Сейчас, когда я пишу тебе, я чувствую, что говорю с кем-то очень близким. Вот слушай: обычно мне кажется, будто вся моя голова, от горла до макушки, вот-вот взорвется и разлетится вдребезги. Но, когда я с тобой, все по-другому. Когда я ощущаю тебя рядом и знаю, что могу до тебя дотронуться, мне страшно, но я счастлива. Мне страшно, но я счастлива. Но мне так страшно! Франк Рюзе, “0%”
Несколько секунд мне потребовалось, чтобы переварить сказанное и спросить: — Ты сейчас шутишь? — А на это похоже? — Изуми сложила руки на груди. Разговор зашел в тупик, потому что я не знал, стоит ли мне вообще что-то на это отвечать. — Это абсурдно, — наконец заметил я. — И почему это, позволь спросить? Я уже открыл было рот, чтобы ответить “потому что он мой брат”, но вовремя спохватился. — Потому что он каждый день знакомится со мной заново. Это — как минимум. Изуми помолчала некоторое время, а затем потянулась к пачке. Последний раз на моей памяти она курила года три назад. — Хорошо, я попробую объяснить, — ее голос приобрел тон, которым обычно говорят учительницы младших классов. — Представь, что ты просыпаешься в Токио, в красивом доме… Я подумал, что красота этого дома была весьма условной. — ...и ничего не помнишь о том, как ты здесь оказался. Потом к тебе приходит красивый молодой человек… Я поморщился от такой характеристики — в ней было что-то неприятное; ровно так же она говорила о доме. — ...и рассказывает историю, достойную дамского романа. А дальше он носится с тобой целый день, в то время как ты — все еще впечатлительный подросток, — Изуми перевела дух и затянулась. — Я не говорю, что он это полностью осознает, но он очевидно тебе симпатизирует в том самом смысле. — Я правильно понимаю, что ты пришла к заключению, что ему нравятся мужчины только потому, что он отказал твоей подруге? — я пропустил почти всю тираду мимо ушей, потому что основная мысль мне и так была предельно ясна. Изуми выпустила облако густого пара, которое, поймав отблеск лунного диска, повисло между нами полупрозрачной белесой стеной. — Нет. Я пришла к таким выводам, потому что у меня есть глаза. Кажется, таблетки от мигрени было впору начинать пить мне. — Опять же, я не говорю тебе, что он это осознает, — Изуми продолжила, — но это уже… достаточно очевидно. Поверь, если бы это было просто моим наблюдением, я бы промолчала. Но с учетом всей ситуации… Я говорю это просто потому, что если ты не будешь с ним чуть холоднее, это грозит обернуться проблемами. — Я просил тебя о совете? — слова вырвались мимовольно и вышли желчными, ядовитыми. Я не хотел с ней ссориться, но терпеть не мог, когда мне читали нотации. Тем более — на такую дурацкую тему. — Разве ты хоть когда-то о нем просил? — она пожала плечами и затушила окурок, который со шкварчанием потух, мигнув красным всполохом напоследок. — Просто иногда друзья должны говорить какие-то вещи… Даже если они будут восприняты в штыки. Итачи, меня… беспокоит твое состояние последние месяцы. Ты как будто погружаешься куда-то все глубже в себя, и для окружающего мира тебя остается все меньше. — Окружающий мир может это пережить, как и я отсутствие беспокойства по поводу того, что — о, господи боже мой, кто бы мог подумать — мне невесело последние несколько месяцев. Изуми закусила щеку, явно уязвленная моим тоном или замечанием. Но крыть ей было нечем: даже если я немного замкнулся в себе после весенних событий и шквала проблем, которые обрушились на меня после, было бы куда больше поводов для беспокойства, если бы я продолжал вести себя как ни в чем не бывало. — У меня странное чувство, — Изуми встала, — как будто я тебя теряю. Когда перестанешь злиться, набери меня. Я проводил ее взглядом и подумал, что вот поэтому в последнее время мне и проще проводить время с Саске: он не задавал лишних вопросов, не лез не в свое дело и каждый день забывал обо мне все, кроме того, что было записано в его дневнике.***
Однако следует признать, что Изуми достигла своей цели: ее слова плотно застряли у меня в голове. В ходе их обдумывания я пришел к выводу, что отчасти она могла быть права. Но только отчасти. Во всяком случае, вопрос предпочтений Саске был открытой темой: теперь, в свете последних событий, я стал по-другому воспринимать всякие вещи: то, какую книгу он читал, как презрительно отзывался о планах других людей иметь семью, и даже то, как отреагировал на меня в то утро, когда я впервые ему соврал: во всяком случае, в какую сторону стал думать, когда увидел меня у себя на кровати. Ладно, предположительно стал думать. Проблема была в том, что хотя все это и говорило в пользу теории Изуми, это точно так же могло быть не более, чем притянутым за уши фактами: ни одного весомого доказательства у меня не было. Он не обсуждал со мной личную жизнь, я закономерно не интересовался ничем подобным. Кроме того, Саске в принципе был не особо компанейским парнем: я допускал мысль, что никакой личной жизни там в анамнезе толком могло и не быть. Вообще выходило глупо, что мне приходилось об этом думать, но и не анализировать все я уже не мог. Все следующее утро я в итоге проходил, обдумывая, что мне делать с этой информацией; и если принимать ее за правду — стоит ли быть осторожнее? Но я не видел ничего предосудительного в своих действиях и не считал, что я чрезмерно опекал Саске: с учетом того, что предоставить его самому себе тоже было бы очевидно плохой тактикой. В итоге за обедом Саске, наблюдая за мной, осторожно спросил, не сделал ли он что-то не так. — Что? Нет, конечно, — поспешно ответил я, поднимая на него взгляд и отвлекаясь от трапезы. — Я вчера себя как-то не так вел? — он сверлил меня своими большими глазами, и я почувствовал себя так, будто еще немного и стул подо мной расплавится от этого взгляда. — Если это так, то прости. Я думаю, мне сложно бывать в компании людей. Если это доставляет тебе неприятности, я не хотел бы… — Как поднимешься наверх, прочитай то, что написано на стене, — кисло ответил я и уткнулся в тарелку. Проблема была в том, что Саске достаточно точно улавливал любые мелкие перемены моего настроения, а потому нужно было что-то делать с тем, что происходило у меня в голове. В конечном итоге он не был виноват в том, что я об этом думал. В ответ на мою реплику Саске невесело улыбнулся, поблагодарил меня за обед и ушел, оставляя меня с чувством гнетущей тревоги и поднывающей совестью. Ну, разумеется, он мне не поверил — да я и сам бы на его месте не поверил. У меня назревало всего одно решение, которое позволяло понять, было ли предположение Изуми верно. Самое очевидное. И из-за того, что я допускал эту мысль, мне было мерзко. Саске я обнаружил в саду через пару часов: он сидел прямо на мощенной булыжниками тропинке возле искусственного прудика, скрестив ноги и внимательно читая все ту же несчастную книгу. Из-за того, что в этой части сада преобладали малые архитектурные формы и бонсаи, он казался Гулливером, который попал в страну лилипутов и решил убить время за чтением, не замечая, как он контрастирует с окружающим пейзажем. Я только заметил, что за почти месяц здесь у Саске достаточно ощутимо отросли волосы, и когда он наклонял голову, длинные передние пряди достигали подбородка. Из такого положения он действительно немного был похож на меня, и осознание этого неприятно кольнуло. Однако вот что интересно: если раньше уголки были загнуты ближе к началу, то теперь прочитанных и непрочитанных страниц явно было поровну. — Ты нашел способ продвинуться в чтении? — спросил я, когда поравнялся с Саске. Он поднял голову и нахмурился. — Да, можно и так сказать, — снова уткнулся в книгу. И все? Выглядело так, будто он был обижен. Или расстроен, что вероятнее. — Не поделишься? — я достаточно бесцеремонно сел рядом, что все-таки сработало: Саске закрыл книгу, оставляя вместо закладки ладонь. — Ничего сложного. Я просто записал на днях краткое содержание того, что уже прочитал, — и, увидев мой удивленный взгляд, он добавил. — На первой странице дневника значится, что могу писать в него все, что считаю нужным. — Да я же не возражаю. Просто удивился. И как тебе такое чтение? — Немного не то, но в целом нормально, — свободной рукой он погладил книжку по корешку и внезапно спросил: — А ты читал ее? — Да, — ответил я, смутно ощущая, что этот разговор может быть полезным. — Как и большую часть книг, которая есть в домашней библиотеке. Тебе она нравится? — А тебе? — он внезапно ответил вопросом на вопрос. — Но я ведь первый спросил. — А я еще не дочитал, — Саске пожал плечами. — Да и не пытался бы, наверное, прочитать столько времени, если бы не нравилась. — Резонно, — по внимательному взгляду я понял, что он все еще ждет ответ на свой вопрос. — Она… своеобразная. Мне трудно дать какую-либо оценку. Я не могу сопереживать лирическому герою, но повествование, несомненно, очень затягивает. Саске задумчиво постучал пальцем по корешку. — Думаю, у меня похожие ощущения. Но мне интересно, как он это все решит. — Это ты о чем? — О той девочке, с которой он начал встречаться.* Это же похоже на самообман. — Я не буду тебе спойлерить, — я неловко улыбнулся. — Даже если наспойлеришь, я все равно ведь забуду, — усмехнулся Саске, и мы оба прыснули. — А вообще ты какие книги предпочитаешь? — Сложно сказать. Наверное, у меня нет любимого жанра или вроде того. Если книга хорошая, то она хорошая. — Согласен, — Саске кивнул. — Тебя либо что-то цепляет, либо нет, ты и сам не всегда понимаешь почему. — Ну, — я поднялся, — тогда не буду тебя отвлекать от того, что зацепило. — Да ты не отвлекаешь, — бросил Саске, когда я уже уходил. В тот день мы в целом мало взаимодействовали и больше ничего интересного я так и не узнал. Но уже лежа в постели вечером, я прокручивал в голове наш диалог о сопереживании главному герою. Я подразумевал то, что его терзания и сложности принятия собственной ориентации мне не близки. Но что имел в виду Саске, когда он со мной согласился? Говорил ли он тоже об этом или подразумевал что-то другое? Где-то, возможно, я все же слукавил, когда говорил, что переживания героя мне непонятны. В том смысле, что я всегда с трудом распознавал собственные чувства: полагаю, потому что отец был не самым эмпатичным человеком и научить этому меня просто было некому. Иногда мне казалось, что я веду себя скорее так, как от меня того ожидают; и я подозревал, что тоже могу подменять разные чувства друг другом. Во всяком случае, я никогда не испытывал никакой всепоглощающей страсти — ничего подобного тому, что описывалось в книгах. Изуми, которая после школы поступила на психотерапевта, как-то говорила мне, что обычно все страсти бушуют в созависимых отношениях, ну или когда объект страсти недостижим. В нормальных же отношениях партнеры подобного не чувствуют и строят взаимодействие просто на взаимной симпатии и дружбе. Это уже было ближе к тому, что мне доводилось переживать. Но все же у меня иногда было ощущение, что я упускаю что-то важное. Или попросту слишком холодный человек для этого всего. Мысль об Изуми заставила меня чувствовать себя гадко: я явно перегнул. Если так подумать, с ее стороны все и вправду выглядело так, будто я схожу с ума: отказался от поездки с друзьями, закрылся дома и привел в него незнакомого человека. Мне определенно следовало извиниться. Примерно с этими мыслями я и провалился в сон, забыв завести будильник впервые за все время.***
На следующей день я проснулся часам к одиннадцати и, как только осознал, сколько уже времени, с ужасом понял, что Саске уже, вероятно, проснулся. Я буквально вылетел из комнаты и, к своему удивлению, услышал, как по кухне кто-то расхаживает. Саске преспокойно жарил яичницу, и лишь когда обернулся, чтобы поставить тарелку с ней на стол, увидел меня и вздрогнул от неожиданности. Тонкий фарфор грохнулся оземь и раскололся на три равные части. — Простите, пожалуйста, — от испуга он, похоже, стал ко мне обращаться куда более формально, чем требовалось. — Вы же Иоши, да? Я сейчас все уберу. — Ты чего? — это было странно. — Можно без таких высокопарных обращений. Ничего страшного. Я сам тебя нечаянно напугал. Прости, обычно я бужу тебя, но сегодня я… проспал. Для разнообразия хоть в этом можно было не врать. — Я уже знаю, — Саске ловко орудовал веником, — я прочитал. Там было написано, что я могу пользоваться кухней… — Конечно, можешь. — … мне очень жаль, что я побил тарелку. — Просто тарелка. — Я думал, ты куда-то ушел, поэтому решил пока позавтракать. — Да хватит оправдываться, — я подобрал осколок, который Саске не заметил, и кинул его в мусорное ведро, — все нормально. Похоже, когда я тебя не бужу, ты меня боишься, — я попытался пошутить, и Саске, к моему огромному облегчению, улыбнулся в ответ на мою реплику.***
Однако не зря говорят, что если день не заладился с утра, то так все и дальше пойдет. Когда Саске под вечер возвращался из бассейна, а я как раз выходил из кухни, где курил, я заметил, что он хромает. — Что-то не так? — поинтересовался я. — Ты почти не ступаешь на ногу. — Да так, подвернул, когда выпрыгивал, — он отмахнулся, будто бы это был пустяк, но при следующем шаге поморщился. — Сядь, — кивнул на диван, — я посмотрю. Саске нахмурился. — Я все-таки врач, — напомнил я, — и хотя я не травматолог, поверь, я вполне могу определить, растяжение это или нет. Саске, немного поколебавшись, сел на диван. Я склонился, осматривая лодыжку: по всему было понятно, что это типичное растяжение — ткани вокруг косточки напухли и покраснели. — Тут болит? — я нажал на припухлость, и Саске поморщился, но на секунду я увидел, что в его взгляде мелькнуло что-то странное; какая-то настороженность и… смущение? И я совершенно ни к месту вспомнил, о чем думал буквально вчера. Я пытался гнать от себя эту мысль, но невольно пальцы сами продолжили движение — явно нежнее, чем того требовала ситуация. Я чувствовал себя гадко, но ведь это было так заманчиво просто. Всего лишь создать легкую двусмысленную ситуацию и проверить его реакцию. И немного развеять странное ощущение, что слова Изуми могут быть правдой. Ну или наоборот. Пальцы скользнули вверх, и я, решив, что этого уже достаточно, поднял глаза, сталкиваясь со взглядом Саске: настороженным… и не более того. Я даже почувствовал какое-то легкое разочарование от того, что все так просто. Вот, собственно, и все, что требовалось доказать: он не был смущен (разве что самой ситуацией) и не было похоже на то, что его это вообще зацепило. — Подожди, я схожу за эластичным бинтом, — сказал я и отправился наверх, раздумывая, была ли в целом провокация успешной. Очередной день не принес мне толком ни ответов, ни потрясений, только еще больше убедил в том, что скорее был прав я, чем Изуми. Изуми, к слову, неожиданно позвонила мне вечером: в аккурат когда я сам собирался ей позвонить и извиниться. — Итачи, — затараторила она, — прости. Это правда было очень бестактно с моей стороны. Мне не хочется быть тем человеком, который тебе сейчас только досаждает. И я не думаю, что тебе нужны советы или ты не знаешь, что делаешь. Просто я… наверное переволновалась за тебя. Фух, — она произнесла это все на одном дыхании и наконец выдохнула. — Изуми… Это я должен извиняться. Я знаю, что ты не имела в виду ничего плохого и я не должен был на тебя набрасываться, — я чувствовал, как это неправильно, что она извинилась первой. — Значит, мир? — Изуми облегченно рассмеялась, будто на самом деле ожидала, что я продолжу конфликт. — Ну конечно.***
Я сидел в гостиной и просматривал объявления о продаже жилья, прикидывая, за сколько можно будет продать дом, когда мне позвонила Изуми и спросила, можно ли зайти в гости. День был промозглый и сырой; воздух казался влажным и тяжелым, как будто вдохнешь — и он осядет на легких конденсатом. В такие дни лучшее, что ты можешь делать — это забраться с ногами под одеяло и включить что-то на Нетфликсе. Чем я и собирался заняться. Примерно таких же мыслей, похоже, придерживался Саске: спустя часа два после завтрака, когда он спустился на первый этаж, он все еще даже не переоделся и теперь стоял рядом с диванчиком, рассматривая плазменный экран и сладко зевая. — Ты проголодался? — спросил я, не отвлекаясь от просмотра объявлений. — Или что-то хотел? — Да просто хотел выпить чего-то горячего, — он потопал на кухню. — Заварить тебе чай? — Давай. Это было забавно, но, хотя в его понимании мою кухню он видел впервые этим утром, он явно оставлял себе в дневнике подсказки, где и что находится и какова его степень свободы в тех или иных вопросах. Например, он точно знал, что может пользоваться кухней и в принципе этого не смущался. Через некоторое время Саске поставил дымящуюся кружку на журнальный столик около меня, и я на автомате подвинулся в сторону, чтобы он присел. Саске нахмурился, но действительно приземлился рядом, обнимая свою кружку обеими ладонями. — Ты занят? — осторожно поинтересовался он. — Можно сказать, что уже нет, — я оставил ноутбук в сторону и, прежде чем успел спросить, к чему этот вопрос, увидел, как Саске нахмурился, разглядывая экран. — Собираешься покупать дом? — удивленно спросил он. — Продавать. Тонкие брови дернулись. — Но почему? — Ну, — я понял, что без очередной лжи тут не обойдешься, — родители редко бывают дома, а его тяжело содержать. Это просто расточительно, так что проще продать и купить квартиру. — Понимаю, — он кивнул и внезапно хитро улыбнулся, — но тебе идет. — Идет что? — Идет быть загадочным хозяином родового имения, конечно, — Саске фыркнул. — В этом есть какой-то шарм… наверное. Я рассеянно моргнул и понял, что это очередная порция сомнительных комплиментов от Саске. — Простишь, что я без кружевного воротничка и аристократичных манер? И трагической истории любви в прошлом? Саске хохотнул и наконец отпил из кружки, о которую все грел руки. Я кинул ему сложенный плед, понимая, что он продрог. — Сойдет белая накрахмаленная рубашка, дежурная вежливость и разочек разбитое сердце, — он поставил кружку на стол и накинул плед на плечи. — Спасибо. — Рубашка у меня есть, но никаких повреждений сердца не замечал. — Это наживное, — Саске говорил великосветским тоном, и у меня никак не выходило удержать улыбку, глядя на то, как он кривляется. — Может, ты просто еще слишком молод. Однако мне так и не удалось выяснить, почему мне так уж необходимо иметь разбитое сердце, поскольку позвонила Изуми и попросила впустить ее в дом.***
Мы немного поспорили на тему того, что заказывать, поэтому в итоге убили два часа на приготовление домашней пиццы из всего, что нашлось в холодильнике. Где-то между делом возник спор о том, что вкуснее: пицца террияки или крабовая; а еще о том, как правильно замешивать тесто. В итоге мы приготовили что-то вроде окономияке: на тонком тесте лежал увесистый слой начинки, состоящей из трудносочетаемых продуктов. Впрочем, ни у кого из участников процесса возражений особо не нашлось. Ну или мы просто были очень голодные. Потом Изуми предложила во что-то поиграть, потому что мы так и не пришли к консенсусу касательно того, что же смотреть. С этим тоже возникли сложности, ведь в сеги играли бы только двое (Саске очень осторожно сказал, что умеет играть, но со мной играть не собирается), как и в го. Но на полке мне удалась откопать “Любовное послание” — карточную настольную игру, которую у меня кто-то когда-то забыл. Суть игры была в том, чтобы доставить тайное послание для принцессы — и я несколько раз с позором проиграл, что дало Саске с Изуми общую тему для подтрунивания надо мной. — Да уж, — сказала Изуми, заметно веселясь после очередного моего поражения, — кто-то у нас плох в любовных посланиях. — Ха-ха, — сказал я, хмуро наблюдая, как она поворачивается к Саске с явным намерением рассказать ему какую-то позорящую меня историю. — Помнится, в средней школе я подарила ему на Валентинов день шоколад, потому что знала, что он любит сладкое, — Изуми хитро улыбнулась. — Я готовила полночи, получила нагоняй от мамы за то, что испачкала плиту, и в итоге узнала, что он умудрился отдать шоколад какому-то ребенку, который плакал на детской площадке. Я закатил глаза. — Ему было грустно. — Боже, — Саске сокрушенно покачал головой, — никакого понимания ситуации. И они с Изуми понимающе переглянулись и покивали, будто соглашаясь с какой-то невысказанной, но очевидной мыслью. Какое-то время мы еще так посидели, но потом Изуми позвонила мама и попросила с чем-то там помочь, поэтому она пообнимала нас на прощание (Саске выглядел очень смущенным этим фактом) и ушла. Я же стал убирать после посиделок. Куда-то запропастилась карта Принцессы; я стал заглядывать во все щели и перетряхивать пледы, чтобы ее найти. — Любовные послания это точно не твое, — не удержался Саске, подходя сзади и вкладывая откуда-то взявшуюся пропажу мне в руку. — Подружку себе нашел? — спросил я, складывая наконец все карточки в стопку. — Ну что, — он, похоже, вовсю веселился, — действительно ужасная история. Понятно, почему у тебя не заладилось с разбитым сердцем. — Просто отдал шоколад тому, кому он был нужнее, — я перетянул карточки резинкой. — Разве так важно, кто его в итоге съел? Я оценил внимание и оно мне было приятно. Что? — Саске смотрел на меня, будто я сказал несусветную глупость. — Если бы она это слышала… — он покачал головой и принялся складывать плед, так и не закончив предложение. — Да что? Что я не так сказал? Саске держал плед на вытянутых руках, поэтому я не мог видеть его лица и услышал только тихий вздох за импровизированной клетчатой ширмой. — Что? — спросил я уже более холодно. — Это не мое дело, — он наконец сложил плед пополам. — Да ты скажешь уже или нет? — О господи, ну хорошо, — он швырнул плед на кровать и скрестил руки на груди. — Разве неясно, что ты ей нравишься? Да вы издеваетесь надо мной. — Это шутка? — повторил я то же самое, что спросил у Изуми парой дней ранее. Но Саске просто сокрушенно покачал головой, будто говорил с душевнобольным, и взялся за новый плед. — С чего ты это взял? — я решил поменять вопрос. — Я допускаю, что мог ей нравиться в средней школе… — Просто умею наблюдать за людьми, — он пожал плечами. — И чего ты нанаблюдал? — этот разговор ужасно походил на еще кое-какой. — Господи, — Саске обессиленно простонал и упал на диван. — Ты серьезно. Ну… ты давно видел себя? — Приходилось сегодня утром, — хмуро сказал я, не понимая, к чему он клонит. Саске махнул рукой, мол, проехали. — Думаю, в таких, как ты, часто влюбляются, — он явно пропустил целую логическую связку оставив только выводы. — Но вообще это видно по тому, как она на тебя смотрит, и как себя ведет, и даже — как пытается тебе намекать. Я не уверен, правда… Думаю, она давно смирилась с тем положением вещей, которое есть, — наконец резюмировал Саске. — Я не хотел этого говорить, — он встал и отряхнул с футболки мелкие ворсинки, которые туда налипли после пледа. — Поэтому прости, если я ляпнул что-то лишнее. Мне не стоило, наверное. — Ничего, — я был растерян, — я же сам спросил. Ты не сказал ничего такого… Просто я так не думаю. — Я пойду почитаю к себе, — сказал Саске, и я понял, что он опять сбегает в своей обычной манере. — Прости, — еще раз зачем-то сказал он и быстро засеменил по лестнице. Отлично. Ну и что я должен был об этом всем думать?***
Во мне, как и во многих, тоже жил этот конспиролог, который с большей охотой бы поверил в то, что Изуми и Саске сговорились, чем в то, что они оба почти одновременно пришли к одинаковому мнению друг о друге. И это при том, что Саске еще и каждый день терял память. Я не понимал, действительно ли я настолько глуп, что сам этого не замечаю. Или же дело было в том, что они оба могли проецировать друг на друга собственное отношение ко мне? Это была ужасная мысль, и очень скоро я ощутил за нее стыд. Самым правильным было никак не относиться к этим словам: ни к одним, ни к другим. Тем более, что ни малейших доказательств в обе стороны не было. Через день после этого разговора меня набрала Изуми и стала упрашивать найти старый веер, который был нужен какой-то ее подруге для постановки. Когда отец был жив, он действительно любил окружать себя различными предметами старины, но пару месяцев назад большую часть из них я поубирал и отнес на чердак. Там же должен был лежать и золотой ооги, который некогда ранее висел у нас в столовой. Когда я стоял на лестнице и с силой толкал отсыревшую, а потому и разбухшую дверцу, из своей комнаты высунулся Саске. — Тебе помочь? — спросил он. — Если не сложно. Можешь подняться сюда и подержать вот так? Лестница была достаточно узкая, поэтому мне пришлось стоять буквально на одной ноге, чтобы Саске смог подняться. Вдвоем нам кое-как удалось одолеть разбухшую древесину и ржавые петли, так что я наконец забрался на чердак и крикнул Саске: “Если хочешь, поднимайся.” — О-о-о… — только и сказал он, когда пыль немного улеглась. — Я знаю, — согласился я. — Здесь так… — Круто! — совершенно неожиданно закончил Саске, восторженно бегая глазами по куче хлама. Я вздохнул и щелкнул выключателем: тусклый свет особой погоды не сыграл, только сделал все вокруг чуточку более таинственным. Из небольшого круглого окошка тоже пробивалось не очень много света; луч выхватывал два потрепанных кресла, составленных вместе, и кусок доспехов за ними — разумеется, просто реплика. В хаотичном порядке вокруг были нагромождены какие-то картины, светильники, горшки под бонсаи; и я даже увидел парочку своих кубков из разных секций, которые быстро затолкал ногой под старый столярный стол (раньше отец иногда любил сам что-то мастерить), чтобы Саске не прочитал фамилию. — Тебе здесь нравится? — удивился я. — Здесь атмосферно, — внимание Саске привлекли доспехи; он провел пальцем по нагруднику, оставляя дорожку чистого металла в пыли. — Здесь куча хлама и надо прибраться, — безрадостно отметил я, думая, что понятия не имею, где искать веер. — Потому что так здесь не найти, что надо. — Хочешь я тебе помогу? — Да не стоит… — Нет, правда, — Саске уже выуживал откуда-то короткий меч, — мне только в радость. — Ладно, — нехотя сказал я, заталкивая ногой кубки еще дальше.***
Спустя несколько часов чердак не то чтобы сиял, но был приведен в относительный порядок: мебель была ровно расставлена под стенками; картины вытерты и развешены на стенах, а доспехи относительно отмыты и водружены на подставку. Полы пришлось перемывать трижды — так много там было пыли; и меня все время подмывало спросить, зачем мы это делаем, если можно просто попросить клинера. Однако у Саске были такие горящие глаза, что я не рискнул. Изможденные и уставшие, мы рухнули на кресла, которые попытались до этого почистить, однако небольшие облачка пыли, взметнувшейся вверх, свидетельствовали, что нам это не вполне удалось. Саске довольно осматривал результаты трудов, пока у него не завибрировал телефон. Он взглянул на экран — перемена в его лице была внезапная и разительная; если секунду назад он был расслаблен, то теперь все его тело пронзило какое-то напряжение. Я решил прояснить кое-что раз и навсегда. — Почему бы тебе не ответить своему другу? — спросил я. — Ты ведь ему уже отвечал. Да и вообще: спустя какой-то месяц Микото заберет тебя домой; судя по тому, как он активно написывает, вряд ли он не будет искать с тобой встречи. Черты лица Саске заострились; он бросил на меня какой-то неприязненный взгляд, и я понял, что ступил на скользкую тему. — В том и проблема, что будет, — сказал он, словно отчеканил. Тусклый свет лампы делал его лицо восковым и желтым, как у куклы; и то ли из-за света, то ли еще из-за чего глаза казались неживыми. — Он сделал тебе что-то плохое? — зачем-то спросил я. По-хорошему стоило бы закрыть тему, но я ощущал себя ищейкой, напавшей на след. — Нет. Вовсе нет, — сухо ответил Саске, но я понял, что это правда. Неуловимо, где-то на подкорке, я ощущал, что ему хочется мне что-то рассказать, хотя он и противится этому желанию. — Тогда он явно просто переживает за тебя. Я бы на его месте тоже переживал бы и писал, — зачем-то ляпнул я, и глаза Саске в ту же секунду стали жестче. — Ты не на его месте, — констатировал он. — Ну, конечно, никто из нас не на месте другого. Но если бы ты мне был близок… Саске медленно прикрыл глаза и отвернулся к окну, будто это были не слова, а пощечина. Я с ужасом осознавал, какую глупость я сказал. — Я имел в виду не это… — Да нет, ты все сказал, как есть, — произнес он после небольшой паузы, и его голос звучал как-то слишком взросло. — Ты же не думаешь, что я не отдаю себе отчет, что я случайный гость в твоем доме? — В каком-то смысле мы все друг для друга некогда случайные знакомые… — я зачем-то начал нелепую абстракцию, но Саске меня перебил. — Ты веришь в то, что мысли материальны? — он повернулся ко мне и в его взгляде было что-то, что заставило меня поежиться. — Не в плане какой-то эзотерики. Просто. Что мы сами притягиваем определенные события из-за нашего образа мышления. — Да. Пожалуй. — Я сделал глупость… наверное, — он сделал паузу и глубоко вдохнул. — Но я иначе не мог поступить. Хотя я и не знал, к каким это приведет последствиям. Это был пустяк… мне так казалось. Но из-за него я и оказался здесь. Незадолго до того, как все случилось, я думал, как все было бы хорошо, если бы можно было просто поставить все на паузу и начать новый день с чистого листа. Саске замолчал, и тогда я задал вопрос, который вышел очень тихим: — И он начался? — И я сегодня проснулся здесь. И это было, — он тяжело вздохнул и отвел взгляд, — это было хорошо. Сначала я, конечно, расстроился, но все было так интересно, как в какой-то книге. Амнезия, этот дом, ты. Как будто жизнь и началась с чистого листа. Как будто мне не надо возвращаться домой и думать о том, что у меня теперь не будет нормальной жизни. Будто даже в самое темное время с тобой неожиданно может произойти что-то хорошее, что-то интересное, что-то, придающее всему смысл… Я потрясенно молчал, пока Саске, опустив взгляд в пол, продолжал. — Я читал дневник и понял, что ты пытался меня подбадривать, давать мне какие-то впечатления. Я знаю, что у тебя есть свои цели; ты заинтересован в том, чтобы что-то из этого сохранилось в моей памяти. Но я ничего не помню. Только знаю, что когда я проснулся, я ждал, что ты зайдешь. Это было смутное ощущение: я не знал, кто должен был зайти; просто когда ты вошел, понял, что так и должно быть. Но пройдет какой-то месяц, который я даже не запомню, и все это останется просто строчками в дневнике. Я даже не буду помнить, как ты выглядишь. Я… — его голос как будто надломился и он обессиленно уткнулся лицом в ладони; темные пряди просачивались сквозь пальцы; плечи были напряженно сведены. — Саске, скажи мне… Ты бы предпочел, чтобы этого не было? Чтобы мы не встречались? Тебе так было бы легче? Я не знал, почему спросил именно то, что спросил; но почему-то было ощущение, что очень важно услышать ответ именно на этот вопрос. — Нет, — одно слово и длинная пауза. — Я бы предпочел тебя помнить. Я бы предпочел, чтобы мы встретились при других обстоятельствах. — Но мы могли бы никогда не встретиться при других обстоятельствах. В этом я немного соврал: мы бы могли встретиться в связи с оформлением квартиры, но едва ли когда-то начали бы общаться. — Ну разве это не иронично, — он отнял руки от лица и как-то безумно улыбнулся. — Разве в этом нет злого рока? Почему, чтобы с тобой случилось что-то хорошее, всегда должно произойти что-то плохое? — Ты думал об этом каждый день? Даже когда выглядел веселым? — Иоши, я понятия не имею, о чем я думал в тот или иной день. — Это же неправда. Твой дневник… Он снова криво усмехнулся. — Да. Полагаю, да. — Тогда зачем… Тогда почему не говорил? — Зачем? — его взгляд был полон недоумения. — Чтобы доставить тебе еще больше проблем, чем уже доставил? Я прямо сейчас сожалею о том, что это все тебе сказал. Но видишь, в чем фокус: уже через пару часов сна я это забуду. Может, я сам этого хотел? Делать и говорить что угодно, а потом начинать день с чистого листа? — Саске… — А ты, — упрямо продолжил он, — ты никогда такого не хотел? — С тех пор, как ты здесь, я иногда думаю, что хотел бы повернуть время вспять. Но это невозможно. Смысл жизни именно в том, что поступки и слова нельзя стереть. Саске смотрел на меня так, будто впервые увидел; а я думал о том, что если бы у меня была такая сила, нет — если бы я только знал раньше — я бы нашел способ с ним связаться. И, возможно, всего, что произошло, и не было бы. Я думал о том, что он не заслужил всего, что с ним случилось; что, возможно, это у него должна была быть моя жизнь, а не наоборот… — Сейчас, когда я говорю с тобой, мне кажется, что я говорю с кем-то очень важным, — Саске произнес это твердо, но его глаза как-то странно блестели. — Когда тебя не было рядом сегодня, мне казалось, что все это не по-настоящему и я скоро проснусь. Но когда ты рядом, я ощущаю… реальность происходящего. — У меня тоже есть это чувство, — я смотрел прямо в его глаза, поэтому дернулся от неожиданности, когда Саске резко моргнул. — Что? — Чувство… нереальности всего вокруг. Но сейчас все как будто по-настоящему. — Да, — тихо сказал он и замолчал. Моя рука зачем-то сама потянулась вперед; я дотронулся до его плеча, привлекая его поближе; мне очень хотелось его просто обнять и утешить; сказать, что все будет хорошо; но говорить эту фразу — всегда такое ужасное лицемерие… Но вместо этого произошло то, чего я вообще не ожидал: Саске медленно наклонился вперед, положив локоть на перило кресла и переклоняясь через него; а затем я ощутил на своих губах короткий смазанный поцелуй. Но прежде чем я успел осознать, что произошло, Саске резко отстранился и испуганно прижал тыльную сторону кисти к губам. — Прости меня, — потрясенно сказал он, — я не должен был этого делать. Я… мне правда жаль. Я молчал, пребывая в полнейшем шоке. Саске вскочил на ноги и стремглав бросился к лестнице, но перед самым спуском затормозил. — Я не буду этого записывать, — сказал он уже более спокойно, но все еще перепуганно глядя на меня. — Почему? — тупо спросил я. — Потому что если я это запишу… я буду об этом думать, — тихо сказал Саске. Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга, а затем он проворно нырнул вниз и исчез. В тишине оглушающе тикали старые настенные часы. Это все хорошо… Но я-то ведь буду об этом думать.