— Является ли раб рабом, если он и не подозревает о своем рабстве?
— Да.
— Я надеялся на философский диспут, а получаю в ответ… всего лишь «да»?
— Да.
— А с вами скучно.
— Развяжите меня, и вам сразу станет весело.
Девятый Доктор, Доктор Кто
Вдох. Темноволосая женщина смеялась, задорно откинув голову: ее густые косы блестели в свете жаровни. Остроухая старица бодро тарабанила мелодию на гуаровом барабане. Поджарый мужчина улыбался в усы, прихлопывая по колену в такт. Девятилетняя девочка плясала для них, кружась в вихре из цветастых юбок. То был кимерский танец солнца с медными кастаньетами, яркий и пылкий, именно такой, как учила ее бабушка. В глазах родных сверкала радость. Прыжок. Взмах рукой. Поворот. Новый взрыв смеха и хлопки в ладоши. Raena. Истинный потомок эльфов. Выдох. Спелые ягоды сыпались в лукошко и пачкали смуглые пальчики. Красные, как летний закат, как горноцветы, как сполохи пламени. Девочка улыбалась, рот наполнялся слюной, когда она представляла, что уже к вечеру они с матерью испекут ягодный пирог. Такой же огненный на цвет и безумно вкусный. Вдох. Огонь. Огонь был много ярче кроваво-алого ягодного сока, ярче отражавших солнечные лучи медных кастаньет, ярче всего того, что она видела за свою короткую жизнь. И громче. Со свирепым гулом, с оглушительным рокотом пламя пожирало то, что когда-то было родной деревней. Но вот, на фоне и без того пугающего звука, девочка услышала приглушенные вопли и это словно парализовало ее. Пусть она стояла довольно далеко: чтобы попасть в селение было нужно спуститься с холма в равнину, но видно и слышно было все так, словно она находилась прямо там, внизу. Девочка застыла как вкопанная и могла только смотреть, не в силах пошевелиться и вымолвить хоть слово. Лишь слезы упрямыми ручейками все текли и текли по загорелым щекам. Выдох. Вспышка. Сполох. Хищный рев. Черная фигура взмыла в небо, закрывая монструозной тушей солнце. Но темнее от того не стало: все освещал огонь, жадно лижущий деревянные постройки. Взмах крыльев, другой, и дракон уже улетал прочь, а она все стояла и стояла, будто околдованная. Девочка не знала, сколько прошло времени (секунд? часов?) когда крыша деревенского храма резко осела и провалилась со страшным грохотом. Остов не устоял и рухнул вбок, сминая стоявший рядом домик. Ее дом. И тогда Каана в ужасе закричала. И проснулась. Ей понадобилось какое-то время, чтобы осознать, где находится. Привести в порядок дыхание удалось не сразу. Унять слезы было еще сложней. Манмерка осушила третий кубок студеной воды, когда поняла наконец, что ее уже не колотит. Каана спрятала лицо в ладони. Но их лица остались стоять перед глазами, словно были выгравированы на обратной стороне ее век. Мама. Папа. Бабушка. Соседи и друзья. Весь ее мир. Они ушли, ушли навсегда… Нет. Не ушли. Их у нее отняли. Сожгли. Испепелили. Каана всхлипнула и утерла текущий нос ладонью. В той… геенне не выжил никто. К вечеру пошел сильный дождь, и она наконец смогла пройти за ворота. Тела поселенцев обуглились, их одежда и волосы сгорели начисто, и потому узнать родню среди десятков мертвых манмеров было невозможно. Но она все бродила и бродила по тлеющим переулкам, не в силах оторвать взгляд от того, с чем не сравнился бы и самый мрачный план Обливиона. Пепелище и трупы. Кого-то пламя настигло в домах, кого-то на улице. Видно, люди умирали на бегу, сраженные струями драконьего огня. Среди почерневших остовов она нашла совсем еще маленькое тельце — крохе едва ли исполнился год. Его… их всех надо было похоронить, но Каана не смогла этого сделать. Прожжённая на футы вглубь земля словно окаменела, и раскопать яму было не легче, чем разодрать руками скалу. Девочка пыталась, но лишь расцарапала пальцы в кровь, и вскоре сдалась. Оттащить тела прочь не хватало сил. Она даже слов молитвы не помнила. Поэтому Каана села посреди бывшей деревенской площади, прижала мертвого ребенка к сердцу и снова застыла. Так она и сидела, пока не пришли норды. Теперь Каана была уже взрослая. Она прожила без своей семьи уже почти столько же зим, сколько с ними. Но за эти годы память так и не дала ей покоя. Со временем могли поблекнуть черты и голоса, но тот день, день полный огня, смрада и гари, ей уже не забыть никогда. Манмерка подошла к окну. Льняную камизу трепал ночной ветерок, его порывы холодили кожу и сушили на щеках соль. С тех пор, как Каана узнала, в чьем логове оказалась, сгоревшая родня снилась ей каждый день. Вина грызла ее, пожирала изнутри. Немудрено. Их убил дракон, а она делила хлеб и крышу с драконопоклонниками. Мало того, Каана буквально принадлежала их чертовому жрецу. Была его вещью. Хорошо хоть это не продлится долго. Каане повезло невольно оказать ему услугу, да и Маар мог за нее походатайствовать: что бы то ни было, но манмерку скоро должны были лишить клейма. Ее самая желанная в жизни «потеря». И все же это не дарует ей настоящей свободы. Гнев и ненависть связывали ее крепче самых толстых пут, причем Каана собственными руками затягивала на своих силках мудреные узлы. Ведь она сама согласилась жить в крепости. Она останется под одной крышей со жрецом! От одной лишь мысли о местном царьке Каану затошнило, а вены на висках вздулись, бешено пульсируя разгоряченной кровью. Отторжение, гнев, беспомощность: все это колотило в мозгу барабанной дробью и сжимало в бессильной злобе кулаки и челюсти. Несмотря на видимость великодушия «хозяина Мирака», Каана не собиралась тешить себя ложными иллюзиями на его счет. То, что он с барского плеча повелел освободить ее, конечно же не было актом доброты. Он только приехал на Солстейм, пробыл здесь даже меньше нее и подобная «щедрость», вероятно была лишь заигрыванием с подданными. Уловкой. Уже на следующий день «благородного правителя» славили в песнях местных бардов. Сама святость, прости Ауриэль! Только вот истиной натуры за пестрой шелухой не скроешь. Это ведь он и ему подобные все заварили. Притащили сраных ящериц с Атморы, назвали их богами и целыми общинами вырезали мирных селян, которым эта идея была не по нутру, сделав остальных рабами. Бабушка Кааны застала то время, когда культ только обретал силу в Скайриме. Она рассказывала и про реки крови, и про то, как истреблялись города. И про то, что было до тоже. Про прекрасные эльфийские дворцы, которые впоследствии разрушили до основания, про пестрые карнавалы меров, про безопасные тракты, про жизнь без страха. Сама же Каана знала только этот мир, мир, испоганенный драконами и их лизоблюдами. И именно последние держали Скайрим в страхе, омывая алтари своих владык кровью невинных. Она помнила рассказы отца, повидавшего их зверства в больших городах. Дядя Кааны распрощался с головой, сказав что-то не то одному из низших жрецов. Оставалось лишь догадываться, на что были способны высшие! Ведь это жрецы возглавляли гонения эльфов, казнили и пытали, были рупором драконьей воли. Все они были сделаны по одному лекалу — спесь и жестокость, а потому Каана не позволяла себя даже задуматься о том, что этот был иным. Точнее, если даже местный владыка и отличился, то явно не в лучшую сторону, ведь сумел выслужиться до лорда целой провинции, не встретив и тридцати зим. Судя по словам той же Фьолы, такое было большой редкостью: видно оттого местные барды не затыкаясь верещали на каждом углу «песнь о молодом драконе». Чертов «хозяин». Да чтоб он издох в огне и муках, чтоб сгинул в тех же страданиях, в каких погибла ее семья! Другого такие как он не заслуживают! Злоба исказила лицо. А ведь в тот день она увидела его совсем близко. В паре шагов от нее самой. Клятый норд был сосредоточен на медведе, а в ее руках трещал разрушительным жаром пламенный шар, и она могла, могла бы… Но даже не попыталась. Он мог сгореть. Сгореть, как сгорели они. Он мог пасть от ее руки! Но она была слишком растеряна, слишком напугана. Слишком слаба. Ненавижу! Смуглые кулаки изо всех сил ударили по каменной раме. Мучительный импульс прошил кисти, но ушиб не шел ни в какое сравнение с тем чувством, что дни и ночи напролет сжимало сердце Кааны в колючие тиски. Чтобы унять рвущуюся наружу боль, ей просто необходимо было предпринять хоть что-то. Что-то, что позволило бы спокойней спать по ночам, что могло бы восстановить хоть крупицу справедливости! Именно потому Каана и решилась остаться. Сделать нечто куда более существенное, нежели трусливый побег. Решилась прямо тут, перед этим окном. И все же ее продолжали преследовать крики, рев пламени и треск осыпавшихся бревен. Кошмары приходили каждую ночь. Ничего не изменилось. Она распахнула глаза и со злостью уставилась на бледное пятно Массера. За что? Ведь не потому она согласилась тут жить, что ей хотелось этих тряпок, этих покоев! Не потому, что смирилась! И вовсе не потому, что ей угораздило свалиться на голову странного норда, который отчего-то взял ее под свою опеку. Нет! Она здесь, чтобы наконец сделать что-то правильно! Она в сердце драконьего логова, потому что, как говаривал отец, врагов надо держать близко — так до них легче добраться. А ее враг сейчас очень близко, и она еще сможет… Так почему ей все так же плохо и досадно? Почему чувство вины не покидает даже на мгновение? Манмерка ругнулась и отошла прочь от окна. Все ты знаешь, Каана. Лучше не будет, пока не свершится расплата. И пусть она понимала, что шансов на то было мало, сдаваться Каана не собиралась. Маар сказал ей, что ее магика сильна. А если он прав, то, возможно, у нее и правда может получиться. Жрец Мирак живет прямо здесь, в этой крепости, и возможность встретить его лицом к поганой маске еще выпадет. Позже, когда она станет сильнее, когда научится драться и вероятность успеха перестанет быть призрачной. А если ничего не выйдет… ну что же. Она все равно слишком уж по ним скучала. До сих пор. Каждый день. Тогда мы просто раньше встретимся на той стороне. Каана сомкнула ресницы и снова представила их лица, их смех. Объятья. Тонкие, иссушенные старостью руки бабушки, мягкие полные плечи матери, шершавые от труда ладони отца. Призрачные манмеры гладили ее лицо и волосы. Не сдержавшись, Каана коснулась того места, где только что чувствовала ласковые узловатые пальцы старейшей из их рода. Помоги мне, бабушка! Родители ответили ей молчанием. Каана сморгнула горькую слезинку и разрешила дрожащим векам распахнуться. Старицы не было. Не было и мамы с папой. Каана была совсем одна. Одна. А в ответе за это проклятое драконье племя и их слуги. Слезы мешали видеть. Девушка наскоро утерла глаза и тряхнула головой. Соберись. Возьми себя в руки, немедленно. Ну же! Сейчас не время раскисать. На скорбь у нее было семь долгих лет. Хватит! Пришла пора действовать. Месть — это блюдо, которое само себя не приготовит. Каана выдохнула, а затем резкими размашистыми шагами прошла вглубь комнаты, убрала густые волосы лентой и натянула штаны. Среди вещей, принесенных Мааром, был целый ворох платьев, но манмерка предпочитала одежду практичнее. Так в ее гардеробе появились бриджи чуть ниже колен и простые рубашки на завязках с укороченными рукавами. Упражняться в таком облачении было удобно, ну а старшие послушницы и управительница Фрига могли засунуть укоризненные взгляды поглубже в свои массивные нордские задницы. Свиток с печатью ненавистного жреца сделал так, что вечно недовольные кумушки ей теперь не указ. Каана взяла со стола посеребрённый подсвечник, уселась на полу в свете лун, и вперилась взглядом в фитиль свечи. Может она и подпалит этим грымзам столь любимые ими юбки в пол, коли представится возможность. Главное — натренироваться. Смуглый палец потянулся к черной нити, Каана сосредоточилась… И ничего. Она сделала вдох, махнула кистью, словно стряхивая неудачную попытку, и попробовала еще раз. Еще. И еще. Ничего. Не было даже дымка́. Давай же, чертов огонь! Каана закусила губу. В глубине души девушка понимала, почему не выходит. Огонь. Манмерка ни за что бы не призналась в этом, спроси ее кто, но она все еще боялась открытого пламени. Боялась того, что оно может сделать. Но этот страх было нужно пересилить. Заставить себя… Ведь Маар говорил, что начинать лучше с огненных чар, так как именно их она смогла воспроизвести тогда, в клетке. «Маар говорил» передразнила она саму себя мысленно. Мало ли что треплет этот нордский… Хотелось подобрать эпитет покрепче, но ни одно по-настоящему обидное ругательство в голову так и не пришло. И это раздражало даже сильнее неудачных попыток призвать огонь. Этот… самодовольный умник абсолютно такой же, как и остальные куцеухие ублюдки, Каана. То, что он тебя учит магическим секретам, которые норды в свое время украли у тех же меров, не значит, что нужно… И все же бранные слова не находились. Зато жутко захотелось отвесить себе самой оплеуху. Вот засел ведь в мозгу этот драный норд! Маар постоянно был где-то рядом, то во плоти с новой порцией советов, тренировок и упражнений, то в голове, где мысли вертелись вокруг него и его слов с завидной регулярностью. Возможно, дело было в том, что он стал одним из первых нордов, кто не был с ней жесток. А еще в знаниях, что он давал, ведь именно его уроки со временем помогут ей осуществить задуманное. Помимо прочего, Каана никак не могла взять в толк, какая во всей этой ситуации ему была выгода, и эти мысли тоже довольно часто околачивались где-то на задворках сознания. Зачем он ее спас? Зачем слушал и проявлял… понимание? Зачем вызвался учить, приносил книги, одежду? Зачем? Вопрос навязчивыми тугими волнами плескался о внутренние стенки ее черепа. Она не раз спрашивала Маара напрямую, но повторявшийся раз за разом ответ ее не устраивал. Норды не помогают просто так, нет. Это просто не вписывалось в ее картину мира. Тут был какой-то подвох, должен был быть. И, тем не менее, он действительно ничего не просил взамен. За неимением денег собственное тело было единственной наградой, что могла себе позволить рабыня. И Маар мог бы просто взять ее на стоге сена еще в первый вечер — благо она сама предложила ему себя как плату за побег. Однако он отказался. И это сбивало с толку. Манмерке всегда казалось, что при переходе от трепа к делу, нордское мужичьё творит что бы то ни было лишь тремя способами: кулаком, стручком промеж ног и драконьим пламенем. Этот же предпочел не пользоваться в ее отношении ни первым, ни вторым, да и до третьего вряд ли дошло бы: для паршивых гигантских ящериц полукровка была слишком мелкой сошкой. Поэтому Каана попросту не понимала, чего от него ждать. И все же, как бы она ни убеждала себя в ином, рядом с Мааром становилось как-то… спокойнее. Эх, Каана, Каана, ничему тебя жизнь не учит. Она жутко злилась на себя за подобные мысли, но ей все сложнее было ненавидеть Маара. И не только его.***
Кюна была на голову выше Кааны, да и лицом была куда прелестнее. Причем узнала манмерка об этом еще до того, как познакомилась с этой самой кюной. Не то, чтобы Каану подобные сравнения трогали, но найти в крепости уголок, где об этом бы ни судачили было тяжело: узнав о том, что рабыня получила покои рядом с комнатами главной женщины Закрисоша, прислужницы трещали только об этом. Но когда одна из младших послушниц принялась громко рассуждать, что Каана, вероятно, просто «выбилась из грязи во фриллы» и хозяин Мирак, видно, сделал ее своей наложницей для постели, Каана себя не сдержала. И сломанный нос, по ее мнению, был очень мягким способом дать понять, что она думает о подобных разговорах. В тот день ей предстояло впервые получить выволочку от управительницы Фриги, а следом и познакомиться с кюной. Кюна была и вправду высокой, и совершенно точно чрезвычайно красивой. Да и держалась как царица: спина прямая, в каждом движении изящность, на пальцах радугой играют камни. Она оказалась такой, какой самой Каане было не стать никогда. И при первой встрече Каана даже немного растерялась. Нет, ей не было дела до высокопоставленных нордов и их женщин. Уж точно не манмерке, которая задумала своими руками убить местного лорда, было трепетать перед какой-то расфуфыренной недкой. И все же было в кюне что-то такое, что ошеломляло. В Далии, ведь именно так, как оказалось, звали кюну. Обычную рабыню, ставшую госпожой, подарив культу дитя. Как и Маар Далия предложила побеседовать за бокалом горячительного. Только, в отличие от гвардейца, выбрала не мед, а вино. В другое время Каана бы отказалась, но нечто во взгляде кюны заставило девушку принять чашу. — Пей, оно совсем некрепкое. Если боишься захмелеть, попробуй окунуть кусочек сыра в мед и заесть. По мне так даже вкуснее. — Зачем я здесь? — Каана недоверчиво повертела вино в руках и положила чашу на стол, уставленный серебряными блюдами. Не хватало ей еще, чтобы распивать с нордами вошло в привычку! Далия лишь улыбнулась, налив вина и себе. — Мой отец часто говорил, что за чаркой даже морозный паук со злокрысом могут договориться. Но знаешь, после своего первого отравленного кубка я поняла, что договориться выходит далеко не всегда. — Далия сделала глоток, а затем обошла стол кругом и поменяла чаши, взяв себе вино Кааны. — Так, надеюсь, тебе будет спокойнее? Каана скривилась. — Мне стоило опасаться яда от матери девочки, которую я защищала? — Ты находишься в самом сердце драконьей цитадели, Каана. Именно здесь на меня совершили три покушения другие наложницы лорда Закрисоша. Две из них при этом улыбались мне в лицо. — Кюна откусила кусочек сыра и грациозно опустилась на стул напротив гостьи. — Здесь всегда стоит опасаться. Но не меня. Я, как ты верно заметила, мать девочки, которую ты спасла. И я перед тобой в долгу. Поэтому от меня ты зла не увидишь. Но я была бы плохой советчицей, если бы сказала, что стоит верить каждому, кто скажет тебе подобное. — Я не верю нордам, так что на этот счет можете не беспокоиться. — А кому ты веришь? Каана не ответила, но выпрямила спину, откинув волосы так, чтобы видно были кончики ушей. Далия улыбнулась. — Если веришь кому-то только потому, что они из твоего народа, то погубить тебя легче легкого. Все мои отравительницы были из одного со мной племени. — Не удивлена. Они были нордками, — огрызнулась манмерка. Далия усмехнулась. — И то верно. — Она потянула вина и отсалютовала Каане. — Спасибо тебе вдвойне, что несмотря на неприязнь к нашему народу, ты спасла Закарию. Каана сухо кивнула. — Это все, за чем я здесь? Далия рассмеялась. — Мы стали соседками. И я рада этому. Мне хочется узнать тебя. И чтобы ты узнала нас с Закарией тоже. — она откинулась на спинку кресла и улыбнулась, слегка склонив голову. — Она говорит только о тебе. Каана закусила губу. Хорошего в восхищении Закарии было немного. Нет, она не жалела, что бросилась между ребенком и зверем, но рада была бы если бы девчонка оказалась кем угодно другим, пусть за ее спасение ей и выпала возможность… — Твоя дочь вырастет в жрицу, так что не удивлена. Жрецы, как видно, одержимы мерами. Обычно — нашим истреблением. — Судя по всему — не все. — Далия задорно подмигнула. Каане оставалось лишь дивиться, как только у кюны получалось так весело сверкать глазами, ни на секунду не теряя при этом царственного лоска. — Жрец Солстейма знает, что в тебе течет эльфья кровь, но сделал все, чтобы ты жила в достатке и развивала свой дар, а будущая жрица Закария обожает тебя. Не вижу, чтобы они хотели тебе смерти. Хорошо бы так было и впредь. Я хочу, чтобы Закария выросла, понимая, что быть мером или просто быть иным — не равно быть врагом. И прошу тебя мне в этом помочь. Каана недоверчиво посмотрела на Далию. Где-то она уже слышала нечто подобное. — У тебя, случаем, нет брата по имени Маар? Кюна рассмеялась. — Нет. Братьев у меня нет, есть лишь сестра, Рони. Ты мне ее чем-то напоминаешь. Такая же боевая. Почувствовав, что в горле запершило, Каана отпила вина. — Мне еще не говорили, что я похожа на нордку, — буркнула она, гипнотизируя взглядом алую жидкость. Далия откусила кусочек сыра. — Фрига рассказала мне что ты не любишь нордов. Да и видно по тебе. Так что вряд ли для тебя это сравнение лестно. Но, поверь, узнала бы ты Рони получше, вы бы поладили. Она из Щитов Кин, знаешь. Так что… неприязнь твою к культу разделяет. Каана дернулась и недоверчиво посмотрела на Далию. Маар несколько раз настойчиво просил ее быть сдержанной и не высказываться про драконью веру перед другими, и она, несмотря на всю свою ненависть, и правда старалась держать язык за зубами. Не при Мааре, конечно, — ему она после каждого такого предупреждения доходчиво объясняла, что думает о драконах, их нордских фанатиках и его, мааровых осторожностях… И все же при остальных молчала — правота Маара хоть и раздражала, но была неоспорима — за опрометчивое слово о сраных ящерицах можно было бы лишиться жизни. Обидно было бы потерять возможность отомстить по-настоящему из-за такой мелочи. Но Далия, казалось, читала манмерку, как открытую книгу. Посчитав нужным увести тему в сторону, Каана спросила: — Что еще за щиты? — Удивлена, что ты не слышала о них. В их рядах и манмеры есть. — Видя, что собеседница продолжает глядеть на нее непонимающе, Далия пояснила: — Щиты Кин — свободный отряд воинов, считающих Драконий культ… Не согласны они с постулатами жрецов Дова, в общем. Ты ведь знаешь, что исповедующие веру Праотца не отрицают иных богов — Кин, Мару, Шора? Но Великого Дракона почитают верховным и детей его считают вестниками его воли в Нирне, поклоняются им превыше старых богов, которых зовут младшими. — Далия скрестила пальцы и горько улыбнулась, — Щиты Кин же отрицают божественность драконов, почитая храбрейшего Шора, матерь нордов Кин и других богов предков. Для Щитов драконы — такие же жители Нирна, как и люди, а потому драконоверие они считают оскорблением старых богов. Каана подозрительно покачала головой. — И что, у тебя, кюны драконьего жреца, есть такая сестра? Далия кивнула. — Есть. Не думай, это уже давно не тайна. Про сестру донесли и моему почившему господину, и лорду Мираку. В свое время такая новость наделала много шума, но все обошлось — слава Маре — я была на сносях. Да и кому, как не отцу Закарии было знать, как молва о старших братьях или сестрах может… А, впрочем, неважно. Я люблю Рони. Смотрю на тебя и понимаю, как сильно скучаю по ней. Десять лет минуло, как видела ее в последний раз… Каана поерзала. Что это? Притворство? Игра? А если нет, то зачем этой нордке так с ней откровенничать? Стало неуютно. Она не понимала, что нужно делать. Встать и уйти? Сказать что-нибудь? Если да, то что? Слишком много вопросов и ни одного ответа. Не зная, что еще предпринять, Каана осушила свой кубок до дна. И тут же пожалела, запоздало вспомнив, как тяжело было оторвать будто налитую чугуном голову от подушки наутро после распивания с Мааром меда. Что там надо было сделать, чтобы не опьянеть? Съесть сыру? Манмерка отправила в рот сразу несколько кусочков, на всякий случай. Далия улыбнулась. — Как я уже говорила, среди Щитов есть и манмеры. Имеется и парочка эльфов. И Рони зовет друзьями своих соратников независимо от формы их ушей, измеряя их ценность не родом, а делом. Знаешь, мне не важно, в каких богов она верит, Каана. Но мне хочется, чтобы Закария и дети Рони, если она решит когда-то завести потомство, не ненавидели друг друга за веру или корни. Хочу, чтобы настал день, когда моя сестра сможет обнять мою дочь, и чтобы никто этому не мог и не хотел помешать. Понимаешь? Каана задумчиво пожевала губу, глядя куда угодно, только не на Далию. Та продолжила: — Фрига сказала, что у тебя нет никого, Каана. Мне жаль, что так вышло. Но представь, что родного человека забрала не смерть, а крутой поворот жизни? Неужели ты не захотела бы это исправить? Каана скрипнула зубами: отчего-то так и зачесалась рука запустить чашкой в стену. Ее родных забрала не просто смерть, их забрали сраные драконы! И это уже никак не исправить! Далия правильно считала выражение ее лица. — Я понимаю, тебе вряд ли есть дело до моих желаний, Каана. И вряд ли ты хочешь принимать руку дружбы от меня — я нордка, а ты ясно дала понять — нордам ты не веришь. И все же в таком месте тебе тоже нужен друг — кто-то, кто будет на твоей стороне. Кто-то, кто защитит тебя, в случае чего, как ты сама защитила Закарию. Фрига рассказала, что ты прожила в лесу несколько месяцев одна, но поверь, здесь в одиночку выжить куда сложнее. Особенно если в тебе не течет кровь жреца. — Видя, что собеседница не остыла, кюна примирительно подняла руки. — Я не прошу давать ответ сразу. Просто подумай об этом. А пока ты думаешь, пожалуйста, постарайся не отталкивать Закарию. Она к тебе потянется, я знаю.***
— А почему у тебя такие косички? Каана закатила глаза. Она же вроде недурно спряталась, листва, казалось, надежно укрывала ее от взглядов посторонних. Но малявка нашла ее и здесь, как находила всякий раз до этого. Вот ведь нордское проклятье на мою голову! Пришлось спрыгнуть с ветки на землю. Каана выпрямилась и откинула богатую гриву тонких черных кос за плечи. — Какие такие, Мелочь? Когда она впервые так назвала девчонку, Фрига чуть в обморок не грохнулась. «Перед тобой Закария из рода Бладскал, младшая леди крепости и дочь предыдущего жреца Солстейма! Как ты смеешь, чернь остроухая, так ее…». Каана тогда ее перебила и послала так крепко, что у управительницы чуть дым из ушей не повалил. Закария же заливисто расхохоталась и по слогам повторила одно из самых сальных словечек, о значении которых ей лет до шестнадцати знать не полагалось вовсе. Казалось, у прислужницы прямо там, на месте, случится разрыв сердца. Но нет, пошамкав ртом будто рыба, та убежала за кюной. Жаловаться, знамо дело. К удивлению старой кошелки, кюна лишь рассмеялась и сказала, что сама родом из простой семьи и в ругательствах манмерке даст фору. Управительница заткнулась, кюна и Закария реагировали с улыбкой, и «Мелочь» прижилась. — Такие… яркие. С висюльками. — Это манмерские косы. У нас так принято. — Все манмерское такое красивое? Каана хмыкнула. — А ты что, больно много манмерского в своей жизни повидала, Мелочь? Девочка улыбнулась. У нее недавно выпал средний резец и улыбкой Закария стала напоминать Фьолу. — Тебя видела. Ты красивая, Каана. Каана бы привычно съязвила в ответ, но не стала. Лишь отвела взгляд и попыталась отогнать странное уютное чувство, словно кончики пальцев пробежались по пушистой шкурке молодого кролика. — А мне можно такие? С висюльками? Пожалуйста? — не унималась «младшая леди крепости». — Ты же не манмерка. Зачем тебе? — Тоже хочу красивые волосы. Как у тебя хочу. Каана покачала головой. Странная ей попалась собеседница. По местным меркам из Закарии вырастет настоящая прелестница. Светлые кудряшки, голубые глазищи на пол-мордашки, медовые ресницы и брови, а кожа белая и нежная как шелк. Ауриэль тому свидетель, две косички елочкой на висках и распущенные локоны за плечами на нордский лад были Закарии к лицу, как подходят селезню редкие зеленые перышки. Но нет, хочется Мелочи манмерской красоты, которую другие норды, кривясь, за красоту и вовсе не считают. — Ты и так довольно… недурна. Как есть. — Ну заплети. Ну пожалуйста. Ну Каа-а-на! Вот ведь пристала. — Как я заплету? Сама говоришь, висюльки. Тесемки нужны, бусы, монисты. У тебя есть? То-то и оно. — А если найду, заплетешь? Не ребенок, а банный лист. Ходит хвостом и не отстает. Вот что с ней делать? Поколотить? Маленькую Каану норды колотили и за меньшее. Правда обидь эту, и с уроками магии можно попрощаться. А может и с головой. И кто тогда будет мстить? Да и как потчевать тычками ту, кто смотрит на тебя такими большими молящими глазищами? Каана медленно выдохнула, сомкнув на секунду веки. Все равно не отстанет. — Если и заплетать манмерские, тогда как положено. Тесемки четырех цветов: белые как снег, красные как восход, голубые как река и желтые как пшеница. Кос с тесемками по числу прожитых зим, монисты рядами вот так и бусинки цвета твоего рода. Только у тебя нет манмерского рода, Мелочь. — А можно мне как у тебя? Синенькие? Бабушка звала этот цвет «маар». Морская волна. Приговаривала, что с таким цветом рода, внучке обязательно нужно выучиться плавать. Но Каана так и не выучилась. Речка рядом с поселением была слишком бурной, в такой не поплаваешь, а море она впервые увидела по пути сюда. — Нельзя. Ты не моего рода. «Мелочь» на секунду задумалась. А потом захлопала в ладоши: — У нашего рода тоже есть цвет! Красный! Я все принесу! Девочка ускакала прочь как резвый гуар. Каана покачала было головой, привычно сгоняя с лица тень нерожденной улыбки, и тут до нее дошло. Манмерка застыла, не в силах пошевелиться. Красный. Раньше она мало интересовалась драконьим культом, но рассказы послушниц сделали свое дело. Каана худо-бедно, но узнала кое-что о чертовых жрецах. Закария была дочерью Закрисоша. Жреца, заработавшего прозвище «кровавый клинок» не просто так… По коже пробежался холодок. У рода Закарии тоже был цвет моря. Моря крови. Интересно, сколько рек, впадавших в это море, были манмерскими? Зубы скрипнули и Каана сжала ладони в кулаки. Ну уж нет! Она скорее отрежет себе пальцы, чем вплетет в волосы нордской пигалицы капли крови своего народа!***
— Не расстраивайся. У тебя довольно неплохо выходит для начинающей. Чтобы освоить магию на уровне адепта, могут уйти годы. Годы делить хлеб со жрецом? Еще чего! — Но я уже создавала огненный шар! Ты говорил, что это и есть уровень адепта! — Не будь слишком требовательна к себе. То — другое дело. Мы это уже обсуждали: тогда у тебя был шок, а в таком состоянии порой бывает сильный всплеск магики. Ах, всплеск, говоришь? — Если мне вновь надо войти в клетку с медведем… Норд улыбнулся. — Давай только не будем отыгрываться на невинном звере? Тогда приведи мне сюда сраного жреца, Маар, буду отыгрываться на нем. Они стояли на вершине зеленого холма за крепостной стеной — здесь, вдалеке от чужих глаз, Маар и учил ее магии. Тренировки с нордом давались Каане куда лучше, чем занятия в одиночку и все же слабые сполохи и искорки пламени были ее потолком. Не выходила даже самая захудалая огненная струя. Куда уж до мощной магии вроде огненных шаров… — Хорошо. Если тебя это так гнетет, давай попробуем немного другой подход. О чем ты думала, когда полезла в клетку? — Ты меня чего это, попенять решил? — Нет, спрашиваю про твои чувства. Знаешь, считается, что огонь, как и любые чары разрушения, питается исключительно злобой, гневом, желанием навредить… Сейчас я полна злобы и гнева! Какого драного даэдра не выходит? —… но это заблуждение. Конечно, многие меры и неды используют эти чары в основном в бою. Но огонь ведь не только уничтожает. Он заметил ее вопросительный взгляд и улыбнулся. — Когда приходит зима, мы жмемся к очагу в попытке согреться. Каждый раз, как мы голодны, мы обжигаем сырую пищу огнем, и она становится вкуснее и мягче. Ты читаешь мои книги при свете свечей. Даже Магнус, без которого не взойдут посевы — это шар огня. Вроде того, что ты сотворила не для того, чтобы убить медведя, но спасти от него ребенка. Понимаешь? Каана нахмурилась. В таком ключе она об огне не думала. Всякий раз размышляя о своих уроках магии, чары пламени ей виделись чем-то разрушительным. Только разрушительным… Таким, что сожгло бы драконьего жречишку на месте. А если ей чертовски повезет — несколько жречишек. — Разве огонь, который извергает маг, может быть применен не только в драке? — Ты обращала внимание, как в крепости разжигают очаг? Те из служек, кто владеет магией, делают это без помощи огнива. А теперь вспомни нашу первую встречу. Мое пламя не обожгло тебя. Я совместил в ладони огонь и чары исцеления, и они слились в нечто, не способное навредить — жар выжигал из твоих порезов заразу, а магия восстановления лечила твои ободранные руки. Каана задумалась. — В тот день, в клетке… Я не помню точно, что я чувствовала, когда создала шар. Возможно, просто не хотелось, чтобы Мелочь сожрали. А потом вспомнила как ты колдовал и… Маар улыбнулся. — И воспроизвела чары безупречно. Ты хотела помочь Закарии. Возможно, в твоем случае огненную магию питает отнюдь не злоба. Манмерка прикусила губу. Ей казалось, что с тех пор, как узнала, кому принадлежит крепость, ничего кроме злобы она не испытывала. И не должна была испытывать, потому что именно эта злость напоминала ей о том, почему так важно мстить. Давала цель. Смысл. — Не думаю. Скорее всего я просто… злилась на медведя. Мне просто нужно стараться усерднее. Маар изучающе смотрел на нее. Открыто, пристально, словно глядел в самую душу. Каана невольно обняла себя руками: этот мягкий взгляд слишком синих глаз все чаще начинал ее смущать безо всякого повода. А норд в довесок еще и улыбался так, что хотелось огреть его чем-то тяжелым по голове, да посильнее. Только вот она вряд ли дотянется, едва доставая макушкой ему до ключиц. — Чего уставился? — Ты отрицаешь очевидное, Каана. — И что же тебе очевидно, умник? — Злоба — не самая сильная твоя черта. И вовсе не она стимулирует выброс твоей колдовской энергии. Но я не буду настаивать, тебе надо дойти до этого самой. Понять, что двигало тобой в тот раз, когда чары получились. Принять натуру своей магики. А пока практикуйся так, как принято. И слушай себя. Получится только тогда, когда услышишь. Гребаный зазнайка. «Слушай себя». Какого драного скампа это вообще значит? Маар тем временем обошел ее по кругу и встал за спину. — Приступай. Выставь руку. Вдохни. Вперед. Тренировка возобновилась. И вновь: лишь слабые сполохи и искорки пламени. И ни одной огненной струи. Ни намека на пламенную стрелу. Куда уж ей до огненного шара? Каана пыталась слушать себя, правда пыталась, но пока не слышала.***
Дату снятия клейма назначили на конец месяца. Как сказал Маар, день был благоприятным для ритуалов и помимо очищения ее запястья, тогда же планировалось провести еще несколько таинств. Например, принятие Закарии в семью жреца. — Это как? — не поняла Каана. Они вновь сидели на верхушке излюбленного холма для тренировок. Занятия магией затянулись и Каана с Мааром отдыхали, усевшись на траву. Каана, предпочитавшая готовить себе еду сама, принесла пирожки из картофеля, гороха, мяты и перца: именно их они с Мааром уплетали, утомившись после трехчасовой тренировки. Маару нравилась ее стряпня: он любил нахваливать то, как Каана разбавляла привычные для нордов простые вкусы мяса и овощей пряными травами, острым перцем, медом и кусочками фруктов. Каана же посчитала, что делиться с наставником пайком — одна из немногих форм благодарности, которую она может себе позволить. Да и смотреть на довольное лицо Маара, со смаком уплетавшего ее самые незамысловатые кушанья за обе щеки, ей отчего-то было… Приятно? Лестно? Она и сама не знала, как назвать это чувство, но рука так и тянулась предложить ему очередной пирожок. В конце концов этот чуднóй норд в который раз пропустил трапезу в крепости, чтобы потренироваться с ней… — Ты же знаешь, что отец Закарии умер? И слава богам. — Знаю. — Обычно, когда потомок жреца остается сиротой, он отправляется в Бромьунар, в столицу. Там он или она продолжает обучение в главном Храме, и, получив сан, ждет назначений от дов. Однако бывает и такое, что новый жрец холда просит владык позволить ему воспитывать ребенка предыдущего жреца самому. Так же решил поступить и лорд Мирак. Услышав имя жреца, Каана воинственно сглотнула, мощным движением горла отправив добрую половину недожеванного пирожка в желудок. — И зачем ему Мелочь? Маар отчего-то повеселел. — Ты же знаешь эту маленькую пройдоху. Глядишь завтра на крепость нападет кровожадная банда диких персиков, кто же иной нас всех спасет? Каана подавила улыбку. — И все же? Маар откусил кусочек пирожка и жевал его чуть дольше, чем следовало. — Если бы девочка не осталась тут, ее вряд ли отправили бы в Бромьунар, как других сирот. Ты вроде бы неплохо ладишь с Далией? Она разве не рассказывала тебе про дядю Закарии? Манмерка хмыкнула. «Ладишь» — сильное слово. С той, самой первой встречи, они виделись не то чтобы часто. Сталкивались в коридоре, в саду. Каана старалась быть сдержанной в ее присутствии, да и кюна, хотя и оставалась приветливой, видно, решила не давить на соседку. С Закарией дело обстояло иначе — этот лисий хвостик следовал за Кааной по пятам, и манмерка почти смирилась. Почти. — Не рассказывала. Маар странно посмотрел на нее, и девушка отчего-то отвела взгляд. — Азидал, дядя Закарии — жрец Саартала. Он жил там еще до… — Маар выдохнул и качнул головой — Ты же знаешь историю гибели Саартала, Каана? Она вздрогнула. Ей было знакомо это слово, но что такое «Саартал» Каана понимала смутно. Вроде была раньше такая крепость или селение. Но и этого скудного знания хватало, чтобы это название разбудило сотню беспокойных мурашек на затылке. Когда ее, маленькую, мутузили нордские мальчишки с соседской фермы, то делали это с криками «за Саартал». То же выплюнул ей в лицо и ее предыдущий хозяин на огородной грядке, излив в нее, зареванную и униженную, свое мерзкое нордское семя. Вместо ответа Каана лишь стиснула зубы и помотала головой. Маар вздохнул. — Я не хотел пока касаться этой темы, но… Лучше тебе все же услышать это от меня. Ты наверняка знаешь, что неды живут в Скайриме столетиями, но именно Саартал был самым первым городом, построенным нордами для нордов. То был мирный город, Каана, мирный и красивый. Но он пал. Его жителей… истребили снежные эльфы. Каана нахмурилась. — Раз истребили, значит город не был мирным! Эльфы никогда бы… — Тем не менее это случилось. Мне довелось побывать там, Каана. Прошло больше полувека, а Саартал так до конца и не восстановили. Его остов обуглен, а усыпальницы, некогда построенные на столетие вперед, были заполнены за одну ночь. Ночь слез, так мы ее зовем. Мужчин, женщин и детей вырезали в собственных постелях. С той бойни и началась война. — Вранье! Война началась, когда пятьсот нордских головорезов повадились нападать на эльфийские селения, захватывать в неволю меров, убивать мой народ! Каана не заметила, как вскочила. Корзинка с пирожками опрокинулась. Маар на секунду сомкнул веки и это его жест отчего-то задел Каану куда сильнее слов. Слезы встали в глазах пеленой. — Нордский бандит и убийца Исграмор это начал! Он уничтожил несколько сотен меров, а поработил и того больше! А потом его подданные и драконов сюда притащили! Маар поднялся на ноги и продолжил спокойным твердым голосом: — Исграмор, Каана, был самым младшим сыном короля Саартала. Он даже в совет города не входил, служил при дворе Врейджа Меретского обычным кузнецом. До Ночи слез он не убивал. А после… Многие норды потеряли в той резне близких. Они хотели мести. — Ты! Ты все врешь! Ты просто хочешь выгородить своих нордских предков! Ты такой же лжец как они, драный ублюдок… А я-то, идиотка, уши развесила… Слезы превратили мир в гигантскую смазанную кляксу. Каану трясло. Она хотела было убежать прочь, но неловко оступилась и повалилась на землю. В следующую секунду Маар поймал ее за предплечья и помог удержаться на ногах. Каана зло сморгнула влагу и увидела его совсем близко. Его мягкий взгляд стал последней каплей. Выцарапать бы эти невыносимые синие глаза к даэдровой матери! Гнусный лжец! Столько втирался к ней в доверие, чтобы запудрить ей мозги? И она тоже, дура такая, нашла кого слушать! Это же сраный норд, а норды все, все как один… С губ сорвался горестный вскрик и уже через мгновение она кошкой прыгнула на Маара, силясь ударить по лицу. Он увернулся, Каана врезалась в него и принялась изо всех сил лупить его кулаками по груди. Маар сначала терпеливо сносил побои, а потом схватил ее за плечи и прижал к себе. — Я тоже устал от этой гребаной войны, Каана, — выдохнул он. — Я говорил много раз и повторю: ей давно пора положить конец. Нет, я не считаю, что каждый эльф виновен в Ночи слез. Как и не считаю, что каждый норд в ответе за то, что уже через пять лет после возвращения Исграмора, крови меров пролилось в разы больше, чем помнил Саартал. Он глубоко вздохнул и тон его зазвучал горше: — Это больно — знать, что твой народ творил зло. И я чувствую ту же самую боль, что и ты, Каана. Но только зная подобное, только осознавая ужасную цену решений наших предков можно избежать нового зла, понимаешь? Не повторять ошибок тех, кто это начал. Непрошеные слезы все текли и текли по щекам, а по телу разлилась такая слабость, что Каана даже стоять не могла, буквально повиснув на его руках. И все же выдохнула: — Ненавижу! Она почувствовала, как его подбородок коснулся ее макушки и невольно закрыла глаза. Чертов норд… — Дядя Закарии, Каана, тоже ненавидит. Ненавидит неистово, десятилетиями. В мести за убитую семью, за Саартал, он перебил целые поселения меров, и далеко не одних лишь снежных. — Маар выдохнул. — Попади ты к нему в крепость, ты бы и дня не прожила, Каана. Скажи, разве стоит такому человеку отдавать на воспитание милую кроху, которая уже третий день умоляет тебя заплести ей манмерские косички? Или следует сделать все, чтобы она жила здесь, где у нее будет шанс вырасти непохожей на Азидала, ослепшего в своей ненависти? В ответ Каана громко всхлипнула, уткнувшись носом в шнуровку мааровой рубашки. В голове тяжелой горечью бу́хали мысли. Все те норды, которые раздавали ей тычки на невольничьем рынке и на ферме — разве не шипели они ей в лицо, что эльфов вырезали поделом, что эльфы заслужили… Конечно же она не верила в этот бред и все же… Могли ли фалмеры сделать то, о чем говорил Маар? Могли ли взять и убить жителей Саартала? Все эти шепотки, разговоры, выкрики, оскорбления, все голоса нордов из прошлого Кааны гулом отозвались в висках, сплетаясь во фразу «за Саартал». Фраза пульсировала в ее голове, колотила ее по вискам, причиняя почти физическую боль. Неужели это действительно прав… Каана тут же яростно затрясла головой, беззвучно споря с собой. Даже если все произошло как сказал Маар, что еще далеко не факт, то у фалмеров была причина! Точно была! Значит Саартал был опасен, значит норды хотели напасть первыми, а эльфы просто успели вовремя это предотвратить, значит… значит… Думать о подобном было настолько больно, что она и не заметила, как искусала губы в кровь. Горючие слезы все лились и лились по ее щекам, они пропитали ткань рубашки Маара сплошным мокрым пятном, но он и не думал отойти или отодвинуть от себя ревущую манмерку. И, несмотря на свою злость на него и всех поганых нордов Нирна, Каана была ему за это благодарна. Маар был высоким и теплым, и уткнувшись в его грудь Каана отчетливо вспомнила как порой, в детстве, так же обнимала отца. В папиных руках все невзгоды отступали прочь и маленькой Каане казалось, что за его спиной она надежно укрыта от всех бед и печалей мира… Она плакала навзрыд: глаза опухли, под носом текло, кровь прильнула к щекам, сделав Каану похожей на подгорелую брюкву. И все же, чем больше она рыдала, тем тише становилась боль. Буря слепой ярости, бушевавшая в душе жарким пламенем, медленно затихала, умирала, залитая горькими слезами. Правда на ее месте рождалось что-то иное: массивное и громоздкое. Это нечто давило Каану своим непомерным грузом, и только Маар, надежно обхвативший ее руками, удерживал пришибленную этим непонятным чувством девушку от того, чтобы не повалиться оземь. — Откуда ты знаешь про косички? — наконец выдавила она, отчаянно желая заставить упрямую голову думать о чем угодно, кроме проклятого Саартала. Она отчетливо услышала улыбку в его голосе. — Закария первым делом побежала по всей крепости канючить бусины, тесемки, монетки. Я согласился сходить на рынок и купить их для нее. Маар поковырялся в кармане и протянул Каане кожаный мешочек. Манмерка наспех утерла лицо рукавом и отстранилась. В мешочке лежали разноцветные тесемки, монисты и светло-рыжие бусины. Рыжие, не кроваво-красные. — Она поначалу просила алые, но потом мы с ней подумали и решили, что ей больше подойдет цвет персиков. Каана нервно хохотнула. Почему-то от этих простых слов груз на душе стал заметно легче. Настолько что Каана завязала мешочек с украшениями, и отправила его в собственный карман. — Оставлю это у себя. Так и быть, завтра заплету Мелочи волосы — пусть Фрига побесится. Маар ухмыльнулся и нагнулся за корзинкой. Каана молча наблюдала за ним: в голове царил полный бардак и все же кричать и драться больше не хотелось. Видно поплакать у кого-то на плече действительно помогает, как помогало в детстве, в объятьях отца. Даже если этот «кто-то» и куцеухий норд. Норд, который только что отправил в рот последний пряный пирожок. На лице расплылась глупая улыбка и Каана отвернулась в попытке ее спрятать. Она не позволит его рассказам о мерах смущать себя и все же долго злиться на него не получалось. Как и на девчонку. Да, будь Закария Бладскал постарше, Каана наверняка ненавидела бы будущую жрицу. Ненавидела бы не меньше Мирака, Азидала и иже с ними. Но Каана не могла заставить себя желать зла пятилетней девочке. Даже несмотря на то, что та скоро войдет в семью клятого «повелителя». Закария — невинный ребенок, а эльфы не трогают детей, что бы там не пытался ей втюхать Маар… Да и в будущем, если кюна не соврала и действительно воспитает дочь, как сказала, может статься, что Закарию не за что будет ненавидеть. Глаза заскользили по морскому горизонту. Море манило своей бесконечной синевой. Всякий раз, когда Каана смотрела на него, на сердце становилось спокойнее. Правда сейчас вид на притягательную водную гладь оказался не таким, каким был обычно. Привычный пейзаж изменило нечто похожее на громадную черную птицу: к Солстейму подходила ладья. — Видать жреческому семейству везут новых рабов? — фыркнула манмерка неодобрительно. Впрочем, среди невольников могли быть и меры, и тогда Каане удастся наконец побеседовать с кем-то из своих. Было бы так здорово увидеть эльфа после стольких лет… Молчание за спиной затянулось. Каана обернулась и удивленно приподняла бровь, заметив странное выражение лица собеседника. — Маар? Норд смотрел на приближавшийся драккар тяжелым взглядом: глаза из темно синих стали циановыми, на лбу пролегла складка, а руки сжались в кулаки. Таким Каана его еще не видела. Спину отчего-то заколол холодок. — Эй, что с тобой? Что это за корабль? Она видела, как по лицу Маара пробежалась тень, а адамово яблоко резко выступило вперед. Его губы разомкнулись и с них сорвалось одна лишь короткая фраза: — Знамя Саартала.