Синонимы к слову «‎реакция»‎

В одном году примерно 51 четверг. Один из них был довольно обычным, но именно на его наткнешься в воспоминаниях, если будешь пытаться восстановить хронологию событий и понять, в какую минуту ты вовремя не среагировал на первую легкую дрожь крупного землетрясения. С разговора в машине прошло три месяца полного игнора разговора в машине. И Чангюн не до конца уверен, что ему спокойно от такого затишья, но теперь, из семи дней в неделе, он старается попадаться на глаза Минхёку минимум четыре, надеясь, что такая статистика прокатит за вывод «допустим, мы всё же живём вместе, просто с вынужденными командировками». (Когда в голове за главного остаётся пессимизм, Чангюн допускает, что это всё может обернуться иначе, и Минхёк перестанет подталкивать к жизни, которую он хочет, а уйдет и найдет её с кем-то более беспроблемным, чем Чангюн). Правда.  (И без лишнего самоуничтожения). (Просто оценивая свой стиль жизни). Чангюн всё ещё не понимает, нахрена он Минхёку сдался. Как не понимал год назад, так и не понимает до сих пор. Его работа предполагает разъезды, ебанутейший график и много мелких нюансов. Днём он может спать, в четыре утра завтракать, потом уехать на двое суток, потом приехать и вырубиться в шесть вечера до обеда следующего дня, потом проснуться, сказать «видимо, у меня выходной», открыть рабочий чат, исправиться «ну или нет» и уйти в общение с ноутом на пару часов. (Адекватно ли оставаться ночевать в офисе, продлевать командировки и работать на износ? Нет, и умом Чангюн это понимает, как и значение слова «перегореть» знает. Но своему разогнанному адреналину от профессии объяснить это ещё не может. Там же начинается вопрос про дело всей жизни, а если дело всей жизни, то чувство меры покидает чат). И Чангюну понятно, почему он сам тащится от ненормированных временных забегов и почему видит повод для гордости в том, что всё ещё умудряется работать по заказу и быть, по сути, не привязанным к конкретному месту, а быть свободным в выборе комбинаций двух-трех заказов от разных изданий.  Он не понимает, как Минхёк так легко адаптируется к чужим правилам, при этом не меняя свои. Раньше Чангюн думал о нём, как о более цепляющемся человеке, которому всегда нужна реакция на то или иное слово/жест, тем более если ты уже обжился на его территории.. На практике выяснилось, что Минхёк не требует к себе внимания (может вообще пару односложных слов за день сказать), но ему необходимо физическое присутствие человека рядом (видимо, отсюда и спешка на теме съехаться).  И если бы не пара весомых социальных норм, которые надо как-то безопасно обойти при выборе съемной квартиры, Чангюн бы сам вернулся к разговору в машине. Потому что, в целом, демо-версия совместной жизни ему подходит. (Хоть всё ещё безумно не по себе от того, что это всё взаправду). В смысле. Раньше — инстинкт самосохранения советует замкнуть эту мысль в себе и никогда о ней не рассказывать Минхёку — Чангюн считал, что встречи, которые не по выходным дням и которые без возможности нормально поговорить друг с другом, — абсолютно бесполезные. Какая разница за каким столом и в чьей квартире часами не двигаться с места и не отрываться от телефона с ноутбуком, без возможности перекинуться с человеком рядом не пустыми репликами? На ещё одной практике ещё одно выяснилось: не так уж и «все равно»; а кайфарики от теплоты повседневности плавно закрывают вопросы «какой толк?» и «какая разница?». (Например, когда Минхёк зарывается рукой в его волосы, перебирая пряди и поглаживая кожу головы (параллельно то по телефону разговаривая, то в телефон тупя, то ожидая, когда на кухне запищит микроволновка).  Чангюн привык к тому, что может чувствовать себя в чужой квартире на процентов 80% «дома», и забывает, что есть ещё те 20%, из-за которых в три ночи, если он удумает достать все продукты из холодильника, чтобы вытащить полки и устроить им ген.уборку, сидя на полу и на фон включив видео на ютубе, у него все-таки поинтересуются: — А ты что делаешь? Минхёка он замечает только тогда, когда тот садится на пол рядом и вопрос больше читает по его губам, чем слышит сквозь звук видео. Чангюн сминает в одной ладони маленькую сухую тряпку, тыкает в экран рядом лежащего телефона, останавливая видео, но наушники не вынимает и на обобщенный вопрос не отвечает. — Ты из-за шума проснулся? — предполагает он, хотя старался быть максимально тихим, и когда пару часов назад только открыл входную дверь, и когда решил, что Минхёк окончательно сдался сну и даже не услышит ни что кто-то пришел домой, ни что кто-то решил холодильник привести в порядок. (Потому что сам не до конца порядок). — Сними, — больше требует, чем просит Минхёк, положив расслабленную ладонь Чангюну на колено.  Интонация немного лагает в вежливости, и, вкупе с его цепким, но заспанным взглядом, Минхёк имеет в виду «можешь отвлечься на часы, пока я попытаюсь въехать в происходящее».  Трепет от всех махинаций с часами в полном объеме понятен всё ещё только Минхёку; и не то чтобы он всегда реально забывает их снимать перед сном. Когда-то прекрасно помнит, но вытягивает руку, чтобы их сняли с него. Когда-то действительно вырубается с ними и не просыпается даже в тот момент, когда Чангюн расстегивает на них замок, освобождая его запястье и убирая часы на прикроватную тумбочку.  Привычка настолько отточена, что даже ложась спать в одиночестве, Чангюн рефлексом присылает текстовое напоминание, а его Т9 скоро начнет заменять «спокойной ночи» на цепочку слов про «не-забудь-снять-часы». Пока Чангюн расстегивает замок на ремешке, Минхёк немного отходит от сонливости и свободной рукой забирает из чужого уха один наушник, отменяя в видео паузу, чтобы открыто «подслушать», что тут так мотивирует на уборку. Чангюн, вытянув руку вверх, чтобы закинуть часы на кухонный стол, забивает на какое-либо предисловие к видео, давая Минхёку примерно минуту, на которую хватит его молчания. Минхёк выдерживает все семь, и, кажется, мог так вообще сидеть до самого конца, ведь открытое выступление президента крупной медицинской компании — это прям его тема. — Не оторваться как интересно, да? — не выдерживает на восьмой минуте добрая усмешка Чангюна, как раз после того, как он заканчивает с первой полкой из четырех, прислоняя её к дверце холодильника. Минхёк согласно мычит, но под прямым взглядом быстро расплывается в улыбке, а затем снимает наушник, поворачивая голову, чтобы и межинтонационно иметь в виду «это отвратительно скучно» и попытаться угадать: — Ты про кого-то из них пишешь? — В зелёном пиджаке, — указывает Чангюн, снимая наушник, выключая видео и блокируя экран телефона. — Она не особо охотно отвечает на вопросы. В этом проблема? — пытается угадать Минхёк, пока Чангюн забирает к себе под терапевтическую уборку вторую полку холодильника.  Не добиться от человека выраженной позиции, поэтому добивать с ним все конференции на ютубе до «просмотрено», чтобы хоть из чего-то выцепить причину его отказа — логичная догадка.  Но вот реальность: — Она мне пишет уже чаще матери,— саркастично бормочет Чангюн, опуская голову, чтобы, брызнув из пульверизатора моющим средством на стекло, протереть его тряпкой; Минхёк требовательно ждёт, поэтому себе дороже не пояснить: — То, что она тут уходит от ответов, — это просто попытка набить цену, чтобы издательство, в котором ей захочется всё-таки высказаться, заплатило за эксклюзив больше денег, — Минхёк половину его бормотаний не слышит; слышит только елозанье тряпки по стеклу с такой интенсивностью, словно Чангюн всё своё раздражение из голоса пытается передать в силу трения. — И с одной стороны, повезло, что я попал под эту заварушку, так как её компания не хотела работать с сильно опытными журналистами. Потому что… — он выдыхает, поднимая голову и поправляя упавшие на лоб пряди волос, иронично выражая: — Типа более опытные её спровоцируют и выведут, а молодняк, вроде меня, проще обдурить. И я, конечно, тут безумно рад, что оказался достаточно тупым для её эксклюзива, — хочется выразить более язвительно, но Минхёк мягко улыбается, тем самым сильно снижая уровень драмы, которого Чангюн пытался держаться. — Но с другой стороны, она... — Задолбала? — весело заканчивает Минхёк. Чангюн не находит более точного слова и показательно тяжело вздыхает, возвращаясь к стеклу. — Я не понимаю, зачем вообще нужен комментарий этой компании, — хмурится даже в тоне голоса Минхёк, а Чангюн, на самом деле, и не думал, что он по-настоящему захочет врубиться в информацию на видео. — Крупная компания сильно лажанула перед человеком, всё дошло до суда и общественного резонанса, — «общественный резонанс», улыбается про себя Чангюн; даже он такие слова не использует в повседневной речи, при этом пытаясь делать тот самый «общественный резонанс», а Минхёка тащит употреблять подобные глобальные словосочетания. — Они могли извиниться и выплатить компенсацию без привлечения внимания прессы, но они тупо сделали на этом пиар. Зачем их комментарии? Их действия уже все сказали, — Минхёк с ходу как-то всей душой включился в дело, разговорился до желания вести дебаты, хотя у него нет оппонента с противоположным мнением. — Я бы написал так, — упрямой категоричностью ставит точку Минхёк. — Как так? — на фоне его запала Чангюн значительно успокаивается, возвращаясь к трезвой рассудительности, и опускает все свои эмоции от задетой гордости по вопросу о его ещё сильно «начинающего» статуса в профессии. — Вот эти плохие, а вот те — хорошие?  Они встречаются взглядами, и Минхёк явно считывает в его ответе «какой ты наивный», потому что начинает защиту-нападение-нет-ты-послушай:  — Да им же похуй на то, что они так «полечили» человека, что у него теперь серьёзные проблемы на всю жизнь! А вы ещё и помогаете им делать шум и деньги на своем мудачестве! Зачем им вообще давать право высказываться?! Вообще, Минхёк не особо любит узнавать детальные подробности тех работ, где всё же ОЧЕВИДНО, потому что чаще всего у него есть четкая своя позиция и очень злит иная.  (На каких успокоительных можно работать, абстрагируясь от ОЧЕВИДНОЙ ситуации, он тоже не понимает). — Второе мнение, — отрывочно объясняет Чангюн, аккуратно переворачивая полку холодильника другой стороной. — Нужно второе мнение на ситуацию. Так объективней. Разве нет? — он смотрит на Минхёка и чуть улыбается, решая, что не стоит это всё того, чтобы продолжить обсуждать то, в чём у Минхёка адекватное и справедливое мнение, а так же все права не считаться со смыслом профессии журналиста: — Ты не согласен, хорошо, — считывает он в минхёковском выражении лица; а затем поворачивает голову обратно с стеклу и, пшикнув три раза распылителем, переводит тему: — Как прошел твой день? — Мой день? — переспрашивает Минхёк, больше настороженный, чем сбитый с толку. Это непривычный вопрос. Чангюн обычно не додумывается до него — к нему сами приходят и сообщают как там день; а тут что-то недоговаривают и скрывают так сознательно, что даже спать легли в одиночку и пораньше, а по телефону\в сообщениях прозвучали односложно и немного отстраненно. (И, как бы, ну нельзя же так плагиатить методы Чангюна перед ним же). — Твой день, — повторяет Чангюн. Вероятней всего. (По крайне мере на это есть надежда). Что у Минхёка случилось нечто из разряда тех мелких проблем, которые проще оставить при себе, а не тащить в диалог и грузить на ночь глядя.  И понятно. (По крайней мере на это есть надежда). Что случись у него нечто из разряда тех серьезных проблем, которые не могут ждать до утра, он бы всё уже рассказал; поэтому, вроде как, поводов волноваться нет, но знать хоть немного контекст его поведения спокойней. Минхёк отстраняется уже и физически: поднимаясь с пола и перемещаясь на диван.  — У меня был корпоратив... Такой… Междусобойчик отделов, — с напускной утомлённостью находит определение, звуча в тоне «да я даже не знаю, что тебе тут рассказать». — Мы вспомнили про музей вулканов, — добавляет ещё, укладываясь на диване и закидывая маленькую подушку себе под голову. — Начальник сказал, что моя работа была сделана слишком молодой рукой и безопытным умом, — Минхёк делает паузу, а потом хмыкает, удобно развалившись на диване, и, с особой расстановкой в паузах между словами, повторяет: — Молодая рука и безопытный ум…  — Добро пожаловать в клуб дилетантов, — поддерживает Чангюн. Минхёк положительно хмыкает на его шутку: — Меня немного бесит, что я в чём-то с ним согласен. Звучит так троично по эмоциям: он то ли сейчас засмеется, то ли заревёт, то ли оценка от руководства его старой работы не несёт никакого сильного впечатления, потому что гештальт, связанный с музеем, у Минхёка закрылся примерно год назад.  — Тебя это расстроило? — Чангюн старается попасть в ту же беззаботную тональность, в какой и был вопрос «как денёк?». Минхёк двигается на диване так, чтобы со всем комфортом устроиться на боку, посмотреть на Чангюна перед собой, улыбнуться с отмашкой «не-а, забей», и, осторожно-осторожно, как перед резким прыжком, слишком бархатным голосом намекающе возвращает к другому:  — А твоя уборка — это разовая акция? Я не против, чтобы и шкаф в прихожей кто-нибудь разобрал. Чангюн пытается ещё как можно шумнее уйти в нытьё-протест на попытку подсунуть ему под руку ещё занятий по дому, но этой шутки хватает на пару секунд, потом уже надо что-то объяснить, а у Минхёка в полутьме разве что глаза не сверкают от того, как он пытается разглядеть причину. (При этом круто опустив тему с причиной своей флегматичности). — Мне нужен твой совет, — признаётся Чангюн. (Про нужен «совет» он бы сказал и так, без наводки и острого взгляда в его сторону, просто в другое время). — Второе мнение хочешь? — в голосе Минхёка оживает каждая нота, на него всегда магически действуют слова содержащие запрос «мне нужна твоя помощь» или «скажи, что думаешь?». — Да, второе мнение, — кивает он, осторожно прислоняя вторую чистую полку к чистой первой, чтобы освободить место на полотенце для грязной третьей. — Мне предложили постоянную работу в редакции, — сообщает он, одновременно с тем, трижды «пшикает» в рандомные места на стекло. — У которой офис в здании, похожем на круизный лайнер? Или у которой на крыше фигура странного лиса? — Минхёк может спросить по-другому, он прекрасно знает и названия издательств, и адреса, но его прикалывает подавать игриво, чтобы было легче продолжить. — Там, где странный лис. — И? — И? — недоуменно повторяет за ним Чангюн, словно не он вообще начал эту историю и не ему её продолжать. — На горизонте замаячила стабильность, и ты от такого стресса решил вымыть холодильник в три ночи? А тут уже в игровую интонацию завернул подъёб, целенаправленную провокацию и, знай Чангюн Минхёка до этой фразы пару дней, он нашел бы в его словах пренебрежение к чужим переживаниям, типа «и вот нахрена ты себя накручиваешь». — По условиям, я не могу работать не под их именем, — переходит к сути Чангюн, соединяя все три «пшика» в одну линию и растирая по верхней части стекла. — Если соглашусь, два года не смогу брать заказы со стороны. (Не стабильность пугает, а ограниченность). Чангюн хочет услышать не столько совета или инструкцию по выходу из развилки, сколько хочет услышать мнение человека, который любит его, а поэтому знает и видит про него больше возможностей и перспектив, чем Чангюн решается себе назначить. Ну и не без «я уже знаю, какой стороны ты будешь придерживаться в этой ситуации, и я хочу услышать твои аргументы, потому что у меня тоже есть аргументы, но на полностью противоположное решение». Он так не скажет, но так будет иметь в виду. (Отдельно от прямой просьбы спасает умение Минхека раздавать советы направо и налево, выдавая это за «чисто моё мнение» или за «тебе решать, но я бы»). — Это не такой уж и большой срок контракта, — Минхёк не вдаётся в подробности, а суть ловит за хвост в раз-два. Тактично вроде, но, кажется, он пытается сперва вытащить чуть больше чужого мнения, чтобы уже более многоуровнево уйти в разъёбывания его своим. — Мы когда-то говорили об этом, — напоминает Чангюн, хотя с его стороны не просто «когда-то», а раз в три месяца это озвучивалось без перерыва на другой взгляд по вопросу постоянной работы. — Я не хочу быть штатником, это не даст развиваться в разных направлениях. — Ты слишком романтизировал образ независимого журнали… Ну нет. Это надо сразу перебить, прекращая даже чистить стекло, чтобы повернуться и тоном максимального «конечно, нихуя не задело сейчас, но»: — Я не романтизировал, — твердо настаивает Чангюн, ему кажется, с ним разговаривают так же, как разговаривали год назад, когда он говорил, что на проекты можно отправлять какие хочешь чертежи, а Минхёк топил за подстройку себя под мнение начальства. —  Я правильно понимал свою профессию. Он не хотел бы звучать таким взведённым, и, сто процентов, Минхёк имеет в виду не столько поучительных нотаций, сколько проскакивает в его словах. — Ты делал это тогда и делаешь это сейчас, — улыбается Минхёк, садясь на диване, и, облокотившись спиной назад, расслабленно, но очень чётко в стержне своей мысли, продолжает: — Это нормально. Когда я учился, я тоже не видел себя проектирующим жилые дома. Я видел себя проектирующим музеи вулканов. Я не видел себя в постоянном компромиссе с заказчиком, я видел, как круто буду всё разъяснять, и все вокруг такие «бля, как ты это только придумал, это гениально». Но до них ещё надо вырасти. А тебя сильно сбил успех в самом начале, и сейчас ты слишком вскружен, думаешь, что можно так и остаться на условном фрилансе, а серьёзные расследования удачей придут к тебе, — Минхёк выдыхает, тормозя мысли вслух, очевидно беспокоясь, что его может занести так, что он чем-то обидит; Чангюн ощущает его взгляд, интуитивно понимает, что от него ждут короткое «ты не звучишь грубо, всё в порядке», но хватает только на то, чтобы кивнуть, подбивая к продолжению (и не переставать чистить стекло уже там, где множество раз провёл тряпкой). — Давай честно, — а вот и третье место из топ-10 пугающих фраз подъехало. — За всё это время ты написал статьи четыре того уровня, какого хотел бы писать всегда. У Чангюна статистика другая, он насчитал у себя чуть больше серьёзных работ, но ладно, сейчас не время выяснять, что у Минхёка вообще под графой высокого уровня и значимости идёт, может, просто наобум число назвал. — Там тоже не будет тот уровень, который я хочу. (Если честно, то скорее 50\50, но на минхёковское «белое» он специально отвечает сразу «чёрным», просто чтобы проверить и услышать, какие доводы у Минхёка появятся теперь). — Там будет знаменитое имя редакции, а значит, будут связи и возможность показать свои умения и навыки на большую аудиторию.  Логично, практично, с максимальной выгодой для себя, но и Чангюн ещё не прошелся по всем своим аргументам. — Неправильно соглашаться работать с людьми и знать, что ты тут точно только на года два. — Неправильно сразу не давать себе шанса задержаться дольше, — передавливает его твёрдым тоном Минхёк. — Никто же не говорит, что в этом издательстве может пройти вся жизнь. Издательства меняются, руководство меняется, твоя должность и твои проекты меняются. Если будешь относиться к этому как «я тут временно», тогда и твоё качество работы будет всегда с этим ощущением «как будто пишет человек, который вот-вот уволится». Попробуй отнестись «я тут, и посмотрим, что будет дальше», — Минхёк, кажется, сам пугается, насколько менторски он начинает звучать, и быстро соображает, что ещё минут десять таких мудростей, и Чангюн уловит в этом попытку воспитать, поэтому сбавлять серьезность: —  И вообще как им можно отказывать, у них на обложке была фотография гигантской резиновой утки Хофмана. — Это все их плюсы, — бормочет Чангюн (понятия не имеющий, кто такой Хофман, явно что-то из имен интересующего Минхёка мира), и больше шутит, чем действительно сопротивляясь положительной оценке. Минхёк растягивает свободную легкость по всей фразе: — Ну должны же быть ещё, — (он иногда говорит так, будто любимые смайлики умеет ставить и интонационно). — Я уверен, у них хорошая зарплата. Чангюн настолько отъехал в своём фанатизме и угаре по журналистике, что обратил на это внимание в последнюю очередь: — Нормальная.  (Выше «нормальной», просто признавать не хочется, что его можно купить этим). — Стабильная высокая зарплата, — Минхёка же можно, и он не скрывает этого. —  Однозначно, это отличная идея. Ты сможешь зарекомендовать себя, набраться опыта и перестать страдать до пяти утра над статьями, которые этого не стоят, — и дальше его закручивает в юлу словесносного торнадо, чтобы своё мнение укрепить всевозможными ништяками-бонусами: — Это только сейчас кажется, что всего хватает, главное, чтобы на съём квартиры и еду были деньги, совсем скоро захочется больше комфорта. Что ты хочешь из глобального? Чангюн говорит первое пришедшее в голову, как в игре на ассоциации: — Не снимать квартиру. Он часто задумывался о том, как было бы проще со всеми этими арендами-сочинениями-«мы друзья, а живём вместе потому что так снимать хату дешёвле», если бы было своё пространство. — Ладно, я построю тебе дом, — щедро уговаривается Минхёк, с таким видом, словно прошедший час он провёл, выслушивая все синонимы к фразе «ну, пожалуйста, спроектируй мне жилплощадь». — Но ты должен стать высококачественным журналистом, чтобы оплатить мои услуги. И с такой важностью это подаёт, что Чангюн не выдерживает в смешке и сразу подключается к бессмысленному разговору, направленному только на то, чтобы чуть расслабить после серьёзной темы: — Тогда хочу скидку. — Скидку? — хмыкает Минхёк, отыгрывая полный скептицизм, падая спиной на диван обратно и поправляя под головой съехавшую подушку. — Процентов двадцать в качестве извинений за придирчивость к моим решениям. Минхёк цокает. — Какая придирчивость? Я профессионал и не спорю с заказчиками, — убеждает строгим-строгим голосом. — Они сказали — я сделал, — но в конце всё равно смазывает фразу улыбкой. (Потому что это враньё). (И это знают оба). — Мы договоримся хотя бы о качестве плитки в ванной? — Чангюн вроде отдаёт себе отчёт, что его тут просто заговаривают, вроде отдаёт себе отчёт, что поддерживает раскручивание подобной игры, чтобы закончить ночь на смехе, а не на тяжести от осознания всех нюансов взрослой жизни. Но. Их разговор по такому краю ходит, что как бы он не занимал себя физически, чтобы не занимать себя умственно, и не пытался отполировать стекло, он не может избавиться от внутреннего импульса взволнованности от того, что они тут, типа, дом какой-то обсуждают, а к этому дому приставка «мы» идёт. Не понятно, ощущает ли это волнение и Минхёк, потому что он продолжает в шутливо-перепалочном тоне: — Договоримся, если ты согласен на керамогранит. (Вероятно, он умеет легче в несколько раз относиться к ходящим по грани шуткам). — Керамо…? — он бросает попытку повторить это слово, закатывая глаза и вздыхая: — Я даже не понимаю, что это. Как я могу доверять, что это хороший вариант? — Поверь, в своём-то доме я уж точно выберу качественный материал для отделки ванны, — в абсолютнейшей легкости убеждает Минхёк, а Чангюн ловит страшный тупняк, замерев на середине проведения линии по низу стекла. Минхёк ловит что-то похожее, раз так быстро выдыхает усмешку и поспешно оправдывается: — Я шучу. Уже засыпаю, вот и чушь всякую несу, не слушай меня. — Почему чушь? — глухим голосом спрашивает Чангюн, а его слова озвучиваются быстрее, чем в голове формируется осознание, на полях какой темы он сейчас тусуется. Минхёк даже не сбавляет в повседневности тембра: — Потому что какой, к черту, керамогранит? Можно взять керамику и не мучиться. Нашёл всё-таки золотую середину между шуткой и серьёзным заявленченским намёком, и Чангюн отмирает в движениях, делает вид, что услышать-услышал, но как хорошо, что сейчас это не требует от него ничего толкового. — Возьмёшь три выходных подряд? — быстро переводит внимание Минхёк (и у Чангюна ноль идей, как всю прошлую недошутку он прочувствовал на самом деле). Чангюн не успевает ответить, а устало-тоскливый тон, заставляющий подумать, что разбирательства с «в зеленом пиджаке» и четвёртой полкой можно перенести на завтра, уже продолжает гипнотизировать: — Я хочу уехать куда-нибудь подальше от города. В место, где рядом никого не будет, — говорит Минхёк, поворачиваясь на диване, и вытягивает руку на диване так, чтобы использовать её вместо подушки, прижимаясь виском к предплечью. — И твоего ноутбука гребанного не будет, и дебильных корпоратов не будет. — Каких корпоратов? — ещё раз пробует добиться Чангюн. До этого вечера, даже при лавине типичных комментариев, как все на работе не правы, Минхёк никогда не проявлял серьезный негатив ни к компании, ни к коллегам, ни тем к принудительно-добровольным не-формальным-но-всё-ещё-рабочим вечерам. — ...и телефонов… — продолжает Минхёк, будто никто ничего не спрашивал. — Я разъебу наши телефоны камнем... Можно же...Так сделать... — почти бессвязная речь со съеденными полусном звуками. Чангюн не может сказать ничего, кроме полного потакания, поощрения его плана и обещания «я найду тебе какой захочешь камень». Вслух он говорит «я попробую», и это больше надежда на чудо, чем реальность, пока он не согласится на постоянную работу. (Чангюн не сразу осознает, что аргумент иметь возможность более четкого представления о расписании на неделю — это очень весомый аргумент. Иметь возможность более четкого расписания не чтобы комфортно жилось, а чтобы была возможность спокойно проводить время с другим человеком. Когда не надо жадно торопится в пару часов затрогать его с попыткой хоть немного утолить голод и тоску по нему; когда не надо отвечать «долгая история, нет времени рассказывать»; и когда всё меньше и меньше говоришь на предложения о совместном походе куда-угодно фразой «до конца не знаю, смогу или нет»). Минхёк, будто успокоившись, что в реальности всё порешалось и больше его участия не требует, засыпает на диване, окончательно отдав предпочтение своей руке вместо подушки.   И шум никому больше не мешает, и конференция дослушивается, и полки презентабельный вид приобретают, и всё так ровно и спокойно, что Чангюн не хочет нарушать тишину даже шёпотом, поэтому несколько раз всей ладонью треплет Минхёка по волосам, чтобы разбудить. И, выслушав «ну блин, на шкаф всё-таки не раскручу, да?», молча ждёт, пока Минхёк сядет на диван и зацепится за его руку, рывком позволяя поднять на ноги и притянуть впритык к себе. У Минхёка из рефлексов только сонные марионеточные движения, поэтому он ничего не собирается делать, очень свободно закидывает расслабленные руки Чангюну за шею, вжимаясь в него и с неохотой делает шаги назад, в сторону спальни. — Порог, — едва слышно подсказывает Чангюн, но Минхёк всё равно спотыкается, и находит равновесие только после того, как чуть не запутывается в ногах, больно вцепившись в плечи и столкнувшись с Чангюном лбами от слишком суетливых движений. — Не дерись, — ласково шутит Чангюн, пока Минхёк мимически отыгрывает страдания. — Я тоже так умею, — тихо добавляет он, в подтверждение чуть прикасается лбом ко лбу Минхёка и легонько отталкивается головой. Минхёк останавливается, смотрит в глаза, улыбается-улыбается-улыбается и начинается смеяться тёплым заразительным смехом. Чангюн же думает, что надо бы как-то загуглить, что такое керамогранит.