Тёплые оттенки голубого

      Дом это такое место, где до́лжно чувствовать себя безмятежно спокойно в любых обстоятельствах. Какие бедствия ни творились бы снаружи, какой красотой и изобилием ни пестрели бы чужие стены, в местах где пролетели быстрокрылыми птицами детство и юность, душе свойственно обретать ни с чем несравнимую особую гармонию. Если твой дом был разорён, каждая трещина родных стен, каждый растоптанный недобрым сапогом цветок, каждая изорванная страница пропахшей сладким дымом книги, каждый след горькой копоти на чистом знамени - остаются на душе мелкими и ровными колючими порезами. Израненные души кровоточат слезами и бесшумно бьются в своей боли заходящимся набатом сердца.

***

Когда всё закончилось, они встретились по пути домой. Рука об руку перешагнули порог посеревшей входной арки. Оставшимся в ГуСу малочисленным адептам некогда было восстанавливать потери: все были заняты обороной гор и региона. Пока братья участвовали в Аннигиляции, защиту клана обеспечивали в основном женщины. Сичэню, как Главе позже стоило бы поблагодарить за это сестёр. Мужчин осталось меньше, однако многие благодаря общей беде успели сблизиться и уже принести клятвы верности своим избранницам. Видимо, когда придёт время, их орден ждёт череда свадеб. Это не могло не вселять в сердце уютную теплоту и искорки надежды. Даже при том, что предстоит устроить куда более масштабную церемонию погребения... Приветствовали их сдержанно и скромно, но с подобающими почестями. Сичэнь не мог не испытать облегчения, видя их дядю вновь здоровым и полным сил. Кажется, даже холодные уста Лань Чжаня тронула мимолётная улыбка. Ему всё ещё сложно было поверить, что война закончена. Всё ещё сложно отзываться на обращение "Глава". Всё ещё сложно заставлять себя смотреть в глаза соклановцам. Он вернулся в родной дом, но здесь всё было не как прежде. Поломанные деревья, трещины на камнях и стенах, глухие провалы выбитых окон, обрывки знамён и частые резкие росчерки копоти - в реальность повсеместно проскакивали тёмные осколки его кошмарных снов. Родной орден походил на белый чистый лист, о который беспощадно и тщательно вытирали грязные сапоги. Из привычного и знакомого были лишь искренние улыбки сестёр и братьев, ни с чем несравнимый запах горного воздуха, тихое журчание воды на грани слышимости да ровный ток теплой и родной энергии совсем рядом за плечом. А Ванцзи ведь пришлось смотреть, как их дом рушится... Теперь оказалось, что их покои тоже были охвачены огнём. Это было бы даже логично - уничтожить личные комнаты наследников клана. Приятной новостью был мирно стоящий на отшибе без единой трещины давно пустующий дом их матери. Холодная горная весна только подходила к концу, потому горечавки ещё не успели зацвести. Мама очень любила горечавки. Стоя среди разросшихся трав в лучах тягучего заката, они, как и сотни раз до этого, не сговариваясь, крепко сцепили пальцы. В пыльном, но всё ещё крепком и сбитом доме им устроили два спальных места. Иначе ночевать было попросту негде. Они смогли спокойно поесть и смыть в тёплой воде дорожную усталость. Спать легли в одной постели, тесно и крепко прижимаясь друг к другу под густым закатным светом и двумя одеялами, гораздо раньше колокола отбоя. Страсти и сладостных волнений не хотелось. Не сейчас и не здесь. Ленный отдых в тишине и тепле общих объятий дарил ласковое чувство всеобъемлющего сытого довольства. Изредка открывая глаза, Ванцзи молча смотрел, как Сичэнь, над его головой смотрит куда-то в пустоту за мутной пеленой старого стекла. Он развернулся в объятиях, и теплые руки заново крепко обхватили поперёк груди. За окном бесшумно журчал хрустальными струйками мраморный питьевой фонтанчик. Покрытую нехитрым орнаментом каменную чашу густо оплетали неровные трещины и темные пятнышки мха. Серебряные струйки исчезали где-то среди травы, невидимые глазу текли куда-то вдаль, соединяясь с тонким ручейком, откуда и черпалась вода. Когда Госпожи Лань не стало, его решили оставить как есть. Сюда часто слетались к воде лесные птицы. Госпожу тешило их пение, долгими одинокими и одинаковыми днями, а наследник Главы, будучи в юных летах, неуклюже, но настойчиво пытался рисовать птиц, сидя с матерью у окна. Лань Чжань, когда был ребёнком тоже любил наблюдать за ними. Сейчас фонтанчик был пуст и на вид довольно запущен. На дне чаши наверняка скопились ил и грязь... В ближайшее время он распорядится его вычистить. Ванцзи повёл плечами, устраиваясь удобнее и устало прикрыл глаза. Они на двоих вспоминали щебет лесных птиц. В голове пришлось слишком много тревожных мыслей, чтобы просто легко уснуть. Сичэнь, на самом деле, сомневался, сможет ли вообще, но перспектива провести пусть и бессонную ночь рядом с Ванцзи, в самом тихом и безопасном месте на свете казалась весьма привлекательной. Тот, кажется, уже почти дремлет в своей извечной благопристойной позе. Рука Сичэня зажата в цепком замке пальцев, под веками спрятались густые вечерние тени, закатное марево розоватым сиянием скользит по шёлковой коже. Вода в фонтанчике за окном превращается в червонное золото. Закатное солнце не может разогнать тревожные мысли, но вселить безразличие своей красотой - вполне. Возможно впервые за всю свою жизнь он легко и чутко засыпает раньше времени отбоя. Ванцзи будит звенящее чувство ментальной тишины. К хорошему привыкаешь быстро. Особенно к тому, что спишь в тепле и не один. Такое положение успокаивает и усыпляет, но под боком больше не пульсировал источник золотистой маны. Было всё ещё мглисто и темно, небо где-то у черты горизонта только-только наливалось светлыми красками. Сичэнь сидел поодаль, у самого окна неподвижным каменным изваянием. Ванцзи подходит медленно и неслышно, опускается совсем близко, так, что кожей можно чувствовать чужое тепло. Взгляд Сичэня теряется где-то за границей мутного стекла. Ванцзи смотрит, пытаясь его отследить, и дыхание в удивлении замирает. По кромке исполосанной трещинами каменной чаши бодро скакал почти незаметный в сумраке серый жаворонок. Что-то невероятное. Полевая птица в горном лесу, да ещё так рано. Этот, видимо, прилетел одним из первых. Птица прыгала кругами по краю чаши, то тут, то там отпивая мизерный глоток родниковой воды. Будто в поисках, с какого края она вкуснее и чище. Бедная птица, как будто здесь осталась вода без пепла, мула и грязи. Птичка неустанно перескакивала с места на место, вертелась и разевала маленький клюв в беззвучной песне, словно нарочно демонстрируя обоим наблюдаюшим свою маленькую особенность. С правой стороны на головке жаворонка не росли серые перья. Чёрной бусинки глаза тоже не было видно. Вместо них серую птичью голову перечёркивали розоватые рубцы ожога. Надо же, покалечена, а всё равно щебечет... Было неестественно и странно, ведь чужие глаза для Сичэня уже превратились во что-то сакральное. Осознание того, что птичий взгляд ощущается им наравне с человеческим даже не удивляло. Не хорошо и не плохо. Незнакомое и неопознанное чувство муторно и ровно окрашено в разводы серых полутонов. Словно убедившись, что вода в фонтане со всех краёв одинакова на вкус, жаворонок, взмахивая слабыми крылышками, добрался до небольшой темной лужицы на дне, затрепыхался, наставив торчком серые пёрышки. Надо же, купается. Теперь уже они оба не шевелились, опасаясь развеять волшебство момента. Будто в доме за окном птица может их услышать. Скоро прозвучит утренний колокол и, скорее всего, её спугнёт. Тогда жаворонок улетит с гор, должно быть, уже навсегда, куда-нибудь в долину, где можно устроить гнездо в полевой траве. Это даже немного печально. Напившись воды и искупавшись, нахлобученная птичка беззвучно запела. Так, как жаворонки встречают солнце: высоко и заливисто. Сквозь закрытое окно слышно одни лишь слабые отголоски. Сейчас слишком холодно, чтобы открывать его на ночь. Тепло в их условиях слишком ценно. Да и если открыть его сейчас, жаворонок испугается и улетит. Обоим не хотелось почему-то мешать их маленькому гостю. Охватившее тела оцепенение незримо примешалось к пропитанному сумраком подогретому воздуху. Ванцзи скорее промыслил, чем физически прошептал: - Мы всё ещё живы. - Конечно мы живы. Чьё-то телесное тепло вперемешку с золотистой маной осторожно и ласково коснулось кожи другого.