Скульптор лепит автопортрет

      Ручки у Евы нежные, тонкие, с длинными изящными пальцами. Андрей считал, что вряд ли эти руки когда-нибудь поднимали что-то тяжелее бутылки вина. Да и правильно: такие руки созданы не для поднятия тяжестей, а для того, чтобы в знак благодарности протягивать их для поцелуя тем, кто с радостью поможет обворожительной девушке с её вещами.       Ева ничего не стыдилась и не стеснялась, ходила гордо с обнаженным животом, юбка не то что была разрезана от бедра — скорее даже не была сшита, а вот руки отчего-то в рукавах да перчатках прятались. В первое время их знакомства Андрей думал, не скрывает ли она уколы или порезы, но вскоре убедился: нет, руки её белы и чисты.       В этот раз девушка встретила его без перчаток, зато призывно звеня браслетами и маня блеском колец. — Иногда мне кажется, что ты приходишь не спать со мной, а за руку меня подержать, — усмехнулась Ева, пока Стаматин завороженно рассматривал ее украшения и поглаживал пальцы. — Может, так оно на самом деле и есть. — Подаришь мне новое колечко, а? — Подарю, — легко согласился Андрей, наконец взглянув ей в лицо. — Только расписываться с тобой не буду, имей в виду.       Ева улыбалась и совсем не возражала.       У твириновой невесты руки совсем не такие, как у Евы: смуглые, сильные, пальцы полноваты, покрыты россыпью тонких порезов от сбора травы, но Андрею эти порезы нравились так же, как Евины кольца. Девушка каждый раз терялась и смущалась, когда Стаматин, обычно резкий и строгий, вдруг с такой нежностью касался ее руки — знала, что не к таким рукам привык он в больших городах, и не понимала, что он вообще в ее руках, да и в ней самой, нашел. — Знаешь, в Столице многие развлекают себя гаданиями по линиям на руке. Как думаешь, можно считать тех, кто читает линии на ладонях, немного менху? — Нельзя, — строго ответила степнячка. — Те линии, которые запросто может любой увидеть — врут, и кто их читает — обманщик.       Андрей вгляделся в ладонь танцовщицы, провел пальцами вдоль линий, вспоминая, как сам смеха ради увлекался подобными гаданиями. Несчастная любовь, гибель ребёнка, короткая жизнь — не слишком хорошие перспективы вырисовывались у бедной девушки. — Что ж, надеюсь, они действительно врут.       И только одни руки были настоящим фетишем Андрея — не столько в сексуальном смысле этого слова, сколько в религиозном. Эти руки держали карандаш и линейку, порхали над листами бумаги, рисовали последние детали. Когда Пётр закончил, Андрей не сразу вспомнил, что нужно смотреть на чертежи, а не наблюдать, как брат нервно крутит в пальцах карандаш, ожидая реакции.       На чертежах зарождалось одно из зданий, которые должны были составить новую часть Города на другой стороне Горхона. — Да, брат, руки у тебя золотые. И голова — тоже. — Нет, золотые руки — у тебя, тебе же всё это строить. Ты ведь сможешь, правда?       Они, конечно, близнецы, но различить их нетрудно. Например, по ладоням: узким и аккуратным у Петра и более широким, огрубевшим у Андрея. Разница стала особенно видна, когда Пётр взялся за руку брата, ища поддержки и ожидая ответа на свой вопрос. Андрей медлил, но не потому, что сомневался: просто слишком велико было желание вместо ответа провести всю ночь, зацеловывая братские ладони, и слишком велико было благоговение, чтобы себе это позволить. — Конечно, смогу, — наконец ответил он. — Только руку мою не отпускай.