Синонимы к слову «‎реакция»‎

В году примерно 52 среды Одна из них была убита на граффити с надписью "свой совет себе посоветуй". — Ну что? Что им не то? Не так? Не там? — стрекочит Минхёк, бросая Хёнвону вопросы в полупредъявном наезде. — Я только-только взял в руки телефон, — размеренно и с нажимом на совесть напоминает Хёнвон, даже не подняв взгляд и не посмотрев на Минхёка через стол. Минхёк вздыхает явно разочарованно скоростью работы правовых органов. — Прошло уже минуты три, — он ставит локти на стол, держа телефон Хёнвона перед собой, и чуть хмурится, листая инстаграм, приносящий разочарование уже жизнью одного из сотрудников правоохранительных органов. — И я дошел только до пятой фотографии, — с 1% заряда лояльности к Минхёку, нажимает уже на чувство такта Хёнвон. Его поза расслабленая, почти растекающаяся по кухонному стулу; и выглядит ещё так по-домашнему невозмутимо, словно не он в квартире гость, а Минхёк. Может, это из-за очков в толстой оправе, неуложенных волос, непривычного "гражданского" стиля одежды и не определенного никаким словом кроме "простого" взгляда в телефон (с таким же взглядом он мог смотреть прогноз погоды, а не проводить расследование, сильно влияющее на жизнь Минхёка). Минхёк, судя по тому, как он листает ленту чужого инстаграма, пошёл по методу “увидеть всё за три минуты, если что-то не увидел, значит не особо важное было”, ещё и перечить умудряется: — Разве быстрое составление причинно-следственных связей не главный навык в твоей профессии? Хёнвон наконец-то поднимает взгляд, Минхёк специально на него не смотрит в ответ, а демонстративно приближает фотку, разглядывая детали. (Но всеми органами чувств ощущает дружеский совет "да угомонись ты уже"). Тут ещё где-то повисает в воздухе очень ГРОМКАЯ мысль от Хёнвона — как, блять, вообще Минхёк с таким терпением умудряется больше трёх штрихов на чертежах делать, а не просто рисует домик через квадратик и треугольник сверху. — Я думал, у тебя жизнь по-прикольней будет, — нарушает тишину Хёнвон спустя полминуты, понимая, что чем больше он молчит и не комментирует что-либо, тем быстрее у Минхёка созревает новая отвлекающая реплика. (Ну и хочет дать понять, что Минхёку не мешало бы в свободное время потренироваться следить за своим языком). Минхёк задевается до глубины души: — Твоя тут всеми красками веселья играет! — в доказательство поворачивает экран к Хёнвону так быстро, что Хёнвон успевает заметить только знакомый цветовой коллаж из своей инсты, где преобладают фотокарточки еды, интерьера, пейзажа и стандартных селфи.   — А как ты думал выглядит инстаграм сотрудника полиции? Вот я в форме собираюсь на работу, а вот видео, где я в ряд шесть шотов выпиваю? — он не хочет поддаваться суматошному настроению Минхёка и его несознательной колкости, но, бля, заражает же. — Всё равно, — бормочет Минхёк значительно тише. — Это же личная страница, можно что угодно постить. И не важно, где ты работаешь. — Что же ты не что угодно выкладываешь? — Хенвон, обычно, соблюдает воспитанность и не так легко ведётся на споры. Но как только с Минхёком отношения из “вы задержаны, пройдемте” перешли на уровень “попьём кофеек в часа три ночи где-нибудь за заброшке?” он стал чувствовать себя свободней, в том числе в выражении своего характера. — Я ограничиваю себя в пределах разумного. В целом, могу и шоты выкинуть, могу и завтрак, могу и себя в дурацком прикиде, могу и смешные фотки с друзьями. — А где смешная фотка с парнем? — Там же, где и твое видео с шестью шотами. Ещё раз: Хёнвон обычно не так просто берётся за обмен шпильками, но Минхёк весь вечер только и делает, что невыносимо перечит, невыносимо ворчит и невыносимо доёбывает. И как же у Хёнвона зреют в уме слова, после которых у Минхёка закончится остроумие, но он, понимая, по какой причине сегодня всё так невыносимо, миролюбиво поясняет: — Почему ты сравниваешь моё видео с шотами и свою фотку с парнем? Я, в случае чего, не могу на видео с шотами сказать “это просто селфи с другом”. Понятно, что мне можно выпивать в нерабочее время, я такой же человек, но… — Репутация? — шустро вклинивается в размеренный тон Минхёк.  (Хочется ответить "молодец, садись, пять"). — Репутация, — соглашается Хёнвон. — Мне спокойней, когда она в соцсетях безупречна. Минхёк в миг затыкается и втупляет в телефон. (И Хёнвон слово “репутация” приплетает к ведению соцсетей). В прошлых отношениях Минхёк выкладывал совместные фотографии. И не видел в этом никакой проблемы; и так много людей в инстаграме, это всё смешивается и не бросается в глаза, с кем он там на самом деле на фотке. Сейчас же что-то останавливает, может, чангюновская пропаганда “надо быть максимально аккуратным” так ебашит на всю мощь, что Минхёк стал более скрытен, чем был обычно; а может, уже и самому кажется не так легко в “да кто там разберет, что к чему”.  В любом случае, его жизнь задокументирована в частых кадрах, карусели и сториз. Полдня пролистай инсту и уже можно быть в курсе его графика. А там, где он не один, он просто находит более подходящий угол для фотографии. Чтобы это вроде и задокументировано, а вроде и не очевидно, что именно тут Минхёк хочет запомнить. — Это твоя невеста? — спрашивает Минхёк уже значительно спокойней прошлой вредности, показывая Хёнвону найденную совместную фотографию. (Уже по галереи полез, — вздыхает Хёнвон, но не останавливает; изначально отдавал телефон со словами "делай что хочешь" и знал, что, конечно, такой как Минхёк облазил в телефоне всё). — Да, — кивает Хёнвон, взамен показывая фотку из инстаграма Минхёка (сам он в чужую галерею влезать не собирается, просто потому что неловко узнать какие-то подробности чужой личной жизни): — А это Сон Хёну, который рисует под псевдонимом Шону и который штрафов восемь должен ещё заплатить? — Ну, я поздравляю тебя с помолвкой, — закрывает тему Минхёк. Хёнвон открыто смеется и подводит итог: — Игнорируя пару вандальских фоток.. — Это не моё, не докаже... — Дай же мне закончить мысль, — повышает голос Хёнвон. — Так вот, — говорит он на пробу, с паузой проверяя, будет ли там еще попытка перебить. — Я могу сказать, какие кафе и рестораны твои любимые, кем ты работаешь, уже половину твоих друзей в лицо выучил, что ты в свободное время делаешь примерно представляю, но какая у тебя ориентация понятия не имею, — и протягивает телефон обратно, держа за уголок. — Ты меня сейчас просто успокаиваешь, — понимает Минхёк. — А мне это надо? — не терпя даже в одной ноте чужого тона каких-то подозрений или сомнений, припечатывает Хёнвон.  Минхёк вздыхает, меняется телефонами и растерянно говорит: — Тогда я не понимаю, как на работе догадались. — И ты подумал, что дело в инсте? — Только в ней может быть. Я же слежу за тем, что говорю. У меня уже такие формулировки отточенные, там точно ничего не понятно. Я даже поддерживаю эти тупые разговоры о женщинах. "Тупые разговоры о женщинах", — с мучительным тихим воем прячет лицо в ладонях Хёнвон.  — А с какими комментариями ты их поддерживаешь? — уточняет он, выходя из фейспалма. — С беспалевными. Минхёк на работе болтлив, приветлив, с кем-то на ножах, с кем-то в караоке может сходить в выходной, но к личным темам подходит осторожно, говорит что-то в общем “не сошлись” или “сейчас переживаю разрыв, нет времени и желания, так что решил уйти с головой в работу”. И телефон на видном месте не оставляет, так что, бля, да невозможно это всё понять. Если отсыльнуть к “любимому” — манерный какой-то, — (что Минхёк вообще за собой не замечает), то тогда бы раньше обратили на это внимание. Но началось это только недавно, значит, где-то недавно был прокол, и Минхёк не может его найти. — Они могут догадываться о чём угодно, главное, что нет проблем, связанных напрямую с работой. Минхёк молчит какое-то время, а потом немного тихо, будто боясь, что если это вслух озвучит, это окажется настоящим, признается: — Но у меня начинаются. Хёнвон сначала ждёт продолжения, потом думает, как бы на это продолжение тактично намекнуть (и есть ли у него вообще право лезть в это продолжение), и решает зайти через что-то абстрактное, где можно как и конкретно ответить, так и туманно: — От одного до десяти насколько сильные? — Это просто мелкие сплетни. Много мелких сплетен, — сгороговоркой выговаривает он. — Очень много мелких сплетен. — К увольнению идёт? — Не так все серьёзно, — немного преуменьшает Минхек, и Хёнвон это видит, поэтому принимает суть разговора дальше так, будто оба поняли-приняли уже за факт пиздёж секундой ранее: — На работе... У нас есть своеобразная конкуренция. И с некоторыми я не то чтобы на самом деле в хороших отношениях. И я как бы… Чувствую, что у них есть преимущество. Они уже могут рассказать про меня то, из-за чего я потеряю... — Репутацию, — кивнув в стиле "ну ясно", заканчивает Хёнвон. — Но наверняка они знать не могут. Про меня тоже сплетничают, а толку?  — У меня толк уже есть, — говорит он, уже зарывшись ладонью в волосы и, наверное, со стороны выглядит человеком, которому бы не помешала минимальная помощь.  — Это не глобально, но уже ощутимо. Это надо вовремя тормознуть, но я не понимаю, как это сделать, — он говорит всё тише и тише, а потом, с полным доверием, шёпотом признается в том, в чём и себе боится признаться: — Ты даже не представляешь, как я задолбался с этим всем разбираться. Хёнвон смягчается в тоне в несколько раз. — Всегда можно познакомить с условной девушкой. — Ну да, — сарказмом подкрепляет Минхёк, поднимая голову, садясь на стуле уже ровно, и, сложив руки на коленях, поддакивает: — А потом и жениться на условной девушке. Пригласить на свадьбу коллег, родственников и успокоить всех разом. Он сам не ожидает, что так сильно повысит голос, и не успевает извиниться за излишнюю эмоциональность, как Хёнвон отзывается на это в понимающим размеренным тоном: — Лет десять ещё можно ходить со статусом “я трудоголик, поэтому никакого брака, но, если что, девушка ес... — Я понял, — поспешной громкостью перебивает Минхёк (Хёнвон тоже мечтает что-то понять, например, как с Минхёком поддерживать разговор так, чтобы он дослушал хоть одно предложение до конца). — Как люди вообще это делают? Живут полноценной жизнью, а не на стрёме? Подставная девушка, а всем подача человека, как самого лучшего друга, чтобы не возникало вопросов, почему его так много в твоей жизни? А квартира? Можно купить свою и не переживать, но это же произойдёт не скоро, и все оставшиеся годы до покупки мотаться по всему Сеулу?  Хёнвон моргает и идёт в логику: — А почему ты спрашиваешь совет про социальную жизнь гомосексуалов у гетеросексуала, который никогда с этим не сталкивался? У Минхёка тоже есть логика: — Мне хочется с кем-то поговорить об этом. С семьёй не могу, друзья будут сильно переживать, а мы с тобой недостаточно близки для того, чтобы ты сильно за меня волновался. Хёнвон не в состоянии как-то прокомментировать такое обозначение отношений между ними. Ок, допустим. — Я не против, но у меня нет другого решения проблемы, кроме самого очевидного. Хотя сомневаюсь, что тебя утешит даже если я предложу что-то не очевидное.  Потому что не я с тобой в отношениях и не я с тобой буду всю эту хероту проходить. Я говорю мысли вслух, не неся за них ответственность, — а потом Хёнвон попадает в суть и от этого становится ещё хуже: — Чтобы ты успокоился, надо же не со мной об этом разговаривать. Это да. Но. Проблема в том, что ещё не придумали в корейском таких слов, с помощью которых Минхёк сможет всю эту историю подать Чангюну так, чтобы его уровень относительного спокойствия в социальных вопросах, который Минхёк больше года в нем формировал, не рухнул на дно за одну секунду. И начнётся. Сначала Чангюн запаникует, потом скажет “я был прав, а ты жил в каком-то слишком утопическом мире”, потом закроется в себе на неделю, а дальше Минхёку страшно представить, до какого вывода он в этом состоянии дойдет.  У Хёнвона намечается еще один контр-аргумент, почему к идее с подставной девушкой надо бы пересмотреть свою критичность, но он слышит поворот ключа в двери и выдает многозначное “о”. Минхёк ожидал этот звук, но беспокойство выигрывает с большим перевесом у подготовленности, хоть он и остается внешне спокойным во время части приветствия-знакомства. (А Чангюн, удивительно, но ведёт себя так естественно, будто был в курсе гостей). Он садится за стол, оказываясь посередине, очень "вау, как интересно" кивает на краткий обзор пяти коробок стрит-фуда на столе (и одной пиццы), и забирает себе в тарелку всего по чуть-чуть, параллельно умудряясь поддерживать разговор даже как-то… Адекватно? Минхёк ожидает увидеть недовольство или испуг, но там нейтралитет на максимуме.  Такое... Прикольно, в квартире есть кто-то ещё. Потом, правда, они встречаются взглядом, и индивидуально для Минхёка невербально присылается сообщение “какого черта?”. (Ещё бы было иначе). Минхёк не очень хочет рулить этим разговором, хотя мог бы автоматить тема за темой, но ему хочется посмотреть, что будет делать Чангюн, если ему вообще ни в чём не помогать. (Не столько подстава, сколько эксперимент, можно ли вообще хоть раз расслабиться). Хёнвон быстрее их двоих соображает включить экстравертный режим, так подвязывая слово за слово, что диалог идёт даже не просто о погоде.  Может, это не совсем окей в данной ситуации, но Минхёк взаправду поверил, что две-три реплики общего диалога, и всё будет нор-ма-ль-но. (Даже с учётом того, что за столом он единственным окажется тяжёлым по своей энергетике, неразговорчивым и немного отстраненным). Всему же есть свой предел заёбанности. У Минхёка не осталось сил переживать за все тонкие процессы, происходящие в голове Чангюна, стоит ему оказаться в ситуации, где Минхёка видит не он один. И Минхёк понимает, что нельзя уходить в сильный загруз, надо выбираться из него, через силу заставлять участвовать в беседе со всей привычной манерой поведения, но получается только забиться в тишину и наблюдать за происходящим со стороны. — ... их две, — отвечает Чангюн на самый-самый-самый стандартный встречный вопрос Хёнвона о том, чё там по темам и чё там по материалу, который не дает покоя. — Первая — про людей, которые живут с протезами. Пауза. Не прокатило в самые-самые-самые лёгкие стандарты поболтать с ним, да? — смотрит с усмешкой на Хёнвона Минхёк. — Это очень сложная тема, — подбирает слова Хёнвон, немного растерявшись.  (Он то на ответ отвлекается, то на вслушивание, то на подвис от услышанного, поэтому кусочек пиццы в его руках, из-за его маленьких надкусов и медленного пережевывания, кажется бесконечным). — Не особо сложная. Но и я немного читер в ней, — как по-секрету делится Чангюн, и есть что-то по-мальчишески горделиво-хулиганское в его тоне. — Один из моих друзей занимается робототехникой. И как вообще работают биоэлектрические протезы он мне объяснил на пяти салфетках, — вся речь контрольно отслежна: говорит ровно столько, сколько нужно, чтобы давать информацию и быть приветливым, слушает ровно столько, сколько нужно, чтобы у Хёнвона возникало ощущение, что он может уйти в более подробный рассказ, а на это точно дадут реакцию и не перебьют. Иными словами. Он тупо врубил дружелюбный рабочий режим. — Я больше говорил про общение с людьми, — поясняет Хёнвон. — Это же такая тема… — он пытается деликатного выговорить свою мысль, и Чангюн кивает, явно понимая, к чему он клонит. — Мы с одним парнем просидели в ресторане часов пять и разговаривали до самого закрытия. Мы заказали еду на гриле, и он со словами “вот, например, плюс отсутствия обратной связи” забрал кусок мяса сразу рукой с раскаленной решетки, — рассказывает он, а на коробке с пиццой автоматически жестами повторяет то же действие, дотронувшись до одного из куска и забрав к себе на тарелку. — Они в шутку называют себя киборгами, и я, общаясь не с одним таким человеком, не чувствовал жалости или неловкости, потому что они так про себя не думают и не позволяют подумать другим.  Хёнвон подвисает. В очередной раз за вечер. Минхёк даже чувствует гордость за эти его подвисы. Он все ещё считает, что Чангюн необычный, и это должны срочно все признать, восхититься, но не перешагивать черту, которую Минхёк им наметил. — А вторая тема какая? — подключается к разговору уже Минхёк. Чангюн бросает на него короткий взгляд и улыбается даже как-то смущенно от допросного внимания с двух сторон. (Типа не он тут “какого черта?” полчаса назад выражал). И. Может, он всегда так приятно ведёт себя в малознакомой компании? Не то чтобы у Минхёка было много опыта наблюдения. Он видел Чангюна только в общении с Хёну, но там дальше форматно-встречной-вежливости ничего не заходило. (А с его друзьями был один вечер, но этот вечер Минхёк предпочитает не брать за пример какого-то нормального поведения Чангюна). Его мимика постепенно снижается в своем рабочем шаблоне, он всё больше и больше отпускает ситуацию, а Минхёка коротит тонким импульсом внутренняя реакция на его привычные замашки, напоминая о том, что когда они останутся наедине, он будет полностью его.  Со всем своим адекватным и неадекватным поведением. — Вторая скучная, про ресторанный бизнес. Редактор одобрил черновик, но потом клиенты заплати… Точнее, вежливо попросили издательство притормозить с публикацией, потому что хотели открыть ещё один ресторан и уже под это дело “рекламироваться” в СМИ.  — Скучная? Неважная для тебя, да? — угадывает Хёнвон, наконец-то дойдя в своем куске пиццы до корочки. — Почему? Это вообще-то полезная информация. Я люблю рестораны и такую колонку точно прочитаю. Минхёк встречается с Хёнвоном взглядом и беззвучно, одними губами, выразительно проговаривает “не надо”. — Я не против таких колонок, — не замечая переглядывания, продолжает Чангюн, слишком увлеченный смешиванием двух соусов и обмакиванием в них кусочка куриного стрипса. — Я просто хочу писать другие статьи. Хёнвон вообще советов не слушает и ещё хуже вопрос формирует: — Например? — За которые могут грохнуть, — отвечает за Чангюна Минхёк. — Нет, до них надо ещё дорасти, — возражает Чангюн, даже не отрицая.  — На которых могут грохнуть, — бессильно вздыхает Минхёк.  — Ближе к сути, — не меняя тон, он быстро указывает палочками на Минхёка и чуть улыбается, в каком-то шутливом жесте “вот, ты шаришь”. (Где-то тут Минхёк задумывается, осознает ли Чангюн, как иначе звучит и смотрит, когда обращается конкретно к нему, а не к кому-то другому в комнате). — Прямые включения с мест, где очаг проблемы? — переводит значение его слов Хёнвон, не решаясь дополнить очевидным “но это же очень страшно”, поэтому спрашивает другое: — Мне всегда было интересно, как на такие репортажи обычно выбирают людей? Спичку тянут? И кому повезло, тот не едет туда? Чангюн потрясенно вглядывается в него и как ребёнку объясняет очевидное: — Кому повезло, тот, наоборот, едет туда.  — Ммм, — тянет Хёнвон, ища помощи уже у Минхёка, ожидая, что тот будет весьма мил и персонально переведёт для него, как именно реагировать на эту...  Шутку же, да?  — Не, он серьёзно, — смиренно отвечает Минхёк так, будто телепатически услышал каждый звук в хёнвоноской “шутку же???”. — А насколько психически это нормально? — чисто “мне только спросить” выражает Хёнвон. — Это же работа, — не понимает его реакцию Чангюн. — Моя работа заключается в том, чтобы освещать то, что происходит. Зафиксировать произошедшие события без какой-либо оценки. И профессионально ты растёшь, когда пишешь репортажи о чём-то более существенном, чем обзор на рестораны. Пауза. Пауза. Хёнвон всё-таки не выдерживает: — А ты лютой заучкой был в универе, да?  И если бы Чангюн с  грохотом не выпустил из рук палочки для еды на тарелку и не отыграл  “да почему все так думают?”, Минхёка не пробило бы на такой раскатистый смех. Хёнвон очень хорошо считывает вымотанность разговором и ту нужную положительную минуту, на которой надо начать часть с как-то-уже-поздно-я-пошёл. И вот до момента в прихожей, Минхёк был уверен, что Чангюн значительно успокоился в своей суете и сдвиге на том, что кто-то понимает, почему он открыл дверь в квартире своим ключом. Но ни черта. На фоне того, как Хёнвон заканчивал мысль о чём-то недавно обсуждаемом (с Чангюном-то у него мысль до точки доходит, чему он безумно рад), Минхёк уже во всех красках представлял, что за пиздец начнётся, как только он уйдёт. Видимо, Чангюн не подумал, что наступит та ситуация, когда он окажется не на стороне гостей, а на стороне того, кто остаётся в квартире и подсказывает Хёнвону “нижний замок немного заедает, крутани ещё раз”.  В конце Хёнвон ещё так не в тему попытался быть приветливым со своим "вам бы съездить куда-нибудь и релакснуть, а то вы оба ни о чём кроме работы не говорите"; и с его стороны вполне уместно пожелание, со стороны Минхёка тоже, но со стороны Чангюна:  — Ага, — в пустой прихожей повторяет он, убийственно в своем нейтралитете. — Релакснуть не то слово. Больше никак это не комментирует и занимает себя тем, что уходит на кухню создавать никогда несвойственный ему сильный грохот во время уборки со стола посуды и шуршания пакетов/коробок из-под доставки. — Мне понравился вечер, — сразу даёт оценку Минхёк, остановившись рядом и создавая вид помощи. (Но как только хочет что-либо взять в руку, Чангюн первым ловко забирает\вырывает это прямо из-под его ладони).  Если Чангюн на это что-то и сказал, то чисто сам себе, а попытка услышать его заглохла под шуршанием целлофана. — Скажи мне хоть что-нибудь, — упрямо настаивает Минхёк, не особо в настроении ходить вокруг да около: — Почему ты сейчас так бесишься? — Я не поверю, что ты не предупредил меня, потому что забыл это сделать, — моментально даёт ответ Чангюн, и в нём столько колкости, что его дружелюбное состояние ещё полчаса назад кажется не из этой Вселенной. Да тут забудешь его о чем-то предупредить. Минхёк специально это не сделал. Потому что не хотел читать в сообщении весомую причину отказа приходить.  — Наша встреча была спонтанной, — не правда. — И я решил, что ничего страшного не будет, — не правда. — А у нас теперь отдельная проблема в том, что мои друзья приходят ко мне домой? — надо было как-то помягче, но что имеем. Тишина. Тяжелая. напряженная. пугающая. тишина. — Он же понял, — загруженным и глубоким голосом произносит Чангюн. — Про тебя и меня. Минхёк думает только одно. Да как же ты заебал этим всем. И насколько это правильная мысль, если человек, с которым ты в отношениях, больше полутора лет очень старается что-то сделать со своими нерешёнными страхами и вопросами, но не научился ещё в секунду ловить полный штиль, который тебе хочется, чтобы он ловил? Минхёк не может дать точную оценку. Но его первая мысль именно такая. Вторая уже о том, что так думать нельзя, нужно понимать, принимать и помогать.  И, может, не случись от жизни намёка на то, что Чангюн не так уж и не прав и не так уж алогичен в своих переживаниях, Минхёк не отозвался бы так остро. — Ты можешь хоть раз отреагировать на подобную ситуацию без паники? — фраза получается по-больному резкой; у Чангюна в ответ взгляд, в котором читается то, что Минхёк предпочитает не дочитывать до конца. И, вполне ожидаемо, он уходит в непробиваемый монотонный напор. — Я не паникую, — и черт его знает, правда это или нет; Минхёк сейчас в подавлении желания послать его прямым текстом, и он не может проводить полный анализ эмоций. — Я пытаюсь понять, что творится в твоей голове, если твой знакомый... — Друг, — успевает вставить слово Минхёк в начинающийся монолог. — Нет. Это не твой друг, — (хотя бы перестал бренчать всеми ложками-палочками-тарелками-пакетами, и говорить стал в разы быстрее, но речь всё ещё мало похожа на какую-то понятную эмоцию; скорее занудная лекция и продавливающий трактат. — Это твой знакомый. И в этом есть разница. Во-первых, прекрасно, что чангюновские журналиские скиллы позволили не долго тупить с тем, кто такой Хёнвон, почему такой Хёнвон в квартире, и что про такого Хёнвона Минхёк рассказывал. А во-вторых, было бы ещё более прекрасно, если бы он так же не тупил с тем, чтобы не делать выводы в одиночку, если это что-то, касающееся не его самого. — Начнем с того, что мы с ним в хороших отношениях, и какая разни… И Минхёка сразу же перебивают. (А он планировал рассказать, почему сейчас вот этот разбор полетов зря). (Нехорошо так делать, — думает Минхёк, — сходу перебивать людей). — Дело не конкретно в нём, а в том, что вот тебе ситуация, в которой ты в упор не видишь, где надо быть осторожным, а где можно говорить о подробностях своей жизни. В хороших отношениях? На работе ты тоже много с кем в хороших отношениях, но это не значит, что можно давать и намека на… Где-то тут Минхёк ловит белый шум. И впервые узнает, что нервы могут спутать чужую речь в один комок и мозг перестанет принимать информацию. Внутри закипает громкое требование перестать его так отчитывать, но голос Чангюна, даже не на повышенном тоне, заполняет все пространство; он говорит-говорит-говорит, и уже всей душой хочется, чтобы он наорал, потому что в таком темпе нотаций его энергетика слишком удушающая и прущая напролом.  — А что будет, если узнают на работе? — Минхёк даже не сразу осознает, что говорит это вслух, и смотрит в одну точку на столешнице. — Ты каждый раз за это так переживаешь, но будут же максимум сплетни. Разве сплетни могут что-то сделать? Минхёк безумно хочет быть “пойманным за руку”, чтобы вместо ответа на вопрос, всё поняли и прямо спросили, что за херня на его работе происходит. И тогда он всё-всё расскажет.  Но Чангюн отвечает на вопрос, а не догадывается, почему этот вопрос был задан. (Тут что-то скиллы журналиста уступили общечеловеческим). — Потому что ты работаешь в государственной крупной компании с консервативным начальством. Чтобы в ней удержаться и идти вверх по карьере, тебе нужно годами въёбывать на репутацию и быть безупречным со всех сторон. И с профессиональных, и, особенно, с личностных. Неужели я должен объяснять, почему всегда делают выбор в пользу того работника, который подходит им как человек, а не в пользу того работника, который подходит им с точки зрения профессионализма? Кажется, он сейчас сказал слов больше, чем Минхёк слышал от него за две недели. И Минхёк понимает: он попал в тему, которая у Чангюна настолько со всех граней рассмотрена, что он может по ней диссертацию защитить без подготовки. Ну и. Уровень актуальности: вышка. Уровень растоптанности неунывания и попытки держаться: тоже вышка.  — Сегодня ничего страшного не случилось, — если бы Минхёку за эту фразу каждый раз давали бы долларов десять, он бы за все время отношений с Чангюном уже мог бы позволить себе пятую плойку.  Чангюн в отмахивании  “да-да-я-понял-конечно” саркастично кивает, вслух говорит “хорошо”, тоном, в котором явно НЕ хорошо, и переводит тему на какой-то бытовой вопрос. (И Минхёк даже на это невозмутимо ответил). Можно сейчас успокоить всего одним признанием в одной давней истории, что Хёнвон когда-то на ящиках сидел и обменивал свои свободные уши на химозный кофе. Поэтому он в курсе.  Причём с самого начала. Но бесит сам факт, что Чангюн даже не допускает крохотного процента, что можно ДОВЕРИТЬСЯ; и прикинуть, а вдруг, если принять позицию, "окей, раз ты в этом всём уверен, то я спокоен", толка будет больше? Минхёк слышит за спиной, как он уходит в спальню и открывает шкаф, явно ища домашние вещи и явно собирается идти в душ (чтобы явно не продолжать по кругу одно-и-тоже, даже если это одно-и-тоже не озвучивается вслух). Минхёк всё понимает. Он постоянно хочет конкретику от человека, который всё ещё спутан по своим эмоциям и чувствам. И Чангюн же изначально не был в сильном негативе и даже не был в используемом Минхёком к нему определении “бесишься”. А потом Минхёк его любезно докрутил до этого состояния. (Даже находясь в позиции "всё понимаю"). Минхёк заходит в ванну вслед за Чангюном, чтобы быстро забрать с полки над зеркалом дезинфицирующий раствор для линз. (И ни слова больше не говорить до завтрашнего дня). Минхёк дотрагивается до чужого плеча, чуть облокотившись вперёд (привыкший сначала прикасаться и только потом просить что-то сделать: отойди от раковины или подай мне с полки вот это, ты стоишь ближе), и Чангюна прошибает, как от тока. Он дёргает плечом, а Минхёк под рукой чувствует до какого каменного эффекта у него напряжены мышцы. (И думает, — нельзя же на этом заканчивать вечер). (Вообще, всё это, — кошмарно нельзя) — Почему ты так реагируешь на меня? — тихо спрашивает Минхёк, погладив подушечками пальцев плечи Чангюна и перемещая ладони ниже — Разве я делаю сейчас что-то для тебя непривычное? — он проводит ещё пару мягкий линий по предплечьям, вместе с тем, как легонько прижимается губами к верхнему позвоноку, пока Чангюн не выдохнет и сознательно не расслабит спину.  И это очень хороший знак, поэтому Минхёк плавно магнитится к нему в тесную близость, проскальзывая ладонями под низом футболки, чтобы гладить руками торс и вжиматься губами в шею, успокаиваясь от знакомого запаха тела и отдушки одеколона. — Я пока не понимаю, что ты делаешь, — голос приглушенный и немного настороженный. Минхёк улыбается, и поднимает взгляд, посмотрев на Чангюна в зеркале: — Я трогаю своего парня.  — А почему? — Почему? — коротко смеется Минхёк, целуя его в щеку, а руками чертит линии от ключиц до низа живота. — Потому что мы здесь одни, и я могу вести себя свободно, — прикрывает глаза, желая задурманить, отвлечь, соблазнить и внушить свои мысли как истину: — Но даже если мы не одни, ты всё ещё остаёшься моим парнем. (Минхёк говорит то, что хотел бы, чтобы Чангюн сказал ему). (Но телепатические волны вне зоны доступа). — Почему ты об этом говоришь? Почему-почему-почему. Потому что мне кажется, что иногда тебе нужно это напоминать, — думает Минхёк.  — Посмотри, — указывает он, столкнувшись взглядом в зеркале, и не прекращая медленными, долгим движением гладить его тело под футболкой. — Я физически существую в твоей жизни. Хватит от этого убегать. Чангюн расслабляет губы в полуулыбке. Он наконец-то услышал что-то, что дало ему понимание, к чему всё это происходит. — Я никуда не убегаю, — уверяет, ослабевая даже в голосовых связках; он опирается на теплые объятья, положив одну ладонь поверх руки Минхёка, а вторую заводя назад, чтобы коснуться его волос и довольно улыбнуться, когда Минхёк целует в изгиб плеча и шеи. — И я не пытаюсь тебя оттолкнуть. Я только хочу быть аккуратней. — Ты доходишь до крайностей, — в миллионный раз напоминает Минхёк и утыкается носом под ухо, продолжая мысль прямо в кожу: — Из-за того, что я честен со своими друзьями и не считаю, что все всё сразу понимают, ты видишь меня слишком неосторожным, — он делает паузу. — А сегодня всё поняли только потому, что знали изначально. Чангюн воспринимает эту информацию нервным-"я-идиот"-смешком. И это вся его реакция. (Видимо, теперь полноценно осознает, как поспешил с эмоциями, но уже находится в слишком растопленном состоянии, чтобы осознать, как грамотно за это извиниться). Минхёк намеренно устанавливает прочный зрительный контакт через зеркало.  Следит и за своим лицом: чтобы его выражение было спокойным и без тени игровой улыбки; сейчас не тянет ни шутить, ни дразнить, а только мягко улыбнуться, когда в Чангюне окончательно растворяется настороженность и остаётся лёгкая, по-своему очаровательная, неуверенность, смешанная с зарождающимся удовольствием. Его рука в волосах Минхёка чуть давит на затылок вниз; и Минхёк, улыбнувшись ещё шире, опускает голову согласно его направлению, чтобы следующие пару минут, в полной тишине, слабо захватывать зубами кожу на шее, больше царапая и целуя, чем оставляя существенный укус. — Мне нравится видеть нас вместе, — вполголоса говорит Минхёк, вместо очередного прикосновения. — Я хочу вернуться к этому через два дня. Когда у нас будет возможность никуда не торопиться, — продолжает он, поцеловав в скулу и возвращаясь взглядом к Чангюну в отражении. — Так не торопиться, что даже раздевать тебя перед зеркалом в спальне я буду около часа, — и смотрит невозможно затягивающими глазами вместе с тем, как опускает ладони на его бедра, стискивая и вплотную прижимая к себе: — Я хочу, чтобы ты видел нас двоих, а не только меня, — объясняет он, расслабляя руки и вслушиваясь в шумный дрожащий вдох. — Тебе нравится эта идея? (А ещё Минхёку хочется сдуреть от вседозволенности). (И увидеть, как личное “вседозволенное” дуреет в ответ от Минхёка). — Да, — заворожено выговаривает Чангюн, а его губы приоткрываются от крошечного возбуждающего звука, нескрываемого кайфа, от ощущения абсолютной привязанности Минхёка к нему. — Очень. Минхёк, прежде чем разъединить руки и уйти, по-лукавому ухмыляется ему в отражении.  (И тащится-тащится-тащится от силы своего влияния, заметив, как Чангюна рефлексом сразу же повело к нему обратно). ==== Если не ложиться в одно время с Минхёком, то он очень “по-честному” делит границы кровати, растягиваясь, как ему удобно, и оставляя другому крохотное пространство, на котором, так и быть, можешь попробовать уместиться.  Минхёк лежит на животе так, чтобы невозможно было нормально улечься рядом с ним. Его не особо сейчас тянет в сон, но он может часами лежать с закрытыми глазами, наслаждаясь тишиной и улыбаясь, как только чувствует, что Чангюн кладет голову на его спину, прижимаясь щекой к позвоночнику и чуть опускает одеяло с Минхёка вниз, чтобы дотронуться до поясницы и пару раз провести ладонью, еще сохранившей жар после горячего душа, широкую линию по всему низу спины. — Будешь спать так? — в подушку бормочет Минхёк. — У меня есть ещё варианты? — он говорит прямо под лопатку и от этого по-приятному щекотно. — Диван, — предлагает Минхёк. — Я его не признаю, как не признают независимость Сомали. (Да господи). — Это уже четвертый пример за сегодня связанный с какой-то херней в мире. Возьми себе пару выходных подряд. (В его же тоне что-то вязко, теплое и немного капризное). — Государственная независимость для тебя херня? — показательно удивляется Чангюн, разочарованно вздыхая и, подняв голову, двигается выше, чтобы поцеловать между лопаток.  — Пусть будет херня, только спи. — Но ты занял моё место, — Минхёк ощущает спиной вибрацию от его смеха и его теплое дыхание в районе своих плеч. — Тебе лучше забрать меня к себе, — он уже шепчет на ухо, навалившись всем телом, крепко прибивая к кровати и не оставляя никаких вариантов, кроме как так же крепко заснуть. — Я знаю ещё много примеров, связанных с какой-то херней в мире. На всю ночь хватит. Он в меру игривый, в меру нежный, и полностью успокоившийся; Минхёк до конца поверить не может, что смог всё-таки затрогать и заговорить его в ванной до этого состояния. Минхёк двигается (важно сообщая, что делает это ТОЛЬКО из-за нежелания слушать про государственные независимости). И, как только Чангюн ложится на бок рядом, накрывает его со спины одеялом, прижимаясь к нему, перехватив рукой через пояс. (На фоне всей нервной возни, ловит четкую мысль о желании сцепить так, чтобы Чангюн не смог бы никуда уйти и никто бы не смог его забрать). — Куда ты хочешь поехать в отпуск? — в очень комфортной громкости для темноты спрашивает Минхёк. (Вот об этом он хочет болтать всю ночь, а не о государственной независимости). Ему необходимо заснуть окончательно убежденным в той реальности, где на первом плане не продумка многоходовок, как разобраться с коллегами, а заботы о том, как пройдут те дни, которые он первый назначил фразой “у меня вот тут отпуск” и больше не говорил ничего, потому что Чангюн ни в тоне, ни в взгляде не поменялся со своим “хорошо, значит, и у меня тоже”. — А куда хочешь ты?  — Однозначно в другую страну. Но пока не знаю в какую именно.  — Выбираешь из тех, где ниже цена административного штрафа за вандализм?  Минхёк слышит, что он улыбается, и от этой изученности его во всех своих интонациях порывом тянет поделиться сокровенным интимным. — Выбираю из тех, где смогу забронировать номер с одной кроватью, держать тебя за руку в общественном транспорте и поцеловать на улице.  Тишина. Тяжелая. напряженная. пугающая. тишина. — Давай подумаем об этом уже завтра. Сначала Минхёк не обижается, он даже не въезжает до конца в то, что услышал, и думает, что это так, по-глупости сказанное. — Это требует серьёзного обдумывания? Я понимаю, долго страну выбирать, но я же просто… — Завтра, — перебивает Чангюн. — Ладно?  Есть в его тоне что-то, с чем Минхёк не хочет спорить, но обида жжёт ужасно где-то в середине горла и щиплет глаза.  Всему. Есть. Свой. Предел. Заёбанности. Минхёк может подумать о себе, может подумать отдельно от себя о другом, но каждый раз встречаться со стеной в попытках подумать о чем-то совместном. И не столько из-за умения Чангюна фразой “давай не сейчас” решить все вопросы того, как живут взрослые люди, а сколько из-за чувства, что он просто подбивает весь чужой мир под своё “хочу”, хотя Чангюн, возможно, вообще не готов рассматривать его в таком контексте. (Секунд пять телепатической тусовки в чужой голове, чтобы убедится, что всё так, просто выражается это как-то ебнуто, и Минхёк бы успокоился). В какой-то момент Минхёк начинает думать, что реально живёт в слишком сказочном свободном мире. Может, если бы был рядом какой-нибудь знакомый пример того, что это возможно.  Может, если бы в год хотя бы пятнадцать дней кто-нибудь другой брал на себя веру в то, что твои убеждения правдивы.  Может, если бы ты вовремя говорил о своих проблемах, а не молчал, боясь, что спровоцируешь тем самым сильные изменения, приводящие к расставанию.  Может, если бы твой парень хотя бы признавал вслух, что он твой парень. Тогда. Может. Справляться было бы проще. Минхёк заставляет себя заснуть, чтобы не начать беззвучно плакать, уткнувшись лбом в чужое плечо от того, что вроде есть в кого уткнуться и этот кто-то обязательно заметит и расспросит, в чём дело, но конкретно в этой ситуации это принесет ещё больше проблем к уже существующим, а не решит хотя бы одну. А на утро Минхёк и сам не хочет разговора.  Утром происходит что-то по-странному цепляющее. Минхёк едва успевает выключить будильник, а к нему уже льнут с открытой потребностью в том, чтобы он никуда не уходил хотя бы ещё пять минут. — Мне пора, — бормочет Минхёк, как только Чангюн губами касается его кадыка и скользит ладонями между лопаток, пытаясь подвинуться ещё ближе, спутаться руками, ногами и тесно прилипнуть. Это не то чтобы частое явление, Чангюн обычно либо вообще не просыпается, либо просто загребает к себе освободившуюся часть одеяла, и только изредка реагирует недовольством на исчезнувшее тепло. В третьем случае Минхёк переставляет будильник на десять минут позже, возвращается в объятье и запускает пальцы в его волосы, чтобы гладить и легонько сжимать пряди у корней, раз Чангюна это заставляет очень тихо и приятно мычать. Но сегодня Минхёк почти силой отцепляет его от себя, поднимаясь с кровати так быстро, словно только и ждал минуты, когда можно будет уйти. Чангюн сразу открывает глаза, щурится, и смотрит так огорчено потерянно, что Минхёк предпочитает абстрагироваться от этого нахрен. У него вообще в мыслях сияет вспышка-план навсегда отстать с любым предложениями, и колбасит мигренью так сильно, что он не в состоянии и ответное "доброе утро" выговорить не сквозь зубы. (А лютое раздражение передается в каждом движении). Чангюн садится на кровати, наблюдая за тем, как Минхёка выводит из себя даже то, что в рубашке кто-то придумал чёртовы пуговицы, и теперь их надо просовывать в каждую петельку. — А как мы выберем страну?  Минхёк даже не вслушивается, вырывая резкими движениями одну из верхних пуговиц. (Пуговице достается тот мат, который, вроде как должен был достаться не ей).  Он сжимает её в ладони, решая забрать из дома на работу металлическую баночку (в прошлом — из-под чая, в настоящем — для хранения ниток ), чтобы и было чем отвлечься в обеденный перерыв, и через мелкую моторику прийти к полному дзену.  Нитки иголки хранятся в выручай-ящике. И он с Минхёком дружить отказывается. — Я не зна… Да блять! — поэтому не поддаётся с первого раза. Минхёк вкладывает чересчур много силы, пытаясь его отодвинуть, а скрежет и лязг уже может быть слышен даже соседям. Через секунду ящик падает на стул (со звуком падения бетонной плиты), рассыпая половину содержимого на пол. (Даже в ушах звенит). Чангюн дожидается окончания звона и не меняет тон голоса: — Выпишем каждую страну на бумажках и вытянем наугад? То, блять, давай потом, то, блять, давай прямо сейчас. Бесит. Утро и так в чс улетело; ещё одним разговором Минхёк камикадзить не собирается. Но говорит: — Ты если хочешь, чтобы я тебя как-то услышал, на децибела три громче можешь говорить?! Чангюн повторяет вопрос ровно в той же громкости. Минхёк тяжело выдыхает, показательно, чтобы дошло "я сейчас опасность, и ты сейчас не лезешь ко мне”, но там напротив мутно-внимательный взгляд. Он сдается, сухо бросая: — Как угодно, — и создаёт больше шума своими перемещениями из комнаты в комнату; а из-за рассредоточенности постоянно то берёт какой-либо предмет и бросает его на полпути, то возвращается за ним, забыв, что он ему нужен. (И почему надо разнести полквартиры, чтобы вообще заметили, с каким вопросом Минхёк правдами и неправдами пристает не первый день?). — Можно просто выбрать из того, что нам двоим нравится, — как ни в чём не бывало продолжает беседу Чангюн. Он какой-то бессмертный, потому что невозможно же быть с таким нулевым чувством эмпатии и лезть под руку. — Я же сказал тебе! — орёт Минхёк из ванны. — Как угод... (И слышится грохот от падения мыльницы в раковину). Второй раз он сталкивается с вообще-точно-не-со-мной-ты-вчера-чуть-ли-не-до-слёз-пытался-поговорить уже на кухне.  — Я написал свой список тебе в сообщении, — где-то за пару секунд до хлопанья ванной двери успевает сказать Чангюн, переместившись уже с пледом на диван, и, не отрываясь от телефона, ест бисквитное печенье, открыв упаковку только с одной стороны. ... Тут Минхёка наконец-то заинтересовывает, а что вообще происходит. Он без особого желания прямо сейчас кинуться смотреть на сообщение, отвечает беззлобным “хорошо”, заканчивая сборы в спальне и только потом возвращается на кухню, держа в руках телефон и втупив в список из семи стран.  (Еще и с комментариями, охуеть). — Когда ты успел? Ты проснулся минут десять назад, — недоверит Минхёк. И его паранойи чуть-чуть кажется. Что список и примернейшее-спокойное поведение Чангюна только из-за одной цели: чтобы предметы вокруг перестали заканчиваться поломкой. — Я составил его раньше. Утром я просто скопировал из заметок и отправил. Минхёк ни черта не верит. У него не хватает фактов наехать, но это точно не правда. Это не мог быть список для отпуска, который Чангюн бы раньше составил.  Это может быть список для какой-нибудь хероты, связанной с его работой, список для какой-нибудь хероты, связанной с его прошлыми учебными заданиями. (Или вообще первый попавшийся в гугле список, который он скопировал). (Но фактов наехать все ещё нет). Минхёк подходит ближе к дивану. Чангюн поднимает на него взгляд, следя за его движениями, но как только он садится рядом, отворачивается обратно к экрану телефона, колко подмечая: — Уже от меня не отстраняешься?  — Я прочитаю сообщение позже, — обещает Минхёк, предполагая, что от него ждут ответа. Злость выдыхается. (А Чангюн сейчас умудрился переобидеться, ещё и аргумент “так я же сказал — утром поговорим” у него в запасе). (Это что-то на логичном, а не поспешном “прямо сейчас скажи мне обо всем”). — Есть вопрос, — начинает Минхёк уже обычным своим голосом (а не "откушу-руку-если-тронешь"), поворачиваясь на диване боком и положив локоть на его спинку.  — На частоте сколько децибел мне на него отвечать? — вроде и язвит, но вроде и не рассержен всерьёз. — Мне плевать на какой, ты только повернись и посмотри на меня, — Минхёк отдает себе отчёт, что ему с таким грубым стилем не хочется ничего говорить, но, честно, он не пытается задеть, это просто получается вот_так. Чангюн даже не говорит что-то типа “какой у тебя вопрос?” или “что?”, он просто поворачивается и делает жест кистью в стиле “ага, давай, удиви”. Ну.  Да. С одной стороны, выручай-ящик в разобранном виде валяется под столом, а за утро Чангюн дважды почти услышал, куда именно его послали, но, с другой стороны, можно уже было бы и без такого одолжения. — Мне любопытно, — сразу обозначает Минхёк. — Что ты говоришь, когда выходишь с коллегами из офиса, и они знают, в каком районе ты живешь, но ты ездишь в другой? Чангюн внешне остается в этом состоянии “ок, слушаю, чего тебе”, но взгляд значительно смягчается. Будь Минхёк в более приземлённых состояний, он бы вообще об этом не спросил.  Но сейчас он трансляция одного единственного шифра: "поймай меня на этом, допроси меня об этом, задолбай, пока я всё не расскажу, пожалуйста, я хочу услышать фразу о том, что все будет хорошо не от друзей, а от того, с кем засыпаю”. — А почему тебя это волнует? — Чангюн включается в это сразу, не используя право взъерошится из-за всего утреннего концерта. (Мило-то как). — Мне интересно, о чем ты врёшь. — Я не вру, — сразу говорит он, и раньше это сопровождалось раздражением, что опять про враньё заговорили, или воем “да хватит”, если это враньё не воспринимается им как что-то страшное, но тут очень чёткий и быстрый ответ, не защищающийся, а как неоспоримый факт. — Я просто ничего не говорю. (Метод у него, конечно, один на все ситуации). — Они же спрашивают, — настаивает Минхёк.  — И зачем им отчитываться? Это моё дело, — он замолкает, и Минхёк думает, что вообще зря об этом спросил; у них слишком разные стили работ, Чангюн вообще не знает, что такое выходить из одного и того же здания в одно и тоже время с одними и теми же людьми на протяжении многих лет: — Что у тебя случилось? — Ничего, — привычно говорит Минхёк, слабо улыбаясь. — Просто было интересно. — Ммм, — согласно кивая, тянет Чангюн, а потом чуть наклоняется к Минхёку, чтобы дружеской просьбой оформить: — Да сочини ты мне уже нормальную причину, в которую можно поверить. Он полушутит, а значит, скидывает всё на повседневные мелкие проблемы, доверяя, что о серьёзном Минхёк сказал бы сам. Становится стыдно. Но Минхёк "сочиняет". — На работе неделя проверок, из-за них я на таких нервах, что накручиваю себя со всего подряд. — Проверки? — повторяет за ним Чангюн, ни хера не поверив. — Проверки. Чангюн, видимо, решает, что Минхёк, по каким-то личным причинам, хочет, чтобы это принялось за правду. И подыгрывает ему. — Проверки на работе это не главное, — произносит немного тягуче-сонно, с прищуром “допустим, назовем это условным словом проверки”; он пытается вести себя мило и быть удобным в том, чтобы сильно не лезть. — Главное, чтобы твои оценки стран совпадали с моими.  В Минхёке сейчас — не больше, не меньше — раскаленная и откровенная виновность во всем на свете. Чангюн вглядывается внимательнее, до беспокойства недолго, а до сложения дважды два ещё меньше. Минхёк же почти получает желаемое: его вот-вот словят, но от этого не легко, как при свободном падении, а безумно страшно, поэтому он улыбается, тянется к Чангюну так, чтобы мягко обнять его шею и приблизиться быстрее, чем чужой процесс сложения и вычитания дойдет до четкого вывода. — “Заранее” придуманный список стран, ну конечно, — нежно-саркастичной интонацией (и только он так умеет) возвращает Минхёк, очень тихо усмехнувшись, и поглаживающие уводя одну ладонь с шеи Чангюна под его ухо. Чангюн жмурится, одновременно миксует разные тоны несерьезного возмущения; и чем больше он по-милому ноет, тем ярче Минхёк улыбается, настойчиво вжимая его своим телом в спинку дивана, и, обхватив ладонями лицо, не спеша очерчивает подушечкой большого пальца его приоткрытые губы. А затем коротко прижимается к ним своими, несколько раз отстраняясь, но сразу же возвращая касание. (Не плохо бы выговорить “прости за такое утро, оно было слишком поспешным и эмоциональным", но что Чангюну мешало вчера сказать “да, отпуск хорошо, я пришлю тебе список позже”?). —  А ты точно не на войну уходишь?  — не до конца вникает в тлеющую нежность Чангюн, положив руки Минхёку на пояс. — Мы увидимся вечером, чего ты? — он пытается сдержать смех, уворачиваясь от неожиданно быстрых распыляющихся на всё лицо прикосновений. — Ну прав… — он не успевает договорить, как Минхёк скользит пальцами под его подбородком, чтобы твердо направить к себе и целовать уже с продолжительным напором. — Не обращай внимания на ящик, — по-сдавленному тихо говорит спустя минуту, и речь тут не просто про ящик, а в целом, про штормовое предупреждение, длящееся всё утро. — У нас с тобой всё хорошо, — вводит его в курс дела Минхёк, мало ли, тут могли подумать, что у него какие-то конфликты планируются. — Правда ведь?  Ну самый тот вопрос после попытки кухню разъебать, — считывается в одновременно самоироничной и нежной усмешке у Чангюна.  — Конечно, мне же в отношениях с тобой… — он сгибает руку в локте, чтобы посмотреть на внутреннюю сторону своей ладони и сымитировать чтение с запинками, как со шпаргалки. — Очень ком-форт-но. Минхёк улыбается . Говорит, что не услышал. И просит повторить на три децибела громче.