Когда нас настигают наши самые страшные кошмары, то выбор только один — бежать или сражаться. Мы надеемся, что найдём силы преодолеть свои страхи, но иногда вопреки всему мы бросаемся наутёк.
А если кошмар побежит следом?
Где тогда от него скрыться?
Мохиндер Суреш, “Герои”
— Что ты делаешь со мной? — со слезами в голосе спросил он у ворона.
— Учу тебя летать.
— Я не могу летать.
— Ты уже летишь.
— Я падаю.
— Каждый полет начинается с падения, — сказал ворон.
Джордж Мартин, “Игра Престолов”
Мира летела куда-то в темноту. Она пыталась остановиться, колотя руками по осязаемому ничто, но падение не прекращалось, становясь мучительно долгим, нескончаемым, вечным. Ее метало и швыряло из стороны в сторону рваными краями плотного шелкового ветра, она бессчётное количество раз теряла сознание и вновь приходила в себя, она паниковала и злилась, раздирала воздух напряженными пальцами и заходилась беззвучным воплем, продолжая падать, падать… В голове слепыми червями копошились мысли, едва осязаемые, набухающие как бутоны цветов и увядающие подобно им же, завершая жизненный цикл в пару секунд. Миру жутко мутило, ей хотелось вытошнить: бретонка судорожно кашляла, хватая воздух ртом как умирающая рыба. Но рвотные рефлексы подводили ее. А потом все прекратилось. Она упала на чернильную маслянистую гладь, почувствовав удар скорее импульсом, нежели болью. Слабость потряхивала кисти когда Мира с усилием оперлась ладонями о… что это вообще такое? Пол? На вид то была жижа из обители Хермеуса Моры, но вот на ощупь субстанция напоминала какое-то странное зеркало. Зеркало, отлитое из воды, твердой и мягкой, упругой и жесткой, холодной и обжигающей. Невозможное зеркало. Какое-то время драконорожденная слышала лишь собственное судорожное, уходящее в хрип дыхание. Где я? Она попыталась вспомнить как попала сюда, и зашипела от резкой боли в висках. Мир запульсировал кровавыми пятнами, все вокруг поплыло, Мира грохнулась оземь лицом и сильно ушиблась. В голове что-то будто бы взорвалось, а из глаз невольно брызнули слезы. Даэдрова бабушка! А потом она услышала это. Чей-то крик, такой до дрожи надрывный, что Мира думать забыла и про себя, и про свой саднящий нос. Она сама не поняла, как вскочила на ноги и как понеслась навстречу звуку, вызывая каждым шагом беспокойные круги на черной воде. Сердце тарабанило, а весь ее дух изнемогал, отчаянно рвался туда, где лихорадочно кричал мужской голос. Так много боли… Она никогда прежде подобного не чувствовала. Того человека словно раздирало на куски, заживо, мучительно, а Мира волей-неволей ощущала эту пытку каждой клеточкой. Нельзя, нет, перестаньте, не терзайте его… Только не его, пожалуйста, хватит! Нужно было добежать, успеть, спасти… Еще секунду назад вокруг клубилась тьма, но вот по стенкам действительности пошли трещины, мир раскололся, и девушку выкинуло из черноты прочь, туда, где она вновь могла видеть цвета и формы. Мира упала на колени и дала себе пару мгновений перевести дух и осмотреться. Драконорожденной хватило секунды, чтобы узнать эти зеленые миазмы, мертвый клубящийся свет, бесконечный рой пахнущих пылью и плесенью страниц. Она узнала и почти до крови закусила губу. Ненавижу это место! Стоило лишь об этом подумать, как Мира вновь услышала голос. Совсем близко. Человек, живой человек выл сейчас будто израненный зверь, будто легион преданных закланию призраков. Прекратите это делать с ним! Мира бросилась вперед и летела так, словно все драконы Нирна вложили души в ее Стремительный рывок. И вот, наконец, она его нашла. На полу, украшенном решетчатой бахромой, лежал мужчина. Его руки вцепились в волосы, синие глаза исходили бессильными слезами, а истошный, разбивающий реальность в клочья крик сводил Миру с ума. Его одежда превратилась в лохмотья, безобразные ожоги испещряли его тело, но девушка чувствовала, знала: вовсе не раны вызвали эту муку. Она метнулась к нему, не зная, как помочь, но не в силах стоять в стороне. Жалость, отчаянье, какая-то тревожная, саднящая тоска… а может быть и эхо его собственной агонии — она не понимала, что именно двигало ею сейчас. Мира сморгнула горькую слезинку, протянула к нему руки и… все кончилось. Мужчина исчез, а с ним исчезла и концентрированная боль, но не сразу: ее затихающие фантомы все еще обжигали ей ладони. Апокриф сгинул и на мгновение все вновь заволокло тьмой. А потом, где-то далеко она увидела тусклое мерцание свечей. Смех. Смех разносился вокруг громким эхом. Мира шла на звук. Свет лился из-за полупрозрачных занавесей. На массивной постели полулежали двое: широкоплечий норд и беременная женщина. Норд прильнул щекой к ее круглому животу, ласково гладил его и что-то тихо, едва различимо напевал. Мира на мгновение смежила ресницы, слушая мелодию. Было в ней что-то неуловимо знакомое, проникновенное. Такое трепетное, какой только может быть колыбельная песнь, что поет любящий отец своему нерождённому дитя. Бретонка разомкнула веки. В глазах мужчины горела всепоглощающая нежность. У Миры свело дыхание. Разве можно передать столько чувств одним лишь взглядом? Она могла бы любоваться этой картиной еще долго, но тут за ее спиной раздался топот детских ног. — BORMah! Мира обернулась на оклик. Образ молодой пары померк, но на смену тут же пришел иной. Маленький черноволосый мальчик бежал навстречу седому воителю, облаченному в бархат, меха и золото. Секунда — и ребенок уже был поднят высоко над землей и удобно устроился в жилистых руках. Его задорные лазурные глаза восторженно сверкали. — Посмотри, как я умею! Он раскрыл ладошку, и на ней расцвела идеально ровная огненная сфера. В голосе пожилого норда звенела гордость: — KOGaaN! Ты так быстро учишься, Miraak. Мирак? Я знаю это имя. Но откуда? И тут Миру сшибло с ног. Мирак! Имя грозовыми раскатами раздавалось в тишине, раз за разом повторяя самое себя все громче и громче, заставляя сердце истерично биться о клетку ребер, рваться наружу, прочь от столь короткого и все же такого пугающего слова. А потом она очутилась где-то еще. И тут же вспомнила. Мирак стоял в укутанной полумраком спальне, полной цветов. Позади него виднелся заросший лилиями пруд — над его гладью носились крохотные светлячки. По поверхности маленького водоема, по полу, по стенам — везде расползлась громадная рогатая тень, что рождалась за плечами волшебника. Драконий жрец и первый среди людей, равных дова. Ее главный и самый сильный противник. Миру начала бить дрожь. Девушка огляделась и попробовала найти выход, но вскоре убедилась: пути отсюда не было. Успокаивало лишь то, что заклятый недруг, казалось, ее совсем не замечал. И тогда, посомневавшись минуту-другую, Мира несмело подошла к магу. Он был гораздо выше нее. А потом угол зрения поменялся, и вот бретонка уже смотрела на Мирака не поднимая головы, в упор. Из зеркала. Драконорожденная испуганно сглотнула, и все же разрешила взгляду свободно скользить по статной фигуре, строгому одеянию, костяным наплечникам, и по особенной маске, что отражала уникальный статус жреца-Довакина. На какой-то миг былые эмоции пошли неясной рябью и поблекли. Ей почему-то невообразимо захотелось коснуться темной ткани, провести кончиками пальцев по зигзагообразной вышивке, и может даже… Но затем Мирак потянулся к лицу руками и морок слетел. По телу бретонки вновь пробежались мурашки, ее кожа покрылась липким потом. Жаждущая этого еще секунду назад, Мира запаниковала и бросилась прочь, понимая, что боится. Мало ей прежнего ужаса перед жрецом в полном облачении! Но теперь еще мучительнее было осмелиться увидеть его истинный, прежде сокрытый от нее лик. Что могло быть страшнее? Разве что узнать в нем того синеглазого мальчонку. Мирак исчез, а перед ней разверзлось море. Беспокойное, бурлящее, воющее штормом и рокотом могучих волн. Мира глядела в омут и с удивлением осознавала: она знает, что это. Во время самого тяжелого в ее жизни поединка точно такая же непокорная стихия играла, гудела в прорезях золоченой маски. Чистая дикая мощь притягивала и пугала, словно насмехаясь над трепещущей бретонкой. Волна встала перед ней стеной. На мгновение настала тишина. А потом на Миру обрушились сотни галлонов воды. Нарушая все законы здравого смысла, девушка в отчаяньи закричала, и жидкая соль полилась по носоглотке внутрь самого ее существа. Вопли обращались глухим бульканьем, легкие жгло, но боль и смерть не приходили. На уши будто наложили плотную подушку. Мира какое-то время дергалась, а потом паника внезапно отключилась, как механизм старинной ловушки. Пришел покой. И тогда Довакин сложила руки и пошла ко дну. Почему-то мысль о том, что она погибает в пучине совсем перестала ее пугать. Бывают участи и незавидней. Но уже через мгновение за толщами воды она услышала громко и четко: — Нет! Ты должна плыть! Плыть? Но куда? Зачем? И снова, эхом: — Ты должна! Она узнала голос. Он принадлежал тому израненному мужчине, которого колотило в агонии на полу Апокрифа. Человеку, которому так хотелось помочь… Я не хочу. Если меня тут не будет, ты останешься совсем один. — Плыви! Мира зажмурилась. И наверняка ненадолго отключилась, потому что, когда она разомкнула наконец ресницы, шторм уже прекратился. Довакин висела в воздухе. Нет. Ее несли на руках. Она подняла слезящийся взор и увидела лицо. Увидела и наконец четко и ясно разглядела его до тончайшего шрама, до мельчайшей черточки. Я тебя знаю. Ты столько раз мне снился! Он был ее самым страшным... нет… самым лучшим ее сном. Или же… Она никак не могла вспомнить. Мужчина бережно прижимал ее к груди. Его живые яркие глаза глядели на Миру и улыбались солнечными бликами соленой воды. Пронзительная синева, уходящая в циан. Она знала слово, которое точно описывало этот оттенок. Древнее, дошедшее до наших дней еще из говора первых скайримских манмеров. “Маар”. Морская бездна, сияние которой бретонка умудрилась разглядеть за драконьей маской еще в ту, самую первую встречу с первым Довакином в Апокрифе. Мира закусила губу, в уголках век мучительно защипало. Неужели это и правда был он? Отчаянный голос из водных глубин, мальчик с горящим шаром, счастливый будущий отец, истекавший кровью мученик? Собственный удивленный вдох почти оглушил девушку. Неужели это Мирак? Что-то внутри нее подтвердило: это он. Ее главный соперник. Враг. Пусть так. И все же с каждой секундой в груди драконорожденной разливалось поразительное спокойствие. Она с изумлением поняла: в его объятьях весь былой страх отчего-то разом сгинул. Неужели навязчивая фобия излечилась простым касанием? Это ведь бред! И все же другого объяснения она не находила. Какая-то часть Миры не могла взять в толк, почему она жмется к сердцу самого ненавистного человека на свете. Но другая, крепнувшая с каждым шагом, упоенно нежилась в его уютном тепле и бездумно радовалась его близости. Наслаждалась ею. И вскоре девушке стало казаться, что она уже не сможет отвести взгляда от этого лица. Еще сложнее было удержать руку, чтоб не погладить его по щеке. Она и не удержала. Черная короткая борода немного щекотала ладонь и Мира прикрыла глаза, смакуя непривычный трепет, пробежавший по всему телу. Она прикорнула к широкому плечу Мирака и полной грудью вдыхала запах его кожи и волос, время от времени зарываясь лицом в мягкую ткань зачарованного одеяния. Как же это может быть? А, впрочем, это было неважно. Главное, что он рядом. От этой мысли ей стало так хорошо, что Мира заулыбалась. То, что он когда-то пытался её убить, что еще недавно был ее самым жутким кошмаром — словно по щелчку пальцев перестало иметь значение. Драконорожденная не понимала почему, но она была сейчас абсолютно счастлива в его руках. Жрец все нес ее, не выказывая признаков усталости. Когда бретонка наконец нашла в себе силы оглядеться, то сразу же узнала это место. Его Храм. Мира помнила эти залы, хотя они довольно сильно отличались от того, в каком виде она их застала. Не было цепей, на которых висели клетки с пленными, не было пыточных, не было гари и вековой пыли. Люди-фантомы прохаживались по коридорам, Мира слышала их смех. Вскоре перед ними предстал высокий драугр-военачальник. Его желтые кости просвечивали из-под старых доспехов, эбонитовый топор с зазубринами тускло поблескивал остатками былого изящества. Хотелось испугаться, но Мира не успела. А потом внезапно поняла кто это и передумала бояться. Я тебя знаю. Я лично упокоила тебя по пути к “Пробуждающим снам”. Она запомнила его еще тогда. Чертовски сильная нежить со странным содержимым в истлевших карманах. Осматривая его тело, Мира могла лишь гадать, зачем покойнику понадобились персиковые косточки, скрепленные медной проволокой. Драугр замер перед ними, не нападая и не пытаясь проклясть. Норд… Мирак остановился перед иссохшим трупом. Мужчины: живой и мертвый, смотрели друг на друга в полной тишине. Они что, улыбаются? Или это печаль? Взгляд мертвеца скользнул ниже и впился в лицо Миры. Скрипучие челюсти приоткрылись, и драугр заговорил. Драконорожденная вздрогнула: его живой, полный чувства голос был совсем непохож на хрип, который издают полусгнившие связки почивших нордов древности. — Не бойся. Я его щит. Я никогда не оставлю его. Мира еще не успела в полной мере осознать к чему было это обещание, когда первый Довакин прижал ее к груди чуть сильнее, словно прощаясь. А потом пришло одиночество. Теплого плена рук вокруг ее тела не стало, и она тут же замерзла. Сгинул и драугр, следуя за своим господином. Нет! Вернись ко мне! Захотелось плакать от отчаянья, и бретонка, вероятно, этим бы и занялась, если бы не… — Даэдра тебя забери, Маар! Тут холодно, как у дохляка в заднице! — Вот и хорошо, Каана. Ты должна прочувствовать холод каждой клеточкой. Осознай его. Слейся с ним. Давай, у тебя получится. Мирак. Мира пошла на голоса. Вскоре перед ней предстала заснеженная поляна. Синеглазый норд и смуглая худенькая девушка стояли по колено в сугробе. Норд был обнажен по пояс, а девушка дрожала в легкой камизе. Оба были в простых черных штанах. Босые. — Ты, видать, хочешь, чтоб я околела? Его мягкий смех был почти неслышим за гулом ледяного ветра. — Нет. Я хочу, чтобы ты поняла природу морозных чар. Только познав стихию, ты можешь ее правильно воспроизвести. — Да помню я, помню. — пробурчала собеседница, — Главное, чтобы было кому потом воспроизводить эту твою стихию. В чем я как раз и сомневаюсь. Мы тут скоро превратимся в пару снеговиков, как пить дать. Выдав эту тираду, смуглянка уставилась прямо перед собой и принялась водить в воздухе руками, что-то вполголоса шепча про отмороженных на всю голову нордских психов. Мира не знала, почему улыбается, глядя на этих двоих. Удивительная грусть и непривычная ревность тягучим узлом сплелись в ее груди. Отчего-то жутко захотелось встать туда же, в сугроб, и показать молодому Мираку как мощны ее собственные чары. Уж точно сильнее, чем едва заметные сполохи снежинок на пальцах у дрожащей девчушки. Впрочем, его ученица все схватывала на лету. Возможно отчаянное желание дожить до завтра и мечты о теплом очаге подтолкнули ее, и вскоре она смогла разродиться заклинанием недурного качества. Довольно быстро для начинающей. «Но не быстрее, чем училась я», — усмехнулась про себя Мира. Лицо девушки, которую норд звал Кааной, осветила улыбка. И тогда она сразу показалась Мире гораздо симпатичней, чем тот нахохлившийся птенец, что секунду назад корпел над простейшей магией холода. Впрочем, улыбка довольно быстро увяла. — Постой, а когда я буду практиковать Искры, ты что же, будешь шарахать в меня молниями? Глядя на недоуменное, слегка напуганное лицо Кааны, драконорожденные рассмеялись почти одновременно. Видение вновь сменилось…