***
Когда сквозь их орден прокатывались эти морские волны, Сичэнь казался нагоняющим их ветром. Из них двоих он оправился первым. Довольно скоро начал так же легко улыбаться, как и прежде, перестал вскидываться во сне, научился успешно и незаметно замыкаться, глядя в чужие глаза. Должно быть, отвлекала от переживаний гора новых обязанностей и навалившихся дел. Все братья и сёстры работали сейчас на пределе возможностей, силясь восстановить то, что ещё возможно, защитить и приумножить чудом уцелевшие осколки былого величия. Сичэнь работает на износ, и с удовольствием бы променял бесконечный разбор, сортировку и учёт бумаг и документов на физический труд. Разум устаёт куда легче и быстрее тела. Чтобы отвлечься и привести в порядок изнутри бьющие в голову мысли, он делает короткие перерывы, во время которых, не вглядываясь в приевшийся цвет хрустящей бумаги, рисует по памяти видимые когда-то формы облаков. Ванцзи в конце дня исправно выискивал эти рисунки, затерявшиеся среди кип официальных бумаг. У него собралась уже небольшая их стопка. Кое-где лишь несколькими штрихами были намечены очертания земных пейзажей, но центром композиции неизменно оставались более проработанные и детальные небеса. Когда не хочется видеть ядовитым буйством цветущие на земле бурю и кровь, вполне закономерно заглядываться вверх, где теряются её границы. Небо всегда мирное, отстранённое, безразлично величественное. И ещё, конечно же, очень красивое. По крайней мере, у Сичэня прекрасно получается. Просматривая его наброски в естественном порядке, Ванцзи тонко замечал, как меняется его почерк. Работы всё так же детальны и проработаны, как и раньше, только штрихи из аккуратных и выверенных стали чуть более хаотичными и резкими. В первых рисунках они прыгали отскакивающими от камней дождевыми каплями, чередуясь с изображениями, целиком сплетёнными из тонких и одинаковых механических линий. Ближе к последним - выровнялись, будто бы слились два их вида. Штрихи превратились в более уверенные, плавно играющие толщиной и характером. Облака не утратили своей живости и красоты, но выполнявшая их рука словно бы стала смелее и твёрже. Это стало своеобразным способом коммуникации. Ванцзи, в поиске и хранении тушечных набросков, проявлял свои природные скрупулёзность, прагматичность, и скрытое от себя самого умение читать послания, не имеющие строк. Сичэнь просто знал, что брат их собирает. Так даже лучше. Пусть будут у него. Не хочется думать, куда пропадают его наброски, тем более, когда в рутинную и выверенную вереницу дней стали пробиваться приятные и тёплые события. Ванцзи приятно, что они продолжали спать в одной постели, хотя Цзинши и Ханьши вскоре отстроили. По утрам приятно по очереди разбираться, в чьих покоях они сегодня. Запоминать это с вечера было утомительно. Как тут что-то запомнить, когда усталость только и позволяла добраться до подушки. Обсуждать очередной прошедший день не было смысла: они, как и все, работали и устали. После звука колокола можно расслабиться и уснуть в густой окутывающей ауре общего тепла. Сичэню приятно касаться ладонями под одеялом и дышать сладким сандалом. Обоим приятно, что хотя бы на непродолжительный период ослаблена на их плечах тяжесть каменной скрижали тысяч правил. Некоторые из них с лёгкой руки нового Главы были послаблены, а то и отменены вовсе. Тяжело отстраивать прежнюю жизнь в полной тишине, да ещё под грузом обязанности посвящать медитациям и изнуряющим тренировкам большую часть своего времени. Учителя и старейшины были не особо довольны подобным решением, но не могли не согласиться с тем, что это вынужденная мера. Тем более, что орден оживал и на глазах поднимался из пепла. Сичэнь, сияя тёплой улыбкой, как-то доверил Ванцзи в качестве маленькой тайны, что собирается навсегда сохранить новый уклад. Он не хочет видеть их дом суровым и гнетущим местом, и Лань Чжань, сам себе удивляясь, воспринял это радушно. Только лишь правило тишины вскоре было решено вернуть, ведь новый ритм жизни показал его необходимость. Любые громкие звуки отбивались эхом от вездесущего камня и обращались гулким набатом в голове, что никак не вязалось с атмосферой умиротворённости и покоя. Что ж, их предок-основатель был удивительно мудрым человеком. Новая тоска расставания постучала в их двери отдалёнными криками ужаса и кипами писем с просьбами о помощи. Пока заклинательский мир сражался против человеческой угрозы, во многих регионах умножилась и осмелела разноуровневая нечисть. Тяжесть очередной войны с покорностью и стойкостью принял на себя Ванцзи. Принял - и пропадал теперь вместе с другими на частых и долгих ночных охотах. Сичэнь снова начал рисовать облака. Пугало и настораживало то, как из глубины медовых глаз с каждым возвращением домой исчезают покой и определённость. Он почти не смотрит на Сичэня. Точнее, не смотрит осмысленно. Не смотрит, как раньше. А ещё не приходит первым, не говорит ни слова и с тревожностью избегает случая остаться наедине. Лишь продолжает судорожно, скрупулёзно и упрямо собирать его наброски, стараясь улучать моменты, когда пустует рабочее место. Сичэнь списывает на усталость. Если бы это он был вынужден день за днём сражаться с тварями по всем весям и городам, ему бы, наверное, тоже ничего не хотелось. Сичэнь улыбается радушно и приветливо, но от этого, кажется, лишь круче и шире внезапно упавшая между ними пропасть. После очередной охоты Ванцзи сам к нему приходит: с беспокойно стиснутыми пальцами и судорожной твёрдой уверенностью в глубине глаз. Ванцзи позволяет заглядывать в них и ненавязчиво себя касаться. Отстранённо смотрит в никуда, будто размышляя о чём-то. А затем медленно и осторожно, будто прощупывая границы, мягким касанием губ просит поцелуй. Как будто он всё ещё должен страшиться отвержения. Вперемешку с колючими искорками тревожных мыслей у Сичэня в душе разливается летнее тепло. Конечно, он разрешает. Они целуются, пока сумрачные горы не обагряет закатная солнечная кровь. Лань Чжань вскоре опрокидывает его на спину, не глядя, кровать там, пол, или бездонная пропасть. Какая разница, если они вместе туда упадут? Золотые глаза скользят по лицу бессмысленно и бегло, чтобы тут же исчезнуть, и затеряться где-то среди смятых локонов. Хуань запрокидывает голову когда сосредоточенно и увлечённо целуют его шею. Аромат сандала исправно кружит голову. Он слабо но настойчиво упирается в чужие плечи. Из горла выходит хрипловатый шёпот куда-то в потолок. — Ванцзи, что тебя тревожит? Его брат останавливается лишь на мгновение, чтобы жарко выдохнуть на кожу, а затем возвращается к своему занятию с двойным усердием. Молчит. Сичэнь напрягает дрожащие руки и одним рывком меняет позицию. Теперь он сам с блестящими глазами и растрёпанными волосами нависает сверху, низко к нему склоняясь. Ванцзи, кажется, вовсе не удивлён. Всё так же смотрит голодно и пусто, дышит шумно, сжимая влажные губы. Молчит. Сичэню скоро самому не хватит терпения. Нужно выяснить хоть что-то сейчас. — Скажи мне, в чём дело! Ванцзи раздражённо выдыхает сквозь зубы, и через мгновение заново возвращает себе первенство. — Нечего сказать. Сичэнь жмурится, снова ощущая на чувствительной коже жадные губы и пальцы. Как бы ни было заманчиво неведение, этот момент нельзя упускать. Когда Ванцзи снова оказывается под ним, старший, не щадя, давит локтем на грудь. — Я знаю тебя лучше чем ты сам. Ты ответишь мне сейчас же. Высвободиться стоит Ванцзи некоторых усилий. Ловит чужие запястья и силой прижимает к помятой простыни. У Хуаня откровенно кружиться голова. Где-то внутри отдаётся ноющей тяжестью тихий ответ. — Хочу чтобы всё было как раньше. — Знаешь же, это невозмо...— Когда его прерывает требовательный жаркий поцелуй, голова сама собой благословенно пустеет. Сичэня увлечь легко. Он слишком устал от рутины и одиночества. Янтарный пленяющий жар снова, за долгое время хотелось почувствовать. - Если согласен, почему нельзя помолчать? И Хуань действительно замолкает. Кого-то волны мировых изменений уносят со свежим ветром за морские горизонты, а кого-то настигают неожиданно да сбивают с ног, затягивая в самую гущу своей бури, где приходится барахтаться и сражаться со стихией, чтобы остаться на плаву. Ванцзи наверняка скучал. Ему сейчас не до разговоров. Когда его тягуче целуют за ухом и втискивают колено между бёдер, Сичэнь, уже растрёпанный и помятый, совсем не возражает. Ворот нижних одежд давно уже издевательски широко распахнулся, и ему помогают сейчас цепкие пальцы, не стесняясь мазать по коже везде, где можно дотянуться. Сичэнь с невидимой усмешкой понимает, что теряется и плывёт уже от одних касаний и поцелуев. Надо же, так незаметно отвык. Зато сейчас, будто бы в первый раз, всё особенно ярко. В глазах Ванцзи отдалённо читалось слабое чувство тревоги. Остальную бесконечность золотой глубины заполняла звенящая пустота, лишь самую малость оскверненная осколками горячего голода. Лань Чжань нервничал и спешил - мелко дрожали жёсткие пальцы. Сичэнь обнимает свободной рукой и легко исступлённо гладит по затылку. Это пусть и слабый, но всё же имеет эффект. Его медленно, долго и тщательно ласкают изнутри, заботливо и со всем старанием пытаясь избежать боли. Ему действительно не больно. Не нравится только, резкий травяной запах заживляющей мази, что так беспощадно перебивает сандаловый аромат. Пробилась не к месту печальная мысль, что сейчас они ещё не могут позволить себе мягкое ароматное масло. Сичэнь быстро теряет её, разглядывая на потолке последние тени теней угасающего дня. Сичэнь теряет себя, когда его чувственно и сильно раз за разом протаскивают по смятым простыням, и волосы, свои и чужие застилают обзор, лезут в и без того мутные глаза. Ему хорошо и жарко, только самую малость, где-то на периферии больно. Завтра, наверное, будет хуже, но сейчас он об этом думать не может. Особенно после того, как в один момент между затянувшей взор пеленой удовольствия и чёткой, выверенной линейной реальностью вспыхнули ослепляюще ярким то ли звёзды, то ли огни праздничных фонарей. После всего, А-Чжань, кажется, лежал у него на груди, обнимая крепко и отчаяно, а Сичэнь, неумолимо и медленно засыпая, ленно и ласково гладил его волосы.***
Вскоре Ванцзи снова уходит защищать просящих об этом от распоясавшейся нелюди. А Сичэнь, спустя несколько недель, видит в его взгляде не только прежнее непонимание и беспокойство, но густо примешавшийся к ним страх. Этот страх ему самому передаётся в одном единственном украденном взгляде. Он говорит с одним из адептов, сопровождавших его брата. Ванцзи уже дважды бывал в небольшом городке региона И Лин близ тёмной громады Луаньцзан - горы отступников. Сичэнь опускает веки, и в голове его, вытесняя все другие мысли, в окружении неровных пятнышек туши - облака-облака-облака...