*
Он вернулся. Теперь это была уже сила привычки. Без Александра всё было по-другому, но он решил, что должен научиться жить без него. От этого зависело здоровье его рассудка. Поэтому, быстро пообедав с другими членами своей семьи, он вышел в сад погулять, надеясь встретить какого-нибудь соседа. На дорожке из роз он увидел свою старшую сестру, элегантно одетую и красиво причёсанную, в объятиях молодого человека, которого он не знал. Судя по их виду, они оба были замешаны в этом деле. Они болтали, смеялись и поддразнивали друг друга, а ещё Луи однажды видел, как они целовались под туннелем. Он предположил, что это был другой Оливер. В этой вселенной их любовь была вознаграждена, и Оливер не был каким-то «бедным, раздутым дураком», как однажды назвала его настоящая Эстер. Он спускался по ступенькам, отделявшим заднее крыльцо от сада, его рука была занята попыткой отогнать розовую бабочку, когда Луи увидел его. Он сидел на белой деревянной скамье-качалке с книгой в руке. Одна нога на скамейке, другая касалась земли, чтобы слегка покачиваться. Его брови были нахмурены, и он выглядел глубоко погруженным в чтение. Луи смотрел на него издали, раздумывая, не подойти ли ему поздороваться. Где-то вдалеке едва слышно зазвенел колокольчик, когда на него подул лёгкий ветерок. Луи не помнил более спокойного момента в своей жизни, чем этот. Он не смел его беспокоить. И вот, когда он уже собирался уходить, Гарри оторвал взгляд от книги. Луи уже не в первый раз видел его глаза. Но прямо здесь, при естественном освещении, под солнцем, они были такими ярко-зелёными, что Луи был уверен: он никогда не видел ничего подобного. — Привет, — застенчиво сказал Луи. — Привет, — эхом отозвался он. — Присядешь? — Мне бы не хотелось тебя беспокоить. — О, ты не побеспокоишь, я люблю компанию, — Гарри подвинулся к краю скамейки и похлопал по соседнему месту. Луи сделал, как ему было сказано. — Прекрасный денёк, не правда ли? — сказал Гарри, закрывая книгу и глядя в небо. — Разве этот мир когда-нибудь знавал мрачный день? Гарри, казалось, на какое-то время задумался. — Бывают дни туманнее, чем обычно. Но здесь едва идёт дождь. — А как насчёт растений? — Они могут очень долго обходиться без воды. Последний раз дождь шёл два года назад. Тогда он лил весь день. На мгновение воцарилась тишина. Всё, что Гарри говорил, интриговало его. Каждый раз, когда тот говорил, Луи хотелось ответить по меньшей мере десятью вопросами. Это было не так уж и странно, учитывая, что Луи пришёл из своего мира с определённым набором правил, который диктовал, как всё работает, и который он мог легко понять. Здесь всё было по-другому. И он умирал от желания узнать об этом. Он начал с самого начала. — Сколько тебе лет? Коснувшись ногой земли, Гарри слегка оттолкнулся, отчего скамейка слегка покачнулась. Он наклонил голову, сохраняя зрительный контакт. — Как ты думаешь, сколько мне лет? — Даже не знаю. Я бы сказал, восемнадцать или двадцать. — Восемнадцать или двадцать? Так сколько именно? Луи улыбнулся, немного смущённый. — Двадцать. Я не знаю. — Двадцать? — Да. — В таком случае двадцать. — В таком случае? — повторил он, явно забавляясь. — Разве ты не знаешь, сколько тебе? — Конечно, знаю. — Значит, я правильно угадал. Когда он почувствовал себя немного увереннее, Луи придвинулся к нему поближе. Гарри ласково улыбнулся ему, переводя взгляд с глаз Луи на его рот и обратно. Луи добавил: — Живёшь один? — Да. — Родителей поблизости нет? — Нет. — Они мертвы? — Ты задаешь слишком много вопросов. У Луи будто упало сердце. Гарри был прав. Луи был слишком назойлив, слишком рано. Он никогда не был силен в начальных этапах знакомства. Он был неуклюж и, возможно, чересчур нетерпелив, когда ему кто-то нравился. Александр взял на себя утомительную задачу завоевать его расположение и преодолеть его неловкость. — Прости, — пробормотал он. — Я просто пытаюсь понять, как устроен этот мир. — Всё в порядке, — успокоил его Гарри тихим, мягким голосом, и его взгляд стал более нежным. — Мои родители не умерли. Их просто нет рядом. — Ты прожил здесь всю свою жизнь? — Да, в Роузвуд-Холл. Я был тут до того, как они разделили дом на три части. — Но… разве это не произошло более ста лет назад? Гарри помолчал, прежде чем ответить: — В твоём мире, может быть. Насколько я знаю, прошло всего несколько лет. Он нашёл время, чтобы оценить тот факт, что Гарри сказал «твой мир», а не «другой мир», как обычно делали остальные члены его семьи, то ли бессознательно, то ли просто, чтобы посмотреть на него свысока. Когда настала очередь Гарри задавать вопросы, Луи искренне пожалел об этом. — А где твой парень? — Он… Ну, вообще-то это довольно сложно. В моем мире он мёртв, — объяснил он, его горло сжалось. — Я встречался с ним, но это было уже не то. Мы с ним расстались. Пребывание с ним принесло больше вреда, чем пользы. — Это, должно быть, ужасно. Я сожалею о твоей потере. Чтобы не задерживаться на этом вопросе, Луи сменил тему. — Есть одна вещь, которую я не понимаю. Ты, должно быть, чей-то… другой. Но в квартире «А» по ту сторону двери никто не живёт. Что случилось с тем… другим тобой? У Гарри заняло какое-то время, чтобы ответить. Он посмотрел вниз, на крошечное пространство между их телами, на деревянную скамью, где облупилась белая краска. Летний ветерок ласково овевал его лицо и шелковистые вьющиеся пряди волос. — Понятия не имею. Иногда я думаю о нём. Мне кажется, что он, должно быть, был каким-то неудавшимся, несносным, ненавидящим себя актёром, который в конечном итоге покончил с собой. Я бы не удивился. — Вот как ты его себе представляешь? — Большую часть времени — да. А как насчёт тебя? Как бы ты представлял себе другую версию себя? — У меня нет другой версии меня, — заметил он. — Гипотетически. — Ну… я думаю, он был бы счастлив. Чуть менее наивен. Чуть менее мечтателен. Более зрел. — А всё-таки хорошо быть мечтателем, — заметил Гарри с любовью. — Я думаю, это очень уместно. Мне всегда кажется, что я сплю, когда захожу в эту дверь. Я всё ещё не могу до конца поверить в это. Несколько секунд они молча покачивались под пение птиц и цикад. Они слышали издалека слабый смех Эстер и Оливера: она только что столкнула его в большой мраморный фонтан. Парень промок с головы до ног. — Я бы выпил чаю, — сказал Гарри. — Я возвращаюсь домой. Может быть, ты хочешь присоединиться? — Конечно. Это было бы чудесно. Впервые в жизни Луи переступил порог квартиры «А». Она выглядела точно так же, как и его, с двумя этажами, дюжиной дверей и тёмными деревянными половицами. Помещение было немного темновато, но обставлено со вкусом — там было даже то, чего обычно не хватает парню его возраста, живущему в одиночестве. Едва войдя, Луи заметил на стенах несколько плакатов в рамках. Это были театральные программы, точно такие же, как в кабинете его второго отца. Гарри был изображен на картинах вместе с другими актрисами и актёрами. Театр, казалось, был неотъемлемой частью его жизни — занавес, отделявший гостиную от коридора, был похож на тот, который они использовали на сцене. Он был сделан из красного бархата и поддерживался золотой веревкой. Его мебель — все его вещи, на самом деле — была элегантной и, казалось, довольно дорогой. Бархат, натуральная кожа, массивное и блестящее дерево, фарфоровая и хрустальная посуда, аккуратно расставленные в массивном шкафу, и гигантские ковры ручной работы. Гарри любил красивые вещи. У него также была очень большая коллекция книг — тех было настолько много, что Луи не мог сосчитать их количество. Гарри пошёл прямо на кухню, чтобы поставить чайник. Луи остался в коридоре, наблюдая за ним. — А тебе не бывает одиноко? — Иногда, — его ответ был кратким и простым: он не хотел вдаваться в подробности. Повернувшись спиной к Луи, он включил плиту и достал из буфета чайные пакетики. — Где у тебя ванная? — спросил Луи, почувствовав внезапное желание уйти. — Дальше по коридору, последняя дверь налево. Он тихо поблагодарил его и пошёл своей дорогой. Его ноги ступали по коридору, где красно-золотой ковёр украшал пол. На обеих стенах висели ещё плакаты. Отвлекшись на все эти пьесы, на которых Луи ещё не был и которые выглядели очень многообещающими, он дошел до конца и остановился перед последней дверью. Он уже собирался повернуть ручку, когда до него донёсся голос Гарри: — Слева от тебя, дорогой. Луи остановился, как вкопанный. Он действительно собирался открыть дверь справа от себя. Откуда Гарри знал, что он войдёт не в ту дверь? Всё это время тот даже не выходил из кухни. Луи решил не придавать этому значение.*
Когда они вошли, гостиная была такой же уютной и восхитительной. Чай был подан в фарфоровых чашках, на длинной тарелке были аккуратно разложены разнообразные бисквиты — и всё это стояло на стеклянной поверхности кофейного столика, пока они сами сидели на продолговатом изящном на вид диване из красного бархата. — Всё в порядке? Луи подождал, пока он сделает первый глоток чая, чтобы кивнуть в знак согласия. — Ты читал все эти книги? — он указал на книжную полку, которая занимала почти всю стену. — Да, все до единой. У меня много свободного времени. Когда я не на сцене, я либо ухаживаю за садом, либо читаю. Или учу реплики. — Могу ли я найти хоть одну из этих книг в своём мире? — Я не думаю, что ты можешь это сделать. Я одолжу тебе одну, если тебе интересно. — Тогда я дам тебе одну из своего мира, потому что никто из вас, кажется, не слышал о наших книгах. Другой Алекс ничего не знал об «Алисе в Стране чудес». — Прости, о ком? — Как я и сказал. Вы многое упускаете. Гарри тихо засмеялся, поднося чашку к губам. — Похоже, у тебя в мире полно забавных историй… Не мог бы ты рассказать мне чуть больше? — О моём мире? — Просто я так мало об этом слышал. Я никогда не выходил за эту дверь. — Я что, первый, кто перешел границу? — Да, первый, с кем я разговаривал. А что? Луи не торопился и долго и напряженно размышлял над этим. Он задумался, с чего начать, что включить, что не пропустить, чтобы посторонний человек мог получить ясную картину того, что представляет из себя его мир. — Ну, — осторожно начал он, — мой мир такой же, как твой, только хуже. — Я так и думал. — Ты можешь заболеть. Насколько я понял, здесь такого не бывает. Там болезнь может забрать твою жизнь. Люди просто… Люди по большей части ужасны. Он заметил лёгкую ухмылку Гарри и продолжил свой рассказ. — Одни люди порабощают других. Женщины считаются ниже мужчин… Если только здесь не то же самое? — Здесь всё не так. Это звучит ужасно. — Большая часть мира бедна. Одни живут в нищете, в то время как богатые становятся всё богаче и жаднее. Страны вступают в войну — скорее, это делают правительства, — и их народы страдают. Мой отец участвовал в Великой Войне. Когда он вернулся, он был травмирован. Он хорошо это скрывает, но можно сказать, что он никогда не будет тем человеком, каким был раньше. Тем временем Гарри поставил чашку на стол. Он внимательно слушал, озабоченно нахмурив брови. — Великая Война? — Здесь когда-нибудь была война? Или где-нибудь ещё? — Конечно, нет.… Не расскажешь ли ты мне о ней? И он рассказал. Луи рассказал ему всё о войне, её разрушениях, смертях, кровавых битвах, травмах и наследии. Он вкратце пересказал все войны, которые человечество знало и через которые прошло. Он рассказал ему о крестовых походах, кровавых завоеваниях, войнах, длившихся десятилетиями. Когда он исчерпал все свои знания о худших ужасах, которые когда-либо испытывало человечество, Луи заметил, что глаза Гарри были влажными. Тусклый свет комнаты отражался в них, когда слёзы грозились упасть на его щёки. Он понял, что был слишком резок со всем этим. Он рассказал слишком много ужасного за слишком короткое время для того, кто жил там, что по сути было Раем на земле. — Что вы получаете, причиняя друг другу такую боль? — недоверчиво прошептал он. — Хотелось бы мне знать. Луи чувствовал себя ужасно. Он никогда не хотел огорчать Гарри, но он просто стал таким бесчувственным, вот в чём дело. Война была, за неимением лучшего слова, нормальной. И он это знал. Он всегда это знал. И он никогда не останавливался и не пытался понять почему. Просто так было: люди причиняли друг другу боль, и всё. Он считал своим долгом успокоить Гарри, доказать, что даже в самые мрачные минуты можно найти проблеск надежды. И он поведал ему историю, которую его отец рассказал семье. Она и по сей день остается для него одним из прекраснейших доказательств человечности. Рождественское Перемирие 1914 года. Ранним утром бельгийские, английские и французские солдаты стояли в окопах, измученные всеми потерями, понесенными ими с августа, когда они услышали Рождественскую песнь, доносившуюся с вражеских позиций. Они также обнаружили, что вдоль немецких траншей были расставлены рождественские елки, свечи и фонарики. При совершенно неожиданном повороте событий немецкие солдаты вышли из своих окопов и двинулись в середину нейтральной полосы, призывая англичан и других присоединиться к ним. Вооружённые белыми флагами, обе стороны оказались в центре опустошённой снарядами местности. А потом случилось немыслимое: мужчины пожимали друг другу руки, пили и пели рождественские песни, обменивались табаком, сигаретами и даже пуговицами мундиров, разговаривали и играли в футбол. Перемирие растянулось на несколько недель, пока военные власти не положили этому конец. Луи знал всё это, потому что его отец был среди них. Когда он закончил говорить, в уголках самых красивых глаз, которые Луи когда-либо видел, блестели слезы. Только теперь Гарри не казался таким расстроенным, а наоборот — он был умиротворён, и у него была слабая, нежная улыбка. — Это прекрасно. Не мог бы ты… Не мог бы ты спеть эту песню для меня? — Рождественский гимн? Она же на немецком языке. — Ну пожалуйста! — Ну ладно. Я постараюсь. Отец знал его наизусть. Он попытался вспомнить слова и запел тихим, неуверенным голосом: «Тихая ночь, дивная ночь! Дремлет всё, лишь не спит в благоговенье святая чета. Чудным Младенцем полны их сердца, радость в душе их горит». Он полностью завладел вниманием Гарри. Внезапно проигрыватель включился сам по себе и начал проигрывать мелодию. Луи услышал голос женщины, которая пела «Тихую Ночь» вместе с ним. — Какая красивая песня, — сказал Гарри. — Мне очень понравилась эта история. Может быть, ваш мир не так уж плох. — Надеюсь, они усвоили урок. Со времен перемирия там эта традиция держится до сих пор. Они говорят, что это было в последний раз. Война, которая положила конец всем войнам. — Я надеюсь на это. Если когда-нибудь начнется ещё одна, это будет немного неловко, не так ли? Он сказал это с усмешкой. Едва заметной, что с трудом поддаётся расшифровке. Выражение лица, которое, если Луи смог верно его истолковать, означало, что Гарри знает что-то, чего не знает он. — Скажи, у этого вашего проигрывателя есть собственный разум? Как же он начал играть эту песню? Можно мне взглянуть? — Конечно. Как только Луи встал и направился к маленькой машине, Гарри обнаружил, что сидит на диване один. Его лицо сразу же вытянулось. Его улыбка исчезла, а выражение его лица стало холодным и невыразительным, и почти презрительным движением руки он вытер слезы, которые так и не упали. Перемена в его настроении была настолько внезапной, что если бы Луи увидел её, то нашел бы её глубоко тревожащей. Как будто Гарри никогда и не плакал. Как будто он никогда и не улыбался. — Если ты не возражаешь, думаю, я пойду прилягу, — сказал Гарри. — У меня сегодня очень напряженный вечер в театре. Не хочешь приехать и повидаться со мной? — Я бы с удовольствием, — сказал он, отказываясь от попыток понять механизмы волшебного проигрывателя Гарри. — Я дам тебе немного отдохнуть. Спасибо за чай. — В любое время. Прежде чем отпустить его, Гарри подвёл его к книжной полке. Луи терпеливо ждал, пока тот сделает свой выбор. Наконец он взял одну из них. — Вот, — сказал Гарри, протягивая ему книжку. — Одна из моих любимых. — Спасибо. Я принесу тебе свою в следующий раз. — Не забудь, — поддразнил он. — Мне здесь до смерти скучно. Он проводил его до двери и посмотрел, как Луи проходит мимо другого мистера Уокера с аккордеоном в руке. Старик сидел на своей стороне крыльца и приподнял шляпу, приветствуя Луи. Как только тот исчез из поля зрения, мужчина перестал играть. Гарри, который всё ещё стоял там, прочистил горло. Другой мистер Уокер вздрогнул и повернул к нему голову. Молодой человек не произнес ни слова. Вместо этого он просто начал играть на воображаемом аккордеоне, молчаливо побуждая старика взять инструмент в руки. Его пальцы забарабанили по воздуху, как будто играли на крошечном пианино, а глаза были настойчивы — мистер Уокер подчинился без единого слова. Гарри вернулся в дом и тихо закрыл за собой дверь, как всегда невозмутимый и холодный. Он шёл по своему коридору медленной, уверенной походкой, держа себя высоко и гордо, заложив руки за спину. Он остановился перед дверью, которую Луи почти случайно открыл, и пристально посмотрел на неё, глубоко задумавшись. Он, например, очень хорошо знал, что скрывается внутри. Он принялся за работу и установил замок, который можно было открыть только ключом. Он спрятал его в крошечной хрустальной вазе на каминной полке.*
— Сосед пригласил меня сегодня вечером на спектакль, — объявил Луи в тот же день, обедая с другими членами своей семьи. — Он главный герой. Другие родители обменялись понимающими взглядами. — Я вижу, ты уже познакомился с Гарри, — сказала другая мама, вытирая уголок рта салфеткой. — Он так подходит тебе. Он очаровательный молодой человек. Это должно отвлечь тебя от мыслей о нём. — И к тому же очень талантливый, — добавил другой его отец. — Его имя постоянно всплывает среди критиков. Не успеешь оглянуться, как он уже будет на Бродвее. Он мне нравится. Луи только кивнул. Гарри действительно был талантливым. И красивым. И ещё много чего, но он не произнес этого вслух, поэтому просто жадно доел свою порцию. Они приготовили его любимое блюдо. — Не уходи. Вся семья повернулась к маленькой Мэгги. Она сказала это тихо и осторожно, как тайну, но все услышали её. Луи нахмурился. — Почему нет? — Потому что… — она замолчала, заметив, как пристально смотрят на неё родители. Они молча угрожали ей, давая неслышное обещание, что она непременно пожалеет о том, что собирается сказать. — Потому что нам с Розой скучно. Мы бы хотели, чтобы ты остался с нами на ночь. Пожалуйста. — Я поиграю с тобой, — ободряюще вмешалась Эстер. — Мы все будем играть вместе, не так ли? Родители лихорадочно закивали: — Мы будем играть с тобой всю ночь, — сказал их отец. — При одном условии: оставь Луи в покое. Он получил жизнь, чтобы жить. Луи выдавил из себя улыбку и попытался изобразить благодарность. Не было никаких сомнений, что этот мир, казалось, вращался вокруг него большую часть времени. Он не жаловался — ему нравилось быть особенным, — но это было ну очень тревожно. Когда он пришел в театр, клерк впустил его, даже не попросив показать билет. Он подозвал слугу и предложил ему проводить Луи до его места на одном из боковых балконов. Прежде, чем оставить его одного, и прежде, чем он даже успел усомниться в его особом отношении, камердинер сказал ему, что всё это было по требованию главного актёра. — Похоже, вы ему очень дороги. Он хотел, чтобы у вас была самая лучшая ночь. И его желание — это приказ. Вскоре он обнаружил, что остался на балконе один. Не то чтобы он жаловался. Перед началом спектакля он заметил Гарри в дальнем конце сцены, прямо за занавесом. Он стоял один, уже одетый в свой костюм, и смотрел прямо на него. Гарри помахал ему, длинные тонкие пальцы трепетали мягко и медленно, как усталая бабочка. Луи помахал в ответ, хотя и не был уверен, что Гарри видит его так хорошо. На его часах была полночь, когда спектакль закончился. Осознание этого вернуло его на землю в мгновение ока. Он никогда не пропадал без вести на целый день, его родители, должно быть, очень волновались. Последовал последний поклон, и аплодисменты толпы были такими громкими и гулкими, что казалось, зрители ревут. Луи практически бросился за кулисы. Он толкнул нескольких человек на своем пути и даже не потрудился извиниться. Он добрался до гримерной Гарри, дверь которой была оставлена приоткрытой. Он уже был там, снимая куртку. — Добрый вечер, — сказал он, всё ещё стоя к нему спиной. — Я надеюсь, тебе понравилось. — Безумно. Чрезвычайно. Но мне надо… — Через полчаса я вернусь на сцену и буду играть свою любимую пьесу. Эта история очень дорога моему сердцу. — О, Гарри. Я уверен, что это будет великолепно, но уже поздно, и мне действительно пора домой. Я обещаю, что вернусь, когда… — Ты знаешь, — снова оборвал он его, расстегивая пуговицы на белой рубашке. — Я всегда чувствую себя лучше, когда знаю, что ты в толпе. Я думаю, что ты мой талисман. Луи смягчился при этих словах. Он старался не смотреть на его тело, когда рубашка упала на пол. Гарри подошёл к шкафу, и Луи не мог не заметить шрам в уголке его глаза. — Я бы с удовольствием остался и посмотрел твою игру, — осторожно сказал Луи. — Но у меня есть семья на другой стороне. Они не поймут. Даже если бы я попытался объяснить. Они отправят меня в сумасшедший дом. — М-м-м… По-прежнему стоя к нему спиной, Гарри осмотрел вешалки, на которых были аккуратно развешаны его рубашки, куртки, джемперы, платья и пальто. — У тебя здесь тоже есть семья. — Верно, — признал Луи. — Тогда почему бы тебе не остаться? Если у тебя был выбор, почему ты решил остаться в таком ужасном мире, как тот, о котором ты мне рассказывал? Сказав это, он остановился на новой полностью чёрной рубашке, сшитой из легкой и полупрозрачной ткани. Он просунул руки в рукава и застегнул маленькие пуговки снизу вверх, медленно подходя к Луи, почти как хищник. Он выдержал его взгляд, и Луи сглотнул. Тот находил Гарри ужасно привлекательным, независимо от того, что он носил или делал. Он скользнул взглядом по его телу, позволяя себе восхищаться им. И, судя по всему, Гарри любил, чтобы им восхищались, и то состояние чистого блаженства, в котором он, казалось, пребывал по завершении пьесы. Он знал, что в его власти сбить с ног любого, и лучше всего он знал, что всё, что ему нужно, — это существовать. — Я должен идти, — тихо повторил Луи. Теперь они были невероятно близки. Гарри позволил себе быстро взглянуть на его губы, и Луи покраснел. — Возвращайся скорее, — прошептал он и изящным жестом поправил воротник Луи. — С книгой, пожалуйста. — С книгой. Я вернусь. Обещаю.*
Когда Луи вернулся домой, то ожидал грозы. Он поднялся по лестнице в свою спальню, но не успел дойти до двери, как Эстер выскочила из своей комнаты, схватила его за руку и потащила в свою комнату. Он видел, что она не только кипит от злости, но и плачет. — Где ты пропадал? — Я был в городе, — солгал он. — Я ужасно волновалась! — воскликнула она. — Я искала тебя весь день. — Мне очень жаль. — Никогда больше так не делай. — Почему ты плачешь? Это было действительно странно. Её поведение было довольно необычным. Он не ожидал, что из всех людей именно она будет так волноваться из-за него, и поэтому решил, что её беспокоит что-то ещё. Он был прав. Но она не ответила. Вместо этого в её голубых глазах появились новые слёзы. Она скрестила руки на груди и отвернулась. — Мама заболела. Тяжело. Я провела весь день рядом с ней, заботилась о ней и девочках.… весь день. А вас с отцом не было. На что ты вообще годишься? Мне всё всегда приходится делать в этом доме одной… Неужели тебе всё равно? Знаешь, что? Я не могу дождаться, когда ты уедешь в конце лета. Я больше никогда не хочу тебя видеть. — Ты не это имеешь в виду. — Ты понял меня. Вон из моей комнаты.