ни формулы, ни основ магии. На моей памяти такое случилось впервые. У тебя сильный потенциал. — И ты научишь способу, как тот… жрец, — Каана произнесла титул скривясь, через силу, — успокоил медведя? Криком? — Будет сложнее, но можно попробовать. Если захочешь. То был драконий язык, Каана. — Он увидел ожидаемую вспышку ненависти в ее взгляде. — Довазул несет в себе мощную силу, ведь это наречие власти. И пусть любой может выучить слова, но далеко не каждому под силу произносить их как надо, как говорят сами дова. Каана долго молчала и Мираку казалось, что он слышит, как внутри ее черепа скрипят шестеренки мыслей. Наконец она заговорила: — То есть, если я задержусь тут, ты сможешь научить или попытаться научить меня той же магии, что знают ваши жрецы? И при этом я буду свободна и вольна уйти в любой момент? — Ты уже свободна и вольна уйти — дождись только пока снимут клеймо. Однако… Девушка фыркнула и перебила: — Однако ты не видишь в этом смысла, так как в Скайриме куда ни плюнь — попадешь в нордскую рожу. А ты не сможешь помочь мне добраться до земель эльфов или найти манмеров. Я помню. «Маар» улыбнулся. Каана по обыкновению вела себя словно обиженная ворона — нагло и злобно, но его это совсем не задевало. — Именно. Ну так что? Ты согласна остаться? Будешь ли ты добровольно жить в моей крепости? Манмерка отошла к окну и молчала, казалось, целую вечность. Магнус на небосклоне сдвинулся на целый фут, к тому моменту, как она резко обернулась. Черные глаза сверкали какой-то болезненной, обозленной уверенностью. — Согласна. Только давай поскорей приступим к тренировкам.