Пять месяцев спустя
Серафим никогда не думал, что когда-нибудь будет испытывать такой стресс. Если, считай, месяцев шесть-семь были не самыми спокойными, то утро, когда Даша разбудила его пинками в бок и словами «у меня отошли воды», можно по праву считать самой настоящей истерикой. Они готовились к этому дню хрен знает сколько. Сидорин не верил, что теперь напротив их кровати с балдахином появилась белая люлька с погремушками и мягкими игрушками, а также пеленальный столик. Два в одном, между прочим. Этот деревянный агрегат еще и являлся комодом. А в многочисленных ящичках куча пеленок, памперсов, сосок, кремов, влажных салфеток, пинетки, комбинезончики, ползунки, шапочки, носочки. И миллиард всяких других вещиц для спиногрызов. На кухне уже был освобожден ящик и вновь заполнен, только теперь бутылочками и тарелочками. Мукка купил смесь и специальную щетку, чтобы чистить пузырьки для молока. Пара уже присматривала стульчик и манеж. В гостиной возле дивана лежал коврик с «висюльками» в виде машинок и самолетиков. Да, у них будет мальчик. Даша хотела девочку, потому что она мечтала заплетать ей косички и покупать платьица, но все равно расплакалась, когда на УЗИ ей сообщили, что родится пацан. А Серафиму все нипочем. Что девчонка, что мальчишка. Ему даже пришлось выучить, что это будет Козерог. Потому что Дора ему все уши прожужжала. А Мукка, кстати, Лев, поэтому у них должны быть сложности во взаимопонимании, но укажите хотя бы на одного человека, у которого таких сложностей с Сидориным бы не возникло. До этого периода еще дожить надо. В прихожей стояла коляска, и Серафим едва ли не врезался в нее, попутно натягивая на себя штаны с пятном от кофе и утепленные кроссовки. Даша старалась дышать правильно, как учили ее на курсах юных родителей. Она поглаживала живот ладонями и умоляла сына немного потерпеть. Мукка матерился себе под нос, надеясь, что все положил в сумку. Кошелка так-то была собрана уже за неделю до отправки в роддом, но все равно казалось, что чего-то не хватало. Несколько сорочек, халат, тапочки, носки, всякие шампуни и гели с кремами, книжки, подгузники, полотенце, чепчик, влажные салфетки, рукавички, боди и комбинезон, пустышки и, конечно, конверт для выписки. Столько всего, что голова шла кругом! Серафим вообще никогда не думал, что роды — это так сложно. Пока они ехали в такси до больницы, Сидорину казалось, что он уже сам отложит личинуса. Даша иногда вскрикивала, все так же тяжело дышала, спрашивала, долго ли еще. Шиханову спешно увели в дородовое отделение, сразу переодели и подключили к каким-то аппаратам. Сердцебиение там мерили, вся хуйня. Даша лежала на кушетке и сжимала его ладонь, крича, что ей безумно больно. Она просила Сидорина сделать что-нибудь. И мужчина мог поклясться, что никогда не переживал так сильно. Ему чудилось, что девушка с легкостью могла сломать ему руку. А что же тогда творилось внутри нее? Нет, Мукка украдкой, под одеялом, читал, как проходят роды, но все равно не был готов увидеть и пережить на своей шкуре. А в мыслях со скоростью света проносились годы, проведенные вместе. Тот самый вечер в клубе, когда Даша только появилась. Серафим жутко заебанный, потому что работы был ворох и маленькая тележка. Страсти-мордасти. Первый поцелуй, запах грушевых духов. Шиханова все еще иногда ими пользовалась. Отделение. Удары об стенку. Вот Дора сидела на его письменном столе, похабно раздвинув ноги. Музыченко со своими блядскими загребущими руками. Побег из клуба, смерть Соломоны. Смерть Андрея, а затем тот самый день со скомканными простынями и громкими стонами. Перестрелка, тюрьма. Даша кричала, что любит. Развод «Дворцового». Квартира. Драка. Питерская подворотня, а Шиханова со связанными руками и ногами. Москва. Ссоры, ссоры и еще раз ссоры. Смерти, похороны. Очередная перестрелка. И мог ли Серафим когда-нибудь предположить, что будет держать Дору за руку? Дору, которую вот-вот подарит ему ребенка. Наверняка ни за что на свете. Схватки длились несколько часов. Это было невыносимое зрелище. Сидорин даже успел вспомнить все эти месяцы беременности. Едва ли не по минутам. Готовить приходилось на шестерых, а Шиханова потом переживала, что сильно поправилась. Но Серафим умел найти слова, чтобы убедить ее в обратном. Он не мог дождаться того дня, когда сможет вновь коснуться ее, по-настоящему коснуться, а не все эти детсадовские обнимашки. Но до этого еще тоже далеко. Мужчина помнил, как много было споров по поводу кроватки и коляски. Они так же долго выбирали роддом и изучали книги, разговаривали с медсестрами и врачами, чтобы не совершить ошибок на ранних этапах. Возможно, этого делать не стоило, поскольку слова «колики» и «зубы режутся» стали страшнее, чем «кольт», «наркотики» и «кто-то умер». Все позади. Кроме наркотиков. Дело в том, что от Мукки никто и не ждал, что он моментально уйдет в тень и завяжет с бизнесом. Видите ли, бармены же часто говорят с клиентами, поэтому не было ничего необычного в том, что к мужчине иногда захаживали одиночные дилеры, желая раздобыть драгоценную информацию о ком-либо или чем-либо. Серафиму добавляли чаевых в виде нескольких тысяч рубликов, да и напрямую с наркотой он так и не связывался. Все довольны! Только вот Сидорину могли позвонить в любое время. Как, например, сейчас. Он в роддоме, а ему обрывают телефон. Несправедливо. Мужчина едва не пропустил момент, когда врачи сказали заветное «пора рожать». Даша еще заранее настояла на том, чтобы Серафим ждал в коридоре. Она тут главная, поэтому Сидорину пришлось повиноваться. К тому же, он не был уверен, что сможет выдержать этот ад с запахом крови, пота и слез. Благо Мукка был не один. К роддому уже успели подъехать практически все: его друзья тоже сидели в ожидании чуда. Сам Серафим нервно мерил шагами помещение. Бурцев вздрагивал, слыша очередной вопль. Эльдар походу приговаривал хором с акушерками «тужься». Глеб жестом останавливал Сидорина, который был на грани того, чтобы поубивать всех в той гребаной палате, ведь Даше было так больно. Поперечный сверлил взглядом пол, Лиза тяжело вздыхала, Клава качала головой. Переживал даже Алишер. На лице написано. — А где Юра? — спросил рыжий. — Да че ты мельтешишь перед глазами, сядь уже! — гаркнул Валеев, зыркнув на Мукку. — Я посмотрю на тебя, когда я рожать буду, — проронила Клава. — Чего? — Моргенштерн встрепенулся. — Да нет, я не беременна, — блондинка улыбнулась, — я про будущее говорю. — Слава Богу, — Алишер картинно вытер пот со лба, — я еще не готов. — Да ты никогда не будешь готов, — съязвил Джарахов. — Так где Юра-то все-таки? — Лиза повторила прозвучавший раннее вопрос. И тут, как по команде, с улицы донеслось громкое: — Да пустите меня, блять, я отец! Рожает же! — Вот и Юра, — Терновой, державший руки за спиной, хмыкнул. Не медля, он развернулся и рванул в сторону входа в роддом. Ему предстояло спуститься на этаж ниже. — Ой, удачи Перфилову, — Викторов усмехнулся. Да, удача ему точно пригодится. Олег Николаевич был вне себя от злости. Тут дети новорожденные, матери, а он орет, как собака раненая! Подполковник на ходу натянул на себя куртку, на которую в гардеробе променял больничный халат. Мужчина также выбросил бахилы в нужный контейнер. Плевал бы он на них, если бы не гололед. Через пару секунд его обдало морозным воздухом. Юра, будучи в куртке нараспашку, пытался протиснуться сквозь двоих медбратьев, которые сдерживали его из последних сил. — Мужчина, мы сейчас полицию вызовем! Успокойтесь, вы пьяны! — талдычили они. — Полиция уже тут, — пафосно молвил Терновой, вытащив удостоверение из внутреннего кармана черной куртки. — Олег! Ну скажи хоть ты им! — крикнул Ангел. Язык его заплетался. Медработники расступились, позволив Терновому приблизиться к бушевавшему алкашу. Олег Николаевич строго посмотрел на знакомого. — Ты че тут устроил, придурок? — прошипел он сквозь стиснутые зубы, — ну-ка, блять, на выход! Он схватил Юру за воротник и потащил прочь от роддома, попутно оборонив извинения, обращенные к сотрудникам учреждения. — Эй, ты чего? — промямлил тот, споткнувшись о бордюр. — Это ты чего? Совсем ебнулся? Там Даша рожает, тебя на втором этаже сквозь закрытые окна слышно. Че ты устроил, я спрашиваю?! Терновой отшвырнул от себя Перфилова, подтолкнув его в сторону сквера, что по счастливой случайности находился неподалеку. Юра, понимая, что не в состоянии сопротивляться, сел на скамейку, спинка которой была припорошена снегом. Белые безвкусные хлопья срывались с ночного беззвездного неба. Искрящаяся каша хрустела под ногами. Мимо небольшого парка проплывали теплые машины, а в окнах роддома горел свет. — Да не отец он, понимаешь? Мой ребенок, мой, ясно?! — Ты остатки мозгов пропил? — рявкнул Терновой, присев рядом, — с чего ты взял вообще? Ты белочку словил? — Не словил я ничего! Трахались мы с Дашей, понял? По срокам все совпадает. Мой ребенок, я сказал. — Да мне похую, что ты там сказал. Я только знаю, что Шиханова поставила бы тебя в известность, если бы это было необходимо. Для нее ты никакой не отец. Ты посмотри на себя! Пришел бухой внулину, когда она уже на койке орет, пытаясь родить. Для нее Серафим отец. Он, между прочим, каким бы хуйлом не был, но все эти месяцы пылинки с нее сдувал и сейчас поседеет от нервов. Ты меня слушаешь? — спросил Олег Николаевич, когда заметил, что Перфилов уставился в одну точку и не подавал внешних признаков внимания. — Это правда не мой? — прошептал Юра. Подполковник мог бы продолжить орать, что Ангелу стоило бы задать этот вопрос Шихановой, но ему вдруг стало так жаль бывшего дилера, что он даже на миг выпал из реальности. — Правда, — Терновой выдохнул, слегка придвинувшись к поддатому мужчине, надеясь, что так его слова будут звучать доходчивее, — слушай, я понимаю. Любовь-морковь, в жопе дым, но уймись ты уже, слышишь? Не думай о Серафиме, подумай о Даше. Последнее, что ей сейчас нужно, так это подобные разборки. Ей необходима поддержка, она теперь мама. И это все для нее в новинку. Лучше сплотиться и помогать во всем, а не истерить на крыльце роддома. Карие глаза Олега Николаевича пристально изучали не особо вменяемого собеседника. Юра вытащил из кармана пачку шоколадного «Чапмана» и поджег кончик сигареты со сладким фильтром. Лицо обдало тепло, исходившее от зажигалки. Перфилов смачно выдохнул дым, а Терновой все еще надеялся получить ответ на свою бравую речь. И ему даже показалось, что Юра хлюпнул носом. — Ладно, — буркнул Ангел спустя несколько минут, стряхнув пепел. Вот вам и ладно. А в коридоре роддома раздался детский плач. Серафим вскочил и уже собирался было ворваться в родовую, но его вовремя удержали Даня с Глебом. У него родился сын.***
Я случайно спалил, как она заныкала бутылку на тусовке Боже, как сияли ее зубы и кроссовки Как же много лишних декораций и массовки Причешусь и смою с себя все татуировки В прокуренной кофте на голое тело В сумке оружие и портупея Виски в люксовый номер отеля Три года любви пролетели неделей
Как тебя отменить? Как тебя погасить? Знаем, что чувствуем, но моросим Знаем, чем это закончится Знаем, во что это нас превратит Беспощадная нежность Уважение, страсть и доверие — в этом есть вечность Скажи как будешь готова любить
Скажи мне, как тебя не любить? Ты же хочешь, чтоб я вошел В твою сладкую жизнь Скажи мне, как тебя не любить? Я хочу чтобы ты вошел В мою сладкую жизнь
Два года спустя
Дети растут не по дням, а по часам! Вот тут уж правду говорят. Казалось, еще недавно Сидорин был готов застрелиться, просыпаясь ночью от очередной волны детского плача. Все эти пеленки и соски, крема, предназначенные для того, чтобы убрать зуд от режущихся зубов. И тонны игрушек, разбросанных по квартире. Мукка все еще иногда со всей скорости ударялся мизинцем о машинки и доску, купленную для изучения алфавита. И все это с учетом того, что ему приходилось работать. Зачем, если Даша в декрете, спросите вы. Он копил на отпуск. Ему хотелось подарить сыну все, чего не было у него в детстве. И игры, и море, и песни, и пляски. Стоило признаться, что как бы сильно не выматывало наличие слюнявого шкета в доме, ни один день не проходил в грусти или скуке. Всегда было чем заняться! Серафим понимал, что Шихановой было тяжело поначалу, поэтому также старался помогать настолько, насколько это возможно: и готовил иногда, и пылесосил, и даже с Тимофеем сидел. Да, с Тимофеем. Дора украдкой улыбалась, потому что мужчина изображал отвращение, меняя памперсы, а потом сюсюкался с пупсом и увлеченно играл машинками. Даже тогда, когда мелкому это было вовсе неинтересно. Серафим будто сам в ползунки влез. А сколько же было потрачено нервов, когда Тимоха начал познавать мир и совать в рот все, что ни попадя. Он и ботинки пытался облизать, и грязные игрушки, валявшиеся на полу. Но мальчик так заливисто смеялся, что аж прихрюкивал, поэтому вся злость мигом улетучивалась. Правда Серафим не мог не отчитать сына, когда Шиханова рассказала о том, что обнаружила современное искусство на кухонном гарнитуре. Импрессионисты нервно курили в сторонке и танцевали «ламбаду» в гробах. Все шкафы были разукрашены узорами из коричневой помады, которую новоиспеченные родители оттирали с трудом. Зато Тимофей хотя бы стены не портил, уже великое счастье. Он был очень смышленым ребенком. Рано начал учиться ходить, рано заговорил. Когда он шепеляво произнес «мама», Даша разревелась от счастья. Боже, и это ее сын! Малыш, которого она носила под сердцем девять месяцев и в муках рожала. Невероятно. Друзья семейства тоже принимали участие в воспитании нового члена сообщества. Будто ребенок не у Доры с Муккой родился, а сразу у всех. И деньгами помогали, потому что спиногрыз требовал много, траты увеличились, а декретные и сравнительно небольшая зарплата Серафима не особо спасали, так еще и необходимо было откладывать на отдых. Товарищи, во главе с Юрой, продали машину Пирокинезиса. Андрей наверняка не злился бы с учетом того, на что именно пошла вырученная сумма. Эльдар всегда тщательно следил за тем, чтобы Тимофей не ел много сладкого (и не потому, что завидовал, а просто заботился о его здоровье). Бурцев дарил книжки, Терновой пытался обучить азам самообороны, поскольку считал, что советы папашки не принесут ничего хорошего. Глеб разучивал с мелким песенки, Клава училась материнству (все еще на будущее, ведь у нее с мужем пока ребенок был только в планах). Даже Лиза повеселела, она часто сидела с Тимофеем, когда паре нужно было отлучиться. Ну, вы понимаете. Алишер с Данилой старались привить любовь к спорту. Вася тоже приезжал посмотреть на пополнение в семье. Короче, идиллия. И так пролетели два года. Даше уже было пора выходить из продолжительного отпуска, поэтому они с Серафимом приняли решение, что мужчине неплохо бы уволиться, хотя бы первое время посидеть без работы. Потом ребенка можно будет устроить в сад, а Мукка найдет место получше. Хотелось верить в то, что опыт в баре сгладит неприятные впечатления от судимости.playingtheangel, RORY — Как тебя не любить?
Тем не менее паре удалось накопить на недельный отдых в Испании. Майорка, красота. Сидорин уже и забыл о том, что мечтал побывать в горах. Даша же мечтала о море, европейских пляжах. Но Мукка успокаивал себя тем, что на острове была холмистая местность. Ну-ну. Время идет, а его характер не меняется. Солнце, Средиземное, ресторанчики и приятный климат. Такая смена обстановки хорошо влияла на моральную измотанность, отрицать которую было довольно трудно. Да и Майорка хорошо контрастировала с темным Петербургом. Но перед этим раем предстояло вытерпеть около пяти часов на борту самолета. Шиханова настояла на том, чтобы лететь прямым рейсом. Она очень переживала, что Тимофей сильно раскапризничается, если его затаскать по аэропортам. Но Мукке и без этого хватало. Во-первых, пришлось отвалить приличную сумму за оплату багажа, который вышел слишком тяжелым даже с учетом дополнительного чемодана. И опять! У него две майки, двое шорт, а у Доры кипа вещей, плюс еще и Тимошкины скромные пожитки с кучей машинок и раскрасками, испещренными каракулями. Во-вторых, сын довольно тяжело перенес первый в жизни перелет. Он, как и все дети, много плакал. И уши закладывало, и шумно, и сидеть скучно. Родители мужественно пережили эти пытки. Зато потом, какая красота, мамочки. Деревья, песок, шум волн! Семейство несколько дней посещало местные достопримечательности. Тимофею, конечно, больше всего понравился аквариум Пальмы и дельфинарий. Замки и всякие монастыри и близко не могли конкурировать с живыми рыбками. Но пляж…вот это уже совсем другая история. Мелкий с ума сходил при виде песка. Он строил с папой замки. Ну он строил, Серафим сооружал, а Тимофей рушил. Мукка плавал в обнимку с сыном, пока Даша думала о том, что Сидорин ребенок еще хлеще Тимохи. И самолетики он любил, и пасочки строить, и водой брызгаться. О нелюбви к мокрому песку уже забылось. Шиханова тщательно следила за тем, чтобы с ребенка не слетала беленькая панамка. Она постоянно мазала его и папашку солнцезащитным кремом, хоть Сидорин активно протестовал. Но Дору уже не проведешь, хватило Анапы, где Мукка был похож на рака и мучался по ночам от зуда. Сам малыш же постоянно хотел в воду, поэтому приходилось его отвлекать. — Тимош, иди к маме, — Даша подозвала сына, поправив желтый сарафан. Тот заулыбался и нелепо побежал к женщине. Он едва не упал на песок, но Серафим вовремя его придержал и взял на руки, отряхнув рот от сыпучей массы. — Опять песка нажрался, — пробурчал мужчина. — Да ты ж моя любопытная кроха, — умилялась Дора. Она вытащила из пляжной сумки влажные салфетки и вытерла мальчику лицо. — Ну вот скажи ей, — Сидорин посмотрел на сына, состроив серьезную морду, — «мама, хватит со мной нежничать, я мужчина», — но Тимофей только заулыбался, обнажив белые зубки, — ясно, подкаблучник. — Что ты заладил, — проворчала Даша, ткнув Мукку в бок. — Это я заладил? И вообще, что ты в меня тычешь, я с ребенком на руках! — С ребенком он на руках. Вот именно! Тимофей еще маленький. Как всякую чепуху ему в голову вбивать, так ты первый, — Дора спрятала салфетки в сумку и поправила панамку ненаглядного чада. — Маленький, — фыркнул Сидорин, — надо с детства правильным вещам учиться, да? — он опять посмотрел на малыша, который уже тянулся к желтому ведерку с красным совочком. Серафим посадил мелкого на песок, а тот сразу же занялся своими суперважными делами, — я же любя. — Угу, — Шиханова хмыкнула. — Ну ладно, я и тебя тоже… — Мне все равно. — В смысле? — Мукка нахмурился. — Я просто это знаю, мне не так уж и важно, чтобы ты сказал это вслух. Правда, не важно. За эти годы Дора поняла, что поступки лучше слов. Она видела Серафима насквозь. И в подтверждение этому ее рука привычно потянулась к уху, чтобы потеребить золотую сережку, подаренную тогда, на новоселье. Украшение было инкрустировано не самыми дорогими сапфирами, но для женщины оно важнее, чем всякие кольца и клятвы в бесконечно вечной любви. — Вредная, — Сидорин покачал головой и поцеловал Шиханову в лоб, приобняв. Она все еще смущалась, хоть уже давно привела себя в форму после родов. И это безумно трогательно. Удивительно, как может поменяться жизнь. За девять с лишним лет она все-таки повернулась к Серафиму не жопой, а лицом. И лицо очень даже приятное. Он обнимал женщину, родившую ему сына, на берегу Средиземного моря и смотрел на то, как его наследник играл с камушками в песке. Верующие люди говорят, что детей Бог за любовь дает. И Сидорин любил, что мать, что ребенка. Родители всегда чувствуют свое родное. Всегда. Это неразрывная связь. Но только через много-много лет будет заметно, что голубые глаза Тимофея какие-то не отцовские. Даже черты лица другие. И уж не материнские тем более. Другие.