Тёплые оттенки голубого

      Чтобы быстро привыкнуть к ледяной воде, окунаться в неё нужно решительно и быстро, сразу с головой. Будешь топтаться на мели и раздумывать — промёрзнешь до костей, не получив никакого целительного эффекта.       С раннего детства Сичэнь облюбовал для себя один гладкий, отшлифованный горным потоком осколок валуна. Прямо по сглаженным граням камня в озеро стекали серебряными нитями потоки ключевой воды. Течение столетиями упорно и терпеливо размывало каменистое дно. Здесь было самое глубокое место источника и любимое место Сичэня. С камня можно спуститься прямо в воду — резко и с головой, не поднимая при этом брызг и лишних звуков — в Облачных глубинах запрещён шум. Оказываясь здесь, Сичэнь, казалось, начинал понимать человека, который ввёл это правило. Суета и шум для подобного места ни что иное, как грубое оскорбление.       Спускаться в источник он научился почти совершенно бесшумно, лишь с тихим плеском, когда над головой смыкается кристальная гладь. Особое удовольствие в том, чтобы не спешить выныривать. Невзирая на мелкие иголочки холода, что тут же норовят проникнуть под кожу, можно, использовав камень как опору, толкнуть своё тело глубже. Если в этот момент открыть глаза, увидишь размытые, но удивительно яркие краски. Если повернуть голову — совсем удивительного цвета солнечные лучи, чудом пробившиеся сквозь облака, туман, листву и воду, чтобы позолотить камни, которые невозможно согреть.       Если солнечное пятно ляжет ещё и на твою кожу, можно почувствовать себя медленно тонущей гладкой галькой. В Гусу их учили, что даже у скалы и горной реки есть душа. Сичэню казалось, что в такие моменты он видит это воочию. Ощущения похожие на духовное единение с оружием, но вместо прилива сил и азарта боя, наступает нерушимое ледяное спокойствие. Словно это он пробыл здесь сотни-тысячи лет. Это его всё это время ласкала студёная вода. Это он видел тысячи форм облаков, миллионы капель дождя, и такое количество цветов неба, что целый мир мог бы состоять только из них.       Такой мир был бы, наверное, очень красивым…       Те несколько секунд, когда можно побыть абсолютной частью озера, он успешно растянул, благодаря тренировкам и медитациям, на целую минуту. Позже — на две. Его пределом стали целых пять, и на этом он решил остановиться, а в дальнейшем просто поддерживать свой уровень. На самом деле он всякий раз рисковал утонуть. Стоит только слишком отрешиться от собственного тела, упустить момент, когда начинает жечь лёгкие… Иногда ему необходимо было это чувство.       Сквозь пелену слышно отголосок тихого плеска. Сичэнь, прикрыв глаза, медленно поднимается над водой. Реальность отвоёвывала его по крупице: тяжесть мокрых волос, капли, стекающие по коже, звуки шелеста листьев и отдалённого щебета соек, запах деревьев и ощущение ветра на лице; ещё один уникальный оттенок неба, вполне материальные вершины вполне материальных кипарисов, их мелкие плоды и тёмная кора, каменный берег источника и бледный силуэт над водной гладью. Он снова был собой. — Шиди. — Сюнчжан.       Ванцзи прикрыл глаза и отвернулся. Не любит он, когда брат делает это в одиночку. Даже обратился прохладно и официально, не по-родственному. Это же опасно, в конце концов! Сичэнь легко улыбнулся, и направился к нему, медленно разгребая перед собой воду.       В сердце Ванцзи всегда жил страх за его жизнь. Поселился там давно-давно, в далёком детстве, в один из бесчисленных дней, когда они вместе отправились на озеро. Сичэню было десять, Ванцзи — около шести. Он ещё не очень хорошо умел плавать, и купаться в источнике мог только в присутствии старших. Будущий Цзэу-Цзюнь тогда только начинал свои многолетние тренировки дыхания. Он оставил Ванцзи подождать его на камнях, сам же сполз с гладкого камня и скрылся под зеркальным ледяным пологом. Маленький Ванцзи с интересом и тревогой вглядывался в серебряную гладь. Незаметно для самого себя он начал считать секунды. Десять. — Хуань… Пятнадцать. — Хуань? Двадцать пять. — Хуань!!! Он спустился, хватаясь дрожащими руками за камни к самой воде. Они были холодными безучастными и гладкими, не предоставляя, по ощущениям, серьёзной опоры. Ванцзи, кричал, склонившись над водой, попирая любые правила о шуме. Он потянулся ещё ниже, силясь ударить по воде, то ли чтобы Сичэнь его услышал, то ли желая выместить панику на проклятом озере, которое, возможно, пытается забрать у него брата, а в следующий миг потерял воздух и солнце. Как оказался на берегу, в руках Лань Хуаня, вспомнить с тех пор не получалось. Ванцзи тогда наглотался воды, сильно замёрз и ещё сильнее перепугался. Сичэнь получил заслуженный выговор, Лань Чжань, за нарушение правила тишины — сутки без личного времени.       Теперь всё иначе. Ванцзи со временем перестал бояться холодных озёр, и когда брат предложил научить его дыхательным практикам, с радостью согласился.       Вода сомкнулась над их головами, когда они обеими руками держались друг за друга. А затем оба почти одновременно открыли глаза. Ванцзи видел перед собой два сизых омута в пасмурный день, Сичэнь подумал сперва, что солнце само превратилось в озеро и уронило в источник две золотые капли. Ванцзи заливал свет. Танцевал на нефритовой коже янтарными пятнами, отбрасывал над ключицами плавные серо-сиреневые тени, скользил, будто бы лаская, по плечам и бёдрам. Свет затекал под закрытые веки, когда они целовались.       Их утренняя медитация припадает на час змеи. В это время никто не смеет тревожить покой молодых господ.       Это время всегда было их с Ванцзи маленьким ежедневным раем. Кровать в Ханьши неширокая, без шелков и пуха, аскетичная, как и вся обстановка, но тем мягче и жарче прижиматься друг к другу. Сичэнь целует, запуская пальцы в мокрые шёлковые волосы. Их ленты висят на ширме совсем рядом с ложем, и из-за этого чувство, будто они оскверняют святилище или клановый храм.       Никто другой никогда не видел их такими, какими они были сейчас: растрёпанные и полураздетые, без лент и чинного сияющего благородства, с расфокусированным взглядом и дрожащими руками от предвкушения страсти.       Сичэнь, кажется всегда его желал. С возраста раннего юношества, когда впервые начал испытывать позывы плоти. Им было пятнадцать и одиннадцать, когда он стал замечать за собой далеко не обычные уже взгляды и мысли, от которых по коже пробегали мурашки, а под рёбрами что-то колко разгоралось. Эту часть жизни подрастающим в ордене детям принято было объяснять не ранее возраста расцвета, чтобы в младшие годы ничто не отвлекало от становления ядра, тела и духа. Сичэня пугали подобные проявления. Он чувствовал что-то странное к некоторым братьям по ордену, приятно было смотреть на миловидных и плавных, как прожилки в драгоценной яшме, сестриц, когда долг и формальности требовали контактировать с обитательницами женской половины или даже наносить визит, сопровождая Цижэня или кого-то из старейшин. Пугала неизбежность того, что придётся однажды вынести в свет, что с ним что-то не так. Пугало то, насколько сильный отклик вызывает в нём ещё неокрепший неоформившийся Ванцзи. Оказалось, что его брат не только учтивый, старательный и талантливый не по годам, но ещё и очень красивый. Кожа у него как облака — белая, волосы блестящие, мягкие очень-очень, а глаза как два зимних солнышка. Он не понимал, чего и как именно хочет, но ясно было одно: его волнения густо замешаны на желании быть ближе. Сичэнь начал чаще его обнимать. Он и раньше делал это после смерти их матери, когда А-Чжаню, кроме уроков, медитаций и тренировок, позарез требовалось родственное тепло. Но это не успокаивало его волнений.       Они возились с книгами в тихом, уютном даже закутке библиотеки, когда это случилось. Сичэню вдруг очень захотелось его обнять, и Ванцзи не противился. Хуань спрятал лицо в чужих волосах, и тихо заскулил от переизбытка не знавших выхода эмоций. Ванцзи учтивый, старательный, талантливый, красивый и… До помрачения приятно пахнет. Когда Сичэнь начал намеренно дышать чаще и глубже, втягивая воздух, плотно насыщенный дурманящим запахом, почувствовал уже знакомый раскат жара под рёбрами и… Внизу. Что сделать, чтобы быть ещё ближе? Чтобы это прекратилось? У А-Чжаня очень красивая шея… Неожиданно для самого себя он его укусил. Сжал зубами нефритовую кожу, но не до боли — легко, почти ласково, прижал его крепко к себе, и сидел так, смакуя на вкус и запах. Ванцзи вообще не понял тогда, что произошло. Дагэ соскучился и хочет с ним поиграть? Сичэнь от своего инстинктивного действия ощутил фантомное облегчение, и в то же время усиление жара и частоты сердечного стука. Ванцзи едва заметно вздрогнул, но никак не выказал недовольства. Хуань отпустил его шею и прикусил снова. Затем ещё и ещё. Он сбился со счета, сколько раз это сделал. В луче рассеянного света среди лабиринта стеллажей на его коленях сидел Ванцзи, а он, где мог дотянуться, кусал его тело. Белая, невероятно тёплая шея, в которой бьётся где-то дрожащий ритм сердца, стремительно краснеющие округлые ушки, молочные запястья с нитями голубоватых вен: сквозь одежду, под одеждой, вовсе без разбору. Вкусно, трепетно, жарко, тесно. Ванцзи вздрагивал несколько раз в крепких отчаянных объятиях, отчего смялись и сползли с плеч белые одежды. На Сичэня это подействовало опьяняюще. Оказалось, даже это не может утолить его странной жажды. Тело ощущалось затянутым в тугой нерушимый узел, энергия Ян бушевала внутри, не имея выхода, и Ванцзи — учтивый, старательный, талантливый, красивый, со своим невероятным запахом — ёрзал на коленях, дрожал, иногда тихо вскрикивал, делая ему ещё хуже, и одновременно невероятно хорошо. Лань Хуань, находясь на грани помрачения, укусил его открывшееся плечо — крепко и отчаянно, так, что Ванцзи явственно почувствовал боль. А-Чжань впервые закричал, мотая головой, забился в крепких тисках, но Сичэнь их разжать уже не мог: под его веками впервые взрывались разноцветные звёздные искры, пропали все звуки, кроме рези высокой ноты в голове и отдачи сердечной пульсации, по венам разлилось тягучее густое пламя, и стало в один миг так хорошо, что волосы на затылке встали дыбом, а всё тело разом мелко затрясло. Когда он пришёл в себя, нижние одежды оказались влажными и липкими, а Ванцзи, сидя теперь под самыми полками, с опаской и удивлением смотрел на него, натягивая ворот ханьфу поверх небольших ранок на плече.       Ниспосланным небесами чудом, их не услышали. Ванцзи никому не сказал ни слова, а Сичэнь, когда узнал, спустя немного времени, природу того, что с ним происходит, ощутил острое желание отрезать себе руки, и заодно выбить чем-нибудь зубы. О стену правил, например.       Острую ежедневно ноющую самоненависть вкупе с телесными порывами, он заглушал, прибегая к инедии, долгим медитациям и изнуряющим тренировкам. Старшие уверяли, что таким образом лечатся любые недуги тела и духа.       Сичэнь долго молчал, терпел, и общался с братом действительно через силу. Ванцзи пришлось взрослеть практически одному. Сичэнь иногда думал, что, возможно, из-за этого, (из-за него) А-Чжань почти всегда закрыт и холоден. Он начал тянуться к нему первый. Повзрослев, Лань Чжань решил во что бы то ни стало добиться того, чтобы всё между ними было как раньше. Но как раньше уже не стало. Стало… Лучше. Больше. Ближе.       Норов Сичэня со временем смягчился, сам он стал очень терпеливым, спокойным, плавным, как движения на ветру лепестка персика. А ещё очень заботливым и внимательным. Таким он был и в их первую ночь.       На крыльце цзинши было тогда тихо, и под одежду проникал прохладный туман ранней весны. Ванцзи поцеловал его первым. Неумело и волнительно, нервно комкая его небесные расшитые рукава. Впервые за долгие месяцы Сичэнь пришёл к нему. А он, Ванцзи, в начале своего расцвета, не выдержал сам. К счастью, они догадались использовать талисманы тишины, хотя и без того никто из них почти не кричал.       А ещё никто не заметил, как тайные встречи и взаимные ласки стали неотъемлемой частью жизни. Чем-то столь же естественным, как просыпаться по утрам, держать меч и дышать воздухом. И столь же необходимым. — Хуань? — Щеки касается тёплая ладонь, — Ты улыбаешься? Сичэнь место ответа коротко целует точёные пальцы и нависает над ним, склоняясь к самому уху. — Мне хочется улыбаться. Ванцзи запрокидывает голову, чувствуя тёплые поцелуи сначала где-то за ухом, потом в уголке челюсти, на шее, выемке ключиц. Соски быстро набухают и твердеют, когда их ласкают тёплым языком. Сичэнь и сам тихо млеет от чужих стонов и вздохов, пока зацеловывает всё его тело. Он давно уже понял: ему хорошо, когда хорошо Ванцзи. - А-Чжань... - Хуань! - А-Чжань, сведи ноги. Золотые глаза сами собой распахиваются. Не сразу понял, что от него хотят. Сичэнь коротко целует его скулу, и поднимается с ложа, оставляя позябать в прохладном мокром одиночестве. - Нет! - Он вскакивает в попытке схватить его за руку, но в расслаблении и неге далеко не такой быстрый и ловкий. Сичэнь тихо смеётся, и в руке его вдруг оказывается белоснежная лента. - Уже возвращаюсь.       Внезапное давление на кровати , совсем рядом, успокаивает почти мгновенно. Хуань, не отпуская ленты из рук, подхватывает его под голени. Прикосновение там, в чувствительном, уязвимом месте под коленями заставляет вздрогнуть, и пробежать по нефритовой коже зыбкому холодку. А затем обе его ноги сгибают и колени касаются груди - Что ты делаешь? - А на что похоже? Ванцзи вздрагивает и приподнимается, когда икры шёлковой прохладой охватывает лента. Широкая ладонь гладит по бедру. - Ты не против? - Да... Нет... Не против. Хуань улыбается ему, и лента медленно, лоснящимися кольцами обвивается вокруг его ног. Косточкой на лодыжке он чувствует, как затягивается аккуратный узелок. Если бы об этом узнали, дисциплинарный кнут точно оголил бы кости. Его ноги поднимают вверх, закидывая на плечо. Сичэнь придвигается ближе, и с упоением трётся о его бедро. Так горячо, так твёрдо и так мало. По простыне, оставляя мокрые пятнышки и холодя оголённую кожу, струятся всё ещё влажные волосы. Веки у А-Чжаня прикрыты, грудь заметно набухшая, на шее, лепестками цветущей вишни, рассыпаны следы поцелуев. - Ты красивый. Стремительно покрасневшее лицо хочется закрыть руками. Сичэнь знает его реакцию, видел бессчётное множество раз и... Откровенно пользуется. - Замолчи. В ответ смеются, прикусывают у основания мизинца на ноге, так щекотно лижут горячим языком стопу. От этого пробирает сладкая дрожь. - Хуань... Он не останавливается, скользит щекотно и мокро, иногда прихватывая кожу зубами. Внизу живота разгорается густое, душное, давящее пламя. Горячеет, бурлит, как магма в жерле вулкана, выливается на живот одинокими вязкими каплями. - Хуань? Он буквально втягивает ртом пальцы на ноге, ласкает и легко прикусывает каждый, будто это не стопы, которыми ходили по тлеющим углям, острым камням гор и утопали в лесной грязи вперемешку с кровью убитых чудовищ, а самое сладкое лакомство на свете. Грязно, развратно, восхитительно, невыносимо. - Хуань! Сичэнь оставляет его стопы в покое, поудобнее устраивает на плече связанные икры, и, подхватив под бёдра, притягивает ближе к себе. - Я здесь. Он смотрит неотрывно, как Ванцзи выгибает на белой простыни, стоит плавно проскользнуть между тесно сжатых бёдер, соприкасаясь именно там, где так невыносимо нужно. Сичэнь склоняется ниже, сильнее сгибая его ноги, и Ванцзи истомой прошибает чувство того, насколько контакт стал плотнее. Сичэнь мнёт в кулаке простынь, позволяя Лань Чжаню ухватиться за собственные плечи и волосы, и задаёт наконец-то неспешный чувственный темп. Ванцзи облегчённо стонет, получив наконец постоянное жаркое и влажное трение. Ему всегда так нравилось, но то, что Хуань сотворил со своей лентой он видел впервые. Бесстыдство. Невиданное вопиющее святотатство. Это распаляло так, что дыхание сбивалось, а в глазах танцевали огненные искры. В порыве он дёрнул Сичэня на себя, тут же прижимаясь в глубоком требовательном поцелуе. Когда он ответил и сам вторгся языком в горячий плен, тело само собой заставило его ускориться. Между бёдер Ванцзи было жарко, кожа покраснела от трения, и стала будто бы чувствительнее. Им обоим становилось всё труднее терпеть, шлепки кожи о кожу становились всё более частыми. Нельзя сказать точно, сколько это продлилось. Время и не было сейчас важно. Всё закончилось для них почти одновременно. Брызнуло горячим на живот, на грудь, на лицо, потемнело под веками, и общий стон потерялся и затих между плотно сжатых губ. А ещё духовная энергия обоих взвилась неожиданно, обратившись одним на двоих иссушающим вихрем. Такое случалось у них иногда, когда связи кровная и духовная становились особенно сильны. Интересно, обычные люди могут такое чувствовать?       Ванцзи проснулся, чувствуя себя не в состоянии пошевелиться. Он был на удивление чистым, укрытым собственной одеждой и тонким одеялом, кое-где влажным из-за мокрых волос, как и подушки. Было лениво и мягко, но спать больше не хотелось. Приученный к жёсткому распорядку организм с лихвой возьмёт своё как только прозвучит колокол отбоя. Этот сон длился, по ощущениям, не более десяти минут. Он лениво зашевелился, когда почувствовал что-то странное. Ванцзи повернулся на бок, и не мог не улыбнуться уголком губ: его правое предплечье свободно обвивала белая шёлковая лента. Словно в мягком объятии вилась по молочной коже, заканчиваясь на запястье лёгким округлым узелком. Он с теплотой погладил пальцем лоснящийся край, и, не развязывая ленты, осторожно повернулся. Сичэнь спал глубоко и отрадно прямо за его спиной. Осторожно, чтобы не разбудить, Ванцзи убрал с его лица чуть спутанную мягкую прядь, и так же невесомо взял его за руку. У них ещё есть время побыть в раю.