Тёплые оттенки голубого

       Скользкий шёлк простыни резковато натягивается под ним, едва не лишив опоры в одно мгновение. Он склоняется-падает вперёд, опираясь рукой где-то в путанице мягких локонов, ведёт коленями, перебираясь ближе – закрывает собой обзор, задевая кожу кончиками волос. С удовольствием собственной зависимости жадно любуется. Ванцзи никогда не ведёт себя так. В принятии ласки он открыт, чувственен, временами импульсивен, но никогда не столь… развратен?       То, что Сичэнь видит, иначе как наваждением назвать трудно. А-Чжань перед его глазами словно опоённый. Изгибается, дышит шумно и загнанно, хватается за его напряжённое предплечье, и Сичэню удивительно, насколько слаба его хватка. Неужели он так обессилен? Сичэнь смотрит, как на пустынный не-мираж из своего кошмара, на сбитые и спутанные черные локоны, на хрустальную одинокую капельку пота у кончика брови, на открытые в выдохе покрасневшие губы, смотрит на холодный румянец, прихвативший шёлковую кожу, и безуспешно пытается уловить хотя бы узкие полосочки золота, которые должны обнимать бездонные омуты чёрных зрачков, что подобно равнинным озёрам по весне разлились буйствующим паводком. А-Чжань постанывает бессвязно, ведёт своей же рукой по вздымающейся груди, оглаживая россыпи алых и фиолетовых пятен. Вздрагивает и совсем уж неестественно скулит, задевая набухший тёмный сосок, будто прикосновение это подобно пытке. Сичэнь не помнит даже, как эти следы на его коже оставил. Он замечает, для себя же неожиданно, что Ванцзи ритмично, с частыми вскриками подбрасывает на постели. Сичэнь хочет встать, понять, что происходит, но с изумлением понимает, что бессилен пошевелиться. Всё, что может сейчас – скользить взглядом вниз, по легко очерченным под изукрашенной пятнами кожей мышцам, по широко заведённому кверху стройному бедру, по напряжённому до предела корню ян, роняющему на плоский живот жемчужную россыпь. Стоило взглянуть в самый низ, и пришлось напоминать себе дышать. В собственной руке он увидел ножны Бичэня, а его рукоять... Рукоять… Поразительно, но меч был послушен его рукам - вероятно, чувствуя беспамятство человека, с которым он связан, сам находился в смятении. Безвольное уже, помешанное тело раз за разом являло ему серебро сложного витого узора. Это же… Это же наверняка больно! Собственный восставший жар оставался почти незамеченным за тщетными попытками вернуть контроль над телом. У него не получалось. Но то, как вёл себя Ванцзи – совершенно безумно и разнузданно – кричало: ему нравится происходящее. По груди Сичэня скользнула чужая стопа, поразительно бесстыдно отведя волосы пальцами ноги, потерялась за плечом, и обладатель её заметался вдруг на постели, заходясь отчаянным стоном, и крепче сжал Сичэня за руку. Он понял не сразу – вторая его рука, игнорируя волю рассудка ускорилась в своих движениях. Бичэнь по-прежнему безмолвствовал, а Ванцзи, казалось, медленно утрачивал остатки разума. Собственный жар начал подступать, стоило лишь прекратить попытки сопротивления. Всё равно он скорее растерян, чем напуган. Глаза подёрнулись зыбкой мутью и все звуки вокруг вскоре утонули в чувственном звучном голосе. Имея такую возможность, Сичэнь любовался извивающимся телом, и подрагивающими коленями. Когда Ванцзи, склоняется к его опорной руке, почти пряча в собственных волосах тронутое густым румянцем лицо, находит и забирает тёплыми влажными губами его палец, встречаясь во взгляде своими невозможно чёрными пьяными глазами, Сичэнь, неожиданно для себя самого, горячо, плотно и ярко срывается. Ему жарко, легко, слепо и влажно. А уже спустя несколько мгновений – мокро, тепло и стыдно.       Ванцзи здесь нет. Нет стройной бледной красоты и затопленного пьяной чернотой света зимнего солнца. Здесь чужой дом, сизый безжизненный мрак, дрожащие пальцы и эфирные остатки золотого сна на ресницах.

***

      Вода на холоде морозит руки, плещется драгоценными переливами, играет бусинами хрусталя в складках белого шёлка. Сичэнь со вздохом мажет по лицу мокрыми ладонями. Это приятно отрезвляет. С самого утра ему кажется, будто из головы выпотрошили мысли до одной, перемешали густо с мутным туманом и вложили обратно получившийся хаос. Он не раз уже сам стирал свою одежду, ведь в ордене Лань запрещено держать слуг. По уставу и кодексу господа наравне с учениками. Когда сознание подбрасывало свободную от беспокойств и домыслов минутку, он тратил её на тихую, но невероятно искреннюю молитву всем существующим богам, чтобы те сделали так, что он всё ещё не глава. Сичэнь понимал при этом, что оптимизм в его ситуации – непозволительная роскошь. Их отец наверняка уже… уже... А он даже не нашёл в себе сил сказать на прощание доброе слово. Сдался на милость глупым кошмарам, позволив выпить себя до капли. При том, даже значения их так и не распознал, глупый. Ему о беде кричали, собственная душа билась, как бьётся в кровь запертая птица, а он так и не смог никого защитить. Видимо, зря проливалась эта кровь.       Он поднял взгляд к холодному осеннему солнцу, ожидая от себя ненависти при виде него, но золотой негреющий свет отказывался быть похожим на огонь из кошмаров. В капельках воды красиво играет это золото. Сичэнь незаметно улыбается: почти тот же оттенок. У Ванцзи только меняется: ближе к началу зимы холодное золото наливается янтарной яркостью. Похоже на искусное дорогое украшение. Интересно, возможно ли сплавить воедино металл и камень? Возможно, если приложить достаточно духовной энергии… Однажды он обязательно попробует. Когда всё закончится, и все они снова будут дома. То, что получится можно вставить в бледную серебряную оправу. Можно сделать подвеску или шпильку. Что-то другое Ванцзи вряд ли станет носить. Он глубоко вздохнул и прищурил глаза, глядя на золотые блики. Нужно только пережить войну. То, что она наступит - лишь вопрос времени. Главное, чтобы все они всё пережили. - А-Чжань, где ты сейчас?.. Он бы почувствовал, если бы что-то случилось? Почти уверен, что почувствовал.       Руки в холоде почти потеряли чувствительность. Вода в лохани мерно заплескалась, покрываясь мелкой редкой пеной. С одежд, наверное, давно смылись пот и дорожная пыль, но он всё ещё бесцельно и исступлённо мял гладкие ткани. В остывшей воде хотелось держать руки. В ней плескалось солнечное золото. А-Чжань, где ты сейчас?       Он мог бы быть спокоен и рассудителен. Его брат умный человек и сильный заклинатель. Больше не ребёнок, о котором ему когда-то давно поручали заботиться. Он неожиданно вспомнил Ванцзи ребёнком. За свои сны вдруг очень сильно захотелось воткнуть меч поглубже в горло. То ли это расшатанные впоследствии последних событий нервы, то ли душа металась, не зная успокоения. Разум в этой ситуации тоже отказывался молчать. Ванцзи попал в стан врага. Там никто не станет жалеть. Там даже при грамотном сопротивлении нагонят, согнут, надломят, причинят боль. Просто потому что так можно. Это право победителя. Ванцзи ради их всех позволил себя победить. Его доблестный, гордый, прекрасный Ванцзи сейчас вынужден пресмыкаться перед чванливыми, беспринципными, тщеславными псами. Просто потому что их больше и они сильнее.       Задубевшие руки до треска сжали промокшую ткань. Сичэню представилась надменная кривая усмешка Вэнь Чао, что неровным рубленым шрамом от меча врезалась в его память в день приветствия учеников. Он, должно быть, усмехается так же, глядя сверху вниз теперь уже на своих «учеников», согнанных в огненное сердце его ордена. Ванцзи определённо вынужден кланяться таким, как он. Ткань издаёт приглушённый плеском воды тихий треск. Холод воды из кистей рук разросся ползучим древесным корнем по всему телу, отдаваясь мурашками на коже и мелкими ледяными иглами страха где-то под рёбрами. Даже ядро, казалось, похолодело, обжигая до удушения внутренности. В голову лезли всё менее рациональные мысли. Что если кто-то из них узнает? Если о том, что между ними происходит станет кому-то известно… Ванцзи к нему больше не вернётся.       Сичэнь редко, но задумывался, смог ли бы другой человек понять? Есть ли вообще человек, на это способный? Если даже и есть, он точно не принадлежит к своре во главе с Вэнь Чао. Каким путём это может стать известно, он боялся даже думать. Ванцзи, скорее всего, либо сразу перережут горло, либо, на потеху правящим, затравят, как нечисть на ночной охоте… Ткань одежды с треском порвалась... - Эргэ! Сичэнь вздрагивает, продолжая сжимать края задубевшими пальцами.       А-Яо улыбается светло и приветливо. - Эргэ стирает сам? - Сичэнь почти виновато опускает взгляд на свою работу. Только сейчас видит, что ткань разорвана. Небеса, что же с ним творится? Мэн Яо участливо забирает из воды его руки. - Не в обиду старшему брату, но здесь не орден ГуСу. Если эргэ трудно, этот младший брат почтёт за честь помочь ему позаботиться о вещах. Его понимающий и преданный названный брат тихо смеётся, глядя на разорванную ткань. - Этот младший брат приготовил нам чай. Надеюсь, эргэ не против? Всё же, А-Яо хороший человек. Сичэнь отстранённо кивает, и даже позволяет увести себя за руку куда-то из-под золотого осеннего солнца.       Светило само по себе ярко-золотое. Но кроме одних единственных глаз всё золото на свете ледяное и мёртвое.